Текст книги "Шел снег"

Автор книги: Патрик Рамбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Вы собираетесь есть этих пожирателей падали?

– Раз того требует желудок…

– Не понимаю тебя, Бонэ! А если эти птицы клевали внутренности вашего бывшего товарища?

– Взгляните, господин капитан…

Колонна продолжила движение, в то время как капитан съехал с дороги, чтобы взглянуть на находку сержанта. Среди засохшей травы и пучков соломы шевелился безногий обрубок человеческого тела с лицом, покрытым толстой коркой грязи и спекшейся крови. При виде этого чудовища драгуны попятились назад.

– Он жив! – воскликнул Бонэ.

– Выполз из распоротого брюха той лошади, – показал кавалерист Шантелув. – Должно быть, он там укрывался от холода, ел внутренности, а пил, скорее всего, дождевую воду.

– Невероятно! – сказал капитан охрипшим от ужаса голосом.

– Но это так, он даже открывает глаза…

Окруженный густой березовой рощей, Колоцкий монастырь с его серыми зубчатыми стенами, башнями и строгими колокольнями будто крепость возвышался на косогоре. Из бойниц палисада, сделанного из толстых досок и бревен, в сторону долины, где протекала Москва-река, угрожающе глядели жерла пушек. Императорская свита провела в монастыре ночь. Никто не покидал карет, поскольку все помещения были заполнены ранеными. После ужасной битвы под Бородино здесь на лечении находилось около двух тысяч человек. Кроме того, в монастыре был устроен временный склад оружия.

Ночью разгулялась нешуточная метель. Барон Фен и его попутчики лежали в экипаже, укрывшись грудой пальто и меховых шкур. Себастьян был доволен, что за два алмаза выменял у маркитантки замшевые сапоги на фланелевой подкладке.

К утру снегопад прекратился, но все вокруг было занесено снегом. Сотэ, пытаясь открыть примерзшую дверцу кареты, выходил из себя:

– Я уверен, просто уверен, что в этой обители мы сможем найти какую-нибудь еду!

– Выпейте еще белого вина из ящика, – предложил ему, не раскрывая глаз, барон Фен.

– Напиться в присутствии дочери? Ну, нет! Прекрасный пример!

– Тогда ешьте горох.

– Сухой?

– Тогда собаку.

– Вы сошли с ума?

– Пойду взгляну, что там, – предложил Себастьян.

– Нет, нет, – запротестовал торговец, – я озяб, у меня затекли ноги, и у меня есть желание поссориться с кем-нибудь!

– Оставьте, господин Рок, – сказал барон, – это согреет нашего друга.

– Я вам не друг! – запальчиво бросил Сотэ.

Коммерсант отважился шагнуть наружу, поскользнулся, упал в снег и завопил:

– Нога! Ой, нога! Я ранен! Мне полагается горячая еда для раненых!

Себастьян вышел из кареты, чтобы помочь вздорному попутчику, но сам едва устоял на ногах, скользивших при каждом шаге.

– Моя нога, говорю вам!

– Всем наплевать на вашу ногу.

– Но… но где же лошади? – спросил книготорговец.

Возница, укрыв накануне одеялом лежащих на крыше раненых, сам спал в мешке. Он стряхнул снег с одежды и мешка, пригубил водки и ответил:

– Так они в конюшне, кормятся там.

– Браво! Лошади едят, а мы?

– Вы тоже хотите соломы?

И впрямь, фураж состоял из ржаной соломы, оставшейся после обмолота хлеба, собранного монастырской братией, в которую добавляли сено из тощих подстилок, служивших постелью для умирающих – им все равно оставалось недолго мучиться.

После короткого отдыха лошади вновь были запряжены, и кареты двора его величества присоединились к основной колонне. Вюртембергские егеря основательно загрузили ранеными все, что двигалось на колесах; тех, кто был слишком слаб, чтобы самостоятельно держаться на повозках, ради безопасности привязывали веревками.

