Текст книги "Шел снег"

Автор книги: Патрик Рамбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Патрик Рамбо
Шел снег

Посвящается Тьо Хонг for ever,

Неизвестному Солдату,

командиру корабля Фаскелю и его экипажу,

которые, не сомневаюсь, желают вам счастливого полета

в 1812 год на берега Березины.

~~~

– В среду 20 марта 1811 года я, дорогой мой сударь, был в Париже. Как обычно, осторожно, крадучись, прижимаясь к стенам, шел улицей…

– Вас преследовала полиция?

– Да нет… Дело в том, что тогдашние парижские улицы были узкие и грязные. Помои текли по мостовой. Люди выливали содержимое ночных горшков прямо из окон. В любой момент вас мог задавить бешено мчащийся экипаж… И вдруг, ровно в 10 утра (как теперь помню, взглянул на карманные часы) я остановился, как вкопанный.

– Как? Прямо посреди улицы? Несмотря на все неудобства и опасности, о которых вы говорите?

– Экипажи застыли на месте, прохожие замерли в ожидании.

– В ожидании чего?

– Пушечного залпа.

– Война началась?

– Нет. Маленькая пушка у Дома инвалидов пальнула холостым.

– Церемониал, значит.

– Еще какой, милостивый сударь! Мы стали считать залпы. Десять, одиннадцать, двенадцать… После двадцать второго залпа все кварталы столицы взорвались неистовыми криками, восторженными песнями, горячими рукоплесканиями. На свет появился мальчик. Трон обрел наследника, а император – сына.

– И что же? Из-за этого столько радости?

– Да, потому что это означало преемственность власти: даже если с императором что-то случится, власть удержится благодаря регентству, и нам не придется переживать новую смуту, а ее-то уж хватило на нашем веку.

– Однако же мне рассказывали, что императрица Жозефина не может иметь детей…

– Милостивый сударь! Именно по этой причине Наполеон с ней и развелся. После победы над австрийцами под Ваграмом он женился на дочери их монарха, внучатой племяннице Марии-Антуанеты из династии Габсбургов. И вот эта великолепная принцесса только что подарила ему белокурого, пухленького, розовощекого младенца, которого сразу же назвали римским королем.

– А если бы родилась девочка?

– Она стала бы венецианской королевой, но…

– Понимаю. Появление на свет мальчика дало гарантии династии и успокоило всех французов.

– Именно так. Отныне император мог со спокойным сердцем оставлять Париж и завершать объединение Европы. В руках Бонапарта сто тридцать департаментов расширенной Франции, под его контролем Германия, Пруссия, Голландия, тестева Австрия, присоединенные вассальные королевства и герцогства.

– И все это добывалось огнем и мечом…

– Наполеон желал мира, во всяком случае он так утверждал, но Англия воспротивилась французскому господству на континенте. Императору не удалось завоевать этот остров. Более того, он даже потерял свой флот под Трафальгаром.

– Если я правильно вас понимаю, он надеялся нейтрализовать Англию, но каким образом?

– Блокадой английских товаров. Прекращение доступа британских товаров в Европу неминуемо привело бы к закрытию английских заводов, к разорению торговцев, к безработице, к голоду и, в конце концов, к капитуляции Лондона.

– План я уловил, а что же получилось на самом деле?

– Увы! Континентальная блокада повлекла за собой самые непредвиденные последствия. Несомненно, блокада была направлена против Англии, но она же сильно ударила и по интересам европейских государств: исчезли продовольственные товары; из-за отсутствия сырья, которое прежде доставляли английские корабли, закрывались фабрики, заводы; не стало хлопка, сахара, красителей для тканей… Оставалось лишь уповать на собственные скудные урожаи.

– И европейцы зароптали…

– Совершенно верно. Особенно русские. Царь поклялся в дружбе с императором, но рубль упал, коммерсанты запаниковали. А англичане, как вы догадываетесь, воспользовавшись этим, стали строить козни. В Санкт-Петербурге они склонили на свою сторону царя: «Раскройте же глаза! – твердили ему. – Наполеон властвует от Неаполя до Северного моря, он уже почти достиг Эльбы и угрожает российским границам. Где он остановится? А Польша? Разве непонятно, что он вознамерился создать свою империю в ущерб интересам России?»

