Текст книги "Мальчик из Гоби"

Автор книги: П. Хорлоо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Новый костюм – это, конечно, здорово… Но стоило Буяну представить сердитое лицо и колючие глаза Цоржи-бакши, как ему сразу стало не по себе. Как-то встретит его грозный лама? А что думать заранее… Там будет видно. Буян приподнялся на локтях и сквозь дырку в войлочной стене юрты стал смотреть на овец в загоне.

Вчера целый день лил дождь. Бедняжки насквозь промокли. И сейчас еще многие мелко дрожали, а другие застыли прямо в лужах и, закрыв глаза, казалось, молча молили солнце поскорее их обогреть. Лишь большой черный козел с длинными рогами стоял, как всегда, гордо и прямо. Ему было все нипочем.

«Молодец! – восхитился Буян. – Настоящий вожак!» Он вспомнил, как перед самым ливнем Черный привел за собой в хотон часть отары, словно чувствуя непогоду.

– Сынок, ну разве ж так можно? – раздался вдруг встревоженный голос Чимэддолгор. – Ложись, ложись поскорее! И накройся!

Она вошла совсем неслышно, держа в руках полное ведро молока. Поставив его у порога, мать подбежала к Буяну, уложила его и накрыла тулупом.

– Нельзя подниматься, детка! Ты весь горишь!

Буян вздохнул.

– Мам, ты что, кончила доить?

Чимэддолгор перелила молоко в большой котел.

– Нет еще. Краснуха куда-то пропала. А телочек мычит, весь извелся. Прямо не знаю, что делать.

Буян снова приподнял голову.

– Папа, наверное, поехал искать ее, да?

– Ага. Видно, далеко забрела. А то бы он ее уже давно пригнал.

Мать положила в печку аргал и принялась раздувать огонь. И тут во дворе залаяла собака, потом послышался стук копыт. Кто-то прискакал к юрте. Мать с сыном переглянулась: кто бы это мог быть? Отцу еще рано. Но это был он. Полог откинулся, и в юрту вошел Сэнгэ – брови нахмурены, челюсти сжаты, на скулах ходят желваки.

Чимэддолгор повернулась к мужу.

– Нашлась корова? – негромко спросила она.

– Потерять такую корову! – не глядя на жену, пробормотал Сэнгэ. – И когда?.. Летом! Да… Не придется уже нам лакомиться ее молоком.

– Что случилось? – еле выдохнула Чимэддолгор.

– Что случилось? – горько повторил Сэнгэ. – Что могло с ней случиться? Волки задрали.

– О боже! – простонала Чимэддолгор, складывая в молитве усталые руки. Беззвучно задвигались ее губы, низко опустилась голова.

У Буяна защемило в груди. «Бедная наша Краснуха. Такая она была славная. А молока сколько давала!»

– Да, видать, судьба отвернулась от нас, – угрюмо промолвил Сэнгэ. – Придется теперь зарезать теленка. Это нам в наказание за грехи.

– Какие грехи? – вздохнула Чимэддолгор. – О господи, что мы такого сделали?

– Согрешили, вот что, – хмуро бросил Сэнгэ. – Иначе бы такого не случилось.

– И сын захворал, – испуганно прошептала Чимэддолгор. – Беда, да и только.

– Ну, как он?

– Кашель замучил. Горячий весь как огонь. А слабый-то какой стал!.. – В голосе Чимэддолгор звучали слезы.

– Все ясно, мы на крючке у черта, – сокрушенно покачал головой Сэнгэ. Он подошел к сыну, положил ему на лоб свою большую прохладную ладонь. – Как дела, сынок?

– Голова болит, все тело ломит… – тихо ответил Буян.

– Послушай, – заторопилась Чимэддолгор. – Надо сейчас же ехать в монастырь, к Цоржи-бакши, молить о помощи!

– Да, да… – заторопился Сэнгэ.

