Текст книги "Отечество"

Автор книги: Пак Ун Голь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Пак Ун Голь.
Отечество

Предисловие

Пак Ун Голь принадлежит к плеяде корейских писателей, чей творческий путь начался уже в условиях народной власти в Северной Корее. Ныне имя Пак Ун Голя стоит в одном ряду с именами таких виднейших представителей современной корейской литературы, как Ли Ги Ен, Сон Ен, Ли Бук Мен и другие.

Популярность талантливого писателя завоевана им плодотворной творческой и общественной деятельностью. Каждое произведение Пак Ун Голя – это плод его тесного общения с простыми людьми, из среды которых он и сам вышел, чьими невзгодами и бедами страдал и чьей радостью радовался. Учителем и наставником Пак Ун Голя явилась жизнь, трудная и суровая, выпавшая на долю будущего писателя; она закалила его волю, его характер.

* * *

Пак Ун Голь родился в 1923 году в бедной крестьянской семье. Едва окончил школу, как пришлось вместе с отцом работать по колено в холодной воде рисового поля. И все-таки жажда учебы томила юношу, хотя средств для продолжения его образования бедняцкая семья не имела.

Пак Ун Голь отправился на заработки в Сеул: ведь крохотное поле арендатора не могло прокормить всю семью.

Кем только не перебывал он! Грузчиком, разносчиком товаров, потом чернорабочим на электромеханическом заводе. Наконец, судьба улыбнулась – он поступил в техникум и окончил его, превозмогая постоянный голод и нужду. Днем сидел за книгами, вечером шел на улицу в поисках заработка…

И вот августовским днем 1945 года над Кореей занялась заря свободы. Сбросив колониальные цепи, корейцы распрямили плечи. Пак Ун Голь вступил в ряды Трудовой партии Кореи, весь жар своего сердца отдавал созиданию нового общества. Тогда же он попробовал силы на поприще журналистики. Его страстные публицистические выступления в печати помогали ковать нового человека, рушить старое, прогнившее, что еще оставалось от долгого господства колонизаторов.

Во всю ширь большой талант писателя раскрылся в суровое время Отечественной войны корейского народа против империалистических агрессоров. Пак Ун Голь, солдат и военный корреспондент, вместе с другими патриотами сражался на фронтах, не раз смерть витала над его головой. В момент затишья он откладывал в сторону винтовку, чтобы написать гневную, пламенную статью. Вскоре в печати появились и его первые произведения – повести «Река Амноккан», «Переправа», «Старший связист», целый ряд рассказов. В них писатель ярко, сжато и поэтично повествовал о боевых буднях защитников Народной Кореи, об их подвигах.

Отгремели военные раскаты, и Пак Ун Голь целиком отдается литературному творчеству. Товарищи по перу избирают его заместителем председателя Союза корейских писателей, главным редактором журнала «Чосон Мунхак» («Корейская литература»). В 1957 году Пак Ун Голь заканчивает работу над романом «Отечество», задуманным им еще во фронтовых окопах войны против агрессоров.

* * *

Роман «Отечество» воскрешает в памяти тревожные годы, когда на Корейском полуострове загорелось пламя войны – Соединенные Штаты и продажные марионетки Ли Сын Мана совершили на рассвете 25 июня 1950 года вероломное нападение на молодую Корейскую Народно-Демократическую Республику. Империалистические агрессоры обрушили на свободолюбивый корейский народ всю мощь своей военной машины, торопились бронированным кулаком раздавить народный режим на севере Кореи.

Писатель Пак Ун Голь, раскрывая в романе страницы титанической борьбы патриотов за свободу родины и ее честь, помогает глубже, отчетливее осознать все величие подвига корейского народа, который не склонил головы перед варварами XX века, не испугался ни напалма, ни диких, неописуемых по своей жестокости «тотальных» бомбардировок, целью которых было превращение всей Северной Кореи в «зону выжженной пустыни». Зверства агрессоров лишь удесятерили волю к победе, всколыхнули весь народ на защиту социалистической родины. Несгибаемый дух народа оказался сильнее вооруженных до зубов оккупантов, и они были вынуждены отступить.