– В то время у нас еще была Великая Армия…

– Едва ли! За годы войны в Португалии и Испании лучшие силы были истощены. Войска перестали быть непобедимыми.

– Словом, мы стали готовиться к новой войне.

– Совершенно верно. Об этом знали и в Париже, и в Вене, и в Берлине. А тут еще царь открыл свои порты для британской контрабанды и тем самым окончательно сорвал блокаду. Напряженность нарастала. Все занялись укреплением армий.

– Ну, что тут скажешь… Одно потянуло за собой другое.

– В июне 1812 года Наполеон с более чем полумиллионной армией пересек Неман и вошел в Россию. Он считал, что все будет решено за двадцать дней. Какая самонадеянность!

– Да, здесь он ошибался… Но как же так получилось, что запланированная быстрая победа переросла в трагедию?

– Вот об этом я вам сейчас и расскажу…

ГЛАВА I
Москва, 1812 год

Капитан д’Эрбини самому себе казался смешным. В нем вполне угадывался гвардейский драгун: светлая шинель с широченным воротником, нерповая каска-тюрбан с черной гривой на медном гребне. А вот восседал он на низкорослой лошаденке, купленной где-то в Литве. Всякий раз здоровяку д’Эрбини приходилось как можно выше подтягивать стремена, дабы не пахать сапогами землю. Так он и ездил, неестественно высоко задрав колени, и сам себе бормотал сквозь зубы: «На кого я стал похож, черт возьми? Что за вид?» Капитан жалел свою прежнюю кобылу и… правую руку. Во время памятного поединка с башкирским кавалеристом отравленная стрела пронзила его руку. Хирург ампутировал ее, кровотечение остановил повязкой из бересты, поскольку корпии не было, а культю замотал бумагой, так как никакой ткани под рукой не нашлось. Что касается кобылы, то она наелась недозревшей мокрой ржи, и ее начало пучить. Бедняжка дрожала, как осиновый лист, и еле держалась на ногах. Когда же она оступилась в овраге и упала, д’Эрбини смирился с неминуемой утратой и со слезами на глазах выстрелил ей из пистолета в ухо.

Следом за капитаном, тяжело вздыхая, прихрамывал его слуга Полен в шляпе и сюртуке с кожаными заплатами. На ремне за спиной он нес полотняный мешок с зерном и тащил за собой на веревке осла, навьюченного узлами и дорожными сумками. Эти двое были вовсе не одиноки среди тех, кто проклинал свою лихую судьбу. Нескончаемые колонны людей шли по новой Смоленской дороге, которая уводила все дальше и дальше в бескрайние песчаные равнины. Вдоль дороги в два ряда росли исполинские деревья, похожие на ивы. Дорога была настолько широкой, что по ней могли ехать бок о бок сразу с десяток экипажей. В этот хмурый, холодный сентябрьский понедельник густой туман стоял над огромным обозом, следовавшим за гвардией и армией маршала Даву: бесконечной чередой тянулись тысячи фургонов, повозок с багажом, санитарных двуколок. Какого только добра они не везли: тут были и ручные мельницы, и оборудование для кузниц, косы, различные инструменты и приспособления. Те, кто притомился в дороге, ехали в лазаретных фургонах, запряженных тощими клячами. Под ногами солдат носились брехливые разномастные псы, которые так и норовили укусить друг друга. В этой толпе вояк шли выходцы из разных стран Европы. Все они шли на Москву. Вот уже три месяца…

Капитану вспомнилось, как лихо в июне им удалось пересечь Неман и вступить на территорию России. Переход по понтонным мостам занял тогда всего три дня. Подумать только: сотни орудий плюс пятьсот тысяч бодрых воинов! Добрую треть из них составляли французы, рядом в серых шинелях шагала пехота: иллирийцы, хорваты, испанские добровольцы, итальянцы вице-короля Евгения Богарне. Какая мощь, какая дисциплина, сколько людей, сколько расцветок: вот португальцы с оранжевыми перьями на киверах, вот веймарские карабинеры с желтыми перьями, вот зеленые шинели вюртембергских солдат, вот красно-желтый цвет силезских гусар, вот белизна австрийской легкой конницы и саксонских кирасир, вот светло-желтый цвет баварских стрелков… На российском берегу музыканты гвардии исполнили новую арию Роланда: «Куда устремились эти храбрые рыцари – честь и надежда Франции…»

