Текст книги "Мстительное сердце"
Автор книги: Патриция Мэтьюз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
Девушки продолжали болтать, но Ханна уже не слушала, ибо и так узнала все, что нужно. Она погрузилась в свои мысли, раздумывая, как добиться своего…
Тем временем Малкольм Вернер пребывал в великом смущении. Он отпер дверь помещения, находившегося внизу, маленькой душной комнаты, которую именовал своей конторой. Там стояли стул и письменный стол, книжные полки, а на столе – коробка с манильскими сигарами и, чтобы всегда была под рукой, бутылка бренди. Здесь он работал над конторскими книгами «Малверна».
Взяв сигару и налив бренди в стакан, он опустился в мягкое кресло с подставкой для ног – единственный предмет роскоши в этой комнате. Кресло было повернуто к большому окну. Хозяйство плантации практически не требовало его вмешательства, и у Вернера оставалось много свободного времени. Только в пору сбора урожая и сушки табака он считал необходимым хорошенько наблюдать за всем – и кроме того, он сам, разумеется, присутствовал на табачных торгах. Но до сбора урожая остается еще больше месяца…
Вернер хорошо обращался со своими рабами и знал, что они сделают все, что положено сделать за день, без его присмотра и подстегиваний. А Генри, надсмотрщику, было известно о выращивании табака не меньше самого Вернера, если не больше. Малкольм Вернер был единственным плантатором в Виргинии, сделавшим надсмотрщиком негра, и все считали, что это глупый поступок. Но Генри ни разу не заставил Вернера пожалеть о своем решении.
Одно было плохо – у Вернера оставалось слишком много свободного времени. Его можно было бы потратить на размышления, на чтение – либо на выпивку. И поначалу Вернер, будучи хорошо образованным человеком, намеревался перечитать все те многочисленные книги, которые были собраны в библиотеке. Но теперь книги пылились, никто их не читал, а большую часть времени он проводил в этой комнате за размышлениями и бренди. Он пил стакан за стаканом и зачастую не мог добраться до кровати без посторонней помощи.
Конечно, так было не всегда. Двадцать три года назад Вернер купил первые пятьдесят пять акров земли, построил небольшой домик, в котором поселился с Мартой. Вскоре в этом домике у них родился Майкл.
Тогда Вернер был в расцвете сил – ему только исполнилось сорок, он был здоров, энергичен, хотел и мог работать хоть сутки напролет.
В Англии он принадлежал к джентри – нетитулованному мелкопоместному дворянству, хотя и обедневшему. Он не знал, что такое тяжелый труд, и совсем не имел представления о том, что такое жизнь на плантации. Однако, получив маленькое наследство, Вернер приехал в колонию, будучи твердо убежден, что можно разбогатеть, если исполниться решимости работать не покладая рук. Решимости у него хватало, и он направил ее себе на пользу.
Он был одним из первых, кто оценил возможности табака и выращивал на своей земле исключительно табак. Был также одним из первых, кто понял, что посадки табака на одном и том же месте приводят к быстрому истощению почвы. В Англии со средневековья севооборот был основой землепользования, но здесь, в этой далекой и полудикой стране, о нем почти никто не знал.
Вскоре Вернер выяснил, что одна и та же культура хорошо родится на одном месте в течение семи лет, после чего почва истощается и землю нужно оставить в покое лет на пятнадцать. А это означает необходимость постоянно покупать новую землю. Первоначальные пятьдесят пять акров превратились в сотню, потом в несколько сотен, и наконец плантация Вернера стала одной из самых крупных в Виргинии. Эта предусмотрительность и проницательность принесла свои плоды.
Шли годы, наконец Вернер смог построить «Малверн» – дом, который должен был стать достопримечательностью в окрестностях Уильямсберга.
Вернер собирался дать бал, чтобы отпраздновать завершение строительства «Малверна», бал столь грандиозный, чтобы о нем говорили многие годы спустя. Но не успели они как следует устроиться в новом доме, как Марта заболела болотной лихорадкой и умерла…
Трагическая, совершенно неожиданная смерть жены погрузила Вернера в глубокую меланхолию, от которой, как он думал, ему никогда уже не оправиться. И конечно. «Малверн» не мог принести ему той радости, какой он ожидал, хотя Вернер и гордился своим домом.
