355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Патриция Мэтьюз » Мстительное сердце » Текст книги (страница 11)
Мстительное сердце
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 12:17

Текст книги "Мстительное сердце"


Автор книги: Патриция Мэтьюз



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Глава 11

У Сайласа Квинта хватило сообразительности не приближаться к господскому дому напрямую. Он бродил вокруг да около, как лисица, высматривающая кур, прячась в кустах и на полях.

В четвертый раз он пробирался в «Малверн». Узнав, что Ханна стала женой Малкольма Вернера и хозяйкой поместья, Квинт ощутил самые противоречивые чувства – зависть, злобу, но и какое-то приятное ожидание. Он завидовал удачливости падчерицы и злился, что неблагодарная девка может быть настолько везучей.

Больше всего его уязвило, что она не пригласила его на свадьбу, его, бедного старенького отчима, единственного родственника, который у нее остался! О, он слышал, какая это была славная свадьба! Там была любая еда, любая выпивка, какую только можно пожелать. Целый месяц в Уильямсберге судачили о свадебных торжествах, продолжавшихся три дня.

Но сильнее всех чувств, снедавших Квинта, было предвкушение наживы. Теперь, став женой богатого человека, девчонка получила доступ к деньгам. Ясное дело, она не откажет ссудить своему бедному старенькому отчиму несколько монет. Если уж не из дочерней благодарности, не из сострадания, то по крайней мере – здесь он хитро ухмылялся – в качестве платы за то, что он будет держаться подальше от «Малверна»!

Ему удалось разведать, что почти каждый день после обеда Ханна ездит по поместью верхом на огромном черном жеребце. Квинт заметил также, что ее прогулка всегда начинается с обширного пастбища, расположенного к югу от господского дома.

И вот однажды прохладным и облачным осенним днем, когда в воздухе висела туманная дымка, он перелез через изгородь и направился туда, где обычно проезжала Ханна. В руках Квинт нес початую бутылку рома. Он с опаской оглядел лошадей, пасущихся на выгоне. Этих сильных животных он всегда боялся. Никогда не знаешь, что они выкинут. Он осторожно подкрался к огромному развесистому дубу посередине выгона, устроился за его мощным стволом и отхлебнул немного для храбрости. Посасывая ром, пока бутылка не опустела, он время от времени выглядывал из-за дерева.

А что, если эта девка не поедет сегодня кататься? А вдруг он проворонил ее? Из Уильямсберга его подвез на повозке какой-то фермер; ехал он со скоростью черепахи, так что Квинт вполне мог опоздать.

Он уже задремал, как вдруг услышал шум копыт. Выглянув из-за дерева, Квинт увидел черное чудовище, мчащееся по лугу; верхом на нем сидела Ханна. Всадница, казалось, направляется прямиком к дубу.

Выждав, пока расстояние между ними не сократится до нескольких ярдов, Квинт вышел из-за дерева. Он осмелел от рома и стал прямо на пути коня, хлопнув в ладоши.

Завидев его, лошадь заржала, встала на дыбы, пытаясь остановиться. Ханна с трудом удержалась в седле.

В ужасе Квинт отпрянул и снова спрятался за деревом.

Тут же раздался голос Ханны:

– Теперь можете выйти, Сайлас Квинт.

Он с опаской выглянул из-за ствола. Черная лошадь стояла совершенно спокойно. Ханна сидела в седле уверенно и изящно, словно была прирожденной наездницей. Увидев это, Квинт разозлился и забыл, какой ужас испытал минуту назад. Снова обретя все свое ехидство, он сделал два шага к Ханне.

– Ах, да неужто это хозяйка «Малверна» едет на таком большом замечательном коне? Прямо взаправдашняя леди, а?

В глазах Ханны блеснул огонь.

– Что вы делаете в «Малверне»? Разве я не запретила вам появляться здесь?

– Да вот пришел узнать, почему ты не пригласила меня на свадьбу. Подумал, уж не забыла ли ты старого Квинта?

– Забыла вас? Никогда! Никогда я вас не забуду, – ответила она, бросив на него испепеляющий взгляд. – Что же до приглашения на свадьбу – мы не пускаем в поместье всякую белую шваль!

– «Мы», вот как? А я, значит, белая шваль? – Бешеная злоба охватила его, и он сделал к Ханне еще шаг.

