Текст книги "Любовь в наследство, или Пароходная готика. Книга 2"

Автор книги: Паркинсон Кийз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

27

Когда ясность мыслей постепенно взяла верх над приятной сонливостью наступающего утра, Ларри осознал, что поток солнечных лучей проникает в его комнату. Он лежал, упиваясь теплым светом… и удивительным, сладчайшим осознанием того, что влюбился по уши.

Ну, что за дурак! Какой непоправимой глупостью было то, что он не приехал в Монтерегард в первый же свой отпуск и не приезжал потом при каждой возможности! О, да послушайся он только совета деда, и они с Луизой теперь были бы уже обручены и, может быть, готовились бы к свадьбе! Будучи в таком дурацком и блаженном состоянии, он не мог даже задуматься над тем, что могли бы возникнуть какие-нибудь помехи в этом головокружительном ухаживании. В конце концов, не было ничего любезнее и трогательнее приглашения, полученного им от маркиза. А Луиза, ее немедленное одобрение его присутствия, ее сердечность и радушие, которые были несомненны, ее обезоруживающая доверительность и чистосердечие, с какими она смотрела на него; в ее взгляде царило восхищение, быстро перешедшее в истинное чувство… Все это вместе убеждало его, что он снискал ее расположение почти сразу, как только посмотрел на нее влюбленными глазами.

Джанины нигде не было видно, и с момента, как ее отец, взяв его за руки, провел его в дом вчера вечером, она ни разу не появилась до сегодняшнего обеда. После того, как Пьер пригласил Луизу присоединиться к ним, он провел Ларри через гостиную прямо в свой личный кабинет, дернул за сонетку, чтобы принесли прохладительное, и, когда появился слуга, приказал ему немедленно доставить вино и пирожные, а багаж мсье лейтенанта привезти из гостиницы и перенести в специально отведенную для него комнату.

– Полагаю, комната тебе должна понравиться, Ларри, – сказал он, поворачиваясь к молодому человеку. – Окнами она выходит на восток, так что утро ты будешь встречать вместе с солнышком; и еще она выходит на озеро и окружающий его парк, который, на мой взгляд, являет собой зрелище намного приятнее, чем главный двор, через который ты попал в замок. Я немедленно распоряжусь, чтобы включили все фонтаны в честь твоего приезда, а завтра вечером устроим мы иллюминацию. Правда, обычный свет луны я люблю много больше всяких искусственных освещений. Я прав, Луиза, насчет луны?

– Да, дядя Пьер. Сейчас ведь почти полнолуние.

– В таком случае, может быть, после ужина вы с Ларри немного погуляете по парку… А теперь, мой милый мальчик, мне бы хотелось, чтобы ты поподробнее рассказал о том, откуда приехал и сколько ты собираешься пробыть с нами в Монтерегарде. А как-нибудь потом, если ты захочешь, то сможешь рассказать, чем занимался до тех пор, пока не попал во Францию.

Чтобы ответить на первых два вопроса, понадобилось совсем немного времени, и Пьер с Луизой почти одновременно запротестовали, закричав, что десять дней – это слишком мало для отпуска. От этих искренних слов у Ларри мягко защемило сердце.

– Возможно, вы позволите мне как-нибудь заехать еще раз, – несколько нерешительно проговорил он. – То есть, если…

И вновь его прервали. Ну, конечно же, он будет приезжать в Монтерегард как можно чаще и оставаться здесь сколько его душе угодно! Ведь он не собирается домой незамедлительно?

– Нет, конечно. Но, знаете, это ведь просто предположения, причем ни на чем не основанные. А правила обращения с солдатами весьма похожи на отношение к репортерам: «Хватай их, пока они молоденькие, относись к ним покруче и ничего не рассказывай!»

Все рассмеялись, словно он сказал что-то невероятно остроумное и оригинальное, и, вдохновленный их дружелюбием, Ларри начал рассказывать о Сомюре, о школе верховой езды, о прекрасных людях, об игристых винах и красивейшей местности. Ему не хотелось говорить о нескончаемых неделях, проведенных на фронте, он понимал, что они догадывались об этом его нежелании, ибо совершенно не требовали от него рассказа об этом; и он сам сдержал себя, почти подойдя ко дню заключения перемирия, ибо вспомнил, что для его собеседников этот день – день личной трагедии, которая явно затмила все чувства патриотической радости. Когда он замолчал, Пьер поднялся и сказал, что хочет показать Ларри, как пройти в его комнату. Багаж уже прибыл, и, наверное, Ларри не отказался бы перед обедом принять ванну. Взяв молодого человека под руку, он повел его по широкой мраморной лестнице наверх, опираясь на красивые металлические перила. Потом повел Ларри по длинному коридору, увешанному фамильными портретами и старинными гравюрами, и наконец резко распахнул дверь в огромную просторную комнату, стены которой были обиты вощеным ситцем. Подведя Ларри к окнам, он отворил ставни.