Писатель переносит нас в небольшой уезд Ковон на восточном побережье Кореи. Герои романа – рабочие шахты, которые под руководством местных партийных вожаков организуют в тылу оккупантов партизанский отряд, мстят врагу за его преступления. Роман «Отечество» охватывает небольшой отрезок времени – менее года, но этот период был решающим, переломным в ходе освободительной войны корейского народа. Хотя действие романа ограничено одним лишь уездом Ковон, мы видим, что так же героически сражались все патриоты Кореи. Ни один клочок захваченной оккупантами корейской земли не стал для них спокойным тылом.

С первых страниц роман повествует о тяжелых испытаниях, выпавших на долю трудящихся КНДР. Враг остервенело рвется на Север. Народная армия вынуждена отступать, бойцы измотаны непрерывными боями. Горит уездный центр – город Ковон. «Языки пламени, вырываясь из клубов черного дыма, полыхали над домами. Ветер гнал дым и пепел над городом. Мутный солнечный диск, похожий на голову подсолнечника, еле проглядывал сквозь застилавшую небо пелену. Словно огромные стога сена, пылали здания универмага и школы…»

А на шахте, расположенной в горных районах, еще не знают о надвигающейся беде. Горячо обсуждают, как дать больше угля, столь необходимого сейчас. И вдруг… страшная весть – надо взорвать шахту, уходить из родных мест, все бросить. Директор Хак Пин не в силах в это поверить. «Взорвать?!—повторил он, прохаживаясь по комнате. Дрожащими руками вытащил трубку, табак не слушался и сыпался на пол. – Ты можешь перерезать себе горло? Можешь?»

И все-таки пришлось уходить. Начался тяжелый Долгий путь отступления. Враг свирепствовал, безжалостно, расстреливал колонны мирных жителей.

Так в нечеловеческих испытаниях мужали люди, росла их решимость дать отпор врагу. Рабочие-щахтеры создали партизанский отряд и приступили к активным действиям в тылу врага. Писатель рассказывает о первых шагах народных мстителей, об их неудачах и успехах. В последних главах мы вместе с автором радуемся их победе.

Перед читателем проходит галерея ярких, жизненно правдивых образов. Вот главный герой – молодой шахтер Тхэ Ха. Еще при японцах, почти с детских лет, познал он тяжесть шахтерского труда. На этой шахте погиб его отец. Может быть, такая же участь ждала и Тхэ Ха, если бы не освобождение страны. Но прошло всего пять лет безоблачной жизни, как грянула война. Тхэ Ха мечтает о подвиге. Ему поручают важное задание – взорвать железнодорожный мост, однако, малоопытный, еще не искушенный в боевых операциях, он попадает в лапы врага.

Западают в память главы романа, где рассказывается, как почти чудом Тхэ Ха спасается от расстрела и попадает в новую ловушку – в штольни заброшенной шахты, оказавшись заживо погребенным. Именно здесь читатель впервые чувствует волю и характер Тхэ Ха. Автор избегает лобовой схемы в обрисовке своего героя. Юноша допускает ошибки, горько их переживает, на них учится и мужает. Суровые испытания не смогли убить в нем пылкой, мечтательной души. Любовь к подруге детства Чон Ок умножает его жажду борьбы за грядущее счастье.

Любимицей автора является и Чон Ок, хрупкая, мечтательная девушка. Бывало, в детстве собирает ли цветы в горах или у дома сидит под развесистой ивой – всегда на губах задумчивая улыбка, взгляд далеко-далеко. Чон Ок, как и ее возлюбленного, не баловала судьба. Она рано осталась круглой сиротой. Потом жизнь в Доме противного богача на положении домашней прислуги.

И вот мы встречаемся с Чон Ок в суровые для страны дни. Вместе с другими рабочими девушка уходит в партизаны. Сердечная, застенчивая, она совершает подвиг, спасая малыша от вражеских бомб, становится для него второй матерью.

Такая же заботливая и отчаянная Чои Ок в бою, готовая, рискуя собственной жизнью, помочь раненому товарищу. Шаг за шагом, день за днем богатая душа этой девушки раскрывается перед читателем. Командир партизанского отряда поручает ей сложное задание в самом логове врагов. Глухой ночью уходит девушка в море волнистых снежных сугробов, в тревожную неизвестность. Уходит одна, гордая доверием, хотя и знает, что будет трудно, очень трудно и опасно. Читатель верит в еще один подвиг Чон Ок, он подготовлен к этому.