Но стоило пересечь Неман, как начались неприятности. Войскам пришлось тащиться по знойной пустыне, пробираться через темные сосновые леса, переносить внезапный холод после адской жары. Немало повозок увязло в болотах. За какую-то неделю полки оторвались от продовольственного обоза, потому что волы еле-еле тянули перегруженные возы. Остро встал вопрос о питании. Когда передовые отряды занимали какую-либо деревню, найти там продовольствие было невозможно: запасы зерна сожжены, скотина угнана, мельницы разрушены, амбары разорены. В домах – ни души. Пять лет назад, когда Наполеон вел войну в Польше, д’Эрбини уже видел, как крестьяне, забрав с собой скот и запасы продовольствия, уходили из деревень и скрывались в глухих лесах. Одни прятали картошку под каменным полом, другие закапывали в землю муку, зерно, копченое сало, третьи упаковывали высушенное мясо в небольшие деревянные лари и подвязывали их на самых высоких деревьях… И вот теперь все это повторялось вновь.

Лошади грызли деревянные кормушки, выщипывали соломинки из тюфяков, ели мокрую траву. Десять тысяч лошадей пали задолго до того, как французы смогли увидеть хотя бы одного русского. Свирепствовал голод. Солдаты наполняли свои желудки холодной ржаной кашей, глотали ягоды можжевельника. А за болотную воду шла настоящая борьба, так как из колодцев пить воду было невозможно: крестьяне набросали туда тухлятины или навоза. Многие болели дизентерией, а половина баварцев скончалась от тифа еще до начала военных действий. Трупы людей и лошадей разлагались и гнили на дорогах. Жуткое зловоние вызывало тошноту. Д’Эрбини ругался, чертыхался, но ему повезло: для императорской гвардии офицеры реквизировали часть продовольствия, предназначенного для других подразделений армии. Это, конечно же, кончилось потасовками и вызвало озлобление против касты привилегированных.

Капитан шел и на ходу грыз яблоко, которое вытащил из кармана какого-то мертвеца. С полным ртом он позвал слугу:

– Полен!

– Да, месье? – отозвался слуга умирающим голосом.

– Черт побери! Мы топчемся на месте! Что там происходит?

– Я не знаю, месье.

– Ты никогда ничего не знаешь!

– Месье, я мигом. Вот только привяжу нашего ослика к вашему седлу…

– Ах ты, негодяй! Ты хочешь, чтобы за мной тащился этот длинноухий урод? Тогда осел – это ты! Я лучше сам пойду посмотрю, в чем там дело.

Спереди доносилась ругань. Капитан бросил огрызок, на который с лаем набросились тощие псы, и, взяв под уздцы свою малорослую кобылку, с достоинством повел ее к месту происшествия.

Покрытая брезентом повозка с продовольствием стояла поперек дороги, что и явилось причиной остановки. Еще живая курица, привязанная за лапки к повозке, тщетно била крылышками, теряя последние перья в попытках освободиться. Группа необученных новобранцев с любопытством смотрела на это, и каждый уже представлял себя продавцом жареного мяса. Маркитантка и кучер причитали, но сами сделать ничего не могли. Мало того, на глазах у капитана д’Эрбини одна из упряжных лошадей упала замертво. Вольтижерам[1]1
  Вольтижер (фр. voltigeur) – солдат французской армии (1804–1871), отличавшийся особой ловкостью и одинаково годный как в пехоту, так и в конницу (Прим ред.)


[Закрыть] в потрепанных мундирах удалось распрячь ее.

Д’Эрбини подошел поближе. Теперь оставалось лишь оттащить труп в сторону, однако солдаты, несмотря на их количество и усердие, сделать этого не могли.