Конь попятился, вращая глазами. Квинт отступил. Ханна натянула поводья.

– Берегитесь, Квинт! Если я отпущу его, он может вас затоптать! – Конь ржал, бил копытом землю; через некоторое время он опять замер. – А теперь говорите, зачем явились сюда?

– Я подумал, раз ты теперь богатая, знатная леди, так, может, дашь пару монет своему бедному старому отчиму, – заскулил Квинт. – Мне нужно несколько шиллингов. Очень нужно.

– Я уже сказала – вы никогда не получите от меня ни фартинга.

– Мне хватит на еду и выпивку, мисси. Сквайр Вернер и не заметит ничего. Дай их мне, и я не стану надоедать тебе, – заискивающим тоном проговорил Квинт. – А может, ты бы посылала мне каждый месяц несколько фунтов? Тогда бы я никогда не появлялся больше.

– Я сказала – нет, ни пенни. Ни теперь, ни в будущем, никогда!

– Ах ты, неблагодарная потаскуха! Да знает ли маста Вернер, на какой девке женился? – Он злобно оскалил зубы. – Да знает ли твой муженек, что ты не только мыла полы на постоялом дворе, когда была там служанкой, но и ложилась на спину, когда Стричу этого хотелось? Что будет, если я расскажу ему все это?

Только тут Квинт заметил, что Ханна держит в руках кожаный хлыст. И прежде чем его мозги, отуманенные ромом, успели разгадать ее намерения, она натянула поводья, вонзила каблуки в бока лошади и двинулась на Квинта. Тот точно прирос к месту и стоял разинув рот. В последний миг она направила лошадь чуть в сторону, но находилась так близко от Квинта, что тот ощутил терпкий конский запах. А Ханна, проезжая мимо, чуть наклонилась, и хлыст рассек воздух. Бахрома на кончике хлыста на волосок не достала до лица Квинта, произведя звук, подобный тому, который издает рой рассерженных пчел.

Если бы Ханна не промахнулась, все его лицо было бы исполосовано!

Ханна повернула жеребца и вновь направилась к отчиму, но в этот момент он обернулся. Женщина и лошадь, приближаясь, казались Сайласу все огромнее и огромнее; но тут до него дошло, что Ханна уже не собирается в последний миг повернуть коня. Она хочет сбить его с ног! А если он упадет и эта зверюга пройдет по нему копытами, он превратится в фарш для колбас!

Квинт в отчаянии бросился в сторону. С такой силой грохнувшись оземь, что у него дух занялся, он пополз на четвереньках под защиту дерева. Лошадь промчалась мимо, копыта жутко ударили в то место, где только что стоял Квинт. Добравшись до дерева, Квинт спрятался за ним. Дрожа от страха, он выглянул. Черный конь умчался прочь.

Выждав, пока не стало ясно, что Ханна не намерена возвращаться, Квинт, хватаясь за ствол, поднялся на дрожащих ногах. Злоба душила его. Эта сбесившаяся сука пыталась его убить! И он совершенно беспомощен! Ничего не может поделать! Кто поверит его обвинениям по адресу хозяйки «Малверна»? Ханне достаточно будет спокойно отрицать, что она пыталась его убить, и он прослывет лжецом и негодяем, пытающимся опорочить ее имя.

Несколько успокоившись, Квинт принялся соображать, что ему делать дальше. И вдруг догадался. Из своих наблюдений он знал, что Ханна не вернется раньше чем через час. А маста Вернер находится скорее всего в господском доме.

С хитрой улыбкой Квинт подобрал бутылку из-под рома и потряс ее. Пусто. Выругавшись, он отшвырнул посудину.

Ничего, скоро у него будут деньги на ром! Хитро улыбаясь, он направился к господскому дому.

Узнав, что Малкольм дал Квинту пригоршню монет, Ханна пришла в ярость.

– Я же просила вас никогда не давать ему денег!

– Он сказал, что голоден и что деньги нужны ему, чтобы купить поесть. Ведь он ваш отчим, дорогая.

– Поесть! Да он все потратит на выпивку!

– По крайней мере мы избавились от него.

За месяц, прошедший со дня свадьбы, Малкольм Вернер явно изменился. Первые несколько дней он казался счастливым своей новой жизнью с молодой женой, но в последнее время Ханна замечала в его поведении какую-то перемену. Казалось, силы его убывают; теперь он редко улыбался. Когда она заставала его врасплох, он иногда выглядел на десять лет старше; на лице его появилась прежняя печаль.