С вожаком партизан, секретарем уездного комитета партии Хи Соном, автор знакомит с первых страниц романа. Мы понимаем состояние партийного руководителя, когда на его глазах пламя пожирает родной город, рушатся плоды труда тысяч людей, развеиваются мечты, которые он лелеял долгими бессонными ночами. Понимаем, что перед Хи Соном только один путь – вооруженное сопротивление оккупантам.

Война создает самые сложные ситуации, решить которые нельзя без трезвого ума, большого опыта, без чуткой души организатора. Жизнь сталкивает Хи Сона с различными людьми – с вспыльчивым и своенравным, но преданным делу партии и народа Чор Чуном, с охваченными тревогой крестьянами, с шахтерской молодежью. И для каждого у Хи Сона находится мудрое, порой жесткое и суровое, а чаще заботливое, по-отцовски теплое слово.

За плечами Хи Сона большой опыт партийной, организаторской работы. И тем не менее перед нами отнюдь не руководитель, который «все знает и все умеет». Хи Сону чужд ложный стыд учиться у других, он прислушивается к мнению и советам. Он познает партизанскую науку бить врагов по советской книге «Подпольный обком действует». В минуты короткого отдыха вместе с товарищами предается веселью, готов спеть полюбившуюся им песню, не боится тем самым «уронить свой авторитет». И удивительно ли, что для бойцов отряда их командир – свой человек! Образ Хи Сона – еще одна несомненная удача писателя. В нем мы видим тип нового руководителя, человека и партийца Народной Кореи наших дней.

На фоне всенародной борьбы жалким, духовно убогим выглядит отщепенец Док Ки – один из персонажей романа. Док Ки становится предателем, переходит на службу к оккупантам, которые делают его начальником полиции. Американский советник Уоттон обещает Док Ки передать ему шахту, подогревая усердие предателя. Но вскоре Док Ки подстерегает жестокое разочарование – оккупанты продали шахту богатому промышленнику из Сеула. И вдруг новая беда: оккупанты под напором партизан бегут. Док Ки оказался «в положении мыши, попавшей в глиняный кувшин»,—оккупанты бросили его, как ненужный хлам. На этом заканчивается роман. Писатель как бы говорит, что неминуемая расплата и моральный кризис ожидают каждого, кто пошел другой дорогой, не с народом, а против него.

Роман «Отечество» написан рукой талантливого художника, страстного патриота. Такую книгу мог написать только человек, сам прошедший школу суровых испытаний войны, сражавшийся бок о бок с героями, о которых он рассказал. К достоинствам романа следует отнести колоритный, образный язык. Легенда о Млечном Пути сильнее подчеркивает невысказанную любовь Чон Ок к Тхэ Ха. Тревожная ночь на партизанской базе. Где-то рядом враг. И вдруг старый партизан Хён Ман залюбовался беспечной белкой.

Можно привести десятки примеров, когда автор умело прибегает к описанию природы родной Кореи, чтобы сильнее, контрастнее передать настроение своих героев.

…Партизаны и мирные жители с трудом продираются через чащу и колючие заросли. Казалось, что в этой глухомани еще никогда не ступала нога человека, но и здесь печать войны. «У края тропинки склонился к земле перебитый пополам ствол березки. Вниз стекала смола, удивительно напоминая слезы. Вот и березу поранило…»

Роман «Отечество» знакомит нас с одной из героических страниц истории братского народа, с ее людьми, горячими и мужественными патриотами своей родины. В то же время этот роман – страстный призыв к миру, к тому, чтобы никогда больше не полыхал военный пожар на корейской земле.

Т. Семушкин

Глава 1

Измотанные тяжелыми боями, части Народной армии откатывались с рубежей на реке Нактонган все дальше и дальше на север.