– Вот бы сюда пару здоровенных першеронов, – сказал кучер.

– Да где же их возьмешь? – ответил кто-то из вольтижеров.

– Нужна крепкая веревка, – с тоном знатока вмешался д’Эрбини.

– А что потом, господин капитан? Ведь это животное такое тяжелое.

– Не болтать! Надо привязать веревку за бабки и стащить лошадь с дороги. Понадобится человек десять.

– Мы теперь не крепче этой лошади, – вставил свое слово молодой сержант с болезненным лицом.

Д’Эрбини подкрутил усы, почесал крылья носа, а нос у него был длинный и толстый. Он уже собрался было возглавить операцию по очистке дороги, как вдруг его остановил протяжный громкий крик, который доносился из-за поворота дороги. То был ровный, непрерывный величественный гул. Толпа зевак, собравшихся возле повозки с продовольствием оцепенела. Все взгляды устремились туда, откуда исходил этот несмолкающий шум, который не имел ничего общего со звуками боя. Скорее, он напоминал многотысячный хорал. Многоголосие то крепло в едином порыве, резонируя, словно среди колонн храма, то затихало, и это повторялось вновь и вновь, приобретая все более выразительное звучание.

– Что они там горланят? – спросил капитан, ни к кому не обращаясь.

– Я знаю, месье, – сказал Полен, который уже появился в толпе.

– Так что ты молчишь, черт возьми!

– Они кричат: «Москва! Москва!»

Миновав поворот скучной однообразной дороги, передовые батальоны взошли на Поклонную гору, и перед ними открылась панорама Москвы. Вдали, в самом конце унылой равнины, красовалось что-то восточное. Поначалу солдаты молчали в полном изумлении, а затем разразились радостными криками. С любопытством смотрели они на этот огромный город с излучинами серой реки. Солнышко подкрасило красные кирпичи крепостных стен и плавно перенесло свои лучи на букет золоченых куполов. Французы глаз не могли оторвать от разноцветных маковок церквей и колоколен, украшенных золотыми звездами, островерхих башенок, дворцовых галерей. Их удивляли ярко-вишневые и зеленые крыши, живые краски оранжерей, разбросанные тут и там заплаты пустырей, огороды и сады, речушки, озера и пруды, сияющие на солнце, словно лужицы расплавленного серебра. Еще дальше, за зубчатыми стенами, виднелись предместья и деревни, обнесенные земельным валом. Многим тогда почудилось, что они оказались где-то в Азии. Гренадеры, пережившие все ужасы египетской кампании, с опаской вглядывались в этот мираж и думали, как бы не появились вновь, словно в жутком сне, дикари Ибрагима Бея в кольчугах под бурнусами, размахивая бамбуковыми пиками с черными шелковыми кисточками. Но большинство – все те, кто помоложе, уже предчувствовали заслуженное вознаграждение: светловолосые славянки, вкусная пища, море вина, отдых в чистой постели.

– Ну, как тебе этот вид? А, Полен? – воскликнул капитан д’Эрбини, разглядывая величественную панораму с вершины холма. – Это тебе не твой Руан со стороны Сент-Катрин!

– Это уж точно, месье, – ответил слуга, которому, конечно же, больше нравились родной Руан, соседняя церковь с колокольней и Сена.

На свою беду Полен был очень преданным человеком и никогда не уходил от своего хозяина. Капитан ценил это, и у Полена ни разу не было проблем после краж, которые солдаты обычно позволяют себе на войне. А поскольку войны почти не прекращались, его кубышка постоянно пополнялась. Слуга все лелелял надежду купить себе швейное ателье и продолжить отцовское дело. Когда капитана ранило, он очень жалел его и потирал руки от удовольствия: как-никак при госпитале жилось гораздо лучше. Но длилось это счастье недолго: хозяин отличался лошадиным здоровьем. Даже потеряв руку или получив пулю в ногу, он быстро поправлялся и не терял боевого духа, ибо его святая любовь к императору уже давно стала верой господней.

– Стоило из-за этого переться так далеко… – вполголоса проворчал слуга.

– Это все из-за англичан.

