Текст книги "Имя ветра"

Автор книги: Патрик Ротфусс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
СВЯЗЫВАНИЕ ЖЕЛЕЗА

Я сидел в задке Бенова фургона. Для меня это было место, полное чудес: гнездо сотен бутылочек и свертков, пропитанных тысячью запахов. Здесь мой юный ум обычно находил куда больше интересного, чем в тележке лудильщика, но только не сегодня.

Прошлой ночью прошел сильный ливень, и дорога превратилась в вязкое болото. Поскольку труппу не связывал какой-либо график выступлений, мы решили переждать денек-другой, пока подсохнут дороги. Дело довольно обычное, но Бен счел его отличным поводом продолжить мое обучение. Поэтому я сидел за деревянным столом в фургоне Бена и бесился, что теряю день, слушая его рассказы о давно известных мне вещах.

Эти мысли, похоже, были написаны у меня на лице, потому что Абенти вздохнул и сел рядом со мной.

– Не совсем то, чего ты ожидал?

Я немного расслабился, зная, что этот тон означает временное избавление от урока. Бен сгреб со стола пригоршню железных драбов, позвенел ими в кулаке и посмотрел на меня:

– Ты научился жонглировать сразу? Пятью шариками, с самого начала? И кинжалами тоже?

Припомнив первый опыт жонглирования, я покраснел. Вначале Трип не позволил мне даже взять три шарика – заставил жонглировать двумя. И то я их уронил пару раз. Так я и сказал Бену.

– Правильно, – ответил Бен. – Освоишь этот трюк и сможешь научиться новому.

Я ожидал, что он встанет и продолжит урок, но он этого не сделал. Вместо этого он протянул мне горсть драбов.

– Что ты знаешь о них? – Он потряс монетки в горсти.

– В каком смысле? – уточнил я. – С точки зрения физики, химии, истории…

– Истории, – ухмыльнулся он. – Удиви меня знанием исторических подробностей, э'лир.

Однажды я спросил его, что означает э'лир. Он заявил, что это «мудрец», но так при этом скривил рот, что я усомнился в его правдивости.

– Давным-давно люди, которые…

– Насколько давно?

Я сдвинул брови с притворной суровостью:

– Примерно две тысячи лет назад. Кочевой народ, скитавшийся в предгорьях Шальды, объединился под руководством одного вождя.

– Как его звали?

– Хелдред. Его сыновьями были Хелдим и Хелдар. Ты хочешь услышать всю его родословную или мне можно перейти к делу? – Я смерил его сердитым взглядом.

– Прошу прощения, сэр. – Бен сел прямо и изобразил такое пристальное внимание, что мы оба расхохотались.

Я продолжил:

– Хелдред в конце концов стал контролировать предгорья Шальды – а значит, и все горы. Его люди научились сеять хлеб, кочевой образ жизни был забыт, и они постепенно начали…

– Переходить к делу? – ввернул Абенти, высыпая драбы на стол передо мной.

Я старательно проигнорировал его.

– Они контролировали единственный богатый и легкодоступный источник металлов в тех краях и скоро стали самыми искусными работниками по этим металлам. Воспользовавшись этим преимуществом, они обрели богатство и власть.

До тех пор самым обычным способом торговли был обмен. Некоторые большие города чеканили собственную монету, но вне этих городов деньги ценились на вес металла. Бруски металла лучше подходили для торговли, но много брусков было неудобно носить.

Бен скорчил гримасу студента, умирающего от скуки. Эффект слегка портили спаленные пару дней назад брови.

– Надеюсь, ты не собираешься рассуждать о сравнительных достоинствах валют?

Я тяжело вздохнул и решил впредь поменьше дергать Бена, когда он читает мне лекции.

– Теперь уже не кочевники, называемые «сильдим», были теми, кто устанавливал валютные стандарты. Разрезав маленький брусок на пять частей, ты получал пять драбов. – Я начал складывать два ряда по пять драбов, чтобы проиллюстрировать свою речь. Они напоминали маленькие бруски. – Десять драбов равняются медной йоте; десять йот…

– Достаточно, – вмешался Бен, заставив меня вздрогнуть. – Возьмем вот эти два драба. – Он протянул мне два кусочка железа. – Могли они получиться из одного бруска?

