Текст книги "Любовь в наследство, или Пароходная готика. Книга 1"

Автор книги: Паркинсон Кийз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

И она протянула ему листки с фирменной «шапкой» «Хоффман-хауса», а сама сложила руки на коленях. Пока Клайд читал, она сидела неподвижно, опустив голову.

Дорогая мама!

Пишу тебе эти строки перед самым моим отъездом во Францию. Не правда ли, это вполне справедливо по отношению ко мне, если учесть, что Кэри провела за границей целый год? Я тоже надеюсь объехать многие города, хотя, к превеликому несчастью, мой маршрут не будет включать в себя посещение исторических замков, поскольку у меня нет с собой рекомендательных писем от всяких благородных семейств Франции, какие были у нее. И еще мое путешествие будет разительно отличаться от поездки Кэри, ибо оно никоим образом не будет носить характера медового месяца. Напротив, я отправляюсь совершенно один.

Дело в том, что мы с Мейбл очень во многом расходимся и после многочисленных споров, которые ни к чему не привели, решили расстаться. Разумеется, с ее отцом мы совершенно расходимся во взглядах на все, и этот фанатичный скупердяй постоянно упрекал меня (причем в присутствии Мейбл) за каждую самую крошечную сумму, потраченную мною без его одобрения или разрешения. В результате после его ухода она начинала читать мне нотации на ту же самую тему – словом, я сыт этим по горло! В конце концов, я приказал ей заткнуться. Тогда она вся в слезах побежала к отцу, и вскоре он убедил свою драгоценную доченьку, что от меня следует избавиться. С его полного одобрения я переехал в «Хоффман-хаус», где мне очень все нравится. Но, пробыв тут некоторое время, я решил, что, поскольку ничто не удерживает меня в Нью-Йорке, неплохо бы мне прокатиться в Европу. Я высказал это предложение мистеру Стодарту. Вначале он ответил, что это может быть для него довольно накладно (в финансовом отношении), однако я все же убедил его, что это обойдется ему намного дешевле, нежели я буду слоняться где-нибудь поблизости. Он посоветовался с каким-то скучным, замшелым и старым адвокатом, чтобы все вышло в интересах его и дочери, однако я тоже не сидел сложа руки и тоже занимался этим делом и считаю, что неплохо учился в старом добром университете на юридическом факультете, поскольку сделал все во всех отношениях лучше, если не считать того, что наша разлука не официальна, чего бы мне очень хотелось.

Пока что я направляюсь в Париж, но не знаю, сколько времени пробуду там, и, хотя считаю, что следующей моей остановкой будет Монте-Карло, я в этом не уверен, посему, когда вы будете мне писать, то пишите по адресу: Бэринг Бразерз, до востребования.

Твой любящий сын

Бушрод Пейдж

– Ужасно, – прошептала Люси. – Но, думаю, на самом деле все обстоит намного хуже, чем он пишет. Да, наверное, все обстоит еще хуже. Может быть, тут замешан ребенок. Наверное, произошел открытый разрыв. И, наверное, дело дошло до развода. Мне кажется, это убьет меня!

– Ради Бога, дорогая, постарайся не внушать себе таких скверных мыслей. Абсолютно ясно, что никакого открытого разрыва нет, а тем более развода, – убеждал ее Клайд, искренне надеясь, что говорит правду. Он по-прежнему держал письмо Бушрода, но думал сейчас о Кэри.

– Разумеется, Мейбл относится именно к тому типу женщин, которых я никогда не выбрала бы для Бушрода, но она очень высоко ценит его… Да что я такое говорю… Каждая женщина думает о своей невестке то же, что и я, когда единственный сын женится, – продолжала Люси. – Видимо, то же думает женщина и о мужчине, за которого выходит замуж ее единственная дочь. Я очень стараюсь внушить себе, что – благодарение Господу! – Савой оказался именно таким, какого только можно пожелать. Лучшего мужа для нашей дочери мы никогда бы не нашли, правда? Но, похоже, Кэри чем-то взволнована и недовольна.

– Вот увидишь, она скоро успокоится. Просто она осваивается в новом доме, – проговорил Клайд, вновь надеясь, что говорит правду. – Знаешь, мне кажется, что ей было бы лучше вообще не ездить за границу, – добавил он. – Все эти заграничные зрелища сильно вывели ее из равновесия.

– Да, по-моему, ты совершенно прав. Я тоже подумала, что ей не следовало ездить во Францию. И Бушроду тоже не надо бы туда ехать. Я просто в смятении! В свете огромного позора, связанного с тем, что они живут раздельно, со стороны Бушрода весьма неблагоразумно покидать Нью-Йорк, когда он с таким огромным трудом наладил свою практику. Он не потеряет всех своих клиентов? А на что он будет жить, оказавшись в Европе? Если Кэри с Савоем потратили такую уйму денег, что пришлось даже вмешаться мистеру Винсенту, то я не понимаю, как Бушрод…

– Люси, мне очень неприятно говорить тебе это, а тебе – услышать, но, насколько я понял, мистер Стодарт заплатил Бушроду, чтобы от него избавиться.

– Он ему заплатил!

– Да. Иными словами, Бушрод стал некоего рода… гм… неудачником из состоятельной семьи, которому присылают деньги. И пока он будет находиться в Европе – или где-то еще, но на значительном расстоянии от Нью-Йорка, – мистер Стодарт будет постоянно снабжать его денежным пособием. Однако, если он вернется или попытается… попытается восстановить брачные узы, старик перестанет давать ему деньги. А Бушрод явно предпочитает деньги, а не Мейбл.

– Но он не должен брать эти деньги! Он мог бы вернуться домой! Он мог бы жить с нами и заниматься юридической практикой в Луизиане.

– Да, безусловно, – проговорил Клайд, сдерживаясь, чтобы не крикнуть: «Боже, это невозможно!» Поэтому в дальнейшем он очень осторожно подбирал слова. – Но ему придется тогда изучить кодекс Наполеона[47]47
  Французский гражданский кодекс 1804 г. (классический свод законов буржуазного общества).


[Закрыть], а ведь он разительно отличается от общего права Англии[48]48
  Совокупность прецедентного и статутного права.


[Закрыть]. Кроме того, основать практику здесь у него займет намного больше времени, чем в Нью-Йорке. И боюсь, что он не согласился бы на это. Ведь это значило бы признать поражение, а мужчины этого не любят. В последний раз он приезжал сюда на автомобиле с тестем-миллионером и молодой женой – единственной наследницей своего отца. Для него было бы крушением – приехать опять, но в одиночестве и объяснять соседям, почему это произошло. Кроме того, сейчас мы с тобой уже не живем красиво и на широкую ногу. Мы стараемся жить как можно скромнее, а Бушрод любит роскошь. Сомневаюсь, что ему понравилась бы наша простая жизнь в Синди Лу.

– Да, ты прав, дорогой, – согласилась Люси. – И мы не смогли бы изменить наш образ жизни только ради того, чтобы угодить Бушроду. Потому что, когда это…

– Потому что пока мы только лишь держимся на поверхности, – сказал Клайд. – Едва. И у нас нет лишних денег, ты ведь прекрасно это знаешь, дорогая. Но благодаря тебе, я думаю, мы не утонем. Я никогда не сумею сказать тебе, дорогая Люси, что для меня означает вести такую жизнь. Быть все время в напряжении… Но я хочу сказать тебе еще кое-что. Знаешь, последний год в Синди Лу – самый счастливый год в моей жизни, несмотря на все треволнения и беды. Потому что мы стали еще ближе друг другу. И меня не обрадует, если кто-нибудь третий – неважно кто – будет отнимать часть твоего времени и внимания.

– Для меня это тоже самый счастливый год в моей жизни. И я тоже чувствую, что мы стали намного ближе друг другу. Но это произошло не потому, что между нами не было никого третьего, а потому, что наконец-то ты позволил мне делить с тобой не только твои радости и успехи, но и твои тяготы и беды. Ведь ты знаешь, что такого не было никогда после нашей свадьбы. Разве ты не помнишь? Мы сами делаем друг друга богаче или беднее, лучше или хуже.

– Но до нашей свадьбы ты очень сильно бедствовала. Тебе пришлось пройти через множество трудностей. И я не хочу, чтобы ты вновь терпела нищету и несчастья.

– Знаю. И я всегда знала об этом. И всегда хотела, чтобы ты тоже никогда не ощущал…

– Чего?

– Ну, мне не показалось, что мы бедствуем с прошлого года. Действительно бедствуем, я имею в виду. И я очень обрадовалась деньгам, которые пришли к нам от земли, от нашей собственной земли, а не… а не откуда-нибудь еще.

Сначала он испытующе посмотрел на нее, всем своим видом вынуждая ответить. Потом, не выдержав, выпалил:

– Что ты хочешь этим сказать, Люси?

– Наверное, я и без того сказала больше, чем следовало бы. И мне не хотелось задавать тебе окольные вопросы или вынуждать тебя на откровенность; правда, не хотелось, Клайд. Просто сейчас я сказала не подумав. Почти не подумав. Но мои слова шли прямо из сердца. И вот мне кажется, что теперь, когда мы стали гораздо ближе друг другу, чем прежде, когда мы стали делиться всем – как хорошим, так и плохим, – теперь я могла бы поделиться с тобой и своими мыслями.

– Конечно. Ты можешь это сделать. И не только можешь, но и должна. Я сам хочу этого. Я очень долго ждал этого момента, и вот он настал. Я хочу сказать, что ты тоже должна все знать о моих мыслях. О моих мыслях и обо мне. – Он стоял напротив нее, сложив руки на груди и пристально глядя ей в глаза. – Мое детство прошло на улицах. И добывание денег у меня получалось намного лучше, чем у кого-нибудь другого из нашей шайки. Особенно хорошо это получалось у меня в дешевых пивнушках, когда я достаточно подрос и меня перестали оттуда выгонять. А потом я понял, что любое судно может стать для меня золотом, хотя – Бог свидетель – ни одно из них таковым не оказалось.

Внезапно слова полились из его уст сами собой, причем так легко и быстро, что речь перестала подчиняться строгой логике. Он рассказал ей о «понимании» между ним и капитанами пароходов, на которых он «работал»; о барменах, с которыми вступал в сговор; о всевозможных способах и устройствах для перемешивания и снятия карт; об играх, где за какую-то ночь проигрывались и выигрывались тысячи долларов; о вложении выигранных денег в рискованные, почти невероятные дела, по счастливой случайности оказывавшиеся успешными; о разнообразных маскировках, к которым он часто прибегал, чтобы не быть узнанным или обнаруженным. Правда, он не сказал ей (хотя и мог), что, в основном, его успех был обусловлен невероятным опытом в игре, а не пристрастием к совершению бесчестных поступков. Еще он не стал напоминать ей о том, что, в общем, азартные игры не считались большим грехом и что картежники, обретающиеся на пароходах, были просто «ангелами» по сравнению с некоторыми другими «джентльменами». Иными словами, Клайд ничего не приукрашивал, не выставлял в качестве своего оправдания различные обстоятельства, вынуждавшие его ловчить. Поэтому рассказ получился не грязной, неприятной историей, а откровенным жизнеописанием, способным лишь растрогать слушателя своей искренней Простотой и драматизмом содержания. Люси слушала его молча, сложив руки на коленях. Ее лицо лишь немного было приподнято и обращено в сторону мужа. Все время она пристально смотрела на него. И даже когда он замолчал, чтобы перевести дух, она не промолвила ни слова.

– А потом… потом пошли канонерки, – продолжал он. – Затем… ну, я не знаю, сможешь ли ты вынести ту часть рассказа, что касается моих занятий во время войны и сразу после нее. Сейчас я рассказал тебе о том, чем я занимался на реке, но не знаю, удастся ли мне объяснить, почему мне казалось, что нам лучше жить не в Виргинии.

– Не надо, дорогой. По-моему, я все это знаю. По крайней мере догадываюсь. И я давно догадывалась кое о чем из твоего рассказа. Когда после нашей свадьбы кузина Милдред везла сюда детей… ну, ты же знаешь, что большинство женщин любят в свободное время поболтать друг с другом, и, конечно же, они занимаются этим день-деньской на пароходе. Если бы кузина Милдред поверила в то, что она услышала в Своей поездке, она ни за что не рассказала бы об этом мне. Кроме того, ты ей очень нравишься. И она восприняла это как отвратительные, мерзкие сплетни. И была предельно возмущена. Она пришла тогда в страшное негодование.

– Выходит… все эти годы… ты знала?

– Я не сказала – знала. Я сказала – догадывалась.

– И ты любила меня, несмотря на эти свои догадки?!

– Ничего не поделаешь, – улыбнулась Люси. – Я полюбила тебя с самого начала. Ты знаешь это.

Она встала и обняла его. Ее чистый, искренний взгляд встретился с его взглядом.

– И все-таки справедливо, что эти деньги пропали. И как хорошо, что ты мне все рассказал о себе. Правда, Клайд? Теперь это не тайна, которая тяжелым бременем должна была пасть на мои плечи. Я очень боялась этого прежде. Все эти годы ты очень старался делать все как надо и весьма преуспел. Но теперь, когда ты облегчил душу и рассказал мне все…

Люси недоговорила, ибо сочла, что это ни к чему. Она, очевидно, решила, что ее последние слова говорят сами за себя и что Клайд воспринял их как само собой разумеющееся, ведь он признался во всем и теперь его сердце не тяготит больше бремя вины, сознание, что он что-то скрывает от нее. Однако сам Клайд знал, что это совсем не так и что его сердце не облегчилось на самом деле. Потому что он ничего не рассказал жене о Доротее.

* * *

Между тем это его признание отвлекло мысли Люси от Бушрода, и Клайд был очень рад этому. Но день тянулся медленно, и по прошествии нескольких часов Клайду становилось все яснее, что Люси продолжает размышлять над этим взволновавшим ее письмом, погружаясь в тот позор, который оно принесло с собой. Клайд понял, что она непрестанно думает о письме, причем мысли эти почти затмили впечатление от его исповеди, и что письмом она обеспокоена больше, нежели болезненным состоянием Кэри, о котором Клайд ей напомнил. Позже он напомнил еще раз, сказав, что она обещала заглянуть в Монтерегард; когда же Люси впервые за много месяцев пожаловалась на усталость, ему стало ясно, что его любимая жена совершенно изнурила себя эмоционально. И он перестал просить ее отправиться к дочери, настояв на том, чтобы она отдохнула. Убедившись, что Люси, устроившись поудобнее, задремала, Клайд сам отправился в Монтерегард.

На галерее его встретил Савой, Клайд заметил, что выражение тревоги на лице молодого человека сменилось выражением гордости. Савой просто сиял от счастья. Он сообщил, что приходил доктор Брингер. Нет, нет, беспокоиться не о чем, совершенно не о чем. Сейчас Кэри бодрствует, и ей хотелось бы повидаться с отцом. Она хочет поговорить с ним…

Клайд стремительно спустился в холл, подошел к двери будуара и постучал. Будуар вел в просторную спальню, расположенную в левом крыле дома. Кэри сама выбрала это крыло для себя. Войдя, Клайд заметил, что ставни открыты, и при ярком свете видно было, насколько элегантна и роскошна обстановка спальни падчерицы. В то же время в комнате ощущался беспорядок. На туалетном столике валялись разные безделушки, в шезлонге – мятая одежда, и, хотя Кэри уже неделю пребывала дома, почти все свободное пространство занимали саквояжи, сумки и чемоданы, которые она не удосужилась распаковать. Кровать выглядела так, словно ее несколько дней не убирали, на самой Кэри был несвежий розовый атласный пеньюар, открывающий шею и руки, а волосы ее неопрятной и беспорядочной массой раскинулись по плечам. Она восседала среди подушек, глядя на отчима с тем же дерзким вызовом, с каким разговаривала с ним несколько дней назад.

– Ну, надеюсь, теперь-то ты удовлетворен! – язвительно и гневно проговорила она вместо приветствия.

– Я рад, что сейчас ты чувствуешь себя лучше, Кэри, – уклончиво отозвался Клайд.

– Рад, что я чувствую себя лучше! – злобно передразнила она. – Отнюдь! Я не чувствую себя лучше! И долгое время не буду чувствовать себя лучше! Но я проснулась, если ты именно этого хотел. Все в порядке, этот старый докторишка разбудил меня.

– Прости, если он потревожил тебя. Мне показалось, что это необходимо.

– Вовсе это не нужно! Если бы ты не настоял, Савой не послал бы за ним. И я смогла бы отдохнуть по крайней мере еще несколько дней. А теперь Савой ведет себя так, словно прежде ни разу в жизни не испытывал радости.

– Кэри, ты же знаешь, что Савой очень волновался по поводу твоего недомогания. Поэтому он и послал за доктором Брингером. И сделал он это отнюдь не для того, чтобы рассердить тебя. Если он радуется, то это оттого, что тебе действительно стало лучше, как его заверил доктор.

– Он радуется сообщению доктора, что я беременна! И его совершенно не волнует, как ужасно я чувствую себя сейчас и как скверно придется мне в дальнейшем! О, сколько мне придется вынести! Он месяцами с самой свадьбы твердил мне, что надеется, мечтает… А потом ходил мрачный, когда его надежды не оправдывались! Что ж, наконец-то он добился своего! А я, видимо, буду чувствовать себя так же, как сейчас, если не хуже, очень долго, судя по словам доктора Брингера. Не смогу скакать верхом, танцевать… делать то, что мне так нравится! Не смогу устраивать званые вечера и сама не смогу никуда пойти. Я даже не могу посмотреть на еду и пройти по комнате, чтобы не испытать при этом тошноты. А потом я совсем отяжелею и стану отвратительно бесформенной. Да, папочка, ты оказался прав! Пьер де Шане не захочет жениться на мне. Он даже не захочет видеть меня, и я не стану винить его за это!

8

Гневные пророчества Кэри насчет всевозможных неудобств в будущем не замедлили оправдаться. Подобно многим другим женщинам, обладающим отменным здоровьем, она начала быстро расплываться, как это бывает при беременности. С самого начала ее мучили нестерпимые головные боли, казавшиеся нескончаемыми и достигавшие со временем такой силы, что она чуть ли не кричала. Ее отвращение к пище выразилось в постоянной тошноте по утрам, очень скоро превратившейся в почти непрерывную рвоту. Ее душевное смятение вредно сказывалось на физическом состоянии. Врач никак не мог облегчить ее страдания или помочь ей, и однажды, после очередного визита к Кэри, он высказал свои мысли Савою:

– Должен признать, молодой женщине всегда трудно при беременности, однако то, что происходит с Кэри, я наблюдаю впервые… Полагаю, нет необходимости напоминать вам, что ее не следует оставлять одну.

– Мы только рады поочередно находиться около нее. Но, похоже, ей не хочется этого.

– Что ж… Хочется ей или нет, все же лучше, чтобы вы находились при ней. И под «вами» я подразумеваю любого члена семьи, Савой, может быть, миссис Сердж, если она зайдет… В общем, кто угодно из вас. Кстати, мне известно, что ваши слуги долгое время прослужили у Бачелоров, они способные, умелые и преданные, и вы полностью можете положиться на них. Но я не стал бы им слишком доверять именно в это время.

– Вы не сказали этого матери Кэри, так?

– Пока нет. Но после сегодняшнего осмотра вашей жены, на мой взгляд, будет лучше, если вы прислушаетесь к моему совету.

Доктор ушел, оставив Савоя в сильнейшем расстройстве. Он вошел в комнату жены, сел возле кровати и с сочувствием и угрызениями совести посмотрел на Кэри. Если она и почувствовала его присутствие, то никак не показала этого. Однако, когда позднее в спальню на цыпочках и почти бесшумно вошла Тайтина, сестра Айви, и стала приводить в порядок комнату, Кэри внезапно вскочила на кровати и закричала:

– Разве я не говорила, чтобы меня оставили в покое?! И мои вещи тоже! Мне действует на нервы это постоянное хождение!

– О нет, миссис Кэри, просто когда в последний раз тут побывала миссис Люси, она сказала: «Ох, как плохо, что вещи все разбросаны!» И велела, чтобы я быстро-быстро зашла и привела все в порядок. А то она может выгнать меня из дома и послать в поле.

– Я пошлю тебя в поле, если ты не будешь слушаться моих приказаний! Это мой дом, и ты работаешь на меня!

– Ага, миссис Кэри, – нерешительно проговорила Тайтина. – Но миссис Люси мне приказала, чтобы у вас в комнате не было comme ci, commeca[49]49
  Дословно: так себе; кое-как (франц.).


[Закрыть] и что я должна привести все в порядок.

– А я приказываю тебе убираться вон!

С этими словами Кэри схватила оставленный Савоем на прикроватном столике требник и запустила им в Тайтину. Она промахнулась, однако это возымело действие. Служанка, подхватив кипу мятой одежды, стремительно выскочила из спальни и больше не приходила. Она не зашла даже, чтобы позвать Савоя обедать. Лишь Люси привела ее спустя несколько часов. Войдя вместе со служанкой в комнату, она похлопала зятя по плечу и сказала:

– Пойди перекуси чего-нибудь, Савой. Я уже пообедала и хорошо отдохнула перед тем, как выйти из Синди Лу. По вечерам я буду оставаться с Кэри до тех пор, пока ей не полегчает.

Савой поднялся, нерешительно взглянул на жену, но, поскольку та по-прежнему не обращала на него никакого внимания, он вымученно улыбнулся теще и вышел из спальни, стараясь при этом не шуметь. Люси повернулась к Тайтине.

– Ну, Тайтина, дай-ка, я погляжу, как ты убралась в спальне, – сказала Люси, когда дверь за Савоем закрылась. – А пока подай мне гребень, я расчешу миссис Кэри волосы. Потом я ее искупаю, а ты поможешь мне одеть на нее чистую ночную рубашку и перестелить постель.

– Я не хочу, чтобы Тайтина расхаживала тут и шумела! – гневно проговорила Кэри. – Я уже сказала ей об этом. И вообще, мама, мне бы хотелось, чтобы ты не распоряжалась моими слугами. И тебе тоже не надо прикасаться ко мне. Я желаю побыть одна! Оставьте меня в покое!

– Я не стану, как ты выразилась, распоряжаться твоими слугами тогда, когда ты сможешь руководить ими сама. А пока этим должен заниматься кто-то другой, вполне логично, что этим человеком буду я. Извини, если я чем-то рассердила тебя, Кэри. Также мне очень жаль, что ты не хочешь, чтобы я ухаживала за тобой. Но я действую по распоряжению доктора. Он и без того довольно долго разрешал нам оставлять тебя без посторонней помощи, но сейчас ничего не поделаешь… пора мне поухаживать за тобой. Это ведь делается для твоего же блага. Как ради твоего же блага мы долго не мешали тебе.

Тайтина уже подала Люси щетку и гребень. Люси наклонилась над кроватью дочери, повернула Кэри лицом к себе и начала расчесывать ей волосы на пробор.

– В будущем мы сможем делать это, даже когда ты заснешь, – ласково приговаривала она. – Тогда это не будет тебя беспокоить. Ой, прости! Какой скверный колтунчик попался! Но нам нельзя больше оставлять твои волосы в таком состоянии! А ты знаешь, Кэри, что у тебя самые красивые волосы, какие я когда-либо видела? У них есть все – и цвет, и естественная волнистость, и мягкость, и к тому же они настолько длинные, что ты смогла бы на них сесть. Не думаю, что еще у кого-нибудь есть такие волосы.

Она упорно продолжала говорить; ее не останавливали ни гробовое молчание Кэри, ни непрерывные приступы рвоты у нее, пока золотые волосы дочери не улеглись на измятую ночную рубашку двумя длинными мягкими и пышными косами. После этого она отдала гребень и щетку Тайтине, которая уже успела как следует прибрать в комнате и вытереть пыль.

– Ну а теперь принеси-ка мне большой таз с теплой водой, махровую мочалку и несколько мягких полотенец… И еще, Тайтина, погляди… там, на комоде у миссис Кэри должен стоять флакон одеколона… вот, вот, именно этот флакончик. Если налить немножко одеколона в воду, она будет приятно пахнуть и, кроме того, освежать тело, да так, что при этом не подхватишь простуду. Потом подашь мне свежую ночную рубашку, ты знаешь, ту, с рукавами… Разве ее нет в большом шкафу? Нашла? Вот и умница. Где лежат чистые простыни, ты, конечно, знаешь. Как только мы закончим купать миссис Кэри, мы их тут же постелим. – И Люси повернулась к дочери. – Разве ты забыла, дорогая, как я купала тебя, когда ты была маленькой девочкой и болела лихорадкой? Разумеется, это было не слишком часто, поскольку ты росла очень здоровенькой. А сейчас ты – здоровая молодая женщина. Я знаю, до чего противна эта тошнота, но она будет донимать тебя всего несколько недель… а потом ты о ней совершенно забудешь. Я знаю, что говорю, сама перенесла это. Знаешь, пока твой папа не пришел и не сказал мне, как плохо ты себя чувствуешь, я и не думала об этом… а вспомнила только сейчас. Я вспомнила о том времени, когда тоже была беременна. И еще я вспомнила, как радовалась и гордилась тем, что ожидаю ребенка. И мне это очень помогало.

– А я вот совершенно не радуюсь и не испытываю никакой гордости. Мне все это противно! – пробормотала Кэри.

– Чепуха! Просто тебе обидно, ведь ты предвкушала радость от встречи с твоими друзьями из Франции. Наверное, ты до сих пор несколько разочарована, что не сможешь повидаться с ними. Видимо, они на некоторое время остановятся в Новом Орлеане. А потом приедут в Викторию. Не огорчайся. Может быть, к тому времени ты почувствуешь себя значительно лучше. Я же сказала, что тошнота продлится не так долго, а после того, как ребеночек начнет шевелиться, она вовсе прекратится. Ее почти никогда не бывает после шевеления плода. Вот… Ну, давай постараемся больше не разговаривать. Я просто посижу здесь и погляжу за тобой, а когда ты начнешь засыпать, смочу тебе губы водой. Совсем немножко. И потихонечку буду их смачивать время от времени. Ты даже не будешь этого замечать, просто станешь облизывать губы и машинально проглатывать воду. А завтра вечером, может быть, я принесу немного мясного бульона и накормлю тебя таким же способом.

* * *

Прошло некоторое время, прежде чем Кэри смогла принимать мясной бульон, однако она больше не избегала встреч с мужем, матерью и служанкой. Единственным человеком, которого она упорно не допускала к себе, был Клайд, и после нескольких слабых увещеваний и просьб Савой и Люси перестали упрашивать ее встретиться с отчимом. Хотя Клайда очень больно ранило поведение падчерицы, он догадывался, что она все еще сердита на него за то, что сама же призналась в своей безрассудной страсти к Пьеру де Шане, и что она единственным доступным ей способом пытается сравняться с отчимом в его бескомпромиссной позиции насчет Пьера. Однако первым делом Клайда, как обычно, волновала Люси.

– Намного больше я беспокоюсь о твоем здоровье, нежели о состоянии Кэри, – напрямик сказал он ей. – Доктор Брингер говорит, что знает многих женщин, которые поначалу чувствуют себя так же скверно, как Кэри, а потом наверстывают потерянное, поедая огромное количество пищи. И при этом еще умудряются месяцами кормить младенцев. Он считает – и я с ним в этом полностью согласен, – что каждый день сидеть возле кровати Кэри для тебя довольно утомительно.

– А мне показалось, что именно он посоветовал не оставлять ее в одиночестве. Савой присматривает за ней по ночам. Я видела, как он спит у подножия ее кровати. Вернее, не спит, а полудремлет, вытянув ноги. Он никогда не уходит из ее комнаты раньше девяти утра, пока не придет миссис Сердж. А она остается у Кэри до тех пор, пока не приду я. Знаешь, Клайд, по-моему, это Савою с миссис Сердж не стоит так подолгу задерживаться у нее. А со мной все в порядке, правда. Не забывай, мне не впервые в жизни приходится ухаживать за кем-то, и ничего со мной не случится.