– Мы отнюдь не избавились от него, Малкольм! – решительно возразила молодая женщина. – Вы дали ему денег и тем самым поощрили клянчить и дальше.

– Это не имеет значения, – равнодушно махнул рукой Вернер. – Несколькими монетами больше, несколькими меньше – ну и что? И не важно, на что он их потратит.

– Нет, важно. Для меня! Я убеждена, что он убил мою мать.

– Убил? – Взгляд Вернера стал внимательнее. – Что вам известно об этом? Если это правда, тогда необходимо что-нибудь предпринять.

– Доказать этого я не могу, если вы имеете в виду факты. Но в глубине души я в этом уверена.

– Вряд ли сгодится в суде то, что обретается в глубине женской души, дорогая. – Он улыбнулся, и в этой улыбке было что-то от его былой веселости.

– Я это прекрасно понимаю. Потому-то и заговорила об этом. Малкольм! – Она схватила его за рукав. – Милый, обещайте мне кое что. Если он опять явится сюда, выгоните его. Ради меня!

– Я обещаю вам, Ханна, поступить именно так. Если это так для вас важно. Для меня же это не имеет никакого значения. А теперь я оставлю вас, мадам, с вашего разрешения.

Махнув рукой, Вернер повернулся и ушел в свой кабинет. Ханна услышала, как он закрылся на задвижку. Теперь еще и это. После двух недель он опять вернулся к своей привычке запираться в кабинете…

– Такое впечатление, что хозяина «Малверна» что-то угнетает, леди?

Услышав голос Андре, Ханна обернулась.

– Что вы имеете в виду? Малкольма ничто не гнетет!

– Может быть, и нет, дорогая леди. – Андре пожал плечами. – Мне просто вдруг показалось, что в последнее время ваш супруг ведет себя довольно странно. Он держится несколько отчужденно, если можно так выразиться.

– Почему «странно»? Потому что он не болтает без умолку, как сорока, в отличие от того, кого я не стану называть?

– Touche[4]4
  Задет (фехтовальный термин) (фр.).


[Закрыть]
, мадам, – Андре слегка поднял бровь. – Но кажется, мы немного отвлеклись, не так ли? Ваш супруг, дорогая леди, – это ваша забота. А у нас сейчас должен быть урок музыки…

– Сначала мне надо умыться. От меня пахнет лошадью.

– Вы действительно не перестаете удивлять меня, дорогая Ханна. Большая часть жителей колоний, которых я встречал, моются не чаще чем раз в месяц – в лучшем случае. Очень немногие моются раз в неделю. Но никто не делает это так часто, как вы. Даже во Франции, самой цивилизованной стране мира, мы не моемся так часто. Для чего же, по-вашему, существуют духи?

– Можно искупать в духах свинью, а от нее все равно будет разить свиньей, – сухо ответила Ханна и отправилась наверх.

Андре смотрел ей вслед с довольной и несколько задумчивой улыбкой. При всем своем огромном опыте он никогда не встречал женщину, обладающую такими талантами, обаянием и красотой, какими обладала Ханна Маккембридж. Меньше чем за месяц она научилась прекрасно танцевать, и, если бы он не спохватился вовремя, она превзошла бы его в игре на клавесине. Воистину, какая потеря! Во Франции эта женщина была бы прославленной красавицей, вызывающей всеобщее восхищение.

Андре вздохнул. В такие минуты ему даже хотелось быть другим. Это было бы интересно – хотя, конечно, лишь в какой-то степени.

– Merde, Андре, – проговорил он вслух, иронически усмехнувшись, – человек не в силах изменить того, что предопределено богами.

И, повернувшись, он направился в музыкальную комнату.

Ханна раздевалась у себя наверху и думала о Малкольме. Кажется, она знает, что его гнетет. Минула неделя с небольшим, и его любовная энергия пошла на спад. Он по-прежнему ложился вместе с ней, ласкал ее медленно и нежно; казалось, он любил ее больше, чем когда-либо, но все же случалось, что мужская сила покидала его, и он не мог исполнить того, чего хотел.