Майклу было почти семнадцать лет, когда умерла его мать. Это был высокий, сильный, привлекательный юноша. Сын был для Малкольма Вернера тем, ради чего стоит жить; позже Вернер пришел к выводу, что именно благодаря Майклу он тогда не сошел с ума…
Но в характере юноши были некая непокорность, буйство, что одновременно и смущало, и сердило Вернера. Мальчик был безрассуден, импульсивен и почти не проявлял интереса к жизни плантации. Для отца естественно полагать, что единственный сын возьмет в руки бразды правления отцовским имением. В Англии это общепринято.
Майкл противоречил отцу на каждом шагу. Если Вернер заставлял его делать объезд плантаций, юноша становился молчаливым и угрюмым и почти ничего не усваивал из того, что ему нужно было узнать.
Гораздо охотнее он проводил время в Уильямсберге, играя в карты и, как подозревал Вернер, приударяя за женщинами. К двадцати годам он часто отсутствовал по нескольку дней. Вернер знал, что такое молодая горячая кровь, и пытался проявить терпение, уверенный, что со временем Майкл угомонится.
Однако этого не произошло. Молодой человек швырялся деньгами – глупо, щедро, и Вернер узнал, что в Уильямсберге за ним установилась репутация беспутного малого. Деньги Вернера не заботили, он был богат и далеко не скуп. Грязное пятно на имени Вернеров – вот с чем он не мог смириться.
Их противостояние достигло критической стадии в тот день, когда Майклу исполнился двадцать один год. Вернер собирался дать пышный бал, пригласив плантаторов-соседей. Он затеял празднество, какого «Малверн» еще не видывал; именно теперь должен был состояться тот бал, который отменили из-за безвременной кончины Марты. Рабы, прислуживавшие в доме, а также те, кто работал в поле, – все были в веселом настроении, и Вернер разрешил им устроить свой собственный праздник.
За ужином вино лилось рекой, равно как и после ужина, когда в зале начались танцы. Даже несмотря на свою репутацию, Майкл считался завидной партией, и в этот вечер он много танцевал. Но мало-помалу парень отяжелел от вина, впал в мрачное настроение, стал заносчив и груб с гостями.
Поскольку то был день рождения сына, Вернер предпочел до определенного момента смотреть сквозь пальцы; на его неуместное поведение. Но когда кое-кто из гостей, разобидевшись, уехал, когда одна дама, чей огромный бюст плыл перед ней наподобие носа корабля, подошла к Малкольму с жалобой, что Майкл позволил себе вольности по отношению к ее дочери на темной веранде, старший Вернер понял: ему пора вмешаться.
Он нашел Майкла, подкрепляющегося бренди у стола с напитками в бальной зале. Ему хотелось сделать сыну выговор за поведение, выходящее за всякие рамки приличий. Но он сдержался, хотя и с трудом; обняв сына за плечи, Вернер сказал:
– Майкл, мне кажется, пора тебе получить мой подарок на день рождения.
Тот что-то пробормотал.
– Что, сын?
– Не важно… отец. – Он вздернул голову, на лоб ему упала темная прядь. – Вы говорите, подарок на день рождения?
– Да. Но для этого придется выйти из дому.
Они направились к конюшням.
Майкл любил лошадей – пожалуй, это единственное, что он признавал в жизни их плантации, – и был отличным наездником. Незадолго до бала их пригласили на ужин соседи-плантаторы. У владельца одной из плантаций было увлечение – он выводил и выращивал хороших верховых лошадей. Майклу сразу же понравилась одна из них – горячий черный жеребец, только вошедший в пору зрелости. Огромное животное было черно, как сама тьма, за исключением маленькой белой звездочки на лбу. Звали его Черная Звезда.
Майкл вспыхнул от восторга при виде этого огромного коня, и на мгновение Вернер вспомнил, каким славным мальчуганом был когда-то его сын.
Майкл подошел к деннику, где стоял Черная Звезда, бормоча:
– Что за черный красавец! Милый ты мой!