– Посмотри! – сказал он. – Ну как, ты согласен, что вид отсюда просто великолепный?!

Ларри последовал взглядом за рукою хозяина. За гигантским цветником, состоящим из клумб и маленьких конических деревцев, простиралась серебристая гладь озера, в которой отражались широкая колоннада, главный фасад, покатая крыша замка и башни-близнецы, причем отражались с такой отчетливостью, что создавалось полное впечатление совершенной копии замка. К этому магическому зеркалу со всех сторон сбегались дорожки из камня-плитки, с ухоженными зелеными кустиками. Дорожки заканчивались основанием фонтана, спускающегося каскадами и увенчанного мраморной девой, – оттуда и низвергались сверкающие потоки воды, перепрыгивая с одной ступени на другую. Если не считать журчащего звука ниспадающей воды, вокруг царила мертвая тишина, такая же, как и в заколдованном лесу чуть поодаль…

– Очаровательно, не правда ли? – спросил Ларри после долгого молчания. – По-моему… я… я думаю, что это самое красивое место в мире, которое я видел когда-либо!

– Так думала и твоя мама, – странным голосом произнес Пьер де Шане. И, прикрыв окна, вернулся в комнату.

* * *

Переливчатый звон колоколов, за которым последовали удары часов, послужили для Ларри призывом поторапливаться к обеду. Приняв душ и одевшись, он устремился по длинному коридору и быстро сбежал вниз по мраморной лестнице. Двери гостиной уже были открыты, и, когда Ларри вошел внутрь, Пьер поднял глаза от бокала с коктейлем и улыбнулся молодому человеку, а затем предложил гостю взять с подноса, стоящего рядом, ломтики поджаренного хлеба с икрой. Маркиз сменил черный костюм на потрясающую форму, и через всю грудь на мундире красовался целый ряд орденских ленточек. Девушки сидели рядышком на софе; Джанина была одета в черное. Ларри ничего не оставалось, как подумать, что этим она хочет подчеркнуть, что в семье траур; причем старается делать это очень настойчиво, поскольку ее отец так же настойчиво старается хоть как-то разрядить скорбное настроение, до сих пор царившее в замке. Однако платье Джанины было великолепного, модного фасона, и прозрачный шифон, из которого оно было сшито, смягчал строгую прическу на прямой пробор и еле заметную напряженность в ее осанке. Луиза была тоже в платье из шифона, однако светло-сером с серебряной нитью, а изящную шею девушки обвивало ожерелье из лунного камня. Взглянув на нее, Ларри понял, что она надела украшения ради него.

Когда они допили аперитивы и Джанина отставила свой бокал, сразу же объявили, что обед подан. Пьер сделал слуге знак уйти, а Ларри он сказал, чтобы тот не спешил, ибо ничего не изменится, если они наполнят стаканы еще раз. Несмотря на то, что Ларри был всецело поглощен созерцанием Луизы, он не смог не отметить чрезвычайной элегантности дяди Пьера, а за грациозностью его манер – беспредельной печали, не имеющей ничего общего с горем его дочери, которое та, казалось, просто выставляла напоказ. Маркиз разговаривал с ней очень нежно и тихо, словно он был опечален из-за нее и пытался разделить ее чувства по мере своих возможностей; однако Ларри отчего-то не казалось, что он настолько же близок к Джанине, как к Луизе, к которой он постоянно оборачивался, обращаясь с ней с чувством очевидной привязанности и совершенно не скрывая этого. Вероятно, в этом-то и заключалась часть трагедии Пьера де Шане: его племянница действительно была ему дороже собственной дочери, и он был бы намного счастливее, если бы сумел заявить о более близком родстве с этой девушкой. Но, естественно, все это было лишь частью трагедии – истинную трагедию он переживал в связи с двойной утратой: смертью единственного сына и жены. Хотя, верно, и это было еще не все. Ларри не понимал, почему ему так кажется, однако чувствовал, что это именно так. Невольно ему припомнилось, что Пьер дважды говорил о Кэри Винсент – каждый раз очень коротко – и был при этом глубоко задумчив.