– Мы что, будем драться с англичанами в Москве?

– Да я тебе уже сто раз повторял! – и капитан, раздражаясь и негодуя, снова занялся политическим образованием слуги. – Русские уже давно спелись с англичанами, которые только и жаждут нашей погибели. Они спят и видят деньги Лондона, чтобы обновить свой флот и господствовать на Балтике и на Черном море. А ведь англичанам это на руку, черт возьми! И так и сяк они хотят столкнуть царя с Наполеоном. Они ждут не дождутся, когда же, наконец, закончится эта адская континентальная блокада, из-за которой нет хода британским товарам в Европу. Каждый день этой блокады приближает Англию к разорению и краху. Царю же ох как не нравится, что Наполеон расширяет сферы своего влияния. Войска императора уже у русских границ, англичане вопят царю об опасности, тот дергается, пытается выдвигать какие-то условия, провоцирует нас – и вот мы под Москвой.

«Боже, когда все это кончится?» – тоскливо думает Полен, и в мыслях он уже дома, в своем ателье, перед ним шикарные английские ткани, он их кроит, кроит…

Словно из-под земли, на вершине холма вдруг появился эскадрон польских уланов. Послышались громкие команды, смысл которых был ясен любому военному без перевода. Ловко орудуя древками пик, украшенных разноцветными флажками, уланы оттеснили толпу ротозеев с вершины холма. Полки, расположенные ярусами на его склонах, тотчас же узнали офицеров императорской свиты по их белым шинелям и большим фетровым киверам черного цвета. Приветствуя появление его величества оглушительными криками, солдаты нацепили свои кивера на штыки и размахивали ими над головами. Вместе со всеми драл глотку и д’Эрбини. На вершине холма появился Наполеон в нахлобученной на лоб треуголке. Он ехал крупной рысью, приветствуя войска взмахами левой руки. За Бонапартом следовал его штаб. Все офицеры в парадной форме: плюмажи, аксельбанты, портупеи с бахромой, на сапогах ни пылинки, упитанные лошади рыжей масти одна в одну.

Громкие овации раздались вновь, когда Наполеон со свитой остановился на краю склона, чтобы посмотреть на Москву. На какое-то мгновение голубые глаза императора довольно сверкнули, и он прокомментировал ситуацию тремя словами:

– Наше время пришло.

– О да, ваше величество! – почтительно отозвался обер-шталмейстер Коленкур.

Спрыгнув с лошади, он помог Наполеону спуститься на землю с его Тавриса – белогривого персидского красавца-скакуна необыкновенной серебристой окраски. Это был подарок от царя, сделанный в ту пору, когда оба властителя еще уважали друг друга: русский из любопытства, а корсиканец из гордости.

Стоя сразу за уланами, д’Эрбини внимательно рассматривал своего героя: невысокий, руки за спиной, одутловатое круглое лицо землистого цвета; из-за слишком широких рукавов своего серого сюртука, который он мог легко надеть на полковничью форму, не снимая эполет, Наполеон казался одинаков что в рост, что в ширину. Бонапарт чихнул, шмыгнул носом и утерся белым батистовым платком, после чего достал из кармана театральный бинокль, с которым он не расставался с тех пор, как зрение стало его подводить. Вокруг него стояли спешившиеся генералы и мамелюки. С картой в руке Коленкур рассказывал о Москве. Он показал кремлевскую цитадель в форме треугольника, расположенную на возвышенности, крепостные византийские стены с башнями на берегу реки, пять поясов укреплений, отделяющих городские кварталы, склады и пакгаузы. Коленкур сообщил также названия храмов.

Армия сгорала от нетерпения. Все до единого, от генерала до простого пехотинца, затаили дыхание, боясь нарушить зловещую тишину. Лишь изредка тишину нарушал отдаленный посвист ветра. Ни крика птиц, ни лая собак, ни людских голосов, ни шагов, ни скрипа колес – все замерло в этом большом и, очевидно, шумном в обычные времена городе. Маршал Бертье в подзорную трубу рассматривал крепостные стены, пустынные улицы, берега Москва-реки со стоящими на якоре баркасами.