Вскипел чай, но Сэнгэ не стал его пить. Он поспешно открыл сундук под бурханами, достал оттуда шелковый хадак, сунул его себе за пазуху и быстрыми шагами вышел из юрты. Через минуту он уже скакал к монастырю.

Чимэддолгор молча постояла у постели сына, потом снова пошла в загон кормить скот. И тотчас оттуда донеслось жалобное мычанье осиротевшего теленка. Казалось, он спешил поведать людям о постигшем его несчастье.

Когда она вернулась, солнце уже пекло вовсю. В юрте стало душно. Буян весь в жару метался по смятой постели. У Чимэддолгор сжалось сердце.

– Потерпи немножко, сыночек, – повторяла она. – Скоро вернется папа, привезет от ламы лекарство. Тебе сразу же полегчает, увидишь!

Она пыталась накормить сына, но Буян не мог проглотить ни кусочка. Весь день он пил только воду, полночи не спал. К утру ему стало совсем худо.

Чимэддолгор со страхом вглядывалась в лицо сына: глаза у него ввалились, губы потрескались и опухли. Всю ночь просидела она у его постели, до боли в глазах всматриваясь в темноту, прислушиваясь к каждому шороху, каждому звуку: не донесется ли издалека стук копыт? «Это все тот греховный портрет… – думала она. – Конечно, он… Не иначе…»

Сэнгэ примчался на рассвете, нещадно нахлестывая и без того всего в мыле коня. Спешился, бросил поводья и вбежал в юрту.

«Что он скажет?» – с замирающим сердцем ждала Чимэддолгор. Его серое от горя лицо не предвещало ничего хорошего.

– Как сын?

– Плохо. Почти не спал.

Сэнгэ посмотрел на Буяна, на глаза у него навернулись слезы.

– Учитель сказал, все это из-за того безбожника. Сказал, что Буян в когтях у нечистой силы, что ему будет еще хуже…

У Чимэддолгор внутри что-то словно оборвалось.

– Я так и знала, – прошептала она. – Все из-за греховного портрета, да?

– Точно. Из-за него.

– Но ведь ты его выбросил! Увез далеко в степь!

– Ну и что? Где бы он ни был, от него идет вред!

Буян все слышал. Он нащупал талисман у себя на груди и хотел крикнуть: «Вот он – портрет!» – но не решился. Уж лучше он сам, как только поправится, закинет его подальше.

А Сэнгэ между тем достал из-за пазухи нефритовую табакерку, высыпал из нее в чашку с водой какой-то порошок и дал выпить Буяну. Потом он снова вскочил на коня и, захватив с собой оседланную лошадь для ламы-лекаря, поскакал в монастырь.

Чимэддолгор торопливо прибрала в юрте, постелила на пол квадратный войлочный коврик, зажгла перед бурханом лампадку и принялась ждать.

Буяну тем временем становилось все хуже и хуже. Чимэддолгор со страхом прислушивалась к его прерывистому дыханию, с тоской смотрела на тяжело вздымавшуюся грудь. Слезы лились из ее глаз. Так ее и нашел старый Соном, зашедший в юрту проведать Буяна.

– Он ведь совсем плох, – сказал Соном. – Надо показать его русскому доктору из хошу́нного управления,[24]24
  Хошу́н – административная единица, существовавшая в МНР до 1931 года. Управление – исполнительный орган власти, ведавший всеми делами в хошуне.


[Закрыть] тому, что недавно приехал.

Чимэддолгор подняла на соседа заплаканное лицо, и столько недоумения и недовольства было на этом лице, что Соном не стал повторять свое предложение.

В полдень Сэнгэ привез известного всей округе лово́на[25]25
  Лово́н – лама-заклинатель, знахарь, лекарь.


[Закрыть] Лувса́н-ха́ймчика с учеником. Обрадованная Чимэддолгор выбежала навстречу.

«Наконец-то! Сейчас прочтут молитвы, и мой мальчик пойдет на поправку», – успокаивала она сама себя.