– На самом деле их наверняка отливают по отдельности… – Я умолк под его суровым взглядом. – Могли.

– Значит, между ними все еще есть что-то, их соединяющее? – Он снова пробуравил меня взглядом.

Я был не совсем согласен, но решил не выпендриваться:

– Так.

Бен положил обе монетки на стол.

– Значит, если ты двинешь один, то второй тоже должен двинуться?

Я согласился для вида – и для спора – и потянулся, чтобы передвинуть один драб. Но Бен остановил мою руку, покачав головой.

– Сначала им надо это напомнить – фактически уговорить.

Он принес миску и сцедил в нее густую каплю соснового дегтя. Потом обмакнул один драб в деготь, прилепил к нему другой, произнес несколько слов, которые я не узнал, и медленно раздвинул кусочки металла в стороны. Между ними протянулись ниточки дегтя.

Затем Бен положил один драб на стол, а другой зажал в руке. Пробормотал что-то еще и расслабился. Потом поднял руку, и драб на столе повторил его движение. Бен поводил рукой, и бурый кусочек железа повис в воздухе.

Он перевел взгляд с меня на монетку.

– Закон симпатии – одна из основ магии. Он гласит, что чем больше похожи два объекта, тем сильнее между ними симпатическая связь. Чем сильнее связь, тем больше они воздействуют друг на друга.

– Твое определение замкнуто само на себя.

Бен опустил монетку. Менторская важность сменилась ухмылкой, когда он попытался тряпкой отскрести с рук деготь – почти безрезультатно.

Задумавшись на секунду, он спросил:

– Выглядит довольно бесполезной штукой?

Я нерешительно кивнул: каверзные вопросы были обычным делом во время уроков.

– Ты бы предпочел научиться призывать ветер? – Его глаза гипнотизировали меня.

Он пробормотал какое-то слово, и холщовый верх фургона над нашими головами зашуршал под дыханием ветра.

Я почувствовал, как мое лицо расползается в волчьей ухмылке.

– Никуда не годится, э'лир. – Бен ответил такой же волчьей жесткой усмешкой. – Надо выучить буквы, прежде чем писать. Сначала выучи аккорды, а потом играй и пой.

Он вытащил клочок бумаги и нацарапал на нем пару слов.

– Штука в том, чтобы твердо удерживать алар в своем сознании. Нужно верить, что между ними есть связь. Нужно знать это. – Он передал мне бумажку. – Вот фонетическое произношение. Это называется «симпатическое связывание параллельного движения». Тренируйся. – Теперь он еще больше походил на волка: седой, старый и безбровый.

Бен ушел мыть руки. Я очистил разум с помощью «каменного сердца» и скоро погрузился в море бесстрастного спокойствия. Потом склеил два кусочка металла сосновым дегтем. Зафиксировал в сознании алар – веру-в-хлыст, – что два драба связаны между собой. Произнес слова, разделил монетки, проговорил последнее слово и стал ждать.

Никакого потока силы. Меня не бросило ни в жар, ни в холод. Луч света не озарил меня.

Я был весьма разочарован – насколько мог в состоянии «каменного сердца». Поднял руку с монеткой, и вторая монетка на столе повторила движение. Без сомнения, это была магия, но я не чувствовал никакого восторга. Я-то ожидал… Не знаю, чего я ожидал, но не этого.

Остаток дня был проведен в экспериментах с простым симпатическим связыванием, которому меня научил Абенти. Я узнал, что связано может быть почти все. Железный драб и серебряный талант, камень и кусочек фрукта, два кирпича, ком земли и осел. Около двух часов ушло у меня на то, чтобы сообразить: деготь здесь необязателен. Когда я спросил Бена, он признался, что это просто помогает концентрации. Кажется, он удивился, что я выяснил это самостоятельно.

Быстренько обобщу законы симпатии, поскольку вам наверняка никогда не понадобится больше чем примерное представление, как она работает.

Во-первых, энергию нельзя создать или уничтожить. Когда ты поднимаешь один драб, а второй поднимается со стола, тот, который в твоей руке, весит как два – фактически ты и поднимаешь два.