И несмотря на удовольствие, которое получала от его ласк, Ханна так и не испытала наслаждения во всей его полноте и неизменно оставалась со смутным ощущением неудовлетворенности.

Однако Ханна была уверена, что на самом деле для Малкольма было важно одно: что она еще не зачала. Ему страстно хотелось иметь сына и наследника; он, видимо, решил признаться ей в этом. Но ее время в этом месяце пришло и миновало, а она так и не понесла. Может быть, он винил в этом также и себя?

В конце концов Ханна решила довериться Бесс.

– Он не молодой, наш маста, детка, – сказала старуха. – С возрастом сила у мужчины ослабевать.

– Но я слышала, есть какие-то средства – любовные зелья, которые придают мужчине силы.

Бесс рассмеялась рокочущим смехом.

– Все это бабушкины сказки, детка! Неужто ты думать, я не испробовать все это? И все одно, детей я не иметь. Господи, как я хотеть, чтобы вокруг меня копошиться ребятишки! – И на лице Бесс – чуть ли не впервые с тех пор, как Ханна узнала ее, – появилось грустное выражение. Но она тут же опять рассмеялась. – Но ты не думать, что я не стараться насчет этого. Я спать со многими мужчинами и с большим удовольствием. А потом почти все эти кобели дарить ребятишек другим девушкам.

– А что же мне делать, Бесс? Малкольму так хочется сына!

– Он спать с тобой?

Ханна почувствовала, как кровь прилила к ее лицу. – Ну… да. Почти… – она с трудом сглотнула, – почти каждую ночь.

– Время, золотко, только время все показать. – Бесс погладила молодую женщину по плечу. Лицо стряпухи было серьезным. – Не хочется мне говорить такое, золотко, но дело, может, и в тебе. Часто Господь почему-то сотворяет нас, женщин, бесплодными…. вроде как меня.

В тот вечер за ужином Малкольм Вернер проговорил с довольно мрачным видом:

– Завтра мне придется съездить в Уильямсберг. Там будут продавать с аукциона рабов, а мне нужно прикупить нескольких человек. Я давно уже не покупал рабов, и мне не хватает рабочих рук на плантации. Этой зимой нужно расчистить под посадки двадцать акров земли, и мне необходимы работники.

– Рабовладение – это общественное зло, сэр, – проговорил Андре, скорчив гримасу.

Бледное лицо Вернера вспыхнуло.

– Вы думаете, я этого не знаю? Но это зло, которого нельзя избежать, если мы хотим, чтобы экономика Виргинии продолжала существовать в ее теперешнем виде.

– Обращать человека – любого человека – в рабство нехорошо.

– Поправьте меня, если я не прав, мой дорогой Леклэр, но я слышал кое-какие рассказы об условиях, в которых живут крестьяне в вашей цивилизованной стране. Если то, что я слышал, правда, они живут ничуть не лучше, чем рабы. Я полагаю, что многие рабы здесь, в Виргинии, живут лучше большинства ваших земледельцев. И кроме того, ваши соотечественники…

Ханна перестала прислушиваться к спору и занялась ужином, слегка улыбаясь. Малкольм и Андре пускались в горячие споры по тому или иному поводу чуть ли не каждый вечер. И иногда эти споры продолжались допоздна, уже в кабинете ее мужа.

Андре теперь практически обосновался в «Малверне»; Ханна видела, что Малкольм не возражает против того, чтобы француз остался у них на какое угодно время. Конечно, Ханна понимала причину этого: разговоры с Андре действовали на Вернера самым живительным образом и доставляли ему большое удовольствие, даже если собеседники не соглашались друг с другом, а по большей части именно так и происходило!

На следующее утро Малкольм Вернер отправился по своим неприятным делам. Казалось, из «Малверна» в Уильямсберг движется целый караван. Впереди ехала коляска, в которой поместился Вернер; правил ею Джон. Рядом с Джоном ехал верхом Генри, надсмотрщик. Позади двигались две повозки, которыми правили рабы с плантации; повозки предназначались для доставки в поместье новых рабов.

Тягостную обязанность выбирать невольников на аукционе Вернер возложил – в отличие от остальных плантаторов – на Генри. Заниматься этим было выше его сил. Всякий раз, когда он посещал аукцион и видел, как плантатор осматривает раба, щупает его мускулы, изучает зубы, словно это не человек, а лошадь, все внутри у него сжималось. Даже видеть такое было унизительно, и Вернер мог только воображать себе, какое унижение и стыд охватывает раба, стоящего на помосте. Господи, какой-то плантатор дошел до того, что обследовал детородный орган невольника, – он хотел убедиться, насколько хороший из него выйдет производитель!