Первые экипажи прокладывали путь для остальных, но за исключением лошадей, подкованных по приказу предусмотрительного Коленкура зимними подковами, большинство животных скользило на обледеневших неровностях дороги. Немало лошадей пало от изнурения, и их бросали на произвол судьбы. Уже привыкший ко всему, Себастьян с отрешенным видом наблюдал, уткнувшись носом в окошко кареты, как посиневшие от холода вольтижеры, мимо которых проезжал экипаж, вспарывали брюхо еще живой кобыле, из ноздрей которой подымался пар. Они рвали зубами теплое мясо, и кровь текла у них по подбородку и изношенным шинелям.

Тут же неподалеку шайка тиральеров грабила увязшие на обочине повозки. Они выбрасывали на снег канделябры, бальные платья, тонкий фарфор и оставляли себе лишь спиртное. Одна из повозок горела, и вокруг нее сидели какие-то заросшие худые личности, больше похожие на призраков, а не на солдат Великой армии. Они жарили подозрительного вида мясо, куски которого были нанизаны на сабли.

На глазах Себастьяна с крыши их кареты свалился человек – один из тех раненых, которых погрузили в монастыре: слабо завязанные узлы веревок не выдержали дорожной тряски. Молодой человек приоткрыл дверцу и крикнул кучеру:

– Стойте! Мы потеряли раненого!

– Затворите дверь, господин Рок, – сказал барон Фен, – или вам жарко?

– Хорошо, господин барон.

Он взглянул на попутчиков. Лейтенант и одноногий уже не стонали, они ничего не пили и не ели: живы ли они? Прижавшись друг к другу, сидели оцепеневшие от холода мать и дочь Сотэ. Сам Сотэ прижимал к груди дрожащего песика. Барон Фен обмотал голову шерстяным шарфом. У них почти не осталось еды, но они все еще верили, что в окружении императора не умрут с голоду, и во время остановки собирались наведаться к армейским полевым кухням.

Временами карета содрогалась от взрывов: артиллеристы подрывали пороховые ящики, тащить которые у них не было возможности – не хватало лошадей. Себастьян подумал, что это лучше, чем просто оставлять порох на дороге, по крайней мере, противнику он не достанется. Более мощный взрыв, прогремевший совсем рядом, выбил стекло из окошка кареты, у которого, скорчившись, лежали на мешках с горохом раненые. Чтобы как-то защититься от ледяного ветра, Себастьян заложил разбитое окошко сумками. И тут до него дошло, что карета стоит на месте, а одноногий голландец мертв.

На сей раз выяснять причины новых осложнений отправился барон Фен. Себастьян последовал за ним, обмотав голову, по примеру начальника, кашемировым шарфом. От холода заслезились глаза, побелели суставы рук, и, чтобы не растянуться на льду, они озябшими пальцами уцепились за карету. На обочине дороги, вытянувшись во весь рост, в мокром снегу лежал возница. При взрыве порохового ящика во все стороны разлетелись деревянные обломки, один из которых, к несчастью, раскроил бедняге череп. Взрывом выбило стекла и в других экипажах, и их пассажиры наспех пытались заделать зияющие отверстия всем, что попадало им под руки. Коляски и фургоны пробовали объехать пострадавшие экипажи, рискуя увязнуть в глубоком и рыхлом снегу, некоторые при этом опрокидывались.

Чтобы убедиться в смерти возницы, барон присел перед ним на корточки. Помощь уже не требовалась. Но надо было ехать дальше, и Себастьян предложил себя на место кучера.

– Вы умеете управлять такими экипажами, господин Рок?

– В Руане мне часто приходилось управлять шарабаном отца.

– Положим, это не шарабан. У нас, слава богу, две лошади с шипованными подковами.

– Разве у нас есть выбор, господин барон?

– Ладно, вывозите нас отсюда и давайте быстрее догонять свиту его величества. Они изрядно оторвались от нас.

– Хорошо, но я должен предупредить вас: умер один из наших раненых.

– Я вынесу его. Займитесь лошадьми.

Фен вернулся в карету, а его помощник тем временем снял с возницы пальто и надел на себя. Подумав, он подобрал кожаные рукавицы и кнут, взобрался на козлы и взялся за вожжи. Не успел он отъехать и на пару метров, как группа отставших солдат принялась стаскивать остатки одежды с трупов кучера и одноногого, которого барон успел столкнуть в снег.