Это в теории. А на практике тебе кажется, что ты поднимаешь три драба. Ни одна симпатическая связь не совершенна. Чем меньше похожи объекты, тем больше энергии теряется. Представьте себе дырявый желоб, ведущий к водяному колесу. У хорошей симпатической связи очень мало утечек и почти вся энергия идет в дело. В плохой связи дырок полно; очень малая часть прикладываемого усилия идет, собственно, на то, что ты хочешь сделать.

Например, я пытался связать кусочек мела и стеклянную бутылку с водой. Между ними было очень мало похожего, поэтому, хотя бутылка с водой весила не больше килограмма, когда я попытался поднять мелок, то почувствовал все тридцать. А лучшую связь показала ветка дерева, которую я сломал пополам.

После того как я освоил это несложное симпатическое действие, Бен научил меня другим. Десяток десятков симпатических заклинаний, сотня маленьких трюков для управления течением энергии. Каждое из них было новым словом в обширном словаре языка, на котором я учился говорить. Довольно часто это оказывалось скучным, и я не стану здесь рассказывать и половины.

Бен продолжал понемногу знакомить меня с другими областями знаний: историей, арифметикой и химией. Но я вытягивал из него все, чему он мог меня научить в симпатии. Он выдавал свои секреты по капле, заставляя доказывать, что я освоил одно, прежде чем давать мне другое. Но у меня, видимо, был к этому искусству дар, далеко превосходящий мою естественную склонность к поглощению знаний, так что слишком долго ждать никогда не приходилось.

Я вовсе не хочу сказать, что путь мой всегда был гладок. То же самое любопытство, которое делало меня столь ретивым учеником, с завидной регулярностью приводило меня к всевозможным неприятностям.

Однажды вечером, когда я разводил огонь для кухонного костра, мать застала меня за пением песенки, услышанной мною за день до того. Не зная, что позади меня стоит мать, я постукивал одним поленом о другое и рассеянно напевал:

 
Леди Лэклесс в черное одета,
Семь диковин прячет платье это.
Есть не для ношения кольцо,
Не для брани острое словцо.
У супруга леди, верь – не верь,
Свечка есть, при ней без ручки дверь.
В ларчике без крышки и замка
Лэклесс держит камни муженька.
А еще у леди есть секрет,
Видит сны она, да сна ей нет.
На дороге, что не для хожденья,
Лэклесс ждет загадки разрешенья.
 

Эту песенку распевала маленькая девочка за игрой в «прыг-скок». Я прослушал ее только два раза, но она застряла у меня в голове – детские песенки легко запоминаются.

Мать услышала меня и подошла к огню.

– Что ты пел, мой милый? – Ее тон не был суровым, но я почувствовал, что она весьма недовольна.

– Да так, одну штуку, я услышал ее в Феллоу, – уклончиво ответил я.

Убегать с городскими детьми мне было строго-настрого запрещено.

«Недоверие быстро превращается в неприязнь, – говорил мой отец новым членам труппы, – так что в городе не разделяйтесь и ведите себя вежливо».

Я подложил в огонь поленья потолще и стал смотреть, как пламя лижет их. Мать некоторое время молчала, и я уже стал надеяться, что на этот раз пронесло, когда она вдруг сказала:

– Это не слишком хорошая песня. Ты не задумался, о чем она?

Я действительно об этом не думал: стишок казался совершенно бессмысленным. Но теперь, прокрутив его в голове, я увидел совершенно явный сексуальный подтекст.

– Я понял. Но прежде не подумал.

– Всегда думай, о чем поешь, дорогой, – смягчилась мать, погладив меня по голове.

Похоже, мне повезло, но я не смог удержаться от вопроса:

– Но чем это отличается от некоторых отрывков из «При всех его надеждах»? Например, там, где Фейн спрашивает леди Периаль о ее шляпе: «Я слышал о ней от стольких людей, что сам желаю теперь я увидеть ее и примерить». Ведь всем понятно, о чем он на самом деле говорит.

Мать сжала губы: не рассерженно, но и без радости. Затем что-то в ее лице изменилось, и она предложила:

– А вот сам скажи мне, в чем разница.