– Ваше величество, сдается мне, там никого нет…

– И что же? Ваши друзья улетели? – недовольно процедил император Коленкуру, к которому стал относиться весьма сдержанно после его возвращения из посольства в Петербурге, где этот потомственный аристократ выразил восхищение русским царем.

– Войск Кутузова там нет, – мрачно ответил обер-шталмейстер.

– Кутузов… Выходит, этот суеверный толстяк ушел от сражения? Ну и дали же мы ему под Бородино!

Штабные офицеры озадаченно переглянулись: в том жутком бою пало столько французских солдат… На Бородинском поле сложили головы сорок восемь генералов, в том числе и брат Коленкура…

Обер-шталмейстер стоял, низко склонив голову с коротко подстриженными каштановыми волосами. Его холеное лицо с прямым носом и пышными усами внешне выглядело бесстрастным. Быть может, в облике герцога Венчинцкого, маркиза де Коленкур, и было кое-что от метрдотеля, но только не раболепство. В отличие от большинства герцогов и маршалов, он никогда не скрывал, что не одобряет вторжения в Россию. С самого начала, еще на Немане, Коленкур напрасно повторял императору: царь Александр никогда не дрогнет перед угрозами. И жизнь лишь подтверждала его слова. Пылали города, и французам доставались одни руины. Русские все время где-то прятались, опустошая собственную страну. Порой нападали отряды казаков. Они стремительно набрасывались на эскадрон мародеров, быстро расправлялись с ним и тут же исчезали. Частенько по вечерам доводилось видеть русские ночные дозоры. Французы готовятся к бою, всю ночь несут дежурство, а к утру русских и след простыл. Случались, конечно, скоротечные кровопролитные стычки, но им было далеко до Аустерлица, Фридланда, Ваграма. В Смоленске враг сопротивлялся ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы уничтожить двадцать тысяч французов и дотла сжечь город. И, наконец, пару дней назад под Бородино на вспаханной ядрами земле обе стороны оставили восемьдесят две тысячи мертвых и раненых. У русских была возможность отступить в Москву, но там их, кажется, уже нет…

На целых полчаса застыл в молчании Наполеон, затем повернулся к Бертье и сказал:

– Отдавайте приказ.

Артиллеристы Старой гвардии в мундирах небесно-голубого цвета только и ждали сигнала, чтобы зажечь фитили. Раздался орудийный залп, звонко ударили барабаны, и войска пришли в движение. Среди солдат необходимо было поднять боевой дух. Кавалеристы, вскочив в седла, строились поэскадронно, пехотинцы побатальонно, и все вместе готовились к торжественному вступлению в Москву.

Увидев так близко императора, д’Эрбини взбодрился и больше не хотел плестись в арьергарде.

– Я отправляюсь вперед, – сказал он слуге. – Вечером найдешь меня в расположении Старой гвардии.

От ужаса Полен изменился в лице. Чтобы как-то успокоить его, капитан бросил фразу, которая окончательно добила слугу: «У меня, слава Богу, есть еще левая рука, чтобы разделаться с этими монгольскими свиньями».

Д’Эрбини хлестнул плетью свою кобылку и скрылся в толпе.

Едва успел д’Эрбини присоединиться к бригаде Сент-Сюльписа, к которой и был приписан, как офицеры, развернувшись вполоборота к пешей колонне, выхватили сабли и с радостными криками галопом пустились вниз. За ними, поднимая тучи песка, во весь опор неслись артиллерийские упряжки с пушками и зарядными ящиками. Надрывно скрипели колеса. Вольтижеры и гренадеры бежали без соблюдения равнения. Над землей воцарился оглушительный рев, рвущийся из многих тысяч глоток. Стотысячная армия приближалась к городской заставе. В облаках пыли исчезло солнце. После такого марш-броска молодые солдаты, с головы до пят покрытые желтоватой пылью, без сил валились с ног. Капитан д’Эрбини, как и все остальные, никак не мог откашляться от песка. Его лошаденка без конца трясла длинной гривой, пытаясь избавиться от набившейся в нее грязи и пыли.