Сбиться с дороги было невозможно, всего-то и требовалось: следовать мимо сотен замерзших мужских и женских тел, которые нагими валялись на снегу, мимо сожженных экипажей и расчлененных лошадей, окрасивших снег вокруг себя в багряный цвет.

От холода и монотонности пути Себастьян оцепенел. Он дал свободу лошадям и пустил их вслед за другими фургонами. Себастьян не пытался подгонять животных, чтобы догнать ушедший к этому времени далеко вперед императорский кортеж, следы которого уже занесло снегом. Вся дорога была усеяна трупами, и Себастьян уже не обращал на них внимания. Когда какой-нибудь раненый сваливался на дорогу, он не объезжал его, боясь остановиться и потерять место в колонне. Многие бедняги гибли оттого, что их переезжали колеса движущихся следом повозок. Экипажи трясло, и на дорогу падали другие раненые, которых так же безжалостно давили колесами. Порой Себастьян завидовал этим несчастным: они уже освободились и обрели покой в тысяче лье от этой бескрайней заснеженной равнины.

Иногда в его памяти всплывали приятные воспоминания, когда он вместе с другими счастливчиками работал на верхнем этаже Военного министерства во дворце д’Эстре. Его дни были заполнены переписыванием сводок, приказов, депеш в отделе рекрутского набора, где он занимал место за одним из столов, составленных вокруг печки. По утрам он мыл пол, чтобы прибить пыль, отдыхал, когда очинял перо, либо мчался к жилищу консьержа, который держал общественную кухню. Уже в одиннадцать часов в коридорах стоял густой запах жареных сосисок, которые приносили прямо к рабочему столу, завернутыми в бумагу с письмами и донесениями… Он был голоден. Ему казалось, что сейчас он мог бы убить за глоток мерзкого лошадиного бульона. Мысли о еде будут преследовать его и во время ночной стоянки, когда он, укутавшись в одеяла и лежа по соседству с черной собачкой, станет представлять ее в виде жаркого.

Вначале снег падал медленно, крупными хлопьями, затем повалил быстрее, стал гуще и вскоре перешел в метель. Чтобы прикрыть глаза, Себастьян низко наклонил голову, доверившись лошадям, которые упорно шли против ветра, но с наступлением темноты остановились. Молодой человек соскочил с козлов и почти по пояс провалился в снег. Стояла полная тишина. Он постучался в запотевшее окошко:

– Господин барон, мы, кажется, заблудились.

– Вы ехали не по дороге?

– Дороги нет.

Барон Фен зажег фонарь и спустился к помощнику. Метель улеглась, и при свете фонаря они увидели несколько изб – низких, похожих на амбары, бревенчатых домов. Деревенька выглядела необитаемой, но они проявляли осторожность: вооруженные вилами, русские крестьяне нападали на отбившихся от колонны французов и убивали их.

– Принесите из кареты свою саблю, господин Рок.

– Хорошо, но я так и не научился ею пользоваться.

– В минуту опасности все постигается мигом.

Когда Себастьян в темноте возвращался назад, он почуял запах дыма, о чем не замедлил сообщить барону. И действительно, в крайней избе кто-то развел огонь. Они в нерешительности остановились. Вдруг барон почувствовал, как холодный металл коснулся его виска. Вокруг заскрипел снег: какие-то люди с пистолетами в руках окружили их.

– Прощайте, господин барон.

– Прощай, мой дорогой…

– Вы говорить французский?

Это были заблудившиеся во время вьюги солдаты-итальянцы. Выглядели они грозно только внешне: хоть у них и были ружья, патроны к ним кончились. Себастьян с облегчением вздохнул. Он даже толком не успел испугаться. В избе итальянцы растопили печку, и теперь в ней, весело потрескивая, горели поленья. Выпряженных из повозки лошадей они завели в сарай, разобрав при этом часть соломенной крыши, чтобы накормить животных.

