Текст книги "Новости о господине Белло"

Автор книги: Пауль Маар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Дочь господина Мельхиора

Улицу Роберта Вальзера я нашёл не сразу.

По дороге пришлось несколько раз спрашивать и часто останавливаться – ставить тяжёлый чемодан на землю. Наконец мы с Белло очутились перед домом сорок восемь. Это было вытянутое здание из красного кирпича, а в нём много узких высоких окон, железной решёткой разделённых на мелкие квадратики. Над окнами кирпичи узорно выступали из стены. На пологой крыше длинной цепочкой тянулись треугольные окошки чердака, как зубчики на спине у дракона. С одной стороны дом оканчивался аркой с решётчатой калиткой – наверное, вход во двор. На другом конце высилась четырёхугольная пристройка в виде башни с плоской крышей. На башню вела каменная лестница, а на самом верху виднелась деревянная дверь.

По всей длине кирпичного фасада тянулась надпись большими железными буквами, висевшими почти под самой крышей: «Фирма Лихтблау – капы от храпа».

Хозяин (или хозяйка) этого дома, видно, очень любили животных, потому что прямо на букве «К» было прилеплено ласточкино гнездо, и, похоже, люди ласточку не беспокоили. Гнездо полностью скрывало верхнюю часть «К», так что читалось на самом деле «лапы от храпа».

Белло прихватил меня за штанину, он не мог больше терпеть. Я собрался с духом, толкнул калитку и вошёл во двор, а потом двинулся вдоль дома. Прошёл его почти весь и в самом конце увидел две двери – широкую железную и узкую деревянную, голубую. Рядом виднелся звонок и табличка: «М. Лихтблау». Я позвонил.

Дверь открыла женщина.

– Да? – спросила она, строго глядя на меня через странно изогнутые очки. Она была старше папы, но, по-моему, моложе дядюшки Астора. Волосы рыжие, как морковка, – наверняка крашеные. Волос такого цвета на самом деле не бывает. Зато они хорошо подходили к красной оправе очков.

– Это я вам звонил, – сказал я.

– Ты тот мальчик, который хотел поговорить с моим отцом? – спросила она. – Я же тебе сказала, что его лучше не беспокоить.

– А вашего отца зовут Мельхиор? – уточнил я.

– Зачем тебе это знать? – поинтересовалась она.

– Нам с Белло обязательно нужно с ним поговорить!

– С Белло? Это твоя собака, что ли? – спросила она. – И ей обязательно надо поговорить с моим отцом? – она даже засмеялась.

– Нет, конечно, я имею в виду, поговорить нужно мне. Белло ведь больше не говорит.

Она покачала головой, глядя на меня, и повторила:

– Белло больше не говорит… Как прикажете понимать? Он ведь и раньше небось не говорил?

– Нет, говорил, – сказал я.

Белло поднял глаза на женщину и закивал.

– Ты видел? Твоя собака кивнула. Как будто поняла шуточку, – заметила она. – Или это дело дрессировки? Это ты её так научил?

– Он понимает всё, что мы говорим, – объяснил я.

Белло одобрительно кивнул.

– Странное дело, – сказала она. – А что тебе понадобилось от моего отца?

– Рецепт.

– Рецепт? – Она опять засмеялась. – Ты думаешь, он заядлый кулинар? Извини, но он ни с кем не хочет разговаривать.

Я чуть не плакал:

– Мы ехали вчера на поезде целый день, чтобы поговорить с господином Мельхиором. Почему нам нельзя зайти к нему? Он так серьёзно болеет?

– Да я бы не сказала, что это болезнь. Скорее, вредность или капризы, – ответила госпожа Лихтблау. – Чудит, одним словом.

Кажется, её тронуло моё огорчение, потому что она сказала:

– Ладно, заходи, расскажешь, что случилось и зачем надо было ехать за тридевять земель. Но собака останется на улице, я только что убралась во всей квартире. Собачьей шерсти мне только не хватало.

Белло обиженно посмотрел на неё, отошёл в сторону и улёгся у двери прямо на булыжник, которым был вымощен двор.

Она глядела на него, качая головой:

– Пёс как будто всё понял!

