Текст книги "Брешь"

Автор книги: Патрик Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Глава
04

У Трэвиса уже имелся определенный сюрреалистический опыт: ему доводилось сталкиваться с явлениями, которые в равной мере казалось невозможным и принять, и отвергнуть. То, что открылось, когда он заглянул в третий отсек, вернуло его к этим воспоминаниям, возродило запах минувшего, не посещавший его годами. Стерильный зал суда. Стробирующий флюоресцентный свет, отражавшийся в узких окошках, закрытых, кроме одного-единственного. Из-за открытого окна, откуда-то снизу, из другого мира, другой реальности, не имеющей ничего общего с этим помещением, этим судьей и этим приговором, доносится девичий смех. Разумеется, Трэвис заслуживал худшего, и приговор отнюдь не являлся неожиданным, но все равно был воспринят им как удар под дых. Не так-то легко осознать в двадцать пять лет, что в следующий раз ты увидишь ночное небо уже после сорока.

От того, что он увидел, у него перехватило дыхание.

Первая леди Соединенных Штатов, мертвая, глядя сквозь него невидящими глазами, сидела, привалившись к стене, с окровавленным тетрадным листом в руке.

Эллен Гарнер. Прекрасная даже в нынешнем состоянии. Ее всегда отличала утонченная бледность, благодаря чему цвет лица мало изменился из-за потери крови, пропитавшей ковер вокруг нее. Единственная пуля пробила ее брюшную полость.

Рядом с ней лежало нечто, походившее на одну из ранних моделей автомобильного телефона: довольно громоздкая трубка, соединенная черным спиральным шнуром с чемоданом. Это мог быть только спутниковый телефон. Высохшие отпечатки окровавленных пальцев поведали о случившемся: миссис Гарнер приползла сюда из хвостового отсека специально ради этого устройства, извлекла его из стенного шкафчика, обнаружила, что оно повреждено, и попыталась исправить, но не смогла.

Трэвис отставил «М-16» в сторону, подошел к ней, опустившись на колени, аккуратно извлек листок бумаги из давно сведенных смертным окоченением пальцев и прочитал:

Надеюсь, это найдет кто-нибудь из «Тангенса». Если вы посторонний, не связывайтесь с местными властями, а как можно скорее наберите номер l 112–289–0713. Не обращайте внимания на рекламную запись консультационной фирмы: по добавочному 42551 вам в любое время ответит оператор. Сообщите ему (ей), что местонахождение «Коробчатого Змея» – 67.4065 северной широты, 151.5031 восточной долготы. Все погибли, кроме двоих, захваченных в плен семерыми нападавшими. Они почти наверняка встали лагерем в нескольких милях от этого места – в «Тангенсе» знают, почему, и будут знать, что предпринять.

Ниже было оставлено пустое пространство, потом текст продолжался, но теперь строки были неровными, нажим – слабым. Чувствовалось, что выводившая буквы рука теряла последние силы.

Я знаю, что мы упали в какой-то отдаленной местности, и только сейчас поняла, что до того момента, как кто-то обнаружит это письмо, может пройти не один день, а тот, кто его обнаружит, может не иметь средств связи и находиться в нескольких днях пути от ближайшего телефона. Крушение произошло в 3:05 утра по местному времени 26 июня. Если вы найдете меня больше чем через два дня после этого, а до телефона вам добираться далеко, все написанное сначала можете оставить без внимания. Времени на установление связи с «Тангенсом» нет. Захватчики будут пытать своих пленников, выжимая из них нужную информацию, поблизости от места крушения и не покинут его, пока похищенные не будут сломлены. (Это не предположение, есть причины, по которым они не уберутся отсюда раньше.) Другое дело, что я не знаю, сколько времени смогут продержаться наши люди. Думаю, несколько дней, но точно не знаю.

Я быстро теряю силы и уж точно не имею возможности объяснить, что поставлено на карту. Но поверьте, кто бы ни читал эти строки, происходящее затрагивает и вас. Оно затрагивает всех. Дело плохо. Понимаю, вы можете думать, что не способны на такое, но я прошу вас убить этих людей.

Оружейный ящик находится в задней стенке верхнего отсека, кодовый номер 021602. Внутри автоматические винтовки «М-16». Убейте всех. Главное – надо убить наших людей, пленников, если уж вам не удастся перебить и захватчиков. Мне тяжело просить о таком, но это необходимо.