Скоро в юрте Сэнгэ забил барабан, зазвенели медные тарелки, зазвучал низкий голос ламы. Голос этот то взмывал вверх до пронзительного завывания, то падал вниз до зловещего шепота. Он читал и читал заклинания, а в очаге пылал яркий огонь, варилось мясо, кипел чай. От духоты и нагретого спертого воздуха Буян задыхался, впадал в беспамятство, начинал метаться и бредить. Отец ласково удерживал мальчика, а мать вновь и вновь накрывала сыну ноги тулупом. Оба неистово молили бога: пусть лама выгонит нечистую силу, вселившуюся в Буяна!

Барабан звучал до самого вечера, а когда солнце село, все звуки внезапно оборвались. Наступила томительная тишина. Лувсан-хаймчик жадно втянул носом запах дымящейся баранины, уселся поудобнее и, отрезав большой жирный кусок, положил себе в рот.

– Можете не волноваться, – важно кивнул он. – Ваш сын очищен от скверны, той самой, что принес портрет неверного. Он будет здоров. А все милостью нашего Будды!

Слова ламы успокоили насмерть перепуганных родителей. Они переглянулись и облегченно вздохнули.

Плотно поужинав, Лувсан-хаймчик раскурил благовония и, закрыв глаза, зашептал последнюю молитву. Сэнгэ подошел к ламе, двумя руками протянул шелковый хадак.

– Примите во спасение сына двух белых овечек и молодого коня. И прошу – помолитесь еще раз за него в храме.

Ловон от удовольствия даже зажмурился, морщины на лбу разгладились.

– Да будет с вами милость господня! – сказал он и вышел из юрты. За ним почтительно шел ученик.

Прошло два дня. На третий к Сэнгэ снова зашел старый Соном. По прерывистому дыханию Буяна, по серому, землистому цвету его лица, по тому, с каким трудом он открывал глаза и выдавливал из себя два-три слова, старик сразу понял, что болезнь забирает у мальчика последние силы. Сэнгэ молился перед бурханом. У него было спокойное, умиротворенное выражение лица, как у человека, выполнившего свой долг.

«Бедняга решил, что, отслужив молебен, все сделал для спасения сына», – с огорчением подумал Соном и перевел взгляд на Чимэддолгор, которая возилась у печки. У бедной матери все валилось из рук. Она то и дело кидалась к постели Буяна, поправляла одеяло, переворачивала подушку. Взгляд у нее был жалкий и растерянный. Старик сокрушенно покачал головой. Много повидал он на своем веку страданий и горя. Как же мог он пройти мимо беды в юрте соседа!

Подкрутив по привычке усы, Соном обратился к Сэнгэ:

– Надо что-то делать, дружище. Буян твой совсем плох.

– Ничего, – буркнул Сэнгэ, поглаживая себя по голове. – Милостью бога и благодаря молебну он скоро поправится.

– Не знаю, не знаю, – тихо сказала Чимэддолгор. – Что делать, Соном-гуай, ума не приложу. С каждым днем ему все хуже. Сегодня даже лекарство выпить не мог.

«Сколько лет мы кочуем вместе, – подумал Соном. – Как же не подсказать им?» Он кашлянул, помялся немного и наконец решился:

– Сэнгэ! Покажи мальчика доктору. В хошун приехал очень хороший доктор!

– Русский, что ли? – недоверчиво спросил Сэнгэ.

– Да, да! Русский, советский доктор. Приехал помогать нам, монголам.

И вдруг Сэнгэ изменился в лице.

– Не хочу! Не буду! – закричал он. – Он же безбожник, неверный!

Он вскочил и в гневе заметался по юрте. Соном хорошо знал своего соседа. Что толку спорить с ним? В юрте воцарилась напряженная тишина. Лишь в печке потрескивал сухой аргал. Вдруг забывшийся на какое-то мгновение в беспокойном сне Буян приподнял голову и, показывая пальцем на дверь, громко спросил:

– Кто это там? Верхом на иноходце? Какой красивый!