Я терпеть не мог вопросы с подвохом. Разница была очевидна: одно навлечет на меня неприятности, а другое нет. Я подождал немного, чтобы показать, что всесторонне рассмотрел дело, а потом покачал головой.

Мать присела перед огнем, согревая руки.

– Разница в том… можешь передать мне треногу? – Она легонько пихнула меня в бок, и я вскочил, чтобы достать треногу из нашего фургона, а мать продолжала: – Разница в том, говорится что-то человеку или о человеке. Первое может быть грубостью, зато второе всегда называется сплетней.

Я принес треногу и помог матери установить ее над огнем.

– А кроме того, леди Периаль – всего лишь персонаж пьесы. Леди Лэклесс – реальный человек, чувства которого можно задеть. – Она посмотрела на меня снизу вверх.

– Я не знал, – виновато сказал я.

Наверное, я выглядел достаточно жалостливо, поскольку мать заключила меня в объятия и поцеловала.

– Ну и не стоит горевать, солнышко. Просто помни: всегда думай, что делаешь. – Она погладила меня по голове и улыбнулась – словно солнце засияло. – Полагаю, мы обе: леди Лэклесс и я – извиним тебя, если ты найдешь сладкой крапивы для ужина.

Любой предлог, позволявший избежать наказания и поиграть в зарослях деревьев у дороги, годился для меня. Я исчез чуть ли не раньше, чем слова слетели с ее уст.

Я также должен пояснить, что большая часть времени, проводимого с Беном, была моим свободным временем. Я все так же выполнял свои обычные обязанности в труппе: играл роль юного пажа, когда требовалось; помогал раскрашивать декорации и шить костюмы. Чистил лошадей вечером и громыхал куском жести за сценой, если нужно было изобразить гром.

Но я совершенно не оплакивал потерю свободного времени. Бесконечная детская энергия и моя ненасытная жажда знаний сделали следующий год одним из счастливейших периодов моей жизни.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
КУСОЧКИ ГОЛОВОЛОМКИ

Ближе к концу лета я случайно услышал разговор, который вытряхнул меня из состояния блаженного неведения. Будучи детьми, мы редко задумываемся о будущем, и это позволяет нам радоваться жизни так, как умеют не многие взрослые. В день, когда мы начинаем беспокоиться о будущем, детство наше остается позади.

Наступил вечер, и труппа встала лагерем у дороги. Абенти дал мне для практики новый симпатический трюк, называвшийся «максима преобразования переменного тепла в постоянное движение» – или как-то столь же претенциозно.

Трюк был нелегким, но упал точно на нужное место, словно кусочек головоломки, сложившийся с остальными. У меня получилось через пятнадцать минут, а по тону Абенти я понял, что он дает мне на это не меньше трех-четырех часов.

Так что я отправился его искать. Частично для того, чтобы получить новое задание, а частично – немного похвастаться.

Я выследил его у родительского фургона. Услышал их, всех троих, прежде чем увидел. Их голоса звучали, как гул или жужжание, – отдаленная музыка, которую создает разговор, когда слова еще неразличимы. Но, подойдя поближе, одно слово я разобрал четко: «чандрианы».

Услышав это, я остановился как вкопанный. Все в труппе знали, что мой отец работает над песней. Он выспрашивал у горожан старые легенды и стишки уже больше года, где бы мы ни останавливались для выступления.

В первое время это были истории о Ланре. Потом он начал собирать старые истории о фейри, сказки о домовых, привидениях и шаркунах. И в конце концов перешел на вопросы о чандрианах.

Это случилось несколько месяцев назад. За последние полгода он больше выспрашивал о чандрианах и меньше о Ланре, Лире и прочих. Почти все песни, написанные прежде, отец заканчивал за сезон, а работа над этой тянулась уже второй год.

Вам также следует знать, что отец не позволял ни словечку – ни даже шепотку – из песни достигнуть чужих ушей прежде, чем он оканчивал ее. Только моя мать была посвящена в эту тайну, поскольку прикладывала руку к каждой песне, созданной отцом. Музыкальные красоты принадлежали ему, но лучшие стихи выходили у нее.