– Осторожнее, парень, – сказал Барт Мэйерс, хозяин плантации. – Он с норовом, и я боюсь, что у него злобный характер. Двух недель не прошло, как он прокусил мне руку почти до кости.
Майкл, не обращая ни на кого внимания и что-то бормоча, протянул вперед руку и вошел в денник. Конь ржал, всхрапывая, раздувая ноздри, а потом встал на дыбы, колотя копытами по воздуху.
Но не прошло и нескольких секунд после того, как Майкл толкнул дверь денника, а конь уже принялся обнюхивать его протянутую ладонь.
– Провалиться мне на этом месте! – восторженно воскликнул Барт Мэйерс. – Любого другого он начал бы топтать. Видно, ваш сынок колдун, Вернер!
– Он действительно умеет обращаться с лошадьми, – не без гордости отозвался тот, подумав при этом: «Нечасто мне приходится испытывать гордость за сына» – и тут же устыдился такой предательской мысли.
Через некоторое время он договорился с Мэйерсом, что покупает Черную Звезду. Он понял, что Мэйерсу очень хочется избавиться от этого животного, но тем не менее Вернер заплатил за коня хорошие деньги – ему не хотелось торговаться.
И вот теперь он распахнул дверь в малвернскую конюшню. Свеча в фонаре замигала. Джон и еще один раб тревожно ожидали их приближения.
Конь заржал и поднял огромную черную голову, развевая гордую черную гриву.
– Черная Звезда! – Майкл кинулся вперед.
Вернер вошел вслед за ним, ласково улыбаясь. Он представил, как его сын, Майкл Вернер, объезжает плантацию верхом на этом мощном жеребце!
Может быть, этот подарок станет тем звеном, которое крепче привяжет его сына к домашнему очагу и плантации, подумал Малкольм.
Вернер подошел к деннику. Майкл гладил шею Черной Звезды, что-то шепча ему на ухо.
Он оглянулся.
– Спасибо, отец, – просто сказал Майкл. В тусклом свете глаза его сверкали, будто в них были слезы. Потом он сделал властный жест, и мгновение близости кануло в вечность.
– Джон, седло и уздечку! – крикнул молодой человек. – Я должен проехаться на нем! Немедленно!
– Как, сынок? Сейчас, ночью? – растерянно проговорил Вернер. – Ведь гости еще не разошлись!
Глаза Майкла сверкнули. Он презрительно вскинул голову.
– Гости! Стадо хихикающих баб, в головах у которых сидит одна-единственная мысль – как бы выскочить за сына хозяина «Малверна»! А мужчины… они только и знают, что говорить об урожае да ценах на табак. Неужели вы не понимаете, отец, что с меня хватит всего этого? Существует еще целый мир! – он широко повел рукой. – Я должен увидеть хоть какую-то его часть! Должен!
Вернер молчал. Не запретить ли Майклу ехать? Но он колебался слишком долго, и Джон, приняв его молчание за согласие, накинул на Черную Звезду уздечку и вывел его из денника. С помощью второго раба Джон положил на спину жеребца седло и затянул подпругу под животом коня. Тот стоял на удивление послушно, устремив влажные глаза на Майкла, словно предвкушал, как помчится сейчас через ночной мрак с Майклом на спине.
Усмехнувшись, Майкл принял у Джона поводья. Сильный прыжок – и вот он уже в седле. Вся одежда Майкла была черного цвета, если не считать белой рубашки с кружевным воротником, поэтому юноша казался одним целым с конем. Он натянул поводья, конь встал на дыбы. У Вернера мелькнула мысль о кентавре, но он отогнал ее – слишком уж она была фантастичной.
Конь опустил копыта, и земля дрогнула. Молодой человек легко сжал каблуками черные сверкающие бока.
Вернер шагнул вперед.
– Сынок, подожди! Куда ты?..
Но поздно. Черная Звезда уже мчался к открытой двери конюшни; Майкл управлялся с ним с легкостью опытного наездника.