– Но тогда ты была моложе, – тихо возразил он. Клайд нечасто говорил о ее первом браке, стараясь реже напоминать о нем даже косвенно; и всегда испытывал жгучую ревность, когда Люси вспоминала об этом. – Но я не понимаю, почему миссис Винсент или Арманда не могут вернуться в Викторию, чтобы сменить тебя хотя бы на несколько дней?

– Почему? Разве ты уже забыл? Ведь на прошлой неделе в Новый Орлеан приехали де Шане. Естественно, и у миссис Винсент, и у Арманды нет ни минуты свободного времени. У них у самих хлопот полон рот…

Разумеется, Клайд ни на секунду не забывал о приезде де Шане. Об их прибытии сообщалось и в письмах к Винсентам, и в газетах, причем пресса освещала их приезд с величайшей помпой. Винсенты были весьма рады своим именитым гостям, оказавшимся во всех отношениях очаровательными. И им было неловко, что Савой и Кэри – и, конечно же, мистер и миссис Бачелор – не смогут быть рядом при встрече гостей и на всяческих торжествах в их честь. Миссис Винсент решила, что неплохо начать с пышного приема, чтобы де Шане смогли завести множество весьма приятных знакомств, причем в самое короткое время. Подобное торжество уже имело место, после чего гостей засыпали приглашениями в оперу, на скачки и так далее. Теперь же Винсенты планировали целую вереницу званых обедов, первый состоится в следующий вторник. Приглашенных – восемнадцать человек, причем все приняли приглашение с явным удовольствием. Было очевидно, что Винсенты грелись в лучах славы, окружающей именитых гостей, и хотя они, разумеется, очень-очень сожалели о том, что бедняжка Кэри, к несчастью, нездорова, да еще в столь знаменательный момент, это сожаление явно не тяготило их. Что касается Клайда, он считал, что Винсенты могли бы выделить немного времени и приехать в Викторию навестить невестку. Но, как он и предполагал, они никак не могли оставить гостей, уже представленных всему светскому обществу. Клайд высказал свои соображения Люси. Когда же она ясно дала понять, что не разделяет мнения мужа, он пробурчал что-то неразборчивое и сменил бы тему разговора, если бы она не продолжила его, сказав:

– Вообще-то, честно говоря, по мне – так лучше бы они вообще не приезжали в Викторию. Зачем они здесь нужны, к тому же сейчас? Мне кажется, чем спокойнее будет Кэри, тем лучше.

– Я согласен с тобой, в основном. Однако совершенно не понимаю, почему Кэри может расстроить или взволновать встреча со свекровью.

– Не думаю, что Кэри когда-либо была близка с миссис Винсент, Клайд. И не думаю, что когда-либо будет.

– Ну, они же лучшие подружки с Армандой.

– Да, разумеется, но вряд ли Арманда сейчас в том настроении, чтобы выступить в роли хорошей сиделки. Она сама пребывает в волнениях и беспокойстве.

– Полагаю, этим ты хочешь сказать, что она охотится за женихом?

– Ну, я бы не стала выражать свою мысль именно так. Хотя… д-да, именно это я и подразумевала. Не то чтобы она хочет выскочить замуж за любого встречного, только ради замужества. Однако если ей повстречается подходящий мужчина, то не думаю, что она заставит его слишком долго ожидать после того, как он сделает ей предложение.

Когда спустя несколько дней Люси сообщила ему, что вновь получила письмо от миссис Винсент, где последняя сообщает, что надежды Арманды осуществились, он взял из рук жены письмо без особого интереса или любопытства.

– Гм, выходит, наконец-то она нашла себе мужа! Что ж, я очень рад это узнать.

Люси молчала. Клайд мельком взглянул на нее и погрузился в чтение.

Дорогая Люси!

Наконец после стольких лет, когда мы обращались друг к другу лишь формально, теперь пишу к Вам с такой радостью на сердце, которую испытывала бы, если бы делилась радостными новостями с любимой сестрой. И Вы поймете мои чувства, ибо Вам тоже известно, что это такое – испытывать несравненную радость за свое любимое дитя. Да, да, у меня действительно радостное известие! С нашего согласия и при полном одобрении матери маркиза, выразившей готовность принять и полюбить Арманду как собственную дочь, моя любимая девочка помолвлена с маркизом Пьером де Шане…