Когда ждешь несколько оборотов или даже месяц, чтобы услышать законченную песню, предвкушение подогревает интерес. Но через год он начинает бродить и бурлить, а к тому моменту прошло полтора года, и люди уже с ума сходили от любопытства. Если кого-нибудь заставали бродящим слишком близко к нашему фургону, в то время как мои родители работали над песней, это обычно приводило к ругани и ссорам.

Так что я придвинулся поближе к родительскому костру, стараясь ступать как можно тише. Подслушивание – прискорбная привычка, но с тех пор я приобрел множество куда худших.

– …много о них, – услышал я слова Бена. – Но готов.

– Рад поговорить на эту тему с образованным человеком. – Глубокий баритон отца контрастировал с тенорком Бена. – Я устал от этих суеверных деревенщин, и…

Кто-то подложил дров в огонь, и в треске пламени я не расслышал последних слов. Так быстро, как только осмеливался, я перебрался под длинную тень родительского фургона.

– …что я гоняюсь за призраками с этой песней. Что пытаться сложить эту легенду воедино – дурацкая затея. Лучше бы я никогда ее и не начинал.

– Ерунда, – сказала моя мать. – Это будет твоя лучшая работа, сам знаешь.

– Так ты думаешь, существует исходная история, из которой растут все остальные? – спросил Бен. – Историческая основа легенд о Ланре?

– Все знаки указывают на то, – сказал отец. – Посмотри на дюжину внуков, и если увидишь, что у десяти из них голубые глаза, то поймешь, что и у бабушки глаза были голубые. Я уже делал так раньше и здорово навострился. Таким же образом я написал «Под стенами». Но… – Отец тяжело вздохнул.

– Тогда в чем проблема?

– Эта легенда старше, – объяснила мать. – Тут словно смотришь на прапраправнуков.

– Которые разбежались по всем четырем сторонам, – проворчал отец. – Да к тому же когда я нахожу одного, у него оказывается пять глаз: два зеленых, голубой, карий и зелено-желтый. А у следующего глаз один, зато меняет цвет. Как мне из этого делать выводы?

Бен откашлялся.

– Неприятная аналогия, – заметил он. – Но я готов предоставить тебе свои знания о чандрианах. За долгие годы я слышал множество историй.

– Во-первых, мне нужно знать, сколько их на самом деле, – ответил отец. – Большинство легенд говорит, что семеро, но даже это ставится под сомнение. Одни говорят – трое, другие – пятеро, а в «Падении Фелиора» их вообще тринадцать: по одному на каждый понтифет в Атуре да еще один на столицу.

– На этот вопрос я могу ответить, – сказал Беи. – Семеро. Можешь не сомневаться. Собственно, это уже есть в их имени. «Чаэн» значит «семь». «Чаэн-диан» означает «их семеро» – «чандриан».

– Я не знал… – сказал отец. – «Чаэн»… Что это за язык? Иллийский?

– Похоже на темью, – сказала мать.

– У тебя хороший слух, – заметил Бен. – Это действительно темийский. Предок темью, лет на тысячу постарше.

– Что ж, тогда все проще, – облегченно вздохнул отец. – Надо было спросить тебя месяц назад. Может быть, ты еще знаешь, что заставляет их делать то, что они делают? – По его тону было понятно, что ответа он не ожидает.

– Истинная тайна? – хмыкнул Бен. – Думаю, именно благодаря этому они становятся более пугающими, чем прочие призраки и страшилки, о которых болтают сказки. Привидение жаждет мщения, демону нужна твоя душа, шаркуну голодно и холодно. Потому-то они и не так страшны. То, что нам понятно, мы можем контролировать. Но чандрианы приходят, будто молния среди ясного неба. Просто разрушение – ни причины, ни смысла.

– В моей песне будет и то и другое, – уверенно заявил отец. – Думаю, теперь я докопался-таки до причин. Я вытягивал их по кусочкам, по осколочкам историй. Но что больше всего раздражает: самая трудная часть Работы проделана, а какие-то мелочи мешают закончить картину.

– Знаешь, в чем дело? – с любопытством спросил Бен. – Какова твоя теория?