Жена и дочь Сотэ улеглись на широкой лавке поблизости от огня. Такие же лавки стояли вдоль всех стен избы, по которым суетливо бегали клопы. Напротив устроили раненого лейтенанта, который стучал зубами то ли от холода, то ли от лихорадки, а может от того и другого одновременно. Из-за отсутствия дымохода изба была заполнена дымом, и от него нещадно першило в горле. Итальянцы раздобыли в деревне овес, перемололи его с помощью больших камней в муку, добавили талой воды и замесили тесто, из которого на раскаленных углях выпекали хлебцы. Хлеб получился безвкусным, плохо пропеченным либо подгоревшим, но Себастьян с жадностью съел его, как, впрочем, и все остальные. Вместе с ощущением сытости пришел сон, и во сне Себастьян видел залитую солнцем зеленую равнину, пикник с изысканными блюдами и прочими неописуемыми удовольствиями.

На рассвете всех разбудил лай песика Дмитрия, которого на ночь оставили в карете. Итальянцы исчезли. Почуяв неладное, Себастьян крикнул:

– Лошади! – и стремглав бросился вон из избы.

Итальянцы расчистили проход к карете. Они прихватили русскую саблю Себастьяна, мешки с горохом, меха и вино, однако, потревоженные лаем собаки, не тронули лошадей. Было видно, как они спускались по заснеженному склону к замерзшему озеру, вытянувшемуся чуть ниже опушки леса. Позже, когда Себастьян держал перед брившимся бароном дорожное зеркало, он решил, что впредь сам бриться не будет. Когда же он сказал об этом барону, тот с отрешенным видом ответил:

– Неужели вы хотите быть неприятным его величеству?

На густые бороды отставших солдат, пеших кавалеристов и вольтижеров в обмотанных тряпками сапогах, гусаров, выряженных, словно пугала, мягко ложились искристые снежинки. По ночам эти люди воровали лошадей, на которых ехали днем с мыслью съесть их попозже. Если у повозки ломалось колесо, они поджигали ее и располагались вокруг костра, укрывшись под кусками просмоленной парусины и одеялами, натянутыми на воткнутые в землю колья, и вскоре эти навесы начинали прогибаться под тяжестью тихо падающего снега.

У Авроры была кастрюля, которая в этих условиях приобрела особую ценность. Поутру, выйдя из палатки, она занялась поиском крепкой лошади и в рощице заприметила сразу нескольких, привязанных к стволам деревьев. Их хозяева, сидевшие лицом к костру бивака и спиной к ней, не видели, как она подкралась к животным, перочинным ножом надрезала кожу между ребер лошади и сцедила кровь в кастрюлю. На тлеющих углях спаленного за ночь фургона она сделала запеканку из крови, похожую по вкусу на кровяную колбасу, и разделила ее между своими попутчиками. Когда артисты уже готовы были вновь двинуться в путь в толпе отставших солдат и гражданских, перед Авророй предстали три солдата с киверами артиллеристов на головах. Один из них, представившись унтер-офицером, распахнув плащ на меху, чтобы продемонстрировать подобие мундира.

– Лошадь в двуколке ваша?

– Моя, – ответила Аврора.

– С этой минуты уже нет.

– Вор!

– Она потянет пушку.

– Вам уже не нужны пушки!

– Кто-то только что пустил кровь нашей лошади, и у меня нет другого выхода.

– Если вы заберете ее, как мы выберемся отсюда?

– Пешком, как все мы.

Унтер-офицер подал знак своим людям. Артиллеристы споро выпрягли лошадь из повозки и, взяв ее под уздцы, повели прочь. Виалату сначала закричал, потом заплакал, умоляя не губить их. Аврора, не выпуская из рук кастрюли, по глубокому снегу направилась к повозке. Спорить с солдатами было бесполезно, и она хотела сказать это герою-любовнику, который, вне себя от ярости, ухватился за хвост лошади и не отпускал его. Но не успела директриса сказать актеру и одного слова, как унтер-офицер влепил тому пулю в лоб. С разнесенной головой несчастный рухнул на землю. «Как с пленными русскими!», – воскликнул артиллерист, и это рассмешило его товарищей.