– Белло, я скоро приду! – пообещал я и следом за женщиной вошёл в дом. У неё в гостиной мебель была совсем не такая, как, например, у госпожи Лиссенковой. Вдоль трёх стен стояли железные этажерки: я видел такие на складе, но в гостиной – никогда. Дивана не было, вместо него – четыре жёлтых клеёнчатых кресла, довольно пухлые, как будто надувные. У каждого кресла стояло по маленькому стеклянному столику. По-моему, пару столиков можно было сэкономить. Вообще хватило бы и одного, посередине. Но я не стал этого говорить. Не хотел раздражать хозяйку. Я сел в кресло, и оно затряслось, как желе, и успокоилось только через полминуты. А госпожа Лихтблау, кажется, знала, как надо садиться в желейное кресло, потому что под ней оно почти не тряслось. Она выжидательно смотрела на меня, и я почувствовал, что надо сказать что-нибудь вежливое про её гостиную:

– Какой у вас красивый белый коврик вон там!

– Да, это я привезла из Марокко, – сказала она. – Натуральная коллекционная вещь. А теперь рассказывай, зачем тебе разговаривать с моим отцом.

Я всё рассказал. И про превращение Белло в господина Белло, и про обратное превращение, и про голубой сок, и про дневник прадедушки, в котором написано, что этот сок много-много лет назад изобрёл её отец Мельхиор. Она слушала молча, иногда недоверчиво качая головой. А когда я закончил, сказала:

– Даже не знаю, верить тебе или нет. Правду ты говоришь или просто у тебя буйная фантазия. Но пёс твой и правда ведёт себя поразительно. Совсем не так, как обычные собаки.

Она встала. Кресло, на котором она сидела, ещё немного покачалось само по себе.

– Теперь давай я расскажу, почему опасаюсь, что отец не будет с тобой разговаривать, – сказала она, подойдя к этажерке за пачкой сигарет и коробком спичек. Потом вернулась в кресло.

– Началось это, когда умерла мама – восемь лет назад, – стала рассказывать она, закуривая. – У отца пропал всякий интерес к фабрике, и он передал фирму коллегам. Следующим номером он переселился из нашей квартиры в башню. Ты наверняка её заметил. Там он с тех пор и живёт.

Она опять встала и направилась к этажерке за пепельницей.

– Он что – и спит в башне? – спросил я.

– Да, там и спит. В башне три комнаты. Не рядом, а одна над другой. Из верхней он сделал спальню, в нижней – его бывшая лаборатория, а в средней он целыми днями сидит над бумажками и пишет формулы. Ты себе представить не можешь, как выглядит его комната. Повсюду кипы бумаги, и в этом ворохе попадается то полбулочки, то засохшая оладья. Ни стола, ни стульев уже не видно – погребены под ворохом бумаг. Но убирать он мне не разрешает: видите ли, это нарушит порядок в его вычислениях. И беспокоить его тоже нельзя. Визитов он на дух не переносит, – она нервно затянулась, – даже если приходит родная дочь!

– А откуда у него там, в башне, еда? – спросил я.

– Знаешь, он отлично устроился, – горько сказала она. – Проложил провод. Нажимаёт в башне на кнопку, у меня в кухне раздаётся звонок. Один звонок означает, что можно нести завтрак. Два звонка – «Обед, пожалуйста», три звонка – «Самое время поужинать». Еду он обычно забирает прямо у дверей.

– Значит, вам приходится с едой подниматься по наружной лестнице? А если дождик? – спросил я.

Она улыбнулась.

– Нет, это не обязательно. Из моей квартиры есть дверь прямо в башню. Но папа запирается изнутри и открывает задвижку, только когда я приношу еду. Бросит мне «спасибо» – и опять запирается.

– Не очень-то хорошо со стороны господина Мельхиора, – сказал я.

– Ещё бы! Как я не ругалась с этим привередой! Но он упёрся. Я даже пыталась поставить ему ультиматум – не кормить. Сказала, пусть выбирает: или будет есть со мной за столом, или останется без еды.

– И что?

– Выбрал вариант «без еды» и целый день ничего не ел. Не могу же я морить голодом родного отца, да ещё пожилого. Так что на следующий день опять принесла еду под дверь.

Она погасила в пепельнице недокуренную сигарету и спросила:

– Кстати, как тебя зовут?

– Макс, – ответил я. – Макс Штернхайм.

– А какой у тебя отец? – поинтересовалась она.

– Мой папа? Ну… он разговаривает со мной. Он меня любит, – сказал я. – И я его, конечно, тоже.

– Мой отец вообще-то тоже всегда разговаривал со мной. Он был очень ласковый. Но когда умерла мама, его это совершенно выбило из колеи, – объяснила она. – И зачем мне отец, которого я практически не вижу и которого надо обслуживать, как падишаха!