Шоссе Ковон – Хамхын было забито отступавшими войсками. И только один человек не спеша продвигался против течения. Погруженный в свои думы, он, казалось, не замечал никого и ничего вокруг. Все – и солдаты, и мирные жители – устремлялись на север, и только он один шагал на юг. Его провожали косыми, подозрительными взглядами.

На окраине Ковона возле моста дорогу ему преградил часовой.

– Куда?

Человек остановился и посмотрел на часового. Маскировочный плащ солдата в нескольких местах порван. Наверное, он совсем недавно тоже был там, в самом пекле боев.

– В город…

– Нельзя! – отрезал часовой и жестом приказал вернуться.

– Мне необходимо…

– Сказано, нельзя!

– У меня там дело…

– Нельзя! Город эвакуируется. Поворачивайте! – часовой слегка подтолкнул неизвестного автоматом. Но тот не двинулся с места и только внимательно посмотрел вдаль.

Ковон горел. Языки пламени, вырываясь из клубов черного дыма, полыхали над домами. Ветер гнал дым и пепел над городом. Мутный солнечный диск, похожий на голову подсолнечника, еле проглядывал сквозь застилавшую небо пелену. Словно огромные стога сена, пылали здания универмага и школы.

– Я это знаю… Но мне необходимо, – человек в упор взглянул на часового. Он, видимо, не собирался отступать. На его скулах перекатывались желваки, в глазах возникли злые искорки.

– Да вы рехнулись! Что вам делать на пустых улицах?!

– Товарищ, ведь я хозяин этого города. Понимаете, хо-зя-я-ин!… Вы не имеете права меня задерживать.

– Нечего шуметь. В городе вам делать нечего. Там пожары, – часового все больше и больше раздражало упрямство этого человека. «Наверное, у него свой домишко в городе. Поэтому и считает себя хозяином… Должно быть, хочет спасти кое-что из барахла…» – подумал часовой. Он не мог даже предположить, что перед ним был секретарь уездного комитета партии Чо Хи Сон.

Последние слова народноармейца больно задели Хи Сона. Он не сразу нашелся, что ответить. Часовой, конечно, по-своему прав: на то он здесь и поставлен, чтобы не пропускать жителей в горящий город. Но ведь он партийный руководитель этого города.

– Поймите, товарищ, я был хозяином Ковона. Знаю вашего командира… – неожиданно мягко проговорил Хи Сон.

– Это не имеет значения.

– Как не имеет значения?—секретарь полез во внутренний карман пиджака и нащупал удостоверение, но не вытащил его.

– Где ваш командир?

Часовой не ответил, а подозвал второго солдата. Хи Сон последовал за ним в караульное помещение, устроенное в небольшом сарае внизу под мостом.

«А часовой устав знает… хотя в армии, должно быть, совсем недавно», – шагая к мосту, подумал Хи Сон и невольно улыбнулся. Секретарь поздоровался за руку с вышедшим навстречу командиром роты и поднялся на мост через реку Токчиган.

Обида прошла. Теперь Хи Сона волновало другое. Накануне он вместе с работниками парторганизации, не зная и минуты отдыха, руководил эвакуацией города, стараясь предусмотреть все до мелочей. Секретарь покинул город, когда уходили последние жители. Теперь Хи Сон возвращался. Он испытывал такое чувство, будто покинул родной дом, позабыв что-то очень нужное. Ему хотелось еще раз пройти по улицам, заглянуть в самые глухие уголки. Ковон не такой уж большой город, но он расположен на пересечении важных дорог. Угольные шахты и рудник Ковона известны далеко за его пределами. Хи Сон считал свой уезд одним из самых значительных в стране и гордился им. И вот теперь плоды многолетнего труда пошли прахом, город разрушен вражескими бомбежками, превращен в руины… Что он может теперь сделать? Да и нужен ли он теперь городу?

На пустынных улицах бушевал огонь, воздух был насыщен парами бензина и гарью, дышать становилось все труднее. Двухэтажное здание, где раньше размещались Женский союз и Минчхон[1]1
  Минчхон – сокр. «Союз демократической молодежи Кореи».


[Закрыть], представляло собой огромный костер. Слева высоко поднялся столб огня, здание вздрогнуло и накренилось. А через секунду оно рухнуло, и ветер разнес над городом еще одно огромное облако пепла и дыма. Все вокруг горело. Пожару никто не мешал. На улицах не было видно ни души. Хи Сон с горечью вспомнил, как до войны он отчитывал своих сотрудников, если где-либо случался хотя бы незначительный пожар. А теперь горел весь город, буквально на глазах он превращался в ничто. Погибал город, который строили не месяц и не год, у которого прошлое уходит в глубь веков, который рос и ширился, впитывая в себя пот и слезы многих поколений. Войне же потребовалось всего несколько дней, чтобы стереть его с лица земли.

Хи Сон не верил своим глазам. Он брел по городу, и на каждом шагу путь ему преграждали оборванные провода, упавшие телеграфные столбы… Теперь в городе всем распоряжался огонь. Точно ненасытный зверь, он пожирал одно строение за другим, ничего не щадил…

– Все пошло прахом… – Хи Сону хотелось как-то остановить этот шквал разрушения, но что он мог поделать против бушующей стихии? Хи Сон с трудом дошел до уездного комитета партии. Это большое двухэтажное здание было одним из самых красивых в Ковоне. Его построили партийные активисты методом общественной стройки.

С первых же дней войны комитет партии переехал в блиндажи на склонах окрестных сопок. С тех пор здание пустовало. Каким-то чудом оно уцелело от бомбежек, Да и огонь по счастливой случайности его не тронул. Хи Сон нажал плечом на массивную дверь, но она не поддалась. «Заколочена гвоздями», – догадался он и заглянул в окно – стекла были покрыты толстым слоем пепла. Хи Сон решил войти в здание со двора. Завернув за угол, он увидел, что огонь уже перекинулся на сарай во дворе и подбирается к зданию. Хи Сон схватил пожарный багор и стал срывать с крыши сарая горящие доски, ногами тушить огонь. Через несколько минут ему удалось сбить пламя.

За его спиной раздались шаги.

– Что вы здесь делаете?—строго спросил офицер.

Чо Хи Сон ничего не ответил и, прикладывая платок к ссадинам на руке, направился к подъезду. Офицер последовал за ним.

– Что вам здесь нужно?

– Допустим, узнаете, а дальше что?—устало проговорил Хи Сон и присел на лестнице. Он вынул сигарету, но спичек не оказалось.

– Зачем вы тушили огонь?

– Он подступал к зданию комитета партии. Вот я и не вытерпел…

– Весь город в огне, а у вас какой-то особый интерес к этому зданию.

– Да, правда… А вы, должно быть, не здешний?

– Мне некогда с вами разговаривать. Предъявите документы!…

– Пожалуйста. – Хи Сон вынул из кармана красную книжечку. Офицер внимательно прочел удостоверение и дружелюбно протянул секретарю зажигалку.

– Советую вам быстрее уходить. Здесь оставаться опасно. Вот-вот начнется бой.

Офицер козырнул и удалился. Хи Сон глубоко затянулся сигаретой, стряхнул пепел и огляделся вокруг. Отсюда хорошо была видна сопка «Рассвет». Хи Сон любил в короткие минуты отдыха смотреть на нее из окна своего кабинета. Но грянула война, на секретаря комитета партии обрушилась лавина забот и тревог. Не стало и этих свободных минут. Чем только не приходилось заниматься ему в первые дни войны: сиротами, беженцами, строительством убежищ. Словом и делом помогал он людям нести страшное бремя, имя которому «война». Но самое тяжелое только еще начиналось. Он должен будет организовать партизанскую борьбу в тылу противника.

В эту минуту Хи Сону вспомнилось недавнее прошлое: как тяжела была жизнь в годы японской оккупации, как после освобождения страны он был избран парторгом своего цеха, затем секретарем волостной партийной организации. Конечно, эти годы не прошли даром. Он накопил опыт. Но то, что предстояло ему теперь, было неизвестным, неизведанным. Справится ли он с этими новыми трудными задачами?

Хи Сон бросил на землю давно потухший окурок и машинально придавил его ногой. Снова поглядел на свою любимую сопку.

«Посмотрим, долго ли им удастся хозяйничать на нашей земле?» – подумал Хи Сон и твердой походкой зашагал к мосту.