Он повернул голову к Вернеру, ярко сверкнули белые зубы. Молодой человек что-то прокричал, но слова заглушил грохот копыт, а потом и конь, и наездник исчезли в ночной тьме.
Подойдя к дверям, Вернер еще долго вслушивался в затихающий стук копыт.
Наконец он направился к дому, тяжело ступая, пытаясь придумать объяснения неожиданному исчезновению сына, – ведь кое-кто из гостей еще оставался.
Майкл и раньше, бывало, не ночевал дома иногда по две-три ночи. Но прошла неделя, как от него не было никаких вестей, и Вернер забеспокоился. Он отправился в Уильямсберг. Большинство из тех, кого он спрашивал о сыне, отворачивались. Через некоторое время Вернер отыскал Майкла – за игрой в карты в одном из самых низкопробных заведений на Глочестер-стрит, в том ее конце, который пользовался дурной славой. Молодого человека окружали жуткие личности – настоящий уличный сброд, лицо Майкла опухло от спиртного, заросло щетиной, одежда была мятой и грязной.
Войдя, Вернер заметил, что перед Майклом возвышается горка выигранных денег.
Он постоял немного, не замеченный игроками. Вернер знал, что избаловал сына. Так ли уж это противоестественно, если речь идет о твоем единственном ребенке? Но Вернер всегда твердил себе, что с возрастом мальчик изменится к лучшему. Оказалось, он ошибся.
Темная ярость охватила Вернера – ярость, дотоле ему не известная. Он шагнул к столу.
Увидев отца, молодой человек отпрянул. Он улыбнулся язвительной и даже жестокой улыбкой.
– В чем дело, отец?
Вернер был охвачен таким гневом, что не решался заговорить. Обретя дар речи, он сказал:
– Майкл, могу я поговорить с тобой?
Тот беспечно махнул рукой:
– Валяйте, отец.
– Наедине, если возможно.
На мгновение их взгляды скрестились. И Майкл отодвинул свой стул от стола.
– С вашего позволения, джентльмены. Я скоро вернусь.
Резко повернувшись на каблуках, Вернер вышел. Он не посмотрел, поднялся ли Майкл, но слышал его шаги у себя за спиной.
Выйдя на улицу, Вернер обратился к сыну:
– Когда ты собираешься домой, мальчик?
– Мальчик? Мне уже стукнул двадцать один год, отец. Забыли? – Майкл вздернул подбородок. От него разило вином. Он проговорил с нарочитой дерзостью: – Я раздумываю, возвращаться ли мне домой или нет. Я еще не решил.
– Стало быть, ты намерен остаться здесь и предаться беспутству? – Голос Вернера задрожал.
– В этом занятии есть много привлекательного. В конце концов, отец, я уже взрослый человек. И намерен жить так, как хочу.
– На что же ты будешь жить? От меня ты денег не получишь!
– Я могу отлично прожить и картами. Оказывается, я неплохой игрок.
– Мой сын – картежник, пропащий человек! Я не допущу этого! Какой позор!
Майкл улыбнулся еще шире.
– Вы что, отец, боитесь опозорить доброе имя Вернеров?
– Твое место в «Малверне»!
– Вы считаете, я должен пребывать там, работать, как раб, на плантации и уморить себя тяжелым трудом, как это сделала моя мать?
Вернер был так изумлен этим обвинением, что потерял дар речи.
– Твоя мать умерла от лихорадки! Если она много работала, таково было ее желание.
– В «Малверне», отец, вы – хозяин. – Теперь Майкл не скрывал насмешки. – Там ничто не делается вопреки вашему желанию.
– Это неправда! – Малкольм Вернер уже не просто гневался – он был потрясен и оскорблен до глубины души. Что побудило Майкла сказать такое? Вино ли затуманило ему голову? Или он вынашивал подобные мысли все эти годы? Вернер с мольбой протянул руку. – Не может быть, чтобы ты так думал, сынок! Прошу тебя, скажи, что ты пошутил!
Майкл с равнодушным видом отвернулся. Он достал толстую сигару и повертел ее в пальцах.
– Никаких шуток, отец. Я говорю то, что думаю.