Чтобы отвлечься от того, что его ждет впереди, Вернер задумался о своих собственных огорчениях. Много дней он с грустью размышлял о Ханне и своих неудавшихся попытках зачать ребенка. Когда настроение у него становилось особенно мрачным, он думал о том, что совершил ошибку, женившись на этой женщине. Нет, он, конечно, любил ее; с каждым днем он любил ее все сильнее и сильнее. Он знал, что на свадьбе – и не только – на свадьбе – немало позубоскалили насчет того, что человек его возраста женится на семнадцатилетней девчонке. В том, что мужчина женится на женщине гораздо моложе себя, не было ничего необычного здесь, в этих краях, где мужчин было гораздо больше, чем женщин. Однако разница между ним и Ханной была чрезмерной… Но его огорчали не сальные смешки и грубоватые шуточки. Его огорчала личная неудача, которую он потерпел в постели. Поначалу он с радостью отметил, что мужская сила, которой он некогда обладал, вернулась к нему. Прошло не так уж много времени, и Вернер осознал, что ошибается.

Теперь он понял, что все это – иллюзия, мгновенное ослепление. Выполнять супружеские обязанности становилось для него все труднее и труднее, а это было унизительно. А после ночи любви он чувствовал полное изнеможение, сильное сердцебиение, иногда сопровождаемое болезненными ощущениями; дыхание становилось прерывистым, и требовалось время, чтобы оно пришло в норму. Он все чаще вспоминал о том, что люди смертны, и испытывал страх перед будущим.

Утешало лишь то, что женщинам совокупление не приносит наслаждения – это общеизвестный факт; они просто терпят, чтобы доставить удовольствие мужчине. Но вот если бы он мог зачать с Ханной ребенка! Видит Бог, как страстно хочет он иметь сына, который после его смерти унаследует «Малверн»!

Потом вдруг появилась еще одна мысль. Что, если он внезапно умрет? Сегодня, будучи в Уильямсберге, он непременно должен встретиться с адвокатом и составить завещание, согласно которому «Малверн» остается Ханне либо его сыну – в том случае, если такое чудо произойдет прежде либо вскоре после его, Вернера, смерти. Уж это он обязан сделать для Ханны. Если он умрет, не оставив завещания, суд, конечно, обойдется с Ханной сурово. Закон лишает женщин почти всех прав. При наличии же завещания у Ханны будут какие-то права на поместье. Что станется при этом с «Малверном», одному Богу ведомо. Конечно, молодая женщина не сможет самостоятельно управлять им. Но она хотя бы сможет продать его, если у нее будет законное право на владение.

Тихонько пробормотав ругательство, Вернер потряс головой. Говорят, если человек начинает серьезно размышлять о своей смерти, он скоро умрет. Скорее всего это бабушкины сказки, но все же…

Они подъехали к Уильямсбергу. Вернер увидел, что его коляска приближается к месту, где будет происходить аукцион. Кругом царила атмосфера праздника, словно собравшиеся съехались на карнавал. Повсюду стояли разносчики, торгующие едой и напитками. Мужчины и женщины были одеты по-праздничному; вокруг шумно резвилась ребятня.

Эта обстановка тоже вызывала у Вернера отвращение. Для такого события гораздо уместнее была бы скорбная атмосфера, как на похоронах.

Однако он знал, что с его мнением согласятся лишь очень немногие, и уже давно научился держать свои взгляды при себе. И без того многие считали, что он обращается со своими рабами чересчур либерально. Уже то, что он сделал надсмотрщиком чернокожего, произвело скандальнее впечатление. Но прибегнуть к помощи того же чернокожего надсмотрщика, чтобы решить, каких рабов покупать, – это уже выходило за рамки здравого смысла!

И только одному Вернер был рад: рабы, которых выставляли один или два раза в год на аукционе в Уильямсберге, не были, как правило, только что привезены работорговцами из Африки; они не были закованы в цепи, не умирали с голоду, не были охвачены ужасом, не понимая, где они и зачем здесь находятся.