– А чем он занимается? Что он считает в башне? – спросил я.

– Говорит, ещё чуть-чуть – и он откроет универсальную формулу теории всего, – отозвалась она.

– А что такое теория всего?

– Я тоже об этом спросила. Сказал, объяснит мне, когда откроет формулу.

В эту минуту затрезвонили в дверь.

– Опять гости? То не видишь целыми днями ни души, а то два гостя за одно утро, – сказала она, подходя к двери.

Я тоже встал и выглянул в коридор. Было у меня подозрение, кто это мог звонить так долго и громко.

Это и вправду оказался Белло, он встал на задние лапы, а правой передней жал на звонок. Наверное, хотел напомнить мне, что я обещал скоро прийти.

– Макс, иди сюда, ты только посмотри! – позвала она. – Твой пёс звонит в звонок! Так я скоро поверю, что твоя фантазия – это правда.

И она обратилась к Белло:

– Хватит звонить, Макс сейчас придёт. Нам надо ещё кое-что обсудить.

Пёс сразу же убрал лапу с кнопки, опустился на все четыре лапы, а потом сел у дверей.

– Белло, я уже скоро! – крикнул я ему и вернулся за ней в гостиную.

– Ну вот, теперь ты всё знаешь, – сказала она. – Я бы с удовольствием помогла. Только не знаю как.

– А что если просто подняться по наружным ступенькам и спросить, не пустит ли он меня? – предложил я.

– Попробуй, конечно, – сказала она. – Только он не откроет.

– Но попробовать-то можно. Мы пойдём вместе с Белло, – решил я.

– Удачи тебе! – сказала она.

– Спасибо, – ответил я и вышел на улицу, где меня заждался мой Белло.

В башне господина Мельхиора

Мы поднимались по лестнице, и я рассказывал Белло:

– Господин Мельхиор живёт в башне, на самом верху. Его дочь думает, что он меня не впустит. Но я всё-таки попробую войти!

Пёс кивнул.

Дойдя до верха, я постучал. За дверью не послышалось ни звука, и мне никто не открыл. Может, господин Мельхиор так увлёкся вычислениями, что не слышал, как я стучал. Я постучал ещё раз, сильнее, уже по-настоящему – кулаком. А Белло громко залаял. На этот раз дверь открылась, выглянул старик и спросил:

– Это что ещё за шум? Чего тебе надо?

Совершенно точно это был господин Мельхиор. Седые нечёсаные волосы торчали во все стороны, круглые очки сползли почти на кончик носа, и к тому же в них отсутствовало левое стекло. На нём был лабораторный халат – когда-то белый, а теперь заляпанный спереди большими цветными пятнами. Точнее сказать, заляпанный сзади, потому что халат он, кажется, надел задом наперёд.

Не успел я ответить, как Белло уже протиснулся мимо Мельхиора и вбежал в комнату-башню.

– Что такое? Убери собаку! – набросился на меня Мельхиор. – Сейчас же забери свою собаку!

– Для этого мне надо сначала войти, – сказал я.

– Не лишено логики, – заметил господин Мельхиор. – Входи, забирай собаку – и вон отсюда!

Я охотно послушался с первого раза. Ну то есть отчасти послушался: я сразу вошёл. Конечно, я не собирался ловить Белло и мотать отсюда.

Комната выглядела в точности как описывала дочка господина Мельхиора. Везде валялись горы исписанной бумаги. У заваленного стола лежала такая громадная куча бумаги, что Мельхиор, кажется, сидел на ней как на кресле.

– Вам ни капельки не интересно, зачем мы пришли? – спросил я.

– Кто это «мы»? – в свою очередь спросил он.

– Мы с собакой, – ответил я.

– Интересно мне одно: чтобы вы с собакой сию же минуту убрались, – ответил он, строго посмотрел на Белло и скомандовал: – Вон!

Белло решительно замотал головой.

– Твоя собака что – без поводка и ошейника? – спросил господин Мельхиор. Белло опять помотал головой.

– А тебя я не спрашивал! – сердито сказал ему Мельхиор. Только тогда он сообразил, что разговаривает с собакой как с человеком. – Я хотел сказать, я спрашивал мальчика, – смущённо поправился он.

– Поводок моей собаке не нужен, она и так не убежит. Она меня слушается. Как правило, – объяснил я господину Мельхиору.

Белло согласно кивнул.

– Он явно понимает всё, что мы говорим, – удивился господин Мельхиор. – Поразительно!

– Ну он же раньше был человеком, – сказал я.