Сидя возле бесполезной повозки, Виалату плакал, не стыдясь своих слез.

– Вставай! – приказала директриса.

– Надеюсь, мы не станем тащить повозку?

– Мы возьмем с собой, что сможем, и пойдем дальше.

– А что с ним? Оставим воронам? – спросил Виалату, кивнув в сторону бывшего партнера.

Орнелла и Катрин сидели в коляске и были свидетелями убийства и потери лошади, но у них уже не осталось сил, чтобы плакать, думать или ужасаться. По команде Авроры они увязали в узлы меховую одежду, засунув в них то, что считали необходимым и не очень тяжелым. Они отбросили сценические костюмы и платья, но взяли шапки, шали и свечи.

Уменьшившаяся труппа продолжила путь вслед за отрядом тиральеров, которые прощупывали дорогу перед собой шомполами ружей, опасаясь угодить в занесенные снегом глубокие рытвины. Почти рядом с дорогой вокруг потухшего бивачного костра неподвижно сидела группа замерзших солдат. Виалату подошел, чтобы обшарить их сумки, но нашел лишь мороженую картофелину, которую незаметно сунул себе в карман, надеясь сгрызть тайком от компании.

Небо было жемчужно-серым, ели – черными, а земля под снегом – ослепительно белой. А с вершины холма за происходящим на дороге безучастно наблюдали вооруженные до зубов донские казаки в высоких каракулевых шапках.

Барон Фен был доволен, что пригласил семью Сотэ в свою служебную карету. Торговец знал эти края и мог без компаса ориентироваться на местности, что позволяло надеяться на успех в поиске штаб-квартиры императора. Толстяк тщательно осматривал стволы деревьев; сторона с более темной корой была обращена на север. Благодаря находчивости коммерсанта, которому простили ворчливый характер, они без особых затруднений нашли разоренную усадьбу, в которой остановился император. Находясь в нескольких дневных переходах от Смоленска с его полными складами, сама мысль о которых поднимала у всех настроение, Наполеон ждал подхода свежих армейских частей, а также новостей из Парижа. Продовольственный обоз из Смоленска добрался до арьергарда маршала Нея, о чем тот и доложил императору.

В печи горели распиленные на дрова бильярдный стол и лира – единственные деревянные предметы, которая нашлись в доме. Оставаясь один, император не переставал сердиться. Себастьян знал, что плохих новостей поступало больше, чем хороших. Прочитав сообщения, император надолго погружался в раздумья. Его тревожило не только то, что части арьергарда сдавали позиции и отступали под натиском русских, что принц Евгений при форсировании реки потерял артиллерию, но еще и то, что из Парижа поступило тревожное известие о попытке реставрации республики.

Две недели назад генерал Сент-Сюльпис бежал из больницы, где он содержался на положении арестованного. Воспользовавшись поддельными документами, он освободил сообщников. Заговорщики блокировали здания полиции и генерального штаба и пустили слух о смерти императора. В своей постели был арестован министр полиции Савари. Затем для нового правительства заговорщики потребовали от префекта Парижа зал заседаний в городской ратуше. Они были близки к успеху, столичный гарнизон едва не дрогнул. Император не мог в это поверить. С удрученным видом он раз за разом перечитывал послание из Парижа. «Они поверили, что я мертв, и растерялись, – думал он. – Сент-Сюльпис рецидивист, сумасшедший! Но как же так? Трое неизвестных могут распустить любую сплетню, которую никто не удосуживается проверить, и захватить власть? А если бы они попытались восстановить Бурбонов? Кто подумал о присяге Римскому королю? Кто подумал об императорской династии? Раньше кричали „Король умер, да здравствует король!“ На сей раз – ничего. Вот что может произойти, если слишком долго отсутствовать. Все держится на мне, на мне одном. Неужели все, что я сделал, будет забыто людьми?» Он ждал прибытия других эстафет и без конца спрашивал о них Коленкура и Бертье. Себастьян и барон не отходили от своих дорожных пюпитров, но император так и не продиктовал им ни строчки. Он барабанил пальцами по подлокотнику кресла, нюхал табак и отказывался идти спать.