Глава 2

Бюро комитета партии возложило на заведующего отделом труда Ким Чор Чуна эвакуацию Ковонской шахты. Он отправился туда за два дня до того, как начали покидать город учреждения. Ему повезло: на вокзале он застал последний эшелон. Все вагоны были уже забиты До отказа ранеными, солдатами, семьями эвакуирующихся, их пожитками. Даже на открытых платформах оказалось так тесно, что, как говорится, негде шило воткнуть.

Чор Чун кое-как примостился с краю на тендере. Здесь уже находились по меньшей мере двадцать солдат. Паровоз кряхтел, отдувался, словно дряхлый старик. Несколько раз резко дергал, пытаясь сдвинуть с места перегруженный состав. А над эшелоном в ночном небе кружил вражеский самолет. Наконец старенький паровоз тихо пополз вперед, постепенно прибавляя скорость. Самолет то круто снижался, то уходил далеко вперед. Он, казалось, играл со своей жертвой. Надрывно захлебывались зенитки. Пассажиры, боясь пошевельнуться, в ужасе замерли на своих местах.

Однако солдаты на тендере не проявляли никакой тревоги. Казалось, единственное, что их беспокоит, – это снопы искр и дым из трубы.

Для Чор Чуна было счастьем очутиться в поезде. Тем более что он видел, сколько испытаний выпало на долю жителей, эвакуировавшихся из Ковона. Вот уже две недели каждый день, каждый час и минуту эти люди чувствовали себя на краю пропасти. Подобно водам реки, они неслись по течению и не знали, что их ожидает завтра.

С тендера виднелась уходящая в темноту цепочка платформ, нагруженных подбитыми танками и орудиями. Не оставлять же все это неприятелю! В первые минуты Чор Чуну показалось, что его соседи – необстрелянные и не нюхавшие пороха новобранцы. Он даже посмотрел на них с неприязнью. Но вот одна, другая вскользь брошенная кем-то фраза… Гимнастерки, пропитанные потом, в грязи и пыли. Обветренные, исхудавшие лица. Серо-бурые бинты. И Чор Чун понял – он ошибся. Неужели эти солдаты из самого пекла боя, с берегов Нактонгана? А они совсем спокойны. Что это – мужество, выдержка или безразличие отчаяния? Чор Чун представил себе, как много было у них таких бессонных, тревожных ночей, как приходилось им вглядываться в лица погибших товарищей, выносить их с поля боя и наспех хоронить…

Длинные лучи прожекторов разрезали небо. Земля, казалось, дрожала нервной дрожью. Рядом по шоссе мчались грузовики с войсками. Часто попадались санитарные машины. И все это двигалось в одном направлении – на север, к Хамхыну.

Состав медленно остановился у вокзала. К вагонам, на крышах и стенах которого были выведены большие красные кресты, подбежали женщины; они несли ведра с кипятком и узелки с едой. Через несколько минут от поезда в темноту ночи потянулась вереница носилок.

Только на рассвете эшелон прибыл на станцию Чандон. Отсюда было недалеко до Ковонской шахты, и Чор Чун спрыгнул с тендера. Он торопливо зашагал по проселочной дороге, забыв про усталость и тревоги этой ночи. Из-за гор выглянуло солнце, придав долине какой-то празднично-торжественный вид. Будто впервые видел Чор Чун такое синее-синее небо. Трава, поля, деревья казались чисто умытыми. Пьянил утренний воздух. Было прохладно. Впереди по склону горы стлалась пелена тумана и таяла на глазах. Земля просыпалась.

Дорога шла лесом. Справа и слева шептались с ветром золотистые акации. Красно-желтые клены клонились под порывами ветра. Чор Чуну чудилось, что лес ожил и пристально за ним наблюдает.

Вокруг все было до боли знакомое. Здесь он родился и вырос, работал. На шахте по сей день трудится его отец. Показалась узкоколейка. Она на шестьдесят ли[2]2
  Ли – мера длины, равная приблизительно четыремстам метрам.


[Закрыть] тянется от шахты к железнодорожной станции. Чор Чун остановился на развилке дорог. Только сейчас он почувствовал сильную усталость. Вдруг откуда-то издалека ветер принес звуки аккордеона. Чор Чун прислушался. Да, впереди по дороге кто-то беззаботно наигрывал веселый танец. Неужели этот человек не знает, сколько горя и мук кругом: на дорогах, в домах, на фронте? Музыка доносилась из большого дома в долине (местные жители прозвали бывшего хозяина этого дома «старым боровом»). Чор Чун вошел во двор, поднялся по ступенькам и заглянул в приоткрытую дверь. Девушка в белой кофточке и черной юбке разучивала с малышами какой-то танец.

– Попробуем еще раз! Все становитесь налево. Теперь два шага направо. Так, так… – девушка сделала несколько па и слегка наклонила голову, прихлопывая в такт ладонями. Малыши старательно подражали своей учительнице. Она вышла вперед и встала рядом с самым маленьким. Он комично притоптывал ножкой. Девушка вдруг рассмеялась, схватила его на руки и поцеловала. В эту минуту она заметила постороннего и смутилась.

– Вам кого?

– Извините… Я просто так, посмотреть… – улыбнулся Чор Чун и отошел от двери. Да, все-таки остался уголок на земле, где не знают ужасов войны, – уголок мирной жизни. И ему вдруг стало до боли жаль эту девушку: «Она не может и подумать, что я принес приговор, который нарушит безмятежное спокойствие и этого дома и этих малышей».

Ребятишки высыпали во двор. Они с любопытством разглядывали Чор Чуна. А он, словно был в чем-то виноват перед ними, прятал глаза.

Нельзя было терять времени, и Чор Чун направился по направлению к шахте. Шахта жила, работала, работала, казалось, с удесятеренной, почти бешеной энергией. Во дворе сновали вагонетки, тяжело ухал копер, слышались крики людей. Бурая пыль висела в воздухе.

В забое Чор Чун разыскал парторга Хан Чун О – коренастого с узким, как у европейца, лицом. Хан Чун О вопросительно посмотрел на вошедшего. Чор Чун кивком поздоровался и в изнеможении опустился на землю. Снаружи доносились скрежет лебедки, тупые удары парового. молота, а в голове Чор Чуна еще звучала мелодия танца, который разучивали ребятишки со своей учительницей. Парторг с тревогой следил за лицом Чор Чуна, поняв, что тот чем-то взволнован. Он боялся услышать от Чор Чуна неприятные вести. Они были друзьями; их молодость прошла здесь на шахте, где они оба вели партийную работу. Парторг хорошо знал Чор Чуна, но впервые сегодня видел его таким.

– К отцу заходил?—Чун О не выдержал гнетущего молчания.

Вместо ответа Чор Чун покачал головой, но глаза его по-прежнему оставались закрытыми.

– У нас только что было производственное совещание. Молодежь ушла на фронт, не хватает людей, план срывается. Решили привлечь всех работоспособных. Это предложил твой отец. Знаешь, какой план нам установили на год? То-то… А как с ним справиться, ума не приложу…

Чор Чун словно очнулся от забытья. Он резко встал, усталость пропала.

– Прошло время говорить о планах… Какие участки шахты можно вывести из строя, чтобы их подольше нельзя было восстановить? Забои, двигатели, копер, электростанции, еще…

Лицо Чун О исказилось гримасой отчаяния. Он удивленно смотрел на товарища и наконец проронил:

– Тебе лучше знать…

Парторг бессильно опустил руки.

– Созови партийное собрание. Впрочем, сначала пойдем к директору. Он на месте?—спросил Чор Чун.

– Иди один, я не могу.

– Это еще что?! Ты же парторг!…

Хан Чун О нерешительно поднялся.

– Директора убедить – не сложное дело, – будто про себя буркнул парторг. Они пошли вместе.

Кабинет директора Хо Хак Пина был недалеко. Тут же помещался и главный инженер. С первых же дней войны, когда шахту стали бомбить, они оба перебрались под землю. Директор, моложавый человек лет сорока, разговаривал по телефону и не обратил внимания на вошедших. Он улыбался: видимо, собеседник сказал что-то смешное.

Положив телефонную трубку, директор поднял глаза на вошедших и протянул Чор Чуну руку.