Вернер смутно сознавал, что поблизости толпятся какие-то люди, без сомнения, внимательно прислушиваясь к их разговору. Призвав на помощь всю свою гордость, он выпрямился.
– Коль скоро ты упорствуешь в своих заблуждениях, мне ничего другого не остается, как отречься от тебя!
– Вы опоздали, отец. – Майкл жестом остановил отца. – Я сам ныне и на этом самом месте отказываюсь носить имя Вернеров.
Малкольм, не задумываясь, ударил сына по лицу ладонью, выбив у него изо рта сигару. Удар был достаточно силен, и Майкл пошатнулся, отступил на несколько шагов. В его черных глазах сверкнул огонь, кулаки невольно сжались. Он шагнул вперед, и на мгновение Вернеру показалось, что Майкл ответит ему ударом. Но молодой человек, сделав презрительный жест, повернулся и, не говоря ни слова, направился обратно в трактир.
Какое-то время Малкольм Вернер стоял, опустив плечи. Отчаяние переполняло его. Ему казалось, что он постарел за эти несколько минут лет на десять. Наконец он поднял голову. Поодаль по-прежнему толпились люди и смотрели на него. Он тоже посмотрел на них, и многие отвели взгляд. Но Вернер знал, что весть о ссоре между Вернерами, между отцом и сыном, разнесется по всему Уильямсбергу еще до полуночи.
Он устало добрел до своего экипажа и вернулся в «Малверн».
А через три дня на плантацию привели Черную Звезду. Человек, который был нанят, чтобы доставить коня, передал Вернеру записку, которая гласила:
«Сэр, поскольку я больше не считаюсь вашим сыном, я счел своим долгом вернуть ваш подарок. В ближайшее время я уезжаю из Уильямсберга.
Майкл».
Еще через несколько дней до Малкольма Вернера дошел слух о том, что Майкл действительно уехал из Уильямсберга. А через год ему сообщили, что его единственный сын погиб в море.
Теперь у него не было сына, который продолжил бы род Вернеров. Он подумывал, не жениться ли ему еще раз, чтобы произвести на свет сына, – видит Бог, множество женщин страстно желали выйти за хозяина «Малверна». Он так и не решился на женитьбу. И вот теперь он сидел здесь и напивался до потери рассудка…
Его горькие размышления нарушил робкий стук в дверь. Он поднял голову.
– Да? Кто там… кто там? – Вернер понял, что сильно пьян.
– Мистер Вернер, – прозвучал нерешительный женский голос, – могу я поговорить с вами, сэр?
Это та девушка… как бишь ее имя? Ханна Маккембридж.
– Нет! – крикнул он. – Уходите! Оставьте меня в покое!
Через мгновение он услышал ее удаляющиеся шаги и шумно вздохнул.
Что он будет с ней делать? Оставить ее здесь, у себя, не сообщив в суд или Эймосу Стричу, – значит нарушить закон. Но Вернер знал, что он ничего никому не сообщит. Не сейчас. Одна мысль об отметинах на спине девушки вызывала у него содрогание.
Ее предложение шантажировать Эймоса Стрича казалось Вернеру гадким. И в то же время он, с его чувством юмора, не мог не заметить иронии такого вымогательства.
Потом он вспомнил, какое впечатление произвели на него ее обнаженные груди, и его охватил стыд. Зачем эта девушка вдруг появилась в его жизни, нарушив ее размеренный уклад, каким бы он ни был бесцветным?
Он на мгновение закрыл глаза. Перед ним замелькали картины – он сам, сплетенный в объятиях с Ханной. А какого сына она могла бы ему подарить…
Нет!
К черту девчонку!
Тихонько выругавшись, он швырнул стакан об стену. Стакан разбился, осколки посыпались на пол, на стене осталось коричневое пятно.
Вернер тут же поднялся, чтобы взять новый стакан и наполнить его до краев бренди.
Глава 6
«Малверн» очаровал Ханну.
Когда-то в далеком прошлом они с матерью проезжали мимо этой плантации, и она размечталась о том, как бы ей побывать в этом прекрасном доме. Теперь она волей судьбы попала сюда, и действительность превзошла все ее ожидания.