На смену утреннему туману с изморозью пришел сильный мороз. Решение было принято: хватит зря тратить время, надо добираться до Смоленска и там восстанавливать силы.

– Сапоги! – лаконично приказал император.

По этой команде прислуга, секретари и офицеры засуетились во всех помещениях особняка, продуваемого злыми ветрами. Себастьян и барон не стали паковать вещи, предоставив это заботам других служащих. Император неподвижно сидел в кресле. Дворецкий принес ему чашку кофе, а мамелюк Рустам подбежал с навощенными сапогами. Он опустился на колени перед протянувшим ему ногу Наполеоном и стал натягивать первый сапог, но тут же получил сильный удар ногой в грудь. Рустам повалился на спину и озадаченно уставился на хозяина.

– Вот как мне прислуживают! – в ярости воскликнул император. – Разве ты не видишь, кретин, что надеваешь левый сапог на правую ногу? Ты ничем не лучше тех презренных трусов в Париже, что дали обмануть себя сбежавшему из тюрьмы сумасшедшему!

Мысли о неудавшемся заговоре Сент-Сюльпис а неотступно преследовали его. Как отнесется Европа к этой нелепой авантюре? Какой сделает вывод? Отныне империя была во власти горстки экстремистов. И от этого Наполеон испытывал глубокое разочарование и боль.

На выходе из леса дорога, укатанная колесами тысяч повозок и пушек, пошла вдоль Днепра. В эскадроне д’Эрбини осталось около дюжины конных. Остальные шли пешком: их лошади не вынесли голода и жажды, и люди поедали павших животных, даже не давая им остыть. От мороза капитана спасала меховая шапка и овчинный тулуп с поднятым воротником. Пар от дыхания замерзал и превращался в сосульки на его галльских усах и неухоженной бороде. К полудню поднялся пронзительный холодный ветер и разогнал молочно-белый туман. Отряд д’Эрбини шел вслепую, и капитан был начеку: ему совсем не хотелось заблудиться. На повороте Полен остановил своего сильно похудевшего осла.

– Гс… н, – обратился он к капитану.

– Если хочешь что-то сказать, то опусти хотя бы воротник. А то выглядишь, как египетская мумия.

– Господин, – послушно повторил слуга, – когда замерзает нос, его перестаешь чувствовать, и он отваливается. Вам надо бы…

– Ты остановился ради того, чтобы давать мне советы?

– Нет, господин капитан, а вот удастся ли нам перебраться через реку? Нынче так рано темнеет.

После поворота обледенелая дорога круто спускалась к мосту, перекинутому через реку, и резко поднималась в гору на другом берегу. Гренадеры с примерзающими к рукам ружьями регулировали движение и следили за проходом на мост. Но что они могли сделать? Лошадей со стертыми подковами сносило вниз к реке, и они, уже неспособные подняться, отчаянно ржали; тяжелые кареты давили их, проламывали тонкий лед и исчезали в черной воде. Люди кричали, толкая друг друга; одни скатывались по склону вниз, другие, как по ступенькам, спускались по трупам, вмерзшим в плотный снег. Некоторые скользили вниз вместе с вещами, которые веером разлетались в разные стороны, а те, кто шел следом, спотыкались о самовары, предметы домашней утвари…

– Нам не спустить повозки, мой капитан, – разобьем.

– Здесь ты прав, Бонэ.

– И оставшихся лошадей тоже…

– Оставить повозки! – приказал д’Эрбини. – К мосту спускаемся с той стороны, где больше снега. Лошадей ведем за собой.

Предприимчивым штатским удалось спустить экипажи к мосту с помощью веревок, привязанных к березам, но при таком спуске повозки грозили развалиться на части, и драгуны принялись освобождать их от груза. Они делили между собой золотые монеты, драгоценные камни из окладов икон, разбивали бутылки с замерзшим вином и отправлялись дальше с кусками замороженной мадеры или токайского во рту. Лишенные всего, вновь прибывшие растаскивали остатки багажа. Д’Эрбини со вздохом привязал мешки с чаем к седлу и к спинам мулов, довольных, что их освободили от части поклажи. Драгуны собрались у входа на мост, чтобы в условиях общей паники перейти его сплоченной группой.

– Гром? – спросил Полен.

Не успел капитан ответить, как в нескольких метрах от них упало пушечное ядро. Вдали показались казаки, которые целились в беженцев из установленных на санях легких пушек. Они размахивали нагайками и завывали по-волчьи. Следующее ядро шлепнулось в воду. Началась давка.

– Без паники! – рявкнул капитан, особо не надеясь, что его услышат. – На той стороне опасность не меньше!

Деревянный мост дрожал под тяжестью повозок и лошадей. Не будь перил, многие оказались бы в реке. Уже на другом берегу д’Эрбини с удивлением обнаружил, что к его сапогу каким-то чудом прицепилось красивое жемчужное ожерелье. Подъем оказался еще труднее, чем спуск: из-за гладких подков лошади не могли найти опору на голом льду; не скользили лишь те, что были подкованы на зиму. Не удержался на склоне и осел Полена: после десятка с трудом пройденных метров он заскользил вниз вместе с офицерским чемоданом. Это привело слугу в отчаяние.

– Ладно, не бери в голову! – успокоил его капитан.

– Я же отвечаю за вашу одежду.

– В любом случае я не смог бы надеть все, что там было, не так ли? Когда мы вернемся во Францию…

– И мы снова увидим Руан?

– Разумеется!

Полен смотрел поверх плеча хозяина. Неподалеку от запруженного моста какая-то женщина, отбросив в сторону соболиный палантин и став на колени, вспарывала ножом брюхо осла. Чтобы добраться до печени, она чуть ли не с головой залезала в брюхо животного, подгоняемая грубыми окриками штатского в меховом пальто, который требовал своей доли. А ядра по-прежнему падали в толпу беженцев.

Когда злополучный косогор остался позади и они выбрались на ровный участок берега, д’Эрбини обмотал тряпками вконец стоптанные сапоги и закрепил их с помощью веревок и крючков. Покончив с этим, он вернулся к своим непосредственным обязанностям – командованию пешим эскадроном, в котором осталось всего четверо верховых. Сержант Бонэ распекал солдат: если бы соблюдался порядок, то по старшинству ему досталась бы одна из лошадей. Но дисциплина дала трещину, и Бонэ старался напрасно.

От ледяного ветра у беглецов слезились глаза, блестевший на солнце снег слепил их, однако к полудню одного из ноябрьских дней за отдаленными холмами они увидели купола смоленских церквей и колоколен. Впереди было спасение, кров, тепло, чистая одежда взамен кишащих вшами лохмотьев. При приближении к городским стенам даже самые изможденные почувствовали прилив сил. Однако колонна уткнулась в закрытые городские ворота, и группы беженцев принялись устанавливать палатки на бастионах и в заснеженных рвах.

Д’Эрбини пришпорил своего коня. Часовые в серых шинелях, охранявшие въезд в город, задавали одни и те же вопросы всем, кто пытался пройти в город:

– Вы кто?

– Д’Эрбини! Франсуа Сатюрнэн д’Эрбини, капитан гвардейских драгун.

– И где же ваш эскадрон?

– Здесь!

Широким взмахом руки капитан указал на три десятка безлошадных кавалеристов у себя за спиной, одетых кто во что горазд, с заиндевевшими длинными нечесаными волосами и всклокоченными бородами, с лицами, почерневшими от грязи и дыма бивачных костров.

– И это эскадрон?

– Четвертый эскадрон бригады генерала Сент-Сюльписа. Отсутствующие либо под снегом, либо в волчьих желудках.

– А кто мне докажет это?

Люди выстроились в шеренгу, будто для парада, желая показать что-то похожее на военную выправку и произвести впечатление на этих наглых тыловых крыс. По команде капитана, приняв стойку «смирно», они стали представляться:

– Сержант Бонэ!

– Кавалерист Мартинэ!

– Кавалерист Перрон!

– Кавалерист Шантелув!