Большая часть работорговых судов разгружали свой чудовищный груз далеко отсюда, на Юге, на побережье Каролины. Рабы, выставляемые на продажу в Уильямсберге, чаще всего принадлежали плантаторам, у коих оказывались лишние рабочие руки, либо рабовладельцам, у коих дела шли плохо и кто продавал невольников по чисто экономическим соображениям. Таким образом, большинство рабов были из этих же мест. Правда, работорговцы из колоний, расположенных в Каролине и других южных территориях, иногда появлялись на здешнем аукционе со своими рабами, но Вернер давно велел Генри выбирать только местных невольников.

Вернер сидел в своей коляске, остановившейся на краю площади. Ни малейшего желания смешиваться с другими покупателями у него не было. Возможно, им это и казалось необычным. Однако поскольку они, как ему было известно, считали его человеком странным, непохожим на прочих плантаторов, это его мало волновало.

Генри был занят тем, что курсировал между коляской и помостом, на котором стояли рабы. Когда он советовал кого-то купить, Вернер приподнимался со своего места и громко называл свою цену. Он приехал с намерением купить восемь человек; это должны быть мужчины в расцвете лет. Поскольку он неизменно давал хорошую цену, купить тех рабов, которых выбрал Генри, не составляло труда.

К полудню Вернер приобрел семерых из намеченных восьми человек. Он радовался, что дело идет к концу. Скоро уже повозки отправятся в «Малверн». Вернер зажег сигару от горящей свечи, вставленной в подсвечник на дверце коляски, откинулся на спинку сиденья покурить и расслабиться. Спустя какое-то время он вытянул шею, чтобы выглянуть в окно, и увидел, что Генри разговаривает с одним из немногих оставшихся рабов, стоявших в очереди и ожидавших, когда их выведут на помост.

Человек, с которым разговаривал Генри, был среднего роста, но широкоплеч и очень силен. Вся его одежда состояла из рваных штанов. На его широкой груди мускулы переплетались, точно змеи. Он выглядел человеком в самом расцвете сил. Но тут Вернер заметил нечто такое, от чего содрогнулся.

Этот невольник был в цепях – цепи сковывали его лодыжки и запястья. Значит, это либо беглый, либо смутьян. Других объяснений быть не могло.

В это время Генри отошел от раба и направился к коляске. Вернер сошел ему навстречу.

– Маста, – сказал Генри, – я говорить с сильным парнем. Его звать Леон. Я думать, это хорошая покупка.

Вернер затянулся сигарой.

– Но этот человек закован в цепи, Генри. Что это значит?

– Он быть в бегах, маста Вернер, – ответил Генри, немного смутившись, – он убегать несколько раз, но я думать…

– Я всегда доверял твоему суждению, Генри, ты это знаешь. Но беглый? С ним хлопот не оберешься.

– В том-то и дело, – тихо проговорил Генри. – Он говорить, ему надоедать убегать, всегда быть в бегах. Я говорить ему, что вы хороший маста, лучше всех здесь. Он клясться, что хорошо себя вести. Ему надоедать, что за ним всегда охотиться с собаками, надоедать, что его пороть кнутом и держать в цепях. Он говорить, что, если вы хороший маста, он работать хорошо и не убегать. А раз он в цепях, – нерешительно добавил Генри, – его отдавать дешево, вы знать.

– Генри, я просто не знаю, что делать. Беглый раб…

– Его привозить сюда с Юга. Его маста надоедать, что он все время убегать, и он думать – никто его там не купить. Беглые, которых я знать, они по большей части с норовом, они не любить, когда с ними обращаться жестоко. Обращаться с ними хорошо – они хорошо работать. Купить его – я обещать, он быть самый лучший работник на плантации.

Вернер внимательно смотрел на закованного в цепи раба; вид у того был удрученный, он стоял, свесив голову. Если его и купит кто-нибудь, то первое, что наверняка сделает покупатель, – выпорет его, чтобы сломать непокорный нрав. И Вернера охватила жалость. Мгновенно приняв решение, он кивнул:

– Ладно, Генри. Прежде ты ни разу не ошибался. Но отвечать за него будешь ты. Ясно?

Генри улыбнулся и поспешно направился к помосту. Продавец принялся расхваливать товар, упирая на цветущий возраст невольника и на его силу, тщательно избегая упоминания о цепях.