– Что? Как это – был человеком? Что ты имеешь в виду? – спросил господин Мельхиор. – Как это пёс раньше мог быть человеком?

– Да вы сами знаете. Это же вы виноваты в том, что псы иногда превращаются в людей! – воскликнул я, показывая на Белло.

– Что ты мелешь? Я виноват? Да как тебе такое в голову пришло?! – возмутился господин Мельхиор.

– Потому что Белло выпил ваш сок для превращений. Голубую микстуру, которую вы изобрели, – ответил я.

В подтверждение Белло кивнул.

– Мою микстуру? – похоже, он постепенно догадывался, о чём это я. – Так, значит, Эдмунд Штернхайм не вылил мою настойку? – в его голосе звучало негодование. – Он что, продолжал эксперименты?

– Нет. Он отдал жидкость Бьянке, чтобы она могла оставаться человеком. А когда Бьянка состарилась, то подарила остатки голубого сока моему папе.

– А кто такой твой папа?

– Мой папа – внук Эдмунда Штернхайма Пипин Штернхайм, – сказал я.

– А ты кто?

– А я правнук.

– Да уж это я и сам догадался, раз твой папа – его внук. Я спрашиваю, звать тебя как?

– Макс. Макс Штернхайм.

– Так, Макс, а дальше?

– Что дальше? – не понял я.

– Что было дальше с голубой настойкой?

– Ну папа удивился – он же не знал, как действует этот сок. Он просто стоял у нас в лаборатории. Голубой сок, а не папа. Папы вообще в тот день не было дома.

– Не надо подробностей! – взмолился господин Мельхиор. – Значит, сок стоял в лаборатории на… как её там… на Кленовой аллее? Да, точно, в нашей лаборатории на Кленовой, а что потом?

– Нет. Папина лаборатория – у нас в аптеке, в Львином переулке, – сказал я.

От этих подробностей он закатил глаза и, лопаясь от нетерпения, спросил:

– А потом? Потом?!

Тогда я решил рассказывать побыстрее.

– Я нечаянно уронил бутыль, и Белло стал лакать эту гадость…

– Гадость? Ты всё-таки выбирай выражения. Это же гениальное средство для превращений, – сказал господин Мельхиор.

Значит, он всё ещё гордился своим изобретением, хоть сначала и не хотел признаваться.

– Белло стал лакать гениальное средство для превращений, – поправился я. – И стал человеком, господином Белло. Мы с папой его воспитали.

Белло решительно кивнул.

– Но сейчас-то перед нами явно пёс, а не человек, – сказал господин Мельхиор. – Так что всё это ерунда!

– Да нет, вы просто не знаете, потому что вы сразу уехали от прадедушки, – поспешил объяснить я. – Действие средства со временем ослабевает. И тогда человек превращается обратно в собаку. Но эта собака, в которую он превращается, понимает всё, что мы говорим. Только сама не говорит.

Белло кивнул.

– Похоже, он и правда понимает каждое слово. Примечательно. Очень примечательный феномен. После обратного превращения в собаку в некоторой степени сохраняется человеческий интеллект. В своё время я и представить себе не мог, – пробормотал господин Мельхиор. В нём явно проснулся прежний исследовательский дух. – Значит, вы его воспитали?

– Да, он научился одеваться, носить обувь, он умел правильно есть, разговаривать с людьми…

– С людьми? – так и замер господин Мельхиор. – То есть пёс Белло мог по-настоящему разговаривать, как человек?

Белло возразил громким лаем – два раза.

И я поправил господина Мельхиора:

– Вы хотели сказать, Белло-человек мог разговаривать.

– А я так и сказал. – Потом он уточнил: – Сразу после превращения? Наверно, ему пришлось сначала учиться разговаривать, как ребёнку?

Белло помотал лохматой головой несколько раз.

– Сразу же умел говорить? С ума сойти! Никогда бы не подумал! – У господина Мельхиора заблестели глаза. – Надо немедленно записать.

Он привстал, порылся в бумажной горе и вынул один листок, который оказался весь исписан мелкими буквами и покрыт чертежами. Мельхиор пробежал их глазами, кивнул, перевернул лист и, видимо, хотел записать что-то на чистой стороне, потому что на ощупь поискал нагрудный карман на пятнистом халате.

– Где же у меня ручка? Сегодня утром вроде сунул в карман, – бормотал он. – Давно уже не могу найти. Приходится писать спичками.