Вспомнив о матери, Ханна почувствовала себя виноватой. Она знала, что, услышав о ее исчезновении, мать будет беспокоиться и горевать; но девушка также понимала, что, попытайся она как-то связаться с матерью, Сайлас Квинт узнает об этом и немедленно все сообщит Стричу. Оставалось только надеяться, что ее мать, уже столько вынесшая, сможет вынести и это горе.
Подобные мысли причиняли Ханне боль, и поэтому она тала их прочь. «Лучше обследовать плантаторский дом», – решила она.
Хотя ей и доводилось бывать в красивых домах богачей Уильямсберга, где они работали с матерью, ничего подобного она никогда не видела. Дом Вернера был поистине великолепен.
«Малверн» был построен относительно недавно по сравнению с другими плантаторскими домами. Те дома зачастую возводились по частям – комнату пристраивали к комнате по мере надобности. Однако «Малверн» спроектировал человек, изучавший архитектуру, и дом был поставлен с соблюдением всех правил зодчества. Высокие белые колонны у входных дверей были необычны для своего времени, а широкая парадная лестница, ведущая на второй этаж, не имела ничего общего с узкими витыми лестницами, до сих пор сохранившимися в домах более ранней постройки.
Коридор проходил через центральную часть нижнего этажа, разделяясь надвое у лестницы, подобно тому как поток обтекает скалу, и когда обе двери, передняя и задняя, бывали открыты, дом наполнялся освежающим ветерком даже в летний зной. А огромные дубы, обступающие дом с трех сторон, создавали прохладную тень.
Ханна и не пыталась обследовать все множество комнат, обставленных мебелью, назначения которой она не всегда понимала. Ей нравилась ее комната, то есть комната, в которой ей позволили жить. Она нежилась в большой кровати с четырьмя столбиками и бархатным балдахином, тонкими льняными простынями и шелковым покрывалом. Неподалеку от большого камина на полу лежал красивый зеленый ковер, стоял там и украшенный прекрасной резьбой шкаф для платья – только вот платьев у нее не было.
Пожалуй, больше всего ей понравилась музыкальная комната, обставленная довольно строго. Тут находились клавесин, две скрипки, ручная арфа, флейта и еще одна флейта старинной работы. Хотя Ханне все эти инструменты, кроме скрипки, оказались незнакомы, ей нравилось брать их в руки, когда поблизости никого не было; а как-то она даже попыталась подобрать на клавесине простенькую мелодию.
Ханна обследовала всю усадьбу. Кроме чудесного английского, то есть строго распланированного, сада, там были надворные постройки, где располагались кухня, коптильня, оранжерея, отхожее место. Большая часть построек была связана с жилым домом посредством крытых переходов, так что в любую погоду можно было без всяких неудобств передвигаться туда и обратно. Все это говорило о жизни столь роскошной, какую Ханна прежде и представить себе не могла. Хотя широкие лужайки и сады, простиравшиеся до самой реки Джеймс на двести ярдов, отвечали врожденному чувству красоты, присущему Ханне, больше всего ее очаровал дом. Он вызывал у нее множество вопросов. Однако Ханна чувствовала, что, несмотря на всю роскошь и изящество обстановки, в этом доме нет радости. В пустых комнатах сохранился еле заметный отпечаток горя, подобно тому как после похорон в помещениях еще долго остается запах увядших цветов. Ибо комнаты эти были действительно пусты, если не считать присутствия Ханны и рабынь – прислуги, которая не очень тщательно прибиралась там.
Просторная гостиная была полна пыли, мебель затянута чехлами. Ханне все время казалось, что дом спит в ожидании, пока кто-то или что-то снова не вернет его к жизни.
Кроме комнаты для приемов, или гостиной, внизу находилась библиотека, уставленная полками с книгами, с мебелью, обитой кожей; эта комната имела вид весьма официальный. Был там и маленький кабинет, где Малкольм Вернер ежедневно запирался в одиночестве; имелась большая столовая по одну сторону коридора и лестницы. По другую же сторону, как вскоре узнала Ханна, находилась замечательная бальная зала.