Отец хмыкнул:

– О нет, Бен, тебе придется подождать вместе с другими. Я не затем столько потел над этой песней, чтобы выдать самое ее сердце, прежде чем она будет завершена.

– Похоже, это только хитрая уловка, чтобы заставить меня и дальше ехать с вами. – В голосе Бена почувствовалось разочарование. – Я не смогу уйти, пока не услышу эту проклятую вещь.

– Тогда помоги нам закончить ее, – сказала мать. – Знаки чандриан – вот еще один важный кусочек, который мы не можем выловить. Все соглашаются, что есть знаки, говорящие об их присутствии, но нет никакого согласия в том, какие они.

– Дайте подумать… – сказал Бен. – В первую очередь, конечно, синее пламя. Но сомневаюсь, что оно сопутствует только чандрианам. В некоторых легендах это знак демонов. В других – фейе или любой магии.

– Этот знак также показывает дурной воздух в шахтах, – указала мать.

– Правда? – спросил отец.

Она кивнула:

– Когда лампа горит мутным синим пламенем, в воздухе гремучий газ.

– О господи, гремучий газ в угольной шахте! – поразился отец. – Задувай свою лампу и блуждай в темноте, а не то тебя разнесет на кусочки. Это страшней любого демона.

– Признаюсь честно, некоторые арканисты используют иногда особые свечи или факелы, чтобы произвести впечатление на легковерных простаков, – самодовольно откашлявшись, заявил Бен.

Моя мать рассмеялась.

– Вспомни, с кем ты разговариваешь, Бен. Мы никогда не будем ставить человеку в вину маленькое позерство. На самом деле синие свечи пришлись бы весьма кстати, когда мы будем в следующий раз играть «Даэонику». Если, конечно, у тебя где-нибудь завалялась парочка.

– Поищу, конечно, – довольно сказал Бен. – Другие знаки… Кажется, один из них – это козлиные глаза, или черные, или вообще никаких глаз. Я слышал такое довольно часто. Слышал также, что, когда чандрианы где-то рядом, гибнут растения. Дерево гниет, металл ржавеет, кирпич крошится… – Он помолчал. – Хотя не знаю, разные это знаки или один.

– Ты начинаешь понимать, в чем мои трудности, – мрачно заметил отец. – Но все равно еще остаются вопросы. У всех ли чандриан одинаковые знаки или у каждого пара своих?

– Я тебе говорила, – раздраженно сказала мать. – Один знак на каждого. В этом больше смысла.

– Любимая теория моей леди жены, – пояснил отец. – Но она не подходит. В некоторых легендах единственный знак – это синее пламя. В других есть только животные, сходящие с ума, но никакого пламени. В третьих – и человек с черными глазами, и сбесившиеся животные, и синее пламя.

– Я уже подсказывала тебе, как придать всему этому смысл, – перебила мать, ее раздраженный тон показывал, что эту тему они обсуждали раньше. – Чандрианам не надо все время ходить вместе. Они могут ходить втроем или вчетвером. Если один из них делает огонь тусклым, то это выглядит как если бы все они делали так же. Этим можно объяснить различия в легендах. Разнообразие знаков зависит от того, в каком количестве чандрианы приходят.

Отец что-то пробурчал.

– Тебе досталась умная жена, Арл, – встрял Бен, разрушив напряжение. – За сколько продашь?

– К сожалению, она нужна мне для работы. Но если тебя интересует краткосрочный наем, уверен, мы смогли бы назначить при… – Послышался звучный удар, а потом слегка болезненный смешок отца. – Еще какие-нибудь знаки есть?

– Говорят, на ощупь они холодные. Хотя каким образом смог кто-то об этом узнать, выше моего разумения. Также я слышал, что вокруг них не горит огонь. Но это противоречит синему пламени. Может быть…

Поднявшийся ветер встревожил деревья. Шелест листьев поглотил следующие слова Бена. Я воспользовался шумом и подобрался еще ближе.

– …быть «впряженными в тень», что бы это ни значило, – услышал я отцовский голос, когда ветер улегся.

Бен крякнул.