Он продемонстрировал мне письменный стол. Сверху лежал лист, исписанный крупными светло-коричневыми цифрами – они уже немного осыпались. Рядом лежало несколько спичек с чёрными горелыми головками.

– Из любого положения надо уметь находить выход, – с гордостью заметил он.

– У вас халат надет задом наперёд, – сказал я. – Можно я посмотрю, нет ли ручки в нагрудном кармане?

– А я-то удивлялся, чего он не застёгивается? – пробормотал господин Мельхиор. – Задумался о чём-то совершенно другом. Тогда достань мне, пожалуйста, ручку из нагрудного… точнее сказать, из наспинного кармана.

Я обошёл господина Мельхиора, сидевшего на кипе бумаги. И правда, на спине – на бывшей передней стороне халата – в маленьком кармане торчала шариковая ручка.

Господин Мельхиор взял протянутую ручку, поблагодарил меня, записал на листе большими буквами «Языковая деятельность!!!», потом встал, положил листок на бумажную гору, сверху сел сам и сказал:

– Да уж, средство я тогда изобрёл гениальное! Вообще, у меня была такая голова, надо тебе сказать… Лучшие годы изобретателя – от восемнадцати до двадцати восьми. Всё, что потом приходило в голову, – чего уж там… Качественно, но не гениально.

– А вы могли бы ещё раз изобрести ваше гениальное средство? – спросил я. – У вас остался рецепт?

– Мельхиору Лихтблау рецепты ни к чему, – сказал он, – всё на своём месте, – и он указал на лоб.

– А вы не могли бы написать мне рецепт? – попросил я. – Тогда мой папа приготовит средство у нас в аптеке и даст его Белло. И он тогда наконец опять станет господином Белло и останется человеком.

– А зачем это надо? Твой Белло и так прекрасный пёс. Такой ухоженный. Зачем ему обязательно становиться человеком?

– Потому что Белло-человек был моим лучшим другом и мы могли болтать с ним о чём угодно. Потому что он жил у меня в комнате и смешно выговаривал слова. Потому что… – я пытался вспомнить, почему ещё. – Потому что… потому что Белло сам хочет опять превратиться в человека. Теперь он понял, как здорово, когда можно разговаривать и всё рассказывать другу Белло кивнул, потом положил переднюю лапу Мельхиору на колени и уставился на него карими собачьими глазами.

Тут уж даже господин Мельхиор не смог устоять. Он сунул в ухо указательный палец и задумался. Как потом оказалось, он всегда засовывал палец в ухо, когда надо было особенно крепко раскинуть мозгами. В итоге он произнёс:

– Хм, – а потом добавил ещё три раза: – Хм, хм, хм!

Мы с Белло напряжённо ждали.

– Может быть, я и правда зря не записал тот рецепт. Память, похоже, подводит, – наконец произнёс он, вынув палец из уха. – Прошло ведь лет шестьдесят, не меньше. Неудивительно, что возникают известные трудности. Ты, например, можешь вспомнить, где был шестьдесят лет назад? Ну да, тебе и шестидесяти-то нет.

– Так, значит… Неужели вы забыли, как смешали голубое средство? – спросил я.

– Да нет, такое не забывается, – мечтательно протянул он. – Мне было восемнадцать, я работал в полную силу. Ночь. Полнолуние. Я всыпал ингредиенты в медный котёл и быстро нагрел. Жидкость забурлила – и вдруг изменила цвет. Вместо светлого ультрамарина приобрела густой кобальтовый колер. Но самое интересное, что новый цвет сохранился и после того, как жидкость остыла. Крайне любопытный случай, ты не находишь?

– Да, конечно, – сказал я, – а что это за известные трудности, о которых вы говорили?

– Состав! Состав! Увы, я не помню, из чего я составил свою тинктуру.

Белло грустно, почти безутешно тявкнул, завертелся, три раза попытался поймать собственный хвост и улёгся, положив голову на вытянутые лапы.

– Вы правда не можете вспомнить, из чего состояло средство? – спросил я.

– Давай просто спустимся в лабораторию и попробуем изобрести старую тинктуру заново, – предложил господин Мельхиор. – Часть компонентов, так сказать, изгладилась из памяти. Но некоторые остались. Сидят там и ждут, когда понадобятся, – и он опять постучал себе по лбу. – Я, например, припоминаю, что не обошлось без купороса и му… Мумиё? Да, не обошлось без малахита… Пойдём-ка в лабораторию!

Он вскочил и побежал в дальний угол комнаты, заваленный горой книг. Но теперь я заметил, что оттуда уходила вниз винтовая лестница. Господин Мельхиор бросился вниз по лестнице – гораздо быстрее, чем можно было ожидать от пожилого человека. В нём явно проснулось прежнее честолюбие, а нам с Белло только того и требовалось. Белло тоже вскочил и потрогал лапой верхнюю ступеньку, а потом осторожно, шаг за шагом, начал спускаться по ажурной лестнице. Я заметил, что узкие рёбра ступенек больно впивались ему в лапы. Тогда я просто схватил его в охапку и стащил вниз.

В лаборатории господина Мельхиора царил ещё больший беспорядок, чем в кабинете. На полках, на столе, обоих стульях и даже на полу стояли бутылки, банки, пузырьки, коробочки, пакетики, колбы, пробирки, тигли, воронки и маленькие горелки (я знал от папы, что они называются бунзеновскими). Пахло очень странно. Господин Белло тут же чихнул.

– Всё в порядке, всё на месте! – довольно постановил господин Мельхиор, оглядев помещение.

Не представляю, как он пришёл к такому выводу!

– Всё для алхимии… Старинные мои вещички… Долго, долго я ими не пользовался, но бережно хранил, – заявил он, вынимая из шкафа тёмную бутылку. – Меркуриальная вода! – важно произнёс он, показывая её мне. – Это не у всякого есть!

Он откупорил бутылку, заглянул в неё, понюхал и довольно кивнул.

– За сорок лет почти не выдохлась!

Потом поднял с пола пакетик и стал читать мелкий шрифт на этикетке, после поднёс её к самому носу, покачал головой и обратился ко мне:

– Ну-ка, Франц, прочти, что тут написано!

– Вообще-то я Макс, – поправил я. А потом разобрал надпись: «Gummi arabicum». – Гумми арабикум. А сами вы не могли прочитать?

Он покачал головой.

– Может быть, дело в очках? – спросил я.

– В очках? – переспросил он, откладывая пакетик в сторону. – Как это?

– Там нет одного стекла.

– А у меня близорукий только один глаз, левый. Правый до сих пор как у орла – я всё отлично вижу, правое стекло и не нужно, – сказал он.

– Но не хватает-то у вас левого! – заметил я.

– Вот как, – смутился он. – Значит, сегодня с утра я не только халат надел задом наперёд, но и очки вверх ногами. Спасибо, Ральф, что обратил внимание.

– Макс, – поправил я. – Меня зовут Макс.

Он снова пропустил моё замечание мимо ушей, да и очки оставил как было, сунул палец в ухо и впал в задумчивость. Наконец он сказал, ни к кому не обращаясь:

– Мандрагора, да-да-да…. Там точно была мандрагора. Можно не сомневаться!

– Помочь вам её искать? – спросил я.

– Бесполезно. Последнюю мандрагору я извёл пятьдесят лет назад, когда у моего пса была чумка – пришлось лечить.

– У вашей собаки? У Акселя? – спросил я.

– Да, так его звали, откуда ты знаешь?

– Мне дядя Астор рассказывал, – сказал я.

– Астор? – он не сразу сообразил. – Астор! Это смирный сынишка Эдмунда Штернхайма, ему тогда было лет десять. Хороший, добрый мальчик. Ты даже немного похож на него, Франц.

– Макс! – поправил я.

Сравнению я не особо порадовался – кому охота быть похожим на лысого дядю Астора? Хотя, конечно, мальчиком Астор мог выглядеть немного симпатичнее.

– И что же делать, раз нет мандрагоры? Без неё не получится? – спросил я.

– Не получится. Посмотри-ка ещё раз в кармане халата, сзади! – велел он. – Там должны быть деньги.

На спине у халата имелось два кармана, я сунул руку в один – и тут же нащупал бумажку в пятьдесят евро.

– Держите, – сказал я, протягивая деньги.

– Вот! А теперь топай в ближайшую аптеку и купи мандрагоры на пятьдесят евро! – скомандовал он. – Запомнить сможешь? Ман-дра-го-ра.

– Конечно, я могу запомнить, – сказал я. – А где ближайшая аптека?

– Там где-нибудь, – бросил господин Мельхиор и неопределённо махнул рукой.

– Ладно, найду, – сказал я.

Белло я велел оставаться:

– Посиди лучше тут! Я скоро приду, постараюсь как можно быстрее.

И я помчался вверх по лестнице, вбежал в кабинет, налетел на стопку бумаги, распахнул дверь и понёсся вниз по каменным ступенькам.