Настроение у солдат постепенно менялось: всеобщая сиюминутная радость и восторг постепенно уступали место привычной озабоченности. Русских пока никто не видел. Стоя возле своей лошади, широкоплечий д’Эрбини слегка потянулся, здоровой рукой снял шинель, лишь бы как сложил ее и бросил за седло. Слева от него, насколько хватало глаз, на равнине растянулись полки, а справа последние уланы Мюрата уже въезжали в городские ворота, украшенные двумя тринадцатиметровыми обелисками. Драгуны тем временем заняли пригород, где теснились жалкие грязные хижины и бревенчатые избы. Улица, которая вела к реке и мосту, по ширине была, пожалуй, такая же, как и Смоленская дорога. Такая же пыльная и такая же мрачная. Кругом ни зелени, ни цветка, одни лишь чахлые серые кустарники.

Капитан проверил свой пистолет и, словно пират; на всякий случай засунул его за пояс. Д’Эрбини разыскал кавалеристов из четвертого эскадрона. Он знал их всех по именам и страшно завидовал, что у них такие высокие лошади. Пусть себе и худые, но зато вон какие здоровенные. Он с вожделением рассматривал лошадь драгуна Гийоне, а тот сердито проворчал:

– Это что за цирк?

– Где?

– Да за мостом, господин капитан…

Д’Эрбини резко повернул голову. Там, на правом берегу Москвы-реки, какой-то бесноватый размахивал вилами. Это был старик в подпоясанном веревкой армяке, с длинными грязными волосами и свисавшей до пояса седой бородой. Капитан вместе с Гийоне направились к безумцу. Угрожающими жестами мужик показывал, что проткнет любого, кто посмеет войти в город. Д’Эрбини подходил все ближе и ближе. Старик, взяв вилы наперевес, решительно устремился на него. Капитан ловко уклонился от удара, изо всей силы поддал обидчику сапогом под зад, а затем столкнул его в воду. Бедняга захлебнулся и утонул в быстром течении реки.

– Как видите, Гийоне, – подвел итог капитан, – можно драться и с одной рукой, если, конечно, умеешь дать пинка под зад.

Повернувшись к драгуну, д’Эрбини увидел сурового Бонапарта, который, безусловно, наблюдал за этой сценой от начала и до конца. Мамелюк в тюрбане крепко держал поводья императорского красавца-скакуна.

На въезде в город д’Эрбини получил задание прочесать московские улицы и вернуться: если не с москвичами, то хотя бы с полезной информацией. Из императорской гвардии он отобрал тридцать кавалеристов, отдавая предпочтение тем, у кого лошади были пониже ростом, дабы ни перед кем не комплексовать со своей кобылой.

Как в былые времена, капитан важно ехал во главе отряда. Конники пересекли каменный мост через Москва-реку. Ранее эта река почему-то представлялась д’Эрбини более широкой и глубокой, но не такой бурной. Узкие московские улицы были вымощены булыжником самых причудливых форм. Лошади порой цеплялись копытами за эти камни. Кавалеристы ехали мимо водоемов, застекленных теплиц, разноцветных домиков с великолепно отделанными верандами и фасадами. Но вот улица стала шире и картина стала меняться. Теперь перед всадниками появились белокаменные здания, кирпичные дворцы, густые сады с извилистыми аллеями, цветами, смешными холмиками, бельведерами, ручейками. В этом богатом безлюдном городе, который произвел сильное впечатление на драгун, стояла тягостная тишина. И нарушал ее лишь топот копыт. Разведчики нервничали. Кто знает, откуда ждать беды. Пальнет ли из засады какой-нибудь стрелок или грохнет из-за угла русская пушка? Успокаивало то, что кавалерия Мюрата уже прошла Москву. Однако сомнения оставались: нет ли здесь какой-то ловушки? Капитану показалось, что он заметил силуэт человека возле крыльца какого-то дворца. Но это была бронзовая статуя, державшая канделябр с двадцатью угасшими свечами. Теперь они объезжали озеро, окруженное роскошными особняками, у каждого из которых имелась своя пристань с ярко раскрашенными лодками, привязанными к столбам.

Оказавшись перед папертью огромной церкви, драгуны с тревогой услышали глухой крик и хлопанье крыльев: вверху какая-то хищная птица запуталась в золоченых цепях колокольни. Чем больше бился плененный хищник, тем меньше шансов оставалось у него вырваться на волю.

– Ты смотри, орел как будто со знамени, – сказал один драгун.

– Живым его не вызволить, придется убить, – заметил другой, поднимая ружье.

– Тише! – сердито прервал их капитан. – А ты, кретин несчастный, убери ружье! Слушайте! Внимание!

Все стали прислушиваться к отдаленным, едва различимым звукам: шарканью ног, невнятным голосам. Похоже, к площади приближалась группа людей. Капитан расставил спешившихся кавалеристов в укромные места под садовыми деревьями. Все были готовы принять бой. На перекрестке появились люди.

– Так это же гражданские…

– И никакого оружия.

– Кто говорит по-русски? – спросил капитан, обращаясь в своим драгунам. – Никто? Тогда вперед, да поживей!

Солдаты по команде вышли из укрытия, наставив ружья на пришельцев. Их было человек двадцать, и никто из них не проявлял никаких признаков агрессивности. Они подавали какие-то знаки и торопливо шли навстречу. Один из них, толстенький лысый человек с седыми бакенбардами залепетал тонким срывающимся голосом:

– Не стреляйте! Мы не русские! Не стреляйте!

Драгуны и гражданские встретились посередине площади.

– Кто вы такие? Что здесь делаете?

– Вот эти господа – французы, как и я сам. Вот это – немцы. А тот – итальянец, – учтиво пояснял лысый человек, показывая на своих спутников. Все они были в темных сюртуках, чулках и шнурованных башмаках. У каждого на жилете, словно гирлянды, сверкали цепочки дорогих карманных часов.

– Мы работали в Москве, господин офицер. Меня зовут Сотэ, а господин Рисе – мой компаньон.

Компаньон снял ондатровую шапку и поклонился. Как и его коллега, он был такой же лысый, толстенький и в таком же наряде. Сотэ церемонно продолжал:

– Господин офицер, мы возглавляем самое крупное французское книготорговое предприятие во всей империи. Это господин Мутон – владелец типографии. А господин Шницлер – известнейший специалист по торговле пушниной…

Д’Эрбини прервал представление и сам начал допрашивать соотечественника.

– Куда черт унес жителей Москвы? Ты можешь найти и привести императору несколько бояр? А где армия Кутузова?

– Русская армия прошла через Москву, даже не останавливаясь. Некоторые офицеры плакали от отчаяния. Сегодня перед самым рассветом губернатор Ростопчин организовал массовый исход населения из города. Зрелище было весьма занятное. Впереди люди несли иконы, пели церковные псалмы, молились и целовали кресты.

Были и ужасные сцены, о которых Сотэ лишь упомянул, но не рискнул рассказывать в подробностях:

– Господин Мутон сам вам скажет, что ему пришлось пережить.

– Выжил я только чудом, – с дрожью в голосе заговорил Мутон. – Полиция схватила меня и притащила к графу Ростопчину за то, что я, якобы, допускал оскорбительные высказывания в адрес царя. Там я оказался не один. Вместе со мной был молодой москвич, сын одного торговца, которого я хорошо знал. Юношу обвинили в том, что он перевел на русский язык прокламацию императора Наполеона. На самом деле он перевел не весь текст, а лишь отрывки из «Гамбургского корреспондента», где среди прочих материалов была опубликована и эта пресловутая прокламация. Я, конечно, читал ее. Я же все-таки издатель…

– Знаем, знаем…

– Так вот, этот юноша, сын известного человека, пусть даже он состоял в какой-то немецкой секте, название которой вылетело у меня из головы…

– Ближе к делу! – оборвал его д’Эрбини.

– Вы знаете, господин офицер, несчастный молодой человек был отдан на растерзание безумствующей толпе. У меня до сих пор мурашки по спине бегают. Его, словно кролика, эти фанатики разорвали на куски, а останки на веревке таскали по городу. В конце концов от парня осталась лишь рука с тремя пальцами…