Он назвал первоначальную цену, и Вернер первым воскликнул:

– Пять фунтов!

В толпе раздался ропот, на Вернера оборачивались. К нему подошел Барт Мэйерс.

– Малкольм, вы спятили? Хотите купить ниггера в цепях? Это же беглый оттуда, с Юга.

– Генри посоветовал мне купить его.

– Генри! – фыркнул Мэйерс. – Какой вы чудак, Малкольм Вернер! Доверяете суждению одного ниггера о другом ниггере!

Кто-то из толпы назвал другую цену, и Вернер повысил свою.

– Ну, смотрите, дело ваше. Однако, по-моему, это глупо. – И Мэйерс отправился восвояси.

Кончилось тем, что Вернер купил невольника за пятнадцать фунтов – смехотворно низкую цену.

– Ладно, Генри, – бодро сказал он, – сажайте людей в повозки и поезжайте в «Малверн». Я еще побуду в городе. У меня здесь дело.

Когда новые рабы сошли с повозок в «Малверне». Генри велел им не расходиться и обратился к ним с небольшой речью. Тот, кого звали Леоном, уже освобожденный от цепей, слушал со спокойным и скептическим видом.

– А теперь, ниггеры, вы слушать хорошенько, что я говорить. Эта плантация – не плохая плантация. Маста Вернер – лучший маста в округе. Здесь мы не спать на земле, и когда холодно, маста давать нам дрова. Нас не кормить объедками. Еда хорошая. Нам давать хорошая одежда. На Рождество дарить хорошие подарки. И мы не работать с рассвета до заката каждый день недели – разве только когда собирать урожай и сушить табак. От вас требовать только одно: усердно делать, что вам говорить. И нас никогда не пороть кнутом. Маста Вернер употреблять свою плеть, только если мы врать и воровать. Если кто находить себе жену, он получать свое жилище. – Генри понимающе улыбнулся. – Вам не нужно прятаться, чтобы взять девчонку, которая вам нравится. Если находить себе по душе – приходить и сказать мне…

И Генри продолжал еще некоторое время в том же духе. Леон вздыхал, слушая все это. Его одолевали сомнения, однако он надеялся, что Генри говорит правду. Видит Бог, ему, Леону, надоело убегать, надоело, что за ним охотятся, как за диким зверем, заковывают в цепи, морят голодом, бьют до полусмерти. Такое происходило с ним не раз. Не один раз он пытался бежать во всю мочь, чтобы добраться до спасительного Севера, где, как он слышал, с людьми его расы обращаются чуточку получше. Но его всегда успевали поймать. Помогать же беглому люди боятся – даже сами ниггеры.

Да, ему надоело быть в бегах. Он уже не так молод, теперь в нем меньше огня и упорства. Да, конечно, его расцвет еще не миновал, и выполнять дневную норму он сможет не хуже кого другого, но время, проведенное в бегах, и побои сильно ослабили его.

Если то, что говорит этот Генри, правда, он, Леон, пожалуй, не станет больше убегать. Он не смирится – никогда не смирится с тем, что он раб белого человека, но если нашел место, где можно работать, постоянно получать еду и где его не будут бить каждый Божий день, – он будет вести себя смирно, насколько это возможно.

Кое-что показалось Леону весьма обнадеживающим. На этой плантации – единственной из всех, о которых он слышал, – надсмотрщиком был негр. Может быть, этот белый, Малкольм Вернер, и впрямь не такой, как другие рабовладельцы…

Леон поднял голову – поток его мыслей прервался, потому что Генри кончил свою речь. И тут он услышал громкий стук копыт и увидел, что все уставились на огромного жеребца, мчащегося к конюшне. В седле сидела белая женщина. У нее были длинные волосы цвета меди; она держалась в седле легко и прямо.

– Это хозяйка поместья, – пояснил Генри, – миссис Ханна. Она тоже хорошая хозяйка, как и маста…

Леон смотрел на длинные распущенные волосы, и в голове его зашевелилось какое-то смутное воспоминание. Что-то в облике этой женщины было странно знакомым. Но он не стал об этом думать, решив, что это игра воображения. Он никогда не бывал в этих краях.

И все же он смотрел ей вслед, хмурясь и напрягая память, – раб, который теперь называл себя Леоном, беглый раб, которого когда-то знали под именем Исайя.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю