Текст книги "Смерть молчит. Другая жена. Коммерческий рейс в Каракас"

Автор книги: Патрик Квентин

Соавторы: Джордж Кокс,Мишель Лебрюн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

17

Я вышел из комнаты. Охранник стоял на лестнице, и я попросил его привести Трэнта. Он удалился, я остался один. Мысль остаться наедине с Анжеликой была непереносима. Трэнт скоро появился. Мы вместе вошли внутрь, и я сказал ему, что Анжелика готова подтвердить мои показания. По лицу его ничего не было заметно. Сказал только, что показания надо зафиксировать.

Вошел детектив с машинкой для стенографирования. Трэнт предложил мне подождать снаружи, пока Анжелика не даст показаний. Потом вызвал охранника, который увел Анжелику. Проходя мимо, она даже не взглянула на меня. И я на нее тоже. Войдя потом в комнату, повторил свои предыдущие показания, которые на этот раз застенографировали. Все это заняло не слишком много времени, но мне это показалось вечностью.

Когда стенографист ушел, я спросил Трэнта:

– Теперь вы ее отпустите?

– Это не так просто, мистер Хардинг. Вначале нужно выполнить некоторые формальности. Мисс Ходжкине, разумеется, подтвердит все, что вы рассказали. Я должен с ней поговорить.

Конечно, должен. Я живо представил себе физиономию Элен, сияющую от тайного злорадства, когда ей придется, «разумеется, против ее воли», разоблачить этого заурядного аморального мистера Хардинга. С Элен начнутся мои крестные муки. Но я спросил:

– Мне ей позвонить?

– Нет, не надо. Но, если хотите, можете поехать со мной.

Мы ехали в полицейской машине. Трэнт держался замкнуто. Меня это устраивало. Бетси, слава Богу, была еще на работе. Элен мы застали в детской. Тут же вскочив, она потупила глаза и приняла деланно учтивую позу наемной служащей, готовой отвечать на вопросы.

Начал Трэнт:

– Как вы уже знаете, мисс Ходжкине, в связи с убийством мистера Лэмба была арестована некая Анжелика Робертс. Мистер Хардинг только что сделал заявление. Утверждает, что он с мистером Кэллингемом уговорили вас не говорить правду о том, свидетелем чего вы были в ночь, когда произошло убийство.

Элен подняла глаза, голубые, недобрые, они вонзились сначала в Трэнта, потом в меня.

– Я говорила неправду, сэр?

– Мистер Хардинг утверждает, что мисс Кэллингем вообще тогда здесь не было и что приблизительно во время убийства здесь с ним находилась мисс Робертс. Точнее говоря, он утверждает, что они целовались, когда вы им помешали. Разумеется, вы понимаете, как все это важно для мисс Робертс, так что не нужно бояться, что у вас будут неприятности. Вы должны сказать правду, вот и все.

Элен – как и следовало ожидать – покраснела. Теперь я хотя и равнодушно, но все же ждал блеска злорадства в ее глазах. Но не дождался. Прочитал только в них странную смесь ошеломления и растерянности.

– Простите, сэр, но я вас не понимаю. Мистер Хардинг утверждает…

Не договорив, растерянно стала мять руки.

Трэнт терпеливо повторил свои слова. Когда договорил, Элен стрельнула в меня испуганно-непонимающим взглядом, показавшимся мне довольно убедительным.

– Простите, лейтенант. Но я в самом деле не знаю, что имеет в виду мистер Хардинг. Разумеется, мисс Дафна здесь была. Я сама подавала ей ужин. Что касается другой женщины и… других обстоятельств… если она и была здесь, сэр, то я ее, извините, не видела.

В первый миг я не мог этому поверить, но только на миг. Потом осознал, что к этому нужно было быть готовым заранее. Взбешенный, обратился к Трэнту:

– Элен лжет. Это очевидно. Мистер Кэллингем подкупил ее – обещал пригласить сюда ее племянницу из Англии. Теперь она не решается сказать правду, чтобы Кэллингем не отказался от обещаний.

Элен покраснела еще больше. На лице Трэнта не дрогнул ни один мускул.

– Это правда, мисс Ходжкине?

И тут ее прорвало:

– Разумеется, мистер Кэллингем хочет привезти сюда мою маленькую племянницу для операции. Не отрицаю. Мистер Кэллингем всегда был очень добр и заботлив.

Относится ко мне, словно к члену семьи. И все остальные – тоже: миссис Хардинг, мисс Дафна, все. Относятся ко мне чудесно. Но… но намекать, что меня подкупили, чтобы я сказала неправду? Мистер Кэллингем никогда бы не пошел на это!

Повернулась ко мне, глаза ее горели праведным гневом.

– Нечего сказать, красиво, мистер Хардинг! А я всегда старалась во всем угодить вам, вы же знаете. Всегда старалась всем угодить. Но теперь…

Ее слова закончились беспомощным всхлипом.

– Так по-вашему, – спросил Трэнт, – в утверждениях мистера Хардинга нет ни слова правды?

– Конечно, нет. Никогда, никогда в жизни меня так не обижали. Не будь миссис Хардинг и малыша, я бы…

Заломив белые тонкие пальцы, прикрыла лицо.

– Хорошо, мисс Ходжкине, – сказала Трэнт, – пока достаточно.

– Но, лейтенант… – начал я.

– Этого достаточно.

Он вышел из детской. Я поспешил за ним в гостиную, разъяренный и растерянный.

– Вы же ей не верите. Это невозможно, вы же не так глупы…

Присев на ручку кресла, он совершенно безучастно заметил:

– Дело не в том, верю я ей или не верю, мистер Хардинг. Важно, что она не подтвердила ваши показания. Если хотите, чтобы я принимал их в расчет, лучше будет позаботиться о других свидетелях.

– Но все подтвердила Анжелика.

– Ее показания не слишком убедительны. Вначале мисс Робертс все ваши утверждения полностью отрицала. Подтвердила только после того, как вы с ней остались наедине и было достаточно времени научить ее, что говорить. И к тому же, это ведь показания в ее пользу, вам не кажется?

Абсурд! Как только можно все так вывернуть? Мне казалось, все происходит в каком-то кошмарном сне.

– Полагаю, – продолжал Трэнт, – вы об этом ничего не сказали своей жене?

– Разумеется, нет.

– Тогда вам нужно найти кого-то еще. – Он спокойно сидел, наблюдая за мной. На лице ничего, кроме легкого любопытства. – Как насчет лифтера? Мисс Робертс поднялась сюда с чемоданом. Это третий этаж. Она, конечно, воспользовалась лифтом.

Я вспомнил, что сказала тогда Анжелика, входя в квартиру.

«Поднималась пешком. Лифтеру ни к чему знать о моем визите».

– Нет, – сказал я. – Она шла пешком.

– На третий этаж? Почему?

– Думала, будет лучше, если ее никто не увидит так поздно.

– Понимаю, – протянул Трэнт.

Только теперь, изнемогая от бессилия, я вспомнил о Поле. И мне сразу стало все ясно. Поль все знал.

– Обо всем, что случилось, я после убийства рассказал Полю Фаулеру.

– В самом деле?

– Если он придет и расскажет вам то же самое, без всякой моей подсказки, этого будет достаточно, чтобы подтвердить мои показания?

Трэнт поморгал.

– Позвоните ему.

Позвонив, я попросил Поля немедленно приехать. Тот, как всегда, согласился:

– Уже лечу, дружище. Надеюсь, ничего не случилось?

– Приезжай, увидишь.

Через двадцать минут он был у меня, веселый, сияющий, полный энергии. Преувеличенная радость, с которой я его приветствовал, только углубила ощущение фантастической перемены в моем положении: теперь мне приходилось бороться не за то, чтобы спасти свою жизнь, а за то, чтобы ее окончательно уничтожить.

– Поль, это лейтенант Трэнт. Анжелику обвиняют в убийстве. Она предстанет перед судом и…

– Подождите, – перебил меня спокойный голос Трэнта. – Садитесь, мистер Фаулер.

– Спасибо, лейтенант.

– Мистер Фаулер, мистер Хардинг сделал некое заявление, касающееся той ночи, когда был убит Джимми Лэмб. Утверждает, что то же самое рассказал вам на следующий день после происшествия. Мне хотелось бы, чтобы вы повторили мне содержание его слов.

Поль мельком окинул меня взглядом.

– Все в порядке, – сказал я. – Расскажи ему все.

– Все? – Он снова повернулся к Трэнту и сделал какой-то извиняющийся жест. – Я бы с удовольствием рассказал все, что знаю, лейтенант. Это у меня просто слабость такая. Но о чем?

– Разве мистер Хардинг не приехал к вам в день после убийства?

– Может быть. Он часто заходит к нам в контору.

– И он не говорил вам ничего о себе и мисс Робертс?

– Держите меня! – Поль с обезьяньей гримасой почесал макушку. – Я и в самом деле такой болван, каким кажусь? Билл и Анжелика? Билл встречался с Анжеликой после ее возвращения в Нью-Йорк?

Предательство Элен я принял. Когда она отрицала, что видела, я понял, что и не мог ожидать ничего иного, при ее-то благолепном и почтительном уважении к Старику. Но вот этого понять я не мог. В ужасном смятении я уставился в чистое, недоумевающее лицо Поля.

– Поль, ради всего святого, скажи правду. Разве ты не видишь, что это единственная возможность спасти Анжелику?

Синие, хитрые, ласковые глаза заглянули в мои.

– Черт, Билл, почему ты меня не предупредил? Разумеется, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь. Ты это знаешь. Но не могу читать мысли, а хрустальный шар я забыл дома. Я…

Трэнт перебил его:

– Вы что, не имеете понятия, о чем говорит мистер Хардинг?

– Ну, черт… может, он что мне и говорил, лейтенант. Не знаю. Люди много чего мне рассказывают, только большая часть в одно ухо влетает, в другое вылетает. – С серьезной миной он подался вперед. – Но тут он прав, когда говорит, что Анжелика этого не сделала. Разумеется, нет. Она последний человек на свете, кто может допустить такое. Вы, полицейские, меня всегда поражаете. Почему вы всегда за все беретесь не с того конца? Лэмб был мерзавец, правда? Паразитировал на Анжелике; собирался паразитировать на Кэллингемах. Вокруг таких типов всегда полно людей, с удовольствием отправивших бы их на тот свет. Судя по всему, он кого-то шантажировал, наверняка не одного. А вы не находите ничего лучшего, чем…

– Поль, – перебил я его, – скажи ему все!

Запнувшись, он виновато взглянул на меня и отвернулся. Повисла долгая, глухая тишина. Наконец Трэнт поднялся с подлокотника.

– Все в порядке, мистер Фаулер. Извините, что побеспокоили. Этого достаточно.

Поль тоже поднялся. Выглядел он расстроенным и несчастным. Никогда я не видел человека столь откровенно бесстыдного, кроме Элен, разумеется. Все глубже я погружался в кошмарный сон.

– Не уходи, Поль, – сказал я. – Останься, прошу тебя, и объясни ему…

– Если мистер Хардинг настаивает, чтобы вы остались, я не имею ничего против. Но рад бы с ним поговорить с глазу на глаз. Вы можете подождать где-нибудь еще.

– Разумеется, Билл, я останусь, если ты хочешь. – Поль шагнул к дверям, но обернулся: – Черт возьми, мне очень жаль. И Анжелику мне жаль не меньше тебя. Но что человек может?..

Дверь за ним закрылась.

Я повернулся к Трэнту.

– Дайте мне с ним поговорить – только пару минут. Я заставлю его все рассказать.

– Верно. Он, конечно, хороший друг. Я убежден, подтвердит все, что захотите, – стоит только объяснить, что именно.

– Но он лжет.

– Так говорите вы. Мисс Ходжкине лгала, потому что ее подкупил Кэллингем. Почему лжет Фаулер?

– Наверно… наверно, он вбил себе в голову, что нужно меня спасти. Знает, что все это для меня значит, учитывая Кэллингема и мою жену. Видимо, он решил, что для меня будет лучше, если свалить все на Анжелику. Если бы вы оставили меня с ним…

– Ваши приятели, как мне кажется, очень дружно вас охраняют, мистер Хардинг.

В голосе его не было ни малейшей иронии. Только сдержанная констатация фактов. Эта его манера не принимать в расчет ничего, кроме фактов, меня ужасно раздражала. Мне пришлось признать неизбежное:

– Вы мне не верите, да?

– Этого я не говорил, мистер Хардинг. Знаете, я не сомневаюсь в том, что вы говорите правду об истинном отношении мисс Кэллингем к Лэмбу, и я даже готов поверить вам, что в ночь, когда был убит Лэмб, ее у вас не было, хотя бы потому, что не представляю, как бы вы хотели опровергнуть ее алиби, будь оно настоящим. Вполне возможно, что мисс Ходжкине была подкуплена именно с этой целью. Но что касается мисс Робертс…

Я перебил его:

– Но скажите мне одно. Зачем, черт возьми, мне лгать? К чему мне приводить к вам свидетелей, знай я наперед, что они будут все отрицать? Зачем мне напрасно подвергать сомнению алиби Дафны и признаваться в такой гадости, как попытка адюльтера, если…

– Как только в Манхэттене происходит убийство, знаете, мистер Хардинг, сколько приходит к нам невинных людей с признанием, что это сделали они? В среднем по четыре признания на каждый случай. Как раз на прошлой неделе в Бронксвилле убили девушку. Управляющий одного банка на Мэдисон-авеню сознался, что это сделал он. А сам ее никогда в жизни не видел.

Глаза его терпеливо изучали меня – спокойные, понимающие, без малейших признаков неприязни.

– Но, Господи Боже, это же ненормальные.

– Не сказал бы, что все они психи, мистер Хардинг. И кстати, вы-то не сознаетесь в убийстве.

– Да зачем же мне…

– Зачем вам лгать? – закончил он за меня. – Есть очень простая причина.

– Какая причина?

– Вы ее любите.

Ничего глупее он сказать не мог. Хоть я и понимал, что происходит, несмотря на кошмарный опыт с Элен и Полем, я до этой минуты все же не верил, что это безумное недоразумение будет продолжаться.

Я знал правду, и поскольку я знал правду, мне казалось естественным, что она будет очевидна кому угодно, если высказать ее вслух. Но теперь, посмотрев на Трэнта и заметив в глазах его самоуверенность человека, который «все понимает», я сумел увидеть все с его точки зрения. До сих пор мне казалось, что он наивен, до смешного наивен. Но, разумеется, наивным он не был. У него был даже слишком рафинированный, слишком утонченный интеллект. В этом была его проблема. Он отказывался принять мою версию, потому что его собственная была гораздо изобретательнее. А зачем ее принимать, если все и так указывало на вину Анжелики, если я опомнился только теперь, хотя мог сделать это уже давно, и если он – и это вернее всего – точно как Анжелика уперся в этот до ужаса очевидный и совершенно бесспорный довод моего поведения, который все прекрасно объясняет. Люблю ее – и все!

Нужно было что-то делать. Здание лжи, которое я построил, было настолько прочным, что теперь я не в силах был его разрушить и своим благородным жестом добился только того, что поколебал доверие к вымышленному алиби Дафны. Анжелике же это ничем не помогло.

Я в ярости уставился на него, но гнев мой смиряло новое, потрясающее ощущение полного бессилия.

– Вы полагаете, что она виновна, да?

– Так полагает окружной прокурор. Думает так и наш комиссар. И несмотря на ваши слова о мисс Кэллингем, говорят об этом все доказательства, кроме ваших запоздалых признаний, разумеется.

Тут я не смог сдержать раздражения.

– Почему у вас, полицейских, такие тупые мозги? Почему запоздалое признание обязательно должно быть фальшивым? Почему вам так нужно поправить его этой дурацкой идеей, что я влюблен в Анжелику? Я люблю свою жену. Анжелика для меня всего лишь обуза. Говорю вам правду не потому, что мне так захотелось, а потому, что это правда, и говорю так поздно, потому что раньше не мог решиться, трусил. Почему вы не пытаетесь мне хоть немного поверить, моя история так неправдоподобна? Займитесь Дафной. Не думаю, что она это сделала, но хоть что-то из нее сможете вытянуть. Анжелика невиновна. Обвинить невиновную женщину, неужели это может вам нравиться – или все же нравится?

Он продолжал изучать меня так же терпеливо, как и всегда. Если бы он хоть раз вышел из себя!

– Не слишком ли многого вы хотите от меня, мистер Хардинг? Говорите – займитесь мисс Кэллингем. И притом не помогли мне ни одним доказательством против нее или вообще против кого угодно. К тому же вы сами говорите, что она невиновна; да и не вижу я никаких мотивов. Просто она наделала глупостей и ее отец, вполне естественно, старается уладить все это втихую. Я, как вы знаете, отнюдь не супердетектив. У меня только мое дело и мой шеф – как и у вас. Так получилось, что мой шеф – комиссар, а он приятель мистера Кэллингема. Комиссар мне уже звонил. Требует, чтобы я во что бы то ни стало постарался утаить от прессы, что мисс Робертс когда-то имела что-то общее с семейством Кэллингемов. Так что можете судить, насколько ваш тесть заинтересован избежать скандала и каково его влияние. Как полагаете, что бы было, если бы я наугад, без единого доказательства, кроме вашего заявления, которое опровергли бы и мисс Кэллингем, и мисс Ходжкине, стал бы обвинять мистера Кэллингема в подкупе свидетелей и дал журналистам повод к дюймовым заголовкам: «КЭЛЛИНГЕМ ПОКРЫВАЕТ ДОЧЬ, ОБВИНЯЕМУЮ В УБИЙСТВЕ – УТВЕРЖДАЕТ ЕГО ЗЯТЬ». Вы всерьез представляете, что я сделаю все это только потому, что поверю вам: якобы некая женщина, хоть все доказательства против нее, все-таки невиновна?

Трэнт пожал плечами.

– Мне очень жаль, мистер Хардинг. Я стараюсь относиться к людям, замешанным в убийстве, по-человечески. У нас в криминалке надо мной за это посмеиваются. Но мой запас терпения неисчерпаем. Попытаюсь как можно подробнее и, насколько смогу, негласно, проверить все, что касается мисс Кэллингем. Разумеется, я это сделаю. Я всегда веду расследование до тех пор, пока есть что расследовать. И мой мозг – вы будете удивлены – достаточно гибок. Но хотелось бы вам кое-что посоветовать. Если вы говорите правду – это одно. Ваше право. Но если у вас просто приступ галантности и вы решили разыгрывать великого спасителя, постарайтесь протрезветь и взяться за ум до того, как вы начнете кого-то обременять и угодите в серьезные неприятности. Знаете, я человек доверчивый, мне можете наговорить что угодно. Но прокурору и комиссару – нет. Если соберетесь продолжать в том же духе, то выйдет наружу, что вы знали о перстне и отрицали это, что укрывали подозреваемую и к тому же помогли ей бежать из города, и если ваш тесть за вас не вступится – в чем я сильно сомневаюсь – можем вас спокойно посадить как соучастника. Так вот если вы решите продолжать в том же духе, немного подумайте и вспомните о своем сыне и о своей прелестной милой жене.

Он поучал меня, как умудренный седовласый старец. Ей-Богу, я готов был его убить.

– И еще вот что, мистер Хардинг. Теперь вам ясно, что я могу и что не могу сделать. Если вы говорите правду, помните, прошу вас, что бесполезно ходить за мной, если у вас нет доказательств. Но если добудете доказательства, всегда рад вас видеть, потому что – вы удивитесь – я всегда рад видеть, как побеждает справедливость.

Подал мне руку. Его дружеская улыбка одними уголками губ мне показалась немного увядшей.

– Ну вот пока и все.

Я пожал его руку. Что это меняло? Невозмутимо, словно просто выполнив служебный долг, он вышел.

18

Бесполезно было сердиться на лейтенанта Трэнта. Это ничего не давало. Но был еще Поль, на которого можно было излить всю накопившуюся ярость. Выскочив из гостиной, я нашел Поля в спальне, сидящим на постели. Увидев меня, он вскочил, приняв вид воплощенного смирения. Я еще не добрался до него, как посыпались извинения. Думал он только обо мне. Я явно попал в ловушку. Он это понял и сказал себе, что только он может спасти меня, вытащить из припадка безумного самопожертвования. Да, это безумие – спровоцировать Старика и унизить Бетси на этой стадии партии. Анжелика невиновна. Дело пойдет в суд еще неизвестно когда. В конце концов, она сама влипла во все это, и немного неприятностей только пойдет ей на пользу. Зато позднее…

Я снова слушал все эти старые, избитые, до боли знакомые аргументы, которые мусолил вначале я, потом Анжелика, аргументы, которые тогда казались такими весомыми и которые, как я хорошо знал, аргументами вообще не были.

– А с какой стати ты решил, – спросил я, – что имеешь право наводить порядок в моей жизни?

Он оскалился в своей широкой обезоруживающей улыбке.

– Потому что я тебя люблю, глупец. Думаешь, я буду просто сидеть и смотреть, как ты перерезаешь себе горло, и еще помогу тебе держать бритву? – Замолчав, огорченно взглянул на меня. – Да и о себе я должен подумать, правда? Я завишу от Бетси и Старика не меньше тебя, а Кэллингемы – Бог им прости – слишком злопамятная семейка. Если бы я присоединился к твоему крестовому походу и побежал по улицам Манхэттена с криком «Старик Кэллингем – подлый лжец», как долго, по-твоему, усидел бы я на своем месте? Ты хочешь, чтобы Поли отправилась торговать яблоками куда-нибудь на угол Тридцать второй стрит?

– Но не может быть, чтобы ты так дорожил этим местом?!

Хоть он мне впрямую никогда не говорил, я всегда считал, что Поль как последний Фаулер из клана Фаулеров располагает вполне приличным состоянием. Но Поль взглянул на меня с неподдельным ужасом.

– И ты, наивный, думаешь, что состояние Фаулеров до сих пор существует? Эта маленькая хорошенькая кучка золота давно уже переплавлена в норковые шубки. С Фондом Бетси меня связывает бескорыстная радость от золотого дождика, который подкапывает и мне. Кроме этого, у меня на счету нет ни цента.

Мотивы его поведения теперь были мне ясны. Речь шла ни о чем ином, как о спасении своей шкуры. Как и Элен, он был всего лишь бесправным рабом империи Кэллингемов. Гнев мой постепенно сменялся презрением, хотя я понимал, что нет у меня права презирать Поля. Давно ли я сам сбросил ярмо?

На Поля было просто жалко смотреть. Я почувствовал, что отнесся к нему не только грубо, но и несправедливо. Ведь он-то никогда не корчил из себя героя. И он в самом деле хорошо ко мне относится.

– Билл, – промямлил он, – не сердись. До меня не доходило, что это все для тебя значит.

– Ладно, все в порядке.

– Я забыл, что человек чувствует, когда его взяли за горло. Ну а ты забудь мои слова. Позвони детективу, Билл. Скажи, мы сейчас приедем. Лучше решить все сразу. Я за тебя, Билл.

Зная, что он говорил всерьез, снова почувствовал к нему прежнюю симпатию, но еще раз осознал иронию своей судьбы.

– Уже поздно, – отверг я его идею. – Что касается Трэнта, ты для него как свидетель отпал. Даже если слово в слово повторишь мои слова, не поверит. Просто сочтет тебя сентиментальным слабаком, который пытается выручить приятеля. А это нам ни к чему. Придется искать какое-то иное решение.

По лицу его промелькнуло выражение неописуемого облегчения.

– Ну, в таком случае… – виновато усмехнулся. – Тогда я помчался назад на свою каторгу.

– Беги.

– Привет, Билл. Счастливого самоубийства!

Он вышел. Слышно было, как удалялся по коридору.

Сев на постель, я закурил. И не сердился ни на Поля, ни на Трэнта, ни даже на себя. Невероятное развитие событий, к которым я волей-неволей привык, отрезвило меня. В ослепительно ясном свете предо мной предстала жизнь, какую вел, жизнь, которую вел Поль, и Дэйв Мэннерс, и любой, оказавшийся под деспотичной властью Кэллингема, и я понял, что не хочу иметь с этим ничего общего.

Было время – и совсем недавно, – когда я воспринял бы такой поворот событий как дар Божий. Сделал благородный жест, и не вышло. Теперь даже полиция мне советует, чтобы я уносил ноги в свою безопасную норку. Да, было время, когда я с радостью бы ухватился за эту возможность. Но не теперь. И это не из-за Анжелики, хотя я все еще видел в ней невиновную женщину, которая по несчастному стечению обстоятельств оказалась в беде. Об Анжелике я просто забыл. Не мог это сделать из-за себя самого. (Мне смутно помнилось, что Анжелика тоже говорила что-то в этом смысле, и я ее высмеял и выбросил это из головы.) Жизнь учит человека. И мне казалось, что за последние тревожные дни я кое-чему научился. Понял, что не собираюсь быть вице-президентом только потому, что Старик решил вознаградить меня за величайшую ложь года. Не хотел любви Бетси в награду за бесстыдное притворство. Не нужен был мне и Рикки дом, в котором бы так дурно пахло. Мне не хотелось стать таким, как Дэйв Мэннерс; превращаться в Элен Ходжкине; уподобляться Полю Фаулеру.

Когда я решился как следует взглянуть на себя, мне стало ясно, что для меня спасения нет, что я и дальше, что бы ни случилось, буду уничтожать все вокруг себя, все разрушать, выкрикивая правду, пока мне, наконец, хоть как-то не поверят. И еще мне было абсолютно ясно, что нужно прежде всего сделать. Прежде всего – отказаться от всего, на что теперь я не имею права и что мне все равно не нужно. Отправлюсь к Старику. Сообщу, что лгал ему и что публично опровергну его ложь, и подам в отставку. Потом все расскажу Бетси. Если она бросит меня… что ж, ничего не поделаешь, пусть бросит. Но теперь, когда я начал смотреть правде в глаза, был уверен, что не бросит. Если она такова, как я представляю, то поймет, что только спасая Анжелику – неважно, какой ценой – я снова в полном смысле слова смогу стать ее мужем. И когда я это сделаю, мы снова сможем сблизиться как порядочные, равные друг другу люди. Найдется и место где-нибудь подальше от растлевающих благодеяний Старика. Сможем начать жизнь сначала, на этот раз – настоящую жизнь.

Если я и грезил, то не сознавал этого. Во всяком случае, комической фигурой драмы я себя не ощущал. Чувствовал себя решительно и уверенно – как в управлении на Центр-стрит.

Взглянул на часы. Только половина четвертого. Старик еще на работе. Если уж делать, то не откладывая. И я отправился в издательство Кэллингема.

У Старика я провел около часа. Он уже все знал – позвонила Элен. Можно было догадаться, что кинется к телефону, как только я выйду, чтобы раз и навсегда доказать – она самая преданная из всех его невольников.