– Я тоже не представляю. Я слышал историю, где их вычислили по тому, что их тени падали не в ту сторону, к свету. А в другой истории один из них назывался «захомутанным тенью». «Что-то там, захомутанное тенью». Будь я проклят, если вспомню имя, хотя…

– Кстати об именах, с этим у меня тоже сложности, – признался отец. – Я собрал пару десятков и был бы рад услышать твое мнение. Самые…

– На самом деле, Арл, – перебил Бен, – я был бы рад, если бы ты не произносил их вслух. Именно имена людей. Можешь нацарапать их на земле, если хочешь, или я могу сходить за доской, но будет спокойнее, если ты не станешь произносить ни одно из них. Лучше безопасность, чем неприятность, как говорится.

Наступила глубокая тишина. Я остановился на полушаге, на одной ноге, опасаясь, что они услышат меня.

– Да перестаньте вы оба так на меня смотреть, – раздраженно буркнул Бен.

– Мы просто удивлены, Бен, – прозвучал мягкий голос моей матери. – Ты не выглядишь суеверным типом.

– Я не суеверен, – сказал Бен, – а осторожен. Это большая разница.

– Разумеется, – сказал отец. – Я бы никогда…

– Оставь свои фокусы для зевак с деньгами, Арл, – отрезал Бен, в его голосе явственно звучало раздражение. – Ты слишком хороший актер, но я-то прекрасно знаю, когда меня считают сумасшедшим.

– Я совсем не о том, Бен, – извиняющимся тоном сказал отец. – Ты образованный человек, а я так устал от людей, хватающихся за железо и стучащих по кружке с пивом, как только я заведу речь о чандрианах. Я просто восстанавливаю легенду, а вовсе не вожусь с темными силами.

– Тогда послушай. Вы оба мне слишком нравитесь, чтобы я позволил вам считать меня старым дураком, – сказал Бен. – Кроме того, мне есть о чем поговорить с вами позже, и нужно, чтобы вы воспринимали меня серьезно.

Ветер продолжал усиливаться, и я использовал шум, чтобы преодолеть последние несколько шагов. Я прополз за угол родительского фургона и стал смотреть и слушать сквозь завесу листвы. Они втроем сидели около костра: Бен на пеньке, завернувшись в свой обтрепанный бурый плащ, родители напротив него. Мать прислонилась к отцу, и оба они закутались в одно одеяло.

Бен налил что-то из глиняного кувшина в кожаную кружку и передал ее моей матери. От его дыхания шел пар.

– Как относятся к демонам в Атуре? – спросил он.

– Боятся. – Отец постучал себя по виску. – Все эти религии размягчают мозги.

– А как в Винтасе? – спросил Бен. – Большая часть жителей там тейлинцы. Они тоже боятся демонов?

Мать покачала головой:

– Нет, они считают, что все это глупости. Им нравится представлять демонов в виде метафоры.

– Чего же в Винтасе боятся по ночам?

– Фейе, – ответила мать.

Отец одновременно сказал:

– Драугар.

– Вы оба правы, в зависимости от того, в какой части страны находиться, – сказал Бен. – А здесь, в Содружестве, люди посмеиваются украдкой над обоими страхами. – Он указал на окружающие деревья. – Но они становятся осторожны, когда приходит осень, потому что боятся привлечь внимание шаркунов.

– Известное дело, – сказал отец. – Половина успеха наших выступлений зависит от того, во что верят зрители.

– Вы все еще думаете, что у меня крыша съехала, – хмыкнул Бен. – Слушайте, если завтра мы приедем в Бирен и кто-нибудь скажет, что в лесах бродят шаркуны, вы им поверите?

Отец покачал головой.

– А если об этом расскажут двое?

– Он снова покачал головой.

Бен наклонился вперед на своем пеньке:

– А если десяток людей скажут вам на полном серьезе, что в полях видели шаркунов, пожирающих…

– Все равно я им не поверю, – раздраженно перебил отец. – Это же смешно.

– Разумеется, смешно, – согласился Бен, назидательно подняв палец. – Но вопрос вот в чем: пойдете ли вы после этого в лес?

Отец замолчал и задумался.

Бен удовлетворенно кивнул:

– Вы будете дураками, если проигнорируете предупреждения половины городка, даже если не верите в то, во что верят они. Но если не шаркунов, то чего вы боитесь?