Все вздрогнули и бросились к мальчику. Соном обнял его, положил голову к себе на грудь.

– Соном-гуай, – казалось, узнал старика Буян, – позвольте, я спою песню!

Он захрипел и снова упал на подушки.

У старика на глаза навернулись слезы. Нежно поглаживая Буяна по голове, он взял у Чимэддолгор чашку с молоком и влил мальчику в рот несколько капель. И тут Сэнгэ не выдержал. Слезы потекли по его лицу, и, размазывая их кулаком, он спросил растерянно:

– Соном-гуай, что же делать?

Старик гневно взглянул на него.

– Надо ехать, но не в храм, а в хошун – за русским доктором! – твердо отчеканил он. – Доктор спасет жизнь твоему сыну!

Сэнгэ заколебался, вопросительно взглянул на жену.

– Он очень хороший доктор! – принялся горячо убеждать Соном. – Недавно он вырвал из когтей смерти жену этого верзилы Доржи. А сколько Доржи отслужил молебнов? Ничего не помогало, а приехал русский и помог.

– Правда, так говорят, – запинаясь, тихо подтвердила Чимэддолгор. – Что случится, если мы покажем ему нашего мальчика?

Сэнгэ все еще колебался, молчал. Тогда снова заговорил Соном:

– Послушай жену, Сэнгэ! И меня. Разве я, старый человек, посоветую тебе что плохое? Мы с тобой земляки, вместе выросли, укрывались одним одеялом, когда работали караванщиками. Всегда между нами были мир и согласие! Неужели сейчас, когда народная власть поднимает к новой жизни нас, бедняков, ты станешь во имя старого рисковать жизнью единственного сына?

– Правильно! – вдруг решилась Чимэддолгор. – Поезжай, Сэнгэ, привези доктора.

Сэнгэ раздирали сомнения. Он еще раз нерешительно взглянул на жену:

– Ну как? Ехать?

– Да, да, поезжай!

Сэнгэ потоптался на месте, потом повернулся к соседу:

– Соном-гуай! Окажите услугу, съездите, пожалуйста, за доктором. И вот возьмите с собой хадак. – Сэнгэ торопливо полез в сундук, но Соном остановил его:

– Этот человек не берет ни хадаков, ни других подношений. Я сейчас же отправлюсь за ним.

Соном поспешно вышел из юрты, и скоро до Сэнгэ донесся стук копыт двух лошадей: пегой кобылки соседа и запасного коня для доктора.

– Пить, – чуть слышно попросил Буян, и Чимэддолгор торопливо налила ему полную пиалу хя́рама.[26]26
  Хя́рам – снятое молоко.


[Закрыть] Мальчик с трудом сделал два глотка.

Дрожащий свет коптилки слабо освещал юрту. Сэнгэ и Чимэддолгор не спали.

– Как думаешь, правильно, что мы послали за русским? – шепотом спросил Сэнгэ.

– Мне все одно – русский, нерусский, только бы вылечил, – устало отозвалась Чимэддолгор.

– Говорят, доктор режет по живому месту ножом. Что скажешь?

– А ничего. Лишь бы Буян остался в живых, пусть режет.

– Как бы ему не стало хуже, – снова заговорил Сэнгэ. – Да и как с ним разговаривать, с доктором?

– На то есть Соном-гуай. Помнишь, он когда-то работал у русского купца – скупщика шерсти?

У юрты залаяла собака. Чимэддолгор кинулась к выходу:

– Кажется, Соном-гуай возвращается!

Она вышла, тут же вернулась.

– Они. Темновато, конечно, но все-таки, видно, скачут во весь опор.

– Ну все, теперь уже говорить не о чем. – Сэнгэ вздохнул и пошел навстречу гостям.

– Мам! Кто это едет? – приподнялся на локте Буян.

– Доктор, сынок.

– Доктор?

– Ну да, русский доктор вылечит моего мальчика. Ты только слушайся его, ладно?

Распахнулся полог, и в юрту вошел высокий мужчина, одетый по-европейски.

– Сайн байна уу![27]27
  Здравствуйте! (Буквально: «Хорошо ли вы живете?»).


[Закрыть] – поздоровался он по-монгольски.

– Сайн. Та сайн байна уу,[28]28
  Хорошо. А вы хорошо ли живете? (То есть ответное «здравствуйте».).


[Закрыть] – тихо ответила Чимэддолгор, усаживая гостя в почетном углу юрты.

Буян, полуоткрыв глаза, рассматривал его лицо, освещенное мерцающим светом коптилки. «А он похож на того, на портрете, особенно нос», – подумал он.

Русский сел, что-то сказал на своем языке.

– Как мальчик? – перевел Соном, раскуривая трубку.

– Совсем плохой, – вздохнул отец.

Доктор подошел к Буяну, внимательно вгляделся в его лицо, приложил ко лбу свою мягкую, прохладную, большую ладонь. Потом сунул Буяну под мышку термометр, вытащил из кармана пиджака деревянную трубку и стал прикладывать ее то к груди, то к спине мальчика. Вынув градусник, доктор посмотрел на него и покачал головой.

– Ваш сын заболел воспалением легких. Надо было сразу же показать его мне. Теперь все очень запущено.

Чимэддолгор ахнула:

– Но вы спасете его, доктор?

– Постараюсь, – кивнул головой русский. – Вы только не волнуйтесь, держите себя в руках. Думаю, что сумею поставить вашего мальчика на ноги. А что до козней дьявола, – он покосился на Сэнгэ, – то, полагаю, они ни при чем. И наказание за грехи – тоже. Просто он, наверное, попал под дождь. А может, ветром продуло.

– Да, да, – встрепенулась Чимэддолгор. – Тогда начался град, пришлось ему с овцами провести всю ночь в степи. – Она повернулась к мужу: – Смотри, какой человек! Все знает…

– Да, – протянул Сэнгэ. – Может, он на камнях гадает?

– Да что вы, – засмеялся старый Соном. – Просто он – доктор, образованный и в болезнях разбирается по-ученому. Вот увидите, он его вылечит, сделает крепким, выносливым.

У Сэнгэ и Чимэддолгор отлегло от сердца, посветлело на душе.

А доктор извлек из своей кожаной сумки коробки и какие-то порошки и таблетки в маленьких конвертиках. Две он дал проглотить Буяну. Потом он велел развести огонь и долго что-то варил в блестящей коробочке, сказал, что это шприц для укола. А потом пришлось Буяну потерпеть, когда доктор уколол его выше локтя в руку. Но самое страшное были банки – так назвал доктор маленькие стеклянные стаканчики. Буян только зубы сжал, но ни слова жалобы никто не услышал.

А Сэнгэ и Чимэддолгор во все глаза смотрели на все это. Особенно напугал их огонь, когда доктор ставил банки на спину Буяну. Они изо всех сил сдерживались, боясь обидеть доктора.

– Вы ложитесь спать, отдыхайте! – сказал он Сэнгэ и Чимэддолгор. – А я подежурю – ему нужно давать лекарства строго по часам.

– Как можно! – ахнула Чимэддолгор. – Вы же вон откуда приехали! Устали… Надо вам отдохнуть с дороги!

– Ничего, я привык, – улыбнулся доктор. – Ложитесь, ложитесь, я посижу.

«Какой он хороший…» – подумал Буян. Ему стало тепло и спокойно. Глаза закрылись сами собой, он глубоко вздохнул и заснул. Заснули и его родители: усталость взяла свое.

Чимэддолгор проснулась рано утром. Вскочив с постели, она бросилась к Буяну. Тот мирно спал. Лицо его было спокойно.

– Сэнгэ! – растолкала она мужа. – Смотри скорее, кажется, ему полегчало. А все доктор, благодетель наш!.. Может, подарим ему скакуна?

Сэнгэ, не веря собственным глазам, вглядывался в лицо сына.

– Да, да, – кивнул он. – Ему стало легче…

Буян проснулся, когда уже вскипел чай.

– Ну, как ты? – осторожно спросил Сэнгэ.

– Лучше…

– Чай пить будешь?

– Ага…

Чимэддолгор подала ему большую кружку, и он, жмурясь от удовольствия, большими глотками принялся пить душистый горячий чай.

– Молодец парень! Сайн![29]29
  Сайн – хорошо.


[Закрыть] – Наблюдавший за ними доктор поднял большой палец правой руки.

После обеда доктор хорошенько укутал Буяна и отвез его в хошунный медпункт.

Двое суток провел Сэнгэ в большой белой юрте, ухаживая за сыном. Скоро Буян уже сидел на кровати, а на третьи сутки доктор сказал Сэнгэ:

– Возвращайтесь домой, я знаю, дел у вас много. Негоже оставлять юрту без хозяина. И Буяна я тоже скоро отправлю, так что не беспокойтесь.

Сэнгэ верил доктору, как же мог он ему не верить? Он вскочил на коня и умчался в степь. А Буян пробыл в медпункте еще десять дней и очень подружился с Васильевым. Так звали доктора.

Температура у него спала, легкие, как сказал ему доктор, очистились. Только был он весь в синих кружках – следы банок. Однажды, когда он сидел на кровати и играл в кости, в юрту вошел Васильев. На нем был свежий белый халат, глаза светились улыбкой.

– Ну, Буян! У тебя все отлично! Скоро поедешь домой!

В ответ Буян широко улыбнулся. Доктор присел на край постели, легонько потрогал амулет, висевший на его груди.

– Давно собираюсь спросить: что это?

– Талисман, – потупился Буян.

– Какой? – заинтересовался доктор.

– Там у меня и бог, и молитвенник.

Буян вытащил из мешочка заветный портрет и показал его доктору.

Васильев крепко обнял его за плечо:

– Это не бог! Это учитель Ленин!

– Ленин? – неуверенно повторил Буян.

– Да, Ленин – наш учитель и вождь!

– Ленин… А что это за человек?

– Это – великий вождь мировой революции.

Буян насупил брови. Он не совсем представлял, что это значит – вождь мировой революции. Васильев, как всегда, пришел на помощь:

– Ты слыхал о Сухэ-Баторе?

– Слыхал. О нем рассказывал Соном-гуай. Он командовал Народной армией и был вождем революции, да?

– Верно. Так вот, Ленин был близкий друг и учитель Сухэ-Батора.

– Да ну?!

Буян посмотрел на портрет с таким великим почтением, так осторожно взял в руки, что Васильев ласково улыбнулся.

И вдруг Буян вспомнил того парня, что ехал по степи в «телеге без оглоблей». Ну конечно! Он кричал ему не «возьми еэвэн», а «возьми Ленина». Буян просто ослышался и все перепутал. Захлебываясь от возбуждения, он принялся рассказывать доктору, как нашел портрет, как прятал его, как ругали его отец и мать.

Васильев внимательно слушал его, а потом сказал:

– Тебе повезло, Буян. Ты родился и живешь в счастливое время. Сейчас каждый может овладеть учением Ленина, стать образованным человеком. Поступай-ка ты в народную школу, в ту, что открылась у вас в хошуне. Окончишь ее – поедешь учиться в Москву. Ну, разве это не замечательно?

…Приближалась осень. Хотон Сэнгэ перекочевал на высокие берега реки Тэл, ближе к горам.

Однажды утром, когда пригнали с ночного лошадей, Сэнгэ поймал недавно объезженного иноходца, подстриг ему гриву и надел новое седло и сбрую.

– Ну, сынок, – торжественно