Словно догадавшись, что Ларри думает о нем, и желая увести эти мысли в иное русло, Пьер наконец предложил отправиться отобедать. Из гостиной они прошли через просторный холл в огромную библиотеку, которой Ларри прежде не видел, потом направились туда, где первоначально в замке располагалась кухня, уже несколькими поколениями де Шане используемая как обеденная зала. Огромный камин с вытяжкой занимал целую стену с одной стороны залы; рядом стоял трапезный стол, расположенный так, что центр залы оставался совершенно пустым, отчего создавалось впечатление обширного пространства. В очаге горел огонь из аккуратных деревянных поленьев; на оставшихся трех стенах висели сверкающие медные кухонные принадлежности: до блеска отполированные миски, кастрюли, сковородки с длинными ручками, отражавшие свет канделябров. В центре стола стояла огромная медная ваза с весенними цветами, а рядом еще две, поменьше, тоже с цветами. Посуда скорее отличалась причудливостью узора, нежели тонкостью материала, из которого была сделана; однако все столовое серебро было массивное и украшенное фамильным гербом, а хрусталь очень красиво огранен. Еще на столе стояло два графина под стать бокалам. Графины были наполнены вином: один – рубиновым, второй – цвета бразильского топаза. Осведомляясь у Ларри, какое вино тот желал бы испробовать, Пьер заметил при этом, что оба сорта являются продуктом с виноградника Монтерегарда и он надеется, что племянник отведает и то, и другое.

– Я уверен, что на завтрак ты ел палтус и телятину, – сказал дядя. – Так что постараемся несколько разнообразить меню вечером, и давай-ка начнем с нашего излюбленного pot-au-feu[33]33
  Мясное жаркое с овощами (франц.).


[Закрыть], в приготовлении которого наша старая добрая Альфонсина превосходит всех на свете. А потом перейдем к диким уткам, которыми мы также весьма гордимся. Красное вино будет совершенно уместно, когда мы станем есть салат. А потом примемся за суфле. И, конечно, потом будут шампанское, коньяк… Ну, в таких случаях это неизбежно. А! Вот и pot-au-feu! Ну же, теперь скажи мне честно, Ларри, как ты его находишь: если оно не придется тебе по вкусу, мы придумаем для тебя что-нибудь другое.

На самом деле блюдо оказалось превосходным. И Ларри радостно подтвердил это. То же чувство он испытал и от вина, похвалив и его, а потом – хрустящий хлеб домашней выпечки, сочную утку, замороженное суфле… Все было прекрасно, и ничего он не забыл упомянуть в своих похвалах. Однако он ощущал огромную радость и от предметов, которых не упомянул: от хрупких весенних цветов, от теплого камина, от мягкого света свечей, от сверкающей медной посуды; но больше всего он проникался всевозрастающим чувством привязанности к Пьеру де Шане и нежностью, быстро сменившейся сильным душевным волнением, которую пробудила в нем Луиза. Разумеется, ничто никогда не бывает совершенным до конца, думал он; на этот раз позиция Джанины беспокоила его ощущение благополучия и прекрасного настроения и вносила немного горечи в переполненную до краев чашу его счастья. Садясь за стол, она перекрестилась и что-то тихо проговорила, наверное, благодарение Богу. Усевшись, она разломила кусок хлеба на мелкие части и время от времени подносила эти кусочки ко рту. Она поела немного супа и больше ничего, а когда отец спросил, почему она почти ничего не ест и не чувствует ли она недомогания, она напомнила ему, что у нее уже долгое время нет аппетита. Через некоторое время в библиотеку подали кофе и коньяк, и она спросила отца, не извинит ли он ее, если ей придется всех покинуть. На этот раз она добавила, что теперь великий пост и посему она проводит каждый вечер в часовне за молитвами.

Маркиз встал, поцеловал дочь в лоб и, стоя, наблюдал, как она бесстрастно принимает поцелуй от Луизы, а потом учтивый поклон от Ларри. Когда же она удалилась, Пьер, вместо того чтобы сразу сесть, перевел взгляд с племянницы на племянника, а потом с любовью посмотрел на них обоих.