– Медведей.

– Разбойников.

– Вполне понятные страхи для бродячего артиста, – сказал Бен. – Страхи, которых горожанин просто не поймет. В каждом местечке есть свои маленькие суеверия, и все смеются над тем, чего боятся соседи за рекой. – Он серьезно посмотрел на них. – Но слышал ли кто-нибудь из вас смешную песню или историю про чандриан? Ставлю пенни, что нет.

Мать, подумав минутку, покачала головой. Отец сделан длинный глоток и присоединился к ней.

– Так вот, я не говорю, что чандрианы где-то поблизости и вот-вот ударят. Но везде все люди их боятся. Для такого страха должна быть причина.

Бен ухмыльнулся и перевернул свою глиняную кружку, выплеснув последние капли пива на землю.

– А имена – штука странная. Опасная. – Он многозначительно посмотрел на родителей. – Уж я-то знаю точно, потому как я человек образованный. И если я еще чуточку суеверен… – Он пожал плечами. – Ну, это мой выбор. Я стар. Придется вам меня простить.

Отец задумчиво покивал.

– Странно, я никогда не замечал, что к чандрианам все относятся одинаково. Я должен был это увидеть. – Он потряс головой, прочищая ее. – Полагаю, к именам мы еще вернемся. О чем ты хотел поговорить?

Я приготовился уползти, прежде чем меня поймают, но то, что сказал Бен, пригвоздило меня к месту, прежде чем я успел сделать хотя бы шаг.

– Возможно, вам как родителям трудно это заметить и все такое. Но ваш юный Квоут весьма одарен. – Бен снова наполнил чашку и передал кувшин отцу, но тот отказался. – На самом деле слово «одарен» не говорит и половины.

Мать посмотрела на Бена поверх кружки.

– Любой, кто проведет с мальчиком немного времени, может заметить это, Бен. Не понимаю только, почему все считают это таким важным. Особенно ты.

– Сомневаюсь, что вы верно оцениваете ситуацию, – сказал Бен, протянув ногу чуть ли не в костер. – Насколько легко он научился играть на лютне?

Отец, казалось, был слегка удивлен переменой темы.

– Очень легко, а что?

– Сколько ему было лет?

Отец задумчиво потеребил бороду. В тишине голос моей матери прозвучал подобно флейте:

– Восемь.

– Вспомни, как ты учился играть. Сколько лет тебе тогда было? Можешь припомнить, какие у тебя были трудности?

Отец продолжал теребить бороду, но его лицо стало еще более задумчивым, а взгляд уплыл куда-то вдаль.

Абенти продолжал:

– Я могу поспорить, что он запоминал все аккорды, каждую постановку пальцев с первого раза, без запинок и жалоб. А если делал ошибку, то не больше одного раза.

Отец казался слегка обеспокоенным.

– В основном да, но у него были трудности, такие же, как у всех. Аккорд Е. У него была куча проблем с увеличенным и уменьшенным Е.

Мать мягко вмешалась:

– Я это тоже помню, дорогой, но думаю, что все дело в маленьких руках. Он ведь был совсем мал…

– Ручаюсь, это ненадолго его задержало, – тихо сказал Бен, – У него чудесные руки; моя мать сказала бы: «пальцы волшебника».

Отец улыбнулся:

– Он получил их от своей матери: тонкие, но сильные. Лучше не придумаешь, чтоб вычищать горшки, а, женщина?

Мать шлепнула его, затем поймала руку мужа и показала ее Бену.

– Руки у него от отца: изящные и нежные. Лучше не придумаешь для соблазнения дворянских дочек. – Отец запротестовал, но она не обратила внимания. – С его глазами и руками ни одна женщина в мире не будет чувствовать себя в безопасности, когда он начнет охотиться за дамами.

– Ухаживать, дорогая, – мягко поправил ее отец.

– Суть одна, – пожала она плечами. – Все лишь охота, и когда закончена она, достойна скорби дева та, что бегством спасена. – Она снова привалилась к моему отцу, не выпуская его руки, и чуть наклонила голову – он понял намек, наклонился и поцеловал ее в уголок рта.