Снова пробел, а за ним последний фрагмент текста, едва различимый, так что Трэвису пришлось поднести листок к свету.

PS – Если убьете их, не приближайтесь к тому, что они забрали: трехдюймовому тёмно-синему шару. Уходите оттуда и свяжитесь с «Тангенсом».

Трэвис перечитал все письмо заново и, когда закончил, ощутил, что, несмотря на теплую куртку, его пробирает холод. Потом ему на глаза попался уголок другой бумажки, едва видневшийся из кармана блузки миссис Гарнер. Он вытащил записку и развернул. Там было всего несколько строк.

Ричард!

Я то и дело лишаюсь чувств, и всякий раз, когда теряю сознание, оказываюсь в общежитии, в комнате 712: лежу рядом с тобой под лоскутным одеялом и смотрю, как снег засыпает двор. Счастливая жизнь, прошедшая рядом с единственным человеком, которого я любила.

Эллен.

Ощутив неловкость, будто он подглядывал в замочную скважину, Трэвис аккуратно сложил бумажку и вернул точно на то место, откуда достал.

Потом он наконец в первый раз присмотрелся к снегу за окнами правого борта, у которого сидела Эллен. И там увидел отпечатки ног и следы вездехода. Они обрывались у края снежного поля, ярдах в сорока от самолета, однако в том, куда эти следы ведут, сомнений было немного.

Глава
05

Пэйдж Кэмпбелл смотрела вверх, на сосны, пытаясь ускользнуть в сон. До сих пор ей удавалось это уже дважды – каждый раз, может быть, на минуту, не больше. Всего-навсего несколько крупиц покоя, но, о боже, они того стоили. С учетом того, что ей приходилось ждать, это помогало.

Разумеется, ей не было бы в этом нужды, имей она возможность оторвать голову от стола и приподнять всего на несколько дюймов. Приподнять, а потом ударить что есть сил затылком о столешницу. Проломить затылочную кость, раскроить череп, разбить, разорвать что-нибудь – что угодно. Три-четыре сильных удара, прежде чем человек с крысиной физиономией успеет остановить ее, – и все. Она была бы свободна.

Почему для этого требовалось так много? Почему простое желание умереть казалось неосуществимой мечтой?

Да по той простой причине, что упомянутый человек с крысиной физиономией хорошо знал свое дело. Потому что ее голова была накрепко примотана к дереву, равно как и все прочие части тела. Даже ее язык был намертво зафиксирован, с тем чтобы она не могла откусить его и захлебнуться в собственной крови. Вот почему вместо этого ей оставалось лишь пытаться провалиться в сон. Когда удавалось, это было сущим волшебством. Исчезали боль, тугие путы, нескончаемый, леденящий свет дня. Во сне Пэйдж оказывалась в знакомых ей, безопасных местах.

Первым из них был читальный уголок в ее комнате. Правда, в этом сне она ничего не читала, а просто проходила босыми ногами по каменным плиткам и пробегала ладонью по мягкой ткани обивки кресла.

Вторым местом был пляж города Кармел: Пэйдж запускала пальцы глубоко в песок, сквозь пропеченную солнцем поверхность в глубину, где он оставался прохладным. Она была там много лет назад, но во сне все тогдашние ощущения возвращались в мельчайших деталях.

Правда, возможность провалиться в сон представлялась редко. Это происходило, лишь когда воздействие снадобья ослабевало, в последние пять-десять минут до новой инъекции. Не прояви она осторожность, они, заметив это, сделали бы укол быстрее. Это значило, что закрывать глаза, хоть это и облегчило бы уход в сон, было нельзя ни в коем случае. Нужно было держать их открытыми, что, впрочем, и ладно. Ведь уснуть с открытыми глазами ей удавалось уже дважды.

Фокус заключался в том, чтобы смотреть не на небо, а на сосны. Свет при этом был не таким интенсивным, и ей не приходилось опускать веки.

Правда, сейчас это не срабатывало из-за отвлекающих факторов. Человек с крысиной физиономией и остальные налетчики перепирались всего в нескольких футах от нее, тараторя на своем языке с пулеметной скоростью. Когда-то Пэйдж нравилось звучание этого языка: она подумывала о том, чтобы избрать его в качестве дополнительной изучаемой дисциплины и отправиться на пару семестров за границу для погружения в языковую среду, а когда обстоятельства не предоставили ей такой возможности, сожалела об этом не один месяц. Сейчас ей казалось, что, окажись перед ней большая красная кнопка, способная волшебным способом вырвать язык любому мужчине, женщине или ребенку на планете, пользующимся этим наречием, она бы мигом нажала на эту кнопку. Не будь, конечно, ее рука тоже примотана к долбаному столу.

Перебранка закончилась, и она услышала приближающиеся шаги человека с крысиной физиономией. Подходившего к ней со шприцем.

На сей раз улизнуть в страну снов не удалось.

Слезы полились из глаз еще до укола, до того, как пришла боль. Пэйдж ненавидела себя за эту слабость, за то, что обнаруживала ее перед этими людьми, но ничего не могла с собой поделать.

Ее тело дернулось, когда острие иглы прикоснулось к коже рядом с пупком. Потом игла вонзилась в ее тело, и, хотя зелье должно было начать действовать только через несколько минут, она уже чувствовала, как оно, холодное и едкое, расплывается по ее желудку.

Сосны затуманились и поплыли, все тело задергалось, слезы хлынули ручьем. Попытки сдержать крики, которые здесь, в горах, надо думать, разносились очень далеко, ни к чему не привели: Пэйдж слышала свой голос, вновь, вновь и вновь повторяющуюся отчаянную мольбу. С этим она тоже ничего не могла поделать.

Потом затрещал подъемный механизм, и столешница поднялась в вертикальное положение: теперь тело Пэйдж не лежало, а висело на ремнях. И смотрела она не вверх, а в сторону.

Прямо в глаза ее отца.

Сам он был так же намертво привязан к основанию ствола ближайшей сосны, а голова зажата между двумя брусками так, чтобы он не имел возможности отвести взгляд и смотреть куда бы то ни было, кроме как прямо на нее.

Ее слезы струились по щекам. Его слезы стояли в глазах.

Тем временем человек с крысиной физиономией пропал из виду: он зашел позади нее, чтобы проделать то, что проделывал всякий раз. Сама Пэйдж этого, разумеется, видеть не могла, но на лице ее отца все его действия отражались лучше, чем в любом зеркале.

И уж, понятное дело, она имела ясное представление обо всем происходящем с ней по собственным ощущениям. Еще в первый раз (кажется, это было дня три назад, сразу после того, как человек с крысиной физиономией связал ее) он вскрыл скальпелем верхнюю часть ее руки и раздвинул трехглавую мышцу клиновидным зажимом. Действуя осторожно, чтобы не повредить артерию, ибо ему никак нельзя было дать ей возможность вот так «легко» уйти из жизни и от него, он добрался до прилегавшего к кости, толстого, как карандаш, радиального нерва. С тех пор он имел к нему постоянный доступ.

Сейчас человек с крысиной физиономией готовился к очередному пыточному сеансу, как всегда, превращая свои приготовления в настоящее шоу: как полагала Пэйдж, он считал это важным психологическим аспектом процесса: реплики, заставлявшие ее предчувствовать еще не пришедшую боль, звук расстегивающейся на футляре с инструментами молнии, пощелкивание языка, как бы в знак сожаления, что ему приходится всем этим заниматься, и, наконец, вздох.

Сейчас глаза ее отца пришли в движение, потому что человек с крысиной физиономией, готовясь приступить к делу, смотрел на него.

– Ну и какой ты после этого папаша? – произнес человек с крысиной физиономией на ломаном, но певучем английском. – Как ты после этого на себя в зеркало смотреть будешь? Ну разве можно позволять девочке так долго мучиться?

Последовал высокий, быстрый, на беличий манер, смешок.

Глаза ее отца затвердели, взгляд сместился с мучителя и встретился с ее взглядом. Теперь слезы струились и по его лицу.

Надо полагать, это тоже являлось частью пыточного процесса: заставить их, когда Пэйдж будет подвергаться мучениям, смотреть друг другу в глаза. Возможно, с другими людьми такое срабатывало, но в данном случае захватчики жестоко просчитались. Именно взгляд отца придавал ей сил, чтобы выдержать муки.

Но, разумеется, они заставляли их смотреть друг на друга не ради нее. Все это проделывалось из-за отца. Именно его они хотели сломать таким образом.

Неужели это сработает? Неужели им удастся сломать его?

Нет, черт возьми, как бы не так! Не может быть, чтобы Пэйдж вынесла все эти немыслимые страдания напрасно, с тем, чтобы в итоге их мучители все равно добились от него своего.

Ну и, кроме того, ее отец просто был сильнее, в этом Пэйдж нисколько не сомневалась. Он знал, что стоит на кону, понимал, каковы могут быть последствия, и возможность сказать этим людям, как включается «Шепот», им просто не рассматривалась. Тут и говорить было не о чем.

Моргая сквозь слезы, Пэйдж пыталась придать своему взгляду твердость и уверенность. С ней все в порядке. Да, черт побери, в порядке, пусть даже ее колотит дрожь и все внутри сжимается от ужаса, когда она слышит, как человек с крысиной физиономией роется в своем футляре и достает инструмент. И пусть слезы неудержимо льются из ее глаз, ее взгляд должен придать ему сил, чтобы выдержать это зрелище, ибо, сколь бы жутким оно не было, дать им то, чего они добиваются, было бы несравненно, гораздо хуже…

Мучитель извлек свой инструмент, включил его, а спустя секунду его зажимы сомкнулись на обнаженном нерве. Пэйдж истошно завопила, а образ отца перед ее глазами расплылся, словно отражение в мутной воде.

Трэвис в полной неподвижности лежал на скальном уступе и пытался восстановить в памяти мысленный настрой убийцы. С которым распростился много лет назад. Причем, как полагал, навсегда.

Так он считал до сего момента.

В бинокль было хорошо видно, как коротышка с ниточкой усов копошился своим инструментом в открытой ране на руке молодой женщины. Рот у нее был закрыт приглушающей звуки повязкой, но Трэвис все равно слышал ее истошные вопли. Притом что его стоянка находилась ярдах в пятидесяти от них по прямой.

И футах в семидесяти над ней.

Семеро захватчиков. Двое пленников.

Ощущение нереальности происходящего не отпускало Трэвиса с того момента, как он нашел миссис Гарнер. Кто, черт побери, эти люди? И что все это вообще значит?

Даже после того, как он заставил себя отвлечься от абстрактных предположений и сосредоточиться на ситуации, в которой намеревался действовать, вопросы все равно остались. Почему нападавшие решили остаться здесь? Как могут они чувствовать себя в безопасности всего в трех милях от места падения «Боинга-747», на борту которого находилась первая леди Соединенных Штатов? Не говоря уж о том, что за дерьмо было в стальном контейнере. Трудно было представить, что могло заставить нападавших задержаться здесь и на час, не говоря уж о трех днях. Правда, в записке миссис Гарнер говорилось, что у них есть на то причины, но ничего не объяснялось.

Стоит отметить и то, что самолет не обнаружил никто из представителей властей, которым вроде как следовало бы его искать. Включая, между прочим, самого президента. Но этих ребят, похоже, такие мелочи почему-то не волновали, они были настолько уверены в своей безопасности, что даже не удосужились выставить дозор. С одной стороны странно, а с другой – подтверждает правоту миссис Гарнер. Эти ребята ничего не опасались.

Из своего укрытия Трэвис мог прикончить их всех. Запросто. Тут и особого искусства не требовалось, учитывая позицию и дистанцию. И вооружение: он прихватил из самолета пять «М-16», и все они были сейчас поставлены на огонь очередями. Всякий, кому доводилось поливать клумбы с цветами из садового шланга, разделался бы со всеми девятью находившимися внизу людьми, опустошив магазины разве что первых двух винтовок. А уж про все пять и говорить нечего.

Да, он мог это сделать. Мог сделать это прямо сейчас, чтобы все было кончено.

Но не собирался.

По правде сказать, эта часть послания Эллен Гарнер ему не нравилась. Что бы там ни говорилось насчет высоких, но не названных ставок, но если Трэвис и задумывался хоть на миг о том, чтобы в точности последовать ее указаниям, все эти мысли развеялись в тот самый момент, как только он увидел в бинокль молодую женщину, привязанную к пыточному столу.

Убивать ее Трэвис не собирался. Того бремени вины, которое лежало на нем, и без этого было более чем достаточно для одной жизни.

Но это отнюдь не значило, что он не собирался убивать вообще.

По мере наблюдения за тем, как «усы ниточкой» с явным наслаждением предается своему пыточному ремеслу, а тело его жертвы содрогается в агонии, Трэвис чувствовал, что настрой на убийство складывается у него без особых затруднений.

Он мог это сделать.

Просто требовалось подобраться поближе.

Стих I
Октябрьская ночь 1992 года

Его шаги были единственным звуком в ночи, и звук этот быстро стихал.

В это время года в Миннеаполисе дни стояли теплые и влажные, но в такое время, за час до полуночи, город продувало холодным ветром, сгонявшим призрачные клочья тумана к кладбищу, куда выводила Кедровая улица.

Тут, на самой окраине, не было уличного освещения, но некоторых из тех, чья жизнь проходила здесь, это вполне устраивало. Нынче ночью к их числу принадлежал и Трэвис Чейз. В такой темноте было не разглядеть даже его тени или силуэта, а подошвы туфель лишь слегка постукивали по разбитой мостовой. Если кто и обладал чутьем, достаточным, чтобы уловить его присутствие, то лишь существа, как, во всяком случае, представлялось ему, еще более дикие, чем он сам. Где-то слева в тумане позвякивала легонько о крыльцо собачья цепь, но дело, которое привело его сегодня на Кедровую улицу, собак не касалось. А те, кого это касается, его приближения не заметят.

В кармане Трэвиса лежит полностью заряженная пушка 32-го калибра.

Впереди за тонкой пеленой тумана он видит дом. Дом Эмили Прайс. Свет горит лишь в единственном окне, большом окне гостиной.

Он представляет себе их двоих внутри, может быть, сидящими на кушетке обнявшись, изредка тихонько переговаривающихся или молчащих.

При мысли об этом Трэвиса опаляет стыдом.

Он стучит в дверь, понятия не имея, чем это закончится.

Глава
06

Через несколько минут Трэвис уже знал, что требуется для успеха задуманного. Конечно, что-то могло пойти не так, но он полагал, что преимущество, невзирая на численность противников, на его стороне.

По ту сторону их лагеря, футах в пятидесяти от него, рос густой сосняк. Добраться туда незамеченным Трэвис мог в обход, по краю долины, прячась за камнями, с тем, чтобы потом повернуть и подобраться к ним на полсотни футов. Если добавить фактор внезапности, неплохое расстояние, чтобы открыть огонь.

Первым выстрелом он наверняка беспрепятственно снимет одного из них, да и второго, надо думать, тоже. Таким образом, их останется пятеро против него одного. Однако вряд ли они мгновенно оправятся от замешательства и сорганизуются, чтобы дать отпор, а это, если Трэвис будет достаточно быстр, даст ему возможность прикончить еще одного из них. А то и двух.

Но вот потом эти «если» начнут нарастать с большой скоростью. Уцелевшие враги постараются найти укрытие. Если хотя бы двоим из них удастся занять надежную позицию, чтобы повести оттуда ответный огонь, он окажется в затруднительном положении. А скорее всего, будет убит.

Нет, одного фактора внезапности тут недостаточно. Необходимо их чем-то отвлечь. Нужно, чтобы их внимание было обращено не туда, откуда Трэвис будет вести огонь. Неплохо, чтобы оно было приковано к тому месту, где он лежит сейчас.

Решение пришло к нему быстро – возможно, потому, что вариантов для размышлений и выбора было совсем немного.

Прислонив одну «М-16» к валуну в пояс высотой, он достал из рюкзака нейлоновый пакет со сменной одеждой. Одежда отправилась обратно в рюкзак, а пустой пакет, теперь практически невесомый, был подвешен завязками к спусковому крючку винтовки.

Затем Трэвис поместил на камень одну из фляг с водой и острием ножа проделал в ней тонюсенькую дырочку – так, чтобы вода, пусть по капельке, но непрерывно вытекала оттуда прямехонько в мешок, размещенный точно под отверстием. Пакет непромокаемый, так что вода будет скапливаться внутри. И когда ее скопится достаточно, ее вес спустит курок. И автоматическая винтовка разрядит весь магазин в божий свет.

Питер Кэмпбелл был близок к тому, чтобы сдаться.

Он продолжал смотреть в глаза Пэйдж все время, пока она истошно кричала, а мерзкий усатый недомерок копошился своим электрическим щупом в ее ране. Время от времени глаза ее суживались, охваченная петлей голова дергалась.

Посыл был безошибочен: нет!

Но он считал иначе. И хотя часами гнал от себя эту мысль, сейчас в конечном счете начинал это признавать.

Просто-напросто эти люди победили. Помощь не пришла – и не придет еще много дней, если придет вообще. И все из-за Драммонда.

Драммонд. Он ведь сломался, не так ли? И под каким нажимом? Ничего похожего на агонию этих трех дней. Насколько понимал Питер, ему хватило одного телефонного звонка от его жены, хнычущей из-за того, что кто-то приставил ствол к ее голове. Оно, конечно, этого вполне хватило бы большинству людей на свете, но предполагалось, что сотрудник «Тангенса» все же покрепче духом. То было одно из качеств, по которым они отбирались, и еще недавно Питер жизнью своей поручился бы за стойкость Стюарта Драммонда.

Собственно говоря, он так и сделал. И проиграл.

То, что Драммонду доверяли и все остальные, вряд ли могло служить утешением, хотя в противном случае он не оказался бы в составе экипажа самолета, на борту которого находились люди из самой верхушки «Тангенса», вкупе с самым опасным объектом, когда-либо извлекавшимся из Бреши. Только вот в программе перелета из Токио в Винд-Крик, штат Вайоминг, где предполагалось выгрузить объект, чтобы навсегда его обезопасить, где-то над Алеутскими островами произошла неожиданная и резкая перемена. Драммонд перебил остальных пилотов и разгерметизировал корпус, не выдав при этом в отсеки кислородные маски. После чего, наплевав на все правила безопасности и перепады давления, совершил фантастический нырок, снизившись настолько, что оказался вне зоны слежения радаров, и увел пропавший с экранов самолет сюда, на север Аляски.

Питер и остальные пришли в себя, когда самолет с визгом и скрежетом рвущегося металла, остановился бог знает где, и сквозь трещины в корпус внутрь вновь хлынул воздух. Едва очнувшись, они услышали донесшийся снаружи звук двигателей снегоходов, а потом надрывный, что было совсем для него не характерно, голос Драммонда. Питер уловил его извинения, сбивчивый рассказ о захваченной в заложницы жене и запомнил последние слова, прозвучавшие за миг до того, как Драммонд покончил с собой.

Эти последние слова – Чернильный Взрыв – испугали его больше, чем выстрел, которым завершилась трансляция.

По одной простой причине: они означали, что надежды на подмогу нет. Чернильный Взрыв – технологический прием, осуществляемый с помощью другого извлеченного из Бреши объекта, относительно безопасного и управляемого, – представлял собой способ маскировки и, пущенный в ход, надежно скрывал упавший самолет от спутникового слежения, даже визуального. Для этого использовался целый комплекс хитроумных трюков, включая рассылку во всех направлениях сигналов, сбивающих с толку разведывательные аппараты, заставляя их игнорировать подлинное место падения и создавая ложные ориентиры. Радиус покрытия составлял около пяти миль, что с избытком превосходило расстояние, на котором могли быть разбросаны обломки. В настоящее время противостоять Чернильному Взрыву не мог ни один орбитальный аппарат в мире, хотя Управление перспективных исследований Министерства обороны уже разработало систему противодействия, которую планировалось запустить в ноябре. Но разве угадаешь, когда твои собственные игрушки вдруг окажутся использованными против тебя?

Как выяснилось, эта предосторожность опоздала на несколько месяцев.

Усатый мучитель произвел очередную манипуляцию своим инструментом, так что тело Пэйдж конвульсивно дернулось, а глаза снова наполнились слезами. Он менял парадигму действий каждые несколько минут, видимо, для того, чтобы не дать ей, если это вообще возможно, привыкнуть или приспособиться к определенному типу боли. Такого рода пыточный сеанс продолжался полтора часа, после чего, когда действие снадобья начинало сходить на нет, стол переводили в горизонтальное положение и устраивали часовой перерыв. Разумеется, этот перерыв не имел никакого отношения к гуманности: просто усатый мучитель отдавал себе отчет в том, насколько далеко он может зайти, не поставив под угрозу ее жизнь. Наркотик, должно быть, представлял собой один из дюжины известных Питеру противошоковых препаратов.

Он больше не мог это терпеть.

Его не волновало, каковы будут последствия его слабости для мира, потому что его мир невероятно сжался и уже не вмещал даже его самого. Там осталось место только для Пэйдж.

Он мог положить конец ее мучениям прямо сейчас: всего-то и надо – произнести пару десятков слов, объяснив им, как найти в самолете ключ к «Шепоту». Он представлял собой маленькую, всего-то в дюйм, полоску материала, с виду неотличимого от обычного целлофана. Спрятать такую вещицу было проще простого, и, не имея наводки, даже команда специалистов по оснащению «Боинга-747» потратила бы месяцы, пытаясь отыскать ее среди великого множества находящихся на борту разнообразных предметов. Питер мог сказать этим людям, где именно находится ключ, а найдя его и убедившись, что это именно то, что им нужно, они покончат со всем этим затянувшимся кошмаром, пустив пулю в висок Пэйдж. И ему.

Компания, собравшаяся вокруг костра, разразилась смехом. То, что эти самонадеянные подонки разложили костер еще три дня назад, подсказало ему, что это место в обозримом будущем не найдут. Правда, первые двенадцать часов он цеплялся за надежду на то, что уцелела Эллен. Ему и другим из команды приборного отсека удалось заставить ее укрыться в помещении центрального блока. Она была против, намереваясь разделить общую участь, и согласилась, лишь когда возле самолета остановились вездеходы. Если бы она выжила, то смогла бы, дождавшись, когда захватчики покинут самолет, вызвать помощь.

Но захватчики после того, как расправились на борту со всеми, кроме него и Пэйдж, изрешетили отсек автоматными очередями. Некоторые из них прошили насквозь закуток, где пряталась Эллен, так что шансы на то, что она выжила, были близки к нулю.

К концу первого дня, когда Пэйдж уже прошла через восемь пыточных сеансов, решимость Питера истощилась: она держалась на ниточке, и если эта нить еще не порвалась, то лишь благодаря гневной решимости в глазах его дочери, обещавших возненавидеть его, если он дрогнет.

Стойкость ее оставалась непоколебимой даже сейчас, после стольких часов невыносимых страданий. Чего никак нельзя было сказать о нем самом.

Держаться дольше он уже не мог. Время пришло.

Прячась среди сосен неподалеку от лагеря, Трэвис положил на землю две запасные «М-16». Другие были заброшены за плечи, и одну винтовку он держал в руках.

В полусотне футов от него «усы ниточкой» был погружен в свои хлопоты. Со своего места Трэвис хорошо видел лицо второго пленника, немолодого мужчины, привязанного к дереву неподалеку от подвергаемой пыткам женщины, и сильно сомневался в том, что мог бы увидеть большее страдание во взгляде кого бы то ни было в целом мире.

В десяти футах от усатого четверо из его компании собрались вокруг небольшого, аккуратного, почти не дымившего костра. Огонь поддерживали, то и дело добавляя сучья к прогоревшим угольям, над которыми один из них жарил здоровенный шмат мяса. Создавалось впечатление, будто эти четверо пытались отвлечься от того, что рядом с ними пытали женщину: их громкий разговор (на каком языке он велся, Трэвис определить не мог) служил своего рода «белым шумом», маскировавшим приглушенные, малоразличимые крики женщины.

А вот еще двое захватчиков сидели лицом к пыточному столу, словно то был экран.

Трэвис припал к земле и напрягся, готовый к действию. Теперь все могло начаться в любой момент. Он проделал сюда путь с наблюдательного пункта на уступе за двадцать минут, чертовски надеясь, что не просчитался со скоростью вытекания воды и весом, необходимым, чтобы спустить курок.

Но теперь это уже не имело значения. Он был готов.

Первым делом Трэвис собирался разделаться с четверыми, сидевшими у костра. Возможно, их удастся снять одной очередью, но это уже зависит от того, не бросятся ли они в разные стороны. Ну а потом придется перейти на одиночные выстрелы: его палец уже лежал на переключателе. Аккуратнее всего придется обойтись с теми тремя противниками, которые ближе всего к пленникам, но к тому времени, когда дело дойдет до них, он уже ворвется в лагерь и стрелять будет почти в упор.

Дыхание ровное. Ладони сухие. Полная готовность.

И тут неожиданно привязанный к дереву мужчина сказал:

– Хватит.