– Вы должны понять Джанину. Не сердитесь на нее, – проговорил он. – Молодой человек, а особенно если этот человек – девушка, не знает, как себя вести в обществе единственного компаньона, коим является горе. Девушки относятся к своему горю как к врагу, и в итоге оно им и становится. Джанина действительно очень страдает, и я боюсь, что это страдание вынуждает ее уходить в себя. Ладно, не будем больше об этом… В самом деле, по-моему, вам не следует оставаться здесь надолго, чтобы беседовать с глупым стариком, которому больше по душе погреться у камелька да посмотреть на лунный свет. Давай-ка, милая, укутайся потеплее и забирай от меня с глаз долой этого mauvais sujet[34]34
  Шалопай (франц.).


[Закрыть], чтобы я мог спокойно посидеть и почитать этот скучнейший и отвратительный роман.

Луиза рассмеялась и побежала за накидкой. Ларри несколько секунд стоял у камина, пристально изучая глубоко высеченный в камне девиз, гласивший:

ЧЕСТНОСТЬ – ВЕРНОСТЬ – НЕУСТРАШИМОСТЬ

Ларри ощущал на себе взгляд Пьера, когда рассматривал эту надпись, и вдруг почувствовал, как дядя вновь взял его за руку.

– Вот видишь, и у нас есть свой жизненный критерий и образец, хотя, боюсь, мы не всегда следовали ему.

– Неужели никто?

– Как знать. Но некоторые из нас все-таки пытаются подойти к нему ближе других. Даже худшие из нас.

– Дядя Пьер, – вырвалось у Ларри, – вы просто не знаете, что это для меня значит: вы так радушно приняли меня, дали мне почувствовать себя одним из членов вашей семьи. Долгое время я находился вдали от Луизианы и… полагаю, что должен был больше тосковать по дому. И все-таки… – Он замолчал и проглотил комок, застрявший в горле. – И теперь вы разрешаете Луизе прогуляться со мной, – сумел добавить он. – Я… я знаю, что это весьма необычно во Франции со стороны опекуна такой девушки…

– Ничего необычного тут нет – ни во Франции, ни где-либо еще, когда человек среднего ума видит достаточно, чтобы оценить данную ситуацию, – отвечал Пьер. – Наверное, мне не надо рассказывать тебе, что Луиза в первый раз выйдет из дома одна в сопровождении мужчины. Однако у нас есть старая поговорка: «Bon grain fait bon pain» – «Из хорошего зерна получается хороший хлеб». Наверное, мне не следовало бы переводить тебе это, ведь ты говоришь по-французски не хуже меня. Я знал твоих… я знал обоих твоих родителей. К тому же я знал твоих бабушку с дедушкой. Нет, нет, мне не нужно напоминать, я знаю – ты предпочел бы, чтобы я не говорил, что Клайд Бачелор в действительности тебе не дед. Ты – дитя его духа, а такое иногда даже больше, чем дитя плоти.

* * *

Они вовсе не собирались оставаться в саду так долго. Но почему-то прогулка от колоннады к фонтану заняла у них намного больше времени, чем они предполагали. Потом они несколько минут сидели и отдыхали, не потому что устали, а потому что казалось абсолютно естественным так поступить. И как только они присели, стало ясно, что на свете существует так много, так много всяких важных вещей, которые им надо сказать друг другу, а вскоре показалось таким естественным, что их рукам суждено встретиться, что они будут сидеть с переплетенными пальцами и ничего уже не говорить, но еще больше наслаждаться всем этим в совершенном молчании. Наконец Ларри, посмотрев Луизе прямо в глаза, понял, что ему страстно хочется поцеловать ее… Никогда в жизни и ничего ему не хотелось так сильно; и он сразу понял, что ей тоже страстно хочется, чтобы он ее поцеловал. Но только потому, что она такая, какая есть и какой он хотел, чтобы она была, а совсем не потому, что Пьер доверил ее ему, он также понял, что не должен целовать ее до тех пор, пока не скажет Пьеру и потом Луизе, что она значит для него и что он просит ее руки.

Поэтому они вернулись в кабинет, и не грустные от этого несостоявшегося поцелуя, а счастливые от взаимного понимания, что оба не выразили словами того, что пока было лишь надеждой, но не реальностью. Пьер отложил в сторону роман и посмотрел сначала на девушку, потом на молодого человека; и тут Ларри сообразил: дядя не только понимал, что между ними происходит, но и с самого начала знал, что это случится, а также и то, что произойдет далее. Он не укорял их за столь долгое отсутствие, а только сказал, что, когда время близилось к полуночи, он ощутил сильную жажду, почему и приготовил себе выпить, не дожидаясь их прихода. Ну, а сейчас уже, наверное, лучше будет пожелать друг другу спокойной ночи. Итак, все поднимались по мраморной лестнице, и, когда оказались наверху, Луиза бросилась Пьеру в объятия и спрятала лицо на его груди. Несколько секунд она стояла, крепко прижимаясь к нему, потом круто развернулась и бросилась прочь по коридору в противоположном направлении от Пьера и Ларри. Только один раз она обернулась, взглянула на Ларри – и в ее взгляде светилась надежда поцелуя, сейчас она светилась даже сильнее, чем прежде.

Остановившись у дверей своей комнаты, Пьер сказал Ларри, что, если ему что-нибудь понадобится, он в любое время может вернуться и постучать к нему. Ларри понимал, что сейчас дяде не очень бы хотелось встречаться с ним, поскольку им неминуемо пришлось бы разговаривать о Луизе – об остальном они и без того уже достаточно сказали друг другу, особенно в тот первый вечер, проведенный вместе. Ларри осознавал, что лучше поговорить с дядей о Луизе на следующий день, и действительно, Пьер ожидал от него этого разговора. Пока же Ларри отправился к себе и лег в постель, после чего очень быстро заснул, несмотря на радостное возбуждение от незабываемого вечера. Спал он очень долго, и даже утром, когда солнечные лучи давно проникли в комнату, заливая ее своим веселым потоком, он спал, и во сне ощущая, что влюблен всем своим существом и живет в какой-то волшебной стране.

28

Ларри все еще пребывал в состоянии томной полудремы, когда в дверь постучали и в его комнату, эффектно покачивая подносом, вошел Леонард, слуга, подававший вчера ужин.

– Мсье маркиз выразил уверенность, что мсье лейтенант пожелает кофе и круассаны у себя в комнате, – проговорил Леонард, ставя поднос еще более проворно, чем нес его. – По-видимому, в армии, например, нет такого сервиса, – добавил он, демонстрируя великолепные зубы в широченной улыбке. Кофейничек он аккуратно сдвинул в сторону, ставя на видное место вазочку с цветами. – Завтрак готовила, конечно, Альфонсина, но цветы собрала и поставила на поднос сама мадемуазель, – многозначительно проговорил Леонард. – Я подумал, что мсье лейтенанту, наверное, будет небезынтересно это узнать. Ах да, почти забыл! Мсье маркиз выразил надежду, что мсье лейтенант будет наслаждаться завтраком у себя и сколько его душе угодно. Однако попозже, днем, мсье маркиз был бы очень рад увидеться с мсье лейтенантом в кабинете.

– Спасибо, Леонард. Передайте господину маркизу, что я буду у него в течение часа.

Он полагает, что я приду к нему сразу же, – подумал Ларри. – Что ж, с огромной радостью, нельзя терять ни минуты, ведь уже прошло два дня из положенных десяти, а еще два дня понадобится, чтобы добраться до лагеря. Ну, почему мне суждено пробыть здесь только неделю?! От этих мыслей ощущение ленивого умиротворения тут же куда-то исчезло. Он одним глотком выпил кофе, быстро съел круассаны, почти не ощутив их неповторимого вкуса, затем побрился, принял душ и очень быстро оделся. Не прошло и часу, как он появился в дверях кабинета дяди, который, очевидно, не ожидал его так скоро, ибо был погружен в оживленную беседу с каким-то коренастым седобородым мужчиной, кого он представил Ларри как Роберта Сабаделля, своего главного лесника. Улыбнувшись, Сабаделль учтиво откланялся и покинул кабинет. Тогда Пьер повернулся к племяннику.

– Надеюсь, ты хорошо выспался?

– Благодарю вас, отлично.

– Это доказывает, что ты молод, здоров и по сути англосакс, несмотря на твои креольские корни. Иначе ты не спал бы крепко, ибо был слишком взволнован, если судить по тому виду, с каким ты вернулся с прогулки. Или я неправ?

– Нет, нет, все верно. Вы поняли, что я с первого взгляда безумно влюбился в Луизу. И я… я… скорее не взволнован, не возбужден… а у меня какой-то внутренний подъем… простите, это не легкомысленные глупости, все это – истинная правда.

– Ну, что ты, Ларри, это не похоже на глупости, я знаю, что это правда. Лучше присядь-ка, Ларри. Ты же понимаешь, что нам с тобой надо все обговорить.

– Да, я понимаю, – ответил Ларри, послушно усаживаясь. – Я сам собирался попросить вас об этом, но вы меня опередили. Простите. Ночью я спал, как сурок, а утром, пробудившись, еще долго пребывал в каком-то ленивом, умиротворенном полусне. Даже не осознавал, что уже давно утро и слишком поздно, когда Леонард принес кофе и передал, что вы зовете меня к себе.

– Это был не вызов. Это приглашение – я пригласил тебя, чтобы ты попросил руки Луизы, если ты хочешь именно этого.

– Вы же знаете, что я не хочу ничего на свете, кроме этого!

– Что ж, эта идея меня тоже радует. Не будь так, я бы не отослал вас гулять при лунном свете. – Пьер замолчал и улыбнулся с таким обаянием, что Ларри, который в этот миг поднялся, чтобы заговорить с чрезвычайной серьезностью, не смог удержаться от ответной, не менее приятной улыбки. Его сердце все больше и больше наполнялось теплотою к хозяину. – Однако, – продолжил Пьер, – как ты догадываешься, я – не единственный человек, от которого все зависит.

– Но я совершенно убежден, что Луиза…

– Да, тут нет ни малейшего сомнения. Вообще-то она уже говорила со мной… ей удалось опередить Роберта, – вновь улыбнулся Пьер, и на этот раз Ларри показалось, что его сердце сейчас выскочит из груди. – Однако Луиза еще несовершеннолетняя, а я – не законный ее опекун… я всего лишь что-то вроде приемного отца для нее. Полагаю, тебе известно… В любом случае, тебе следует об этом знать. Ее мать – моя племянница Жозефина – вскоре после смерти первого мужа, Жана де Курвилля, вышла замуж вторично. Отчим Луизы Поль Каррер пока не проявлял к девочке особенного интереса. Однако, как только встанет вопрос о ее замужестве, он, безусловно, проявит таковой. Право, у меня уже давно создалось впечатление, что у него свои планы насчет нее, а он – весьма влиятельный человек; это означает, что ему может понадобиться еще большая власть. И эту власть он, возможно, хочет получить посредством «нужного» замужества своей падчерицы.

– Но вы же не станете жертвовать Луизой ради амбиций какого-то омерзительного старика! – воскликнул Ларри, и страх моментально подмял его счастливое настроение.

– Все не так-то уж просто. Тут не обойтись без борьбы. И я предупреждаю тебя, что, возможно, серьезной борьбы. И, может быть, справедливости ради я должен добавить, что Поль Каррер – не страшный, омерзительный старик. Это весьма представительный и одаренный человек примерно моего возраста, как и Жозефина. Из-за двух браков моего отца наши семейные связи, безусловно, перемешались… Кстати, раз я заговорил о браках отца, то должен сказать тебе, что моя мать все еще жива. И в известном смысле в нашей семье матриархат. А во Франции желания женщины, находящейся в таком положении, имеют огромный вес.

– Но ведь у нее, наверное, не будет особых причин для возражений! Мне кажется, что, наоборот, она была бы очень рада такому стечению обстоятельств! В конце концов, ведь когда-то Синди Лу была ее домом! Если Луиза выйдет за меня замуж, то маркиза, наверное, посчитает, что Синди Лу опять вернулась в ее семью. По крайней мере…

– По крайней мере это тебе так кажется. И так тебе хочется. К несчастью, моя мать была не в лучших отношениях с твоей матерью. Не то чтобы я кого-то из них в чем-то виню, однако…

– Но почему?! Па показывал мне письма моей матери, где она описывала, как гостила здесь, в замке, и как сильно она восхищалась маркизой!