– Хорошо, хорошо, – сказал капрал егерей, старший караула.

Через приотворенные ворота они вошли в Смоленск строевым шагом, несмотря на обмороженные, обмотанные тряпками ноги. Город, частично сожженный русскими в августе, не был восстановлен оккупационными войсками. Когда ворота остались позади, драгуны перестали ломать комедию. Без свидетелей, без часовых, которых надо было ублажать, они забыли про выправку, но открывшееся их глазам зрелища просто потрясло их и развеяло еще остававшиеся иллюзии. Дома стояли без крыш. На улицах местами валялись обглоданные до костей павшие лошади; в воздухе, несмотря на сильный мороз, стоял смрад от множества разлагавшихся трупов. Обмороженный испанец, лежа у стены дома, грыз запястья, другой, лишенный сил, чтобы просить милостыню, полз к ним на коленях.

Неподалеку от крепости санитары заносили больных в мрачное здание, где был развернут госпиталь. Мокрые от пота, несчастные облизывали черным сухим языком губы, и им вместо воды давали снег. Из разговора с санитаром д’Эрбини узнал, что в городе свирепствует тиф, что накануне прибыл император, что начали распределять продукты, и что в первую очередь их выдают гвардейцам. «Как все удачно складывается, – радовался капитан, – мы же относимся к гвардии. Где же склады?» Санитар объяснил ему, как туда добраться, добавив, что продукты выдаются только по справке военной администрации, заверенной подписью и печатью. К счастью, в крепости капитан нос к носу столкнулся с инспектором Пуассонаром из службы продовольственного снабжения, и это позволило капитану рассчитывать на получение необходимых документов для себя и своих драгун без лишних проволочек. Он, как вкопанный, встал перед укутанным в меха, пышущим здоровьем инспектором, который с важным видом восседал за канцелярским столом.

– Выпиши мне справку, старый плут! – потребовал капитан.

– Вы офицер? Из какого полка?

– Что? Не узнаешь меня?

– Что-то не припомню…

– Д’Эрбини, чертов ворюга!

– Постойте, постойте… Ну да, возможно…

– Что значит, возможно?

– Знаете ли, с вашей бородой… Но нос узнаю, такой же длинный.

– Поторопись, чтобы мы успели получить пайки.

– Сколько у вас человек?

– Двадцать девять.

– Ха, в Москве у вас была сотня.

– Давай побыстрее!

– А лошадей?

– Одна моя и четыре мула.

– Овес отпускается только лошадям.

Пуассонар старательно заполнил бланк, подписал его, промокнул чернила, приложил печать и сказал, протягивая документ:

– С немецкими обозами мы получили муку, овощи и даже говядину.

Представляя себя за обеденным столом с говяжьей отбивной на косточке, капитан привел остатки эскадрона на склад. Упитанный и хорошо одетый кладовщик стал выкладывать из разных ящиков продукты: зеленый горошек, ржаную муку, три куска говядины, бутылки красного вина, которые тут же были распределены между гвардейцами.

На улице, ведущей к крепости, драгуны, взбодренные мыслью о предстоящем обеде – первом настоящем обеде после стольких недель голодовки – наткнулись на банду худющих оборванцев, вооруженных штыками и палками с набитыми на концах гвоздями.

Обе группы застыли в напряженном ожидании, обмениваясь злобными взглядами. Одни хотели спасти свои пайки, другие – завладеть ими. Туши мертвых лошадей настолько замерзли, что отрезать от них хоть кусочек было невозможно. Совсем недавно люди, стоящие друг против друга, были собратьями по оружию, теперь же, чтобы завладеть мешочком муки, готовы были убивать, как дикие звери. Драгуны, стоявшие в первом ряду, обнажили сабли, стоявшие позади стали заряжать ружья.

Стороны не спускали друг с друга глаз. Когда капитан уже взводил курок своего пистолета, Полен предложил ему:

– Господин капитан, у нас есть несколько кусков говядины, может, пожертвуем одним из них?

– Отдать часть пайка? Ни за что! Ты, похоже, думаешь, что у нас есть лишнее?