– Рад гостю. Хотя бы и в этой мышиной норе. Как вам здесь нравится? Ничего не поделаешь… Тут у меня теперь штаб отряда самообороны. А охрана не задержала вас, не удивилась гостю? – он повернулся к телефону, вызвал пост и тем же, как могло показаться, шутливым тоном проговорил:

– …Допустим, вы узнали заведующего отделом труда и не спросили документов… А ведь к нам могут пожаловать и диверсанты с юга. Нежеланные гости. Друзья, не зевать! Договорились? То-то! – и он, рассмеявшись, положил трубку.

Чор Чун не выдержал затянувшихся шуток директора и подчеркнуто официальным тоном начал:

– Товарищ директор, обстановка изменилась. Надеюсь, вы знакомы с обращением Председателя Кабинета Министров? Так вот, не позднее завтрашнего вечера шахту нужно взорвать.

Хо Хак Пин с силой пнул ногой стол и вскочил с места, весь побагровев.

– Взорвать?! – повторил он, прохаживаясь по комнате. – Но в обращении говорится о районах, которые находятся под угрозой вражеской оккупации. Там – да, надо взрывать предприятия… Нет, таких указаний я не получал ни из министерства, ни от Военного совета.

Хо Хак Пин дрожащими руками вынул трубку. Ему с трудом удалось зажечь спичку. Хак Пин глубоко затянулся и тут же закашлялся. Парторг никогда еще не видел директора таким. Распахнулась дверь, вошел главный инженер в толстых роговых очках. В одной руке он держал пивную бутылку, в другой – какой-то тяжелый сверток.

– Эта штучка, пожалуй, вас обрадует больше, чем бутылка, – и главный инженер положил на стол самодельную ручную гранату.

Но директор внезапно оборвал его:

– Ты можешь собственными руками перерезать себе горло? Можешь?

Главный инженер не понял слов директора и в растерянности огляделся вокруг. Только теперь он заметил сидевших с поникшим видом Чор Чуна и парторга. Понял, что случилось несчастье.

– Товарищ директор, садитесь. И вы тоже, – Чор Чун потянул за руку главного инженера и усадил его на стул рядом с собой. Главный инженер осторожно поставил на пол бутылку. Директор продолжал ходить вдоль комнаты, жадно глотая табачный дым. – Из города эвакуировался уездный комитет партии. Все учреждения. И только одна Ковонская шахта по-прежнему будет добывать уголь?—Чор Чун едва сдерживался, но старался говорить спокойно.

– Вот как… Что, испугались? Один останусь рубить уголь. Рабочие и отряд самообороны сумеют постоять за себя. Мы не можем бросить шахту. Да вы поймите, что от нас требуете!—Хо Хак Пин зло бросил на пол потухшую трубку.

– Товарищ директор… Тут все понятно. Положение на фронте ухудшилось. Как же мы будем работать, когда здесь скоро может быть враг? – вступил в разговор Чун О.

Директор внезапно остановился и в упор посмотрел на парторга.

– И ты с ними заодно?

– Дело не во мне; это указание партии, – твердо ответил Чун О.

– Мы передаем вам директиву свыше. В нашей провинции находится заместитель Председателя Кабинета Министров, он облечен чрезвычайными полномочиями и руководит эвакуацией, – поддержал парторга Чор Чун.

– Заместитель Председателя?

– Да.

– Тогда это приказ из центра?

– Конечно.

– Другие предприятия… тоже?

– Разумеется.

– Значит, взрывать?—в голосе Хак Пина не было ни злости, ни раздражения, только какая-то обреченность. Он вернулся за стол, скорее упал, чем сел, на стул, снова закурил.

Молчавший до сих пор главный инженер резко встал и выбежал, захлопнув за собой дверь. В комнате воцарилась тишина. Снаружи по-прежнему доносился тягучий скрип лебедок, ухающие удары копра, лязг ударяющихся друг о друга вагонеток. Глухо ударил где-то в шахте взрыв. Директор вздрогнул, но не поднялся со своего места, будто не было сил оторваться от стула. На его юношески свежем лице четко проступили морщины. На лбу заблестели капельки пота. Теперь он казался постаревшим лет на десять.