Когда Ханна впервые увидела дверь в эту комнату, ей показалось, что петли заржавели, но девушка, преисполненная решимости, все же открыла ее и ахнула от удивления и восторга.
Огромная бальная зала!
Ханна слышала о бальных залах, но никогда ни одной не видела. Хотя воздух в зале был спертым, повсюду лежала пыль, все же запустение не могло скрыть красоты этого помещения. Вдоль длинных стен рядами выстроились стулья в муслиновых чехлах. В одном конце залы стояли клавесин, украшенный искусным орнаментом, большая арфа и несколько пюпитров для нот. Не требовалось особых усилий, чтобы представить себе музыкантов, играющих на этих инструментах, в то время как танцующие грациозно скользят по натертому полу. С потолка на железной цепи свисала огромная люстра с хрустальными подвесками, игра света в которых померкла от пыли; люстру можно было опускать вниз, чтобы зажигать свечи. С двух сторон, ближе к концам залы, висели еще две люстры меньшего размера, но столь же красивые.
«Какая жалость, – подумала Ханна, – что такая прекрасная комната, созданная, чтобы приносить радость, должна пустовать».
При первой же возможности она спросила у Дженни, когда в последний раз пользовались бальной залой.
Лицо Дженни выразило испуг, она бросила взгляд на закрытую дверь, ведущую в кабинет Вернера.
– Ни разу с тех пор, как уехать Майкл, мисси.
– Сын мистера Вернера?
Дженни кивнула.
– Этой комнатой пользоваться только один раз. Я слыхать, что хозяин хотеть дать большой бал и приглашать всех соседей, когда этот дом построить. Но хозяйка помирать, и бала никогда не быть. А потом, – продолжила девушка, – когда маста Майклу исполняться двадцать один год, хозяин открывать эту комнату и давать большой бал. О, я слыхать, это надо повидать, этот бал. Ну вот, значит, маста Майкл, он уезжать, а хозяин, он закрывать комнату и говорить, что ею никогда больше не пользоваться, – закончила Дженни и, кивнув, быстро убежала.
Ханна смотрела ей вслед. Потом прошла по коридору и открыла дверь в бальную залу.
Она представила себе музыкантов с инструментами. Они играли менуэт – эту мелодию Ханна знала с тех пор, как помнила себя. Она знала, что мелодии этой ее научил Роберт Маккембридж, – так ей сказала мать.
За свою коротенькую жизнь Ханна ни разу не танцевала с мужчиной, но мать обучила ее нескольким па, а врожденный музыкальный слух и природное изящество помогли ей грациозно двигаться по паркету.
Закрыв глаза и представив себе, что рядом с ней партнер, обнимающий ее за талию сильными руками, Ханна скользила, кружась по огромной пустой зале. Пыль, поднятая ею, взлетала вверх, и казалось, что Ханна движется в мягкой золотой дымке, такой же легкой, как ее мечты.
Внезапно эти грезы были разрушены резким голосом:
– Преисподняя и тысяча чертей, девушка, что это вы делаете?
Ханна открыла глаза. В дверях стоял Малкольм Вернер; он тоже слегка покачивался, словно слышал музыку, звучавшую в ее голове. Его башмаки с пряжками были в пыли, панталоны и рубашка грязны и измяты. Волосы нечесаны, лицо покрыто серой щетиной, блестящие глаза в кровяных прожилках слезились. После своего появления в «Малверне» Ханна видела его в первый раз.
– Я… – запинаясь начала было Ханна. Но тут же гордо выпрямилась. Она поклялась себе, что больше никогда в жизни не даст себя запугать ни единому мужчине. – Я танцую, сэр. Это ведь бальная зала, разве не так?
– Проклятие! – пробормотал Вернер. – Я же распорядился, чтобы эту комнату закрыли. – Потом он вгляделся в нее повнимательнее. – А что это за одеяние на вас?
Ханна откинула голову. Хотя Дженни выстирала ее платье, выгладила и починила, оно все равно выглядело ужасно.
– Это мое единственное платье, сэр.