Удивительно, как пугавшие нас проблемы разрешаются, если встретить их лицом к лицу. Старик был гораздо яростнее, намного злее и куда мстительнее, чем я когда-либо представлял. Бушевал, орал, угрожал вовсю. Чьи слова перевесят? Мои или его и Дафны? Я что, мол, думаю, что комиссар полиции, его старый и близкий друг, поверит хоть чему-нибудь из моих слов? И кто я вообще, если не жалкий парвеню, которого он по доброте своей вытащил из сточной канавы? Если думаю, что найду где-то другое место, то ошибаюсь. Уж он-то пеня выследит и сумеет изолировать. Вот именно, изолировать. Если я отважусь хоть словечко пискнуть репортерам, у него есть знакомые психиатры… А что касается капитала Бетси, если я рассчитываю на него, то скоро смогу убедиться, что адвокаты аннулируют завещание ее матери. Наконец, когда эти все более бессмысленные угрозы не помогли, вдруг полностью переменил тон и заговорил как любящий тесть с набедокурившим зятем. Как же я могу так поступать с бедняжкой Дафной?

– Послушай, Билл, ты же умный парень, и я тоже. Если ты считаешь, что мы мало платим, постараемся все это решить. Давай я позвоню лейтенанту и скажу ему, что у тебя произошел нервный срыв, и только потому, что ты когда-то был женат на этой…

Все это было и грустно и смешно. Но для меня, вооруженного сознанием цели, не было ничего нового. Казалось, я слушал голос человека иной цивилизации – вождя каннибалов или малайского охотника за черепами.

Когда я уходил, он снова разорался. Секретарша его взглянула на меня с испугом – с тем самым выражением всех работников его империи, которое я так хорошо знал и надеялся никогда больше не увидеть.

– Господи Боже, мистер Хардинг, что вы ему сказали?

– Ничего, только «прощай», – ответил я.

Прощай! Как чудесно звучало это слово! Всю дорогу я наслаждался его ароматом. Больше я уже не был вице-президентом рекламного агентства. Не был больше никем, просто независимым человеком. Чувствовал себя помолодевшим лет на десять. Все чудесно изменилось. После разговора со Стариком меня не пугала даже перспектива обязательного объяснения с Бетси. Это невероятно, но даже ждал его. Невидимая преграда лжи между нами наконец-то падет. В эту ночь мы снова будем достойны друг друга.

Войдя в квартиру, я встретил в холле Элен и Рикки. Элен как раз привела его с прогулки. Увидев меня, сразу побагровела и потащила Рикки по коридору в детскую. Но он заверещал: «Папа, папа!» – вырвался, подбежал ко мне и запрыгал вокруг. Я схватил его в объятия. Элен остановилась, смерила меня взглядом и с кислым видом удалилась. Рикки обхватил меня за шею. Глядя на его сияющую мордашку, я взволнованно твердил себе: «Слава Богу, скоро уже не будет никаких Элен, никаких роскошных квартир с роскошными детскими; будем только мы, моя жена и мой сын». И вдруг я вспомнил Элен в ее белой ночной сорочке, с переброшенной через плечо толстой косой, как она смотрела на меня и Анжелику, лежавших в объятиях на кушетке. «Что-то разбудило Рикки», – вспомнил я ее слова. Машинально спросил его:

– Ты помнишь ту женщину, которую я привел к тебе однажды ночью, когда ты лежал в постели?

– Это в тот раз, когда мне вырвали зуб и я проснулся среди ночи?

– Да, тогда. Ты ее помнишь?

– Ну да. – Рикки сосредоточенно закрутил мой чуб тугим узлом. – Ты же знаешь, конечно, помню. Это была моя другая мама, да? Та, что у меня была, пока мы не переехали сюда.

Как все было просто – словно сама судьба помогла мне, когда я взывал о помощи. Мне казалось невероятным, что Рикки узнал Анжелику, хотя не видел ее почти три года. Но это произошло. Он ее помнил. И не только ее: помнил время, когда ее видел, по часам с боем, и даже день, день, когда он был у зубного врача… что легко проверить по картотеке… День и час…

Теперь у меня был свидетель. У меня в руках. Наконец-то я посмеюсь над Трэнтом.

Меня залила волна возбуждения. За спиной я услышал скрежет ключа. Обернулся, продолжая прижимать к себе Рикки.

Вошла Бетси. Лицо ее осветилось нежной улыбкой.

– Привет, – сказала она. – Вся семья меня встречает!