– Да, так и было… тогда. Или, вероятно, тогда она пребывала в таком настроении, когда восхищаешься всем и вся. Она же проводила свой медовый месяц! – Пьер взял со стола ножик для разрезания бумаг и стал поигрывать. – Но потом, когда мы с матерью приехали в Луизиану – это было весною, почти за год до твоего рождения, – они с Кэри, очевидно, раздражали друг друга и два раза сильно поссорились, – продолжал Пьер. – Я при этом, правда, не присутствовал и не знаю точно, что произошло между ними. Моя мать никогда не рассказывала об этом, да, честно говоря, я и не спрашивал.

– Но ведь вы не думаете, что маркиза будет против моей женитьбы на Луизе только из-за того, что была не в очень дружеских отношениях с моей матерью?!

– Не знаю, не знаю… В любом случае, это станет известно очень скоро.

Пьер положил на место ножик для разрезания бумаг и поправил на письменном столе блокнот в кожаном переплете.

– Во Франции это большая редкость, чтобы девушка из благовоспитанной семьи пыталась расстроить планы своего отца, – проговорил он. – Однако Джанина поступает именно таким образом. Она зашла ко мне сегодня утром, еще раньше Луизы, и сообщила, что написала письмо бабушке, которая, как обычно, находится в Париже. И еще она написала письмо Жозефине. В обоих письмах она настоятельно просила и бабушку, и Жозефину незамедлительно приехать. Она отослала эти письма с первой почтой – до того, как сообщила мне о них. Похоже, ее весьма шокировало то, что вы с Луизой задержались в саду до такого позднего времени.

– Весьма шокировало! Но почему, мы же ничего такого не сказали, не сделали…

– Знаю, Ларри. Знаю. И в глубине души я уверен, что и Джанина прекрасно знает это. Однако она пребывает в очень странном… в очень печальном состоянии. И боюсь, что эти длительные периоды ее депрессии в значительной мере – моя вина. Видишь ли, Ларри, я не преуспел ни в качестве мужа, ни в качестве отца. То есть я действительно не сумел сделать мою жену счастливой и дочь тоже, хотя мне это полностью удалось с сыном. Мы с ним всегда понимали друг друга и говорили на одном языке. Мы были очень близки с ним. – Пьер снова устремился к письменному столу, и Ларри заметил, что взгляд его сосредоточился на фотографии светловолосого мальчика, выглядевшего слишком юным для солдата, хотя он и был в форме. Выражение его лица было таким же искренним и веселым, как у Луизы. – И с Луизой мы отлично понимаем друг друга, – продолжал Пьер, поднимая глаза от фотографии. – Я уверен, что в конце концов все будет в порядке. Пока же я должен напомнить тебе о двух вещах, которые, возможно, покажутся тебе противоречащими друг другу. Первое: вы с Луизой не сможете обручиться до тех пор, пока не состоится семейный совет в этой связи; и второе: вероятно, в течение двух-трех дней сюда приедут моя мать, племянница и ее муж, член кабинета министров, и с их появлением тебе придется вести себя очень сдержанно… воспользуюсь старым добрым американским выражением. Ну, насколько я понимаю, какое-то время вести себя так – не настолько уж страшно… Ведь ты сам все прекрасно понимаешь!.. Что же, не стану больше отнимать у тебя время длительными разговорами, Луиза сказала мне, что у нее неограниченное количество свободного времени. И если ты ее поищешь, то, полагаю, найдешь в библиотеке. И, кстати, ты можешь передать ей вот это… от меня, разумеется.

Пьер держал на ладони обшитый потертым от времени бархатом небольшой футляр, который только что лежал на столе рядом с фотографией Пьеро. Он протянул футляр Ларри.

– Если я не ошибаюсь, брошь в форме сердца, лежащая внутри, принадлежала одной из твоих знаменитых прапрапрабабушек. Во всяком случае, по преданию, эту брошь подарил ей английский король, когда она со своим будущим супругом явилась получить королевское пожалование в Виргинии. Эта брошь передавалась от одного поколения к другому, пока не попала к твоей бабушке. И та, проявив неслыханную щедрость, подарила эту брошь не собственной дочери, а моей невесте. Теперь мне хотелось бы подарить ее Луизе, а не Джанине – уверен, что моя бедняжка жена согласилась бы со мной, иначе я просто не сделал бы этого. Кто знает? Может быть, это будет той самой частичкой счастья, и в один прекрасный день твоя невеста наденет эту брошь, приехав в Синди Лу – в то самое место, которому и принадлежала эта драгоценность много десятилетий.