– Вы выглядите в нем отвратительно. У Марты, моей жены, была примерно такая же фигура, как у вас. Я велю Дженни посмотреть, что тут можно сделать. Я никогда не давал ее платьев… – Он сглотнул и отвел глаза. Потом продолжил более твердым голосом: – Одежда моей жены убрана в сундук. А теперь выйдите отсюда. Эта зала должна быть закрыта.
Ханна прошла мимо него, все еще высоко держа голову. Он плотно притворил за ней дверь и, не сказав больше ни слова, отправился в свой кабинет.
Вскоре Ханна на цыпочках подошла к входу в залу и попробовала открыть дверь. Вернер не запер ее, и в глубине души девушка знала, что он этого не сделает. Теперь она может входить в залу, когда ей заблагорассудится, – с его молчаливого согласия.
Вещи, принадлежавшие Марте Вернер, пахли затхлостью, и их целый день проветривали. Платья оказались Ханне маловаты, но швы были с запасом, и платья подогнали по ее фигуре. Красивых платьев было множество, и когда девушка получила возможность носить их, она почувствовала себя просто королевой. Дженни была хорошей швеей, но ей никогда не приходилось прислуживать леди, и потому она понятия не имела о том, как подкрашиваются, пудрятся и причесываются. В результате внешность Ханны в этом смысле не претерпела никаких изменений. Впрочем, пока было достаточно и платьев.
Ханна по-прежнему не знала, как Вернер решит ее судьбу. С его губ не сорвалось ни слова относительно ее будущего, но, поскольку ей было разрешено остаться в «Малверне», Ханна была уверена, что все будет хорошо.
Однако прошло еще несколько дней, и она забеспокоилась. Девушка уже хорошо изучила дом и надворные службы, и больше изучать было нечего. Она чувствовала себя ненужной, ей необходимо было дать выход своей энергии, ведь она не привыкла целыми днями бездельничать. Ханна попыталась помочь Дженни и другим служанкам, но быстро поняла, что только смущает их.
Наконец она решила встретиться с Малкольмом Вернером. У него было достаточно времени, чтобы принять какое-нибудь решение относительно ее судьбы.
Она должна знать. Даже если ей придется покинуть «Малверн» – это будет лучше, чем неопределенность, хотя мысль о возможном отъезде она всячески отгоняла.
Вымывшись с головы до ног, она расчесывала волосы до тех пор, пока они не заблестели. Потом надела одно из перешитых платьев миссис Вернер, которое, как ей казалось, шло ей больше всего. Платье было цвета меда, как и волосы Ханны, с низким вырезом спереди, открывающим холмики грудей. В сундуке миссис Вернер Ханна отыскала саше, пахнущее лавандой. Саше было очень старое, и запах почти выветрился, но Ханна обильно посыпала ароматным порошком свою грудь.
Так, в полной боевой готовности, она спустилась вниз и подошла к дверям кабинета. Глубоко вздохнув, она постучала. Это была единственная комната в доме, куда Ханна еще не входила. Она понятия не имела, в каком состоянии находится Вернер и примет ли он ее вообще.
С самого первого дня у Ханны зародилось подозрение насчет того, чем занимается Вернер в этой комнате. Выбрав подходящий момент, она напрямик спросила об этом у Дженни.
– У хозяина бывать мрачное настроение, – шепотом ответила служанка. Глаза ее были полны страха. – Он напиваться. С тех пор как маста Майкл умереть, хозяин иногда страшно пить. А в этот раз… – Дженни вздохнула, – в этот раз хуже, чем раньше.
Ханна постучала еще раз.
– Войдите, – отчетливо проговорил Вернер. – Не заперто.
Ханна открыла дверь и вошла. В комнате стоял густой сигарный дым, было жарко и душно, потому что окна были закрыты.
Кашляя от дыма и со слезящимися глазами, она, не дожидаясь разрешения, прошла мимо Вернера к окну и широко распахнула его, впустив свежий воздух. Потом повернулась к Вернеру и посмотрела на него. Как ни странно, судя по всему, в этот день он был во вполне нормальном состоянии. Одежда чистая и выглаженная, башмаки блестели, глаза ясные. Лицо посвежело, хотя еще носило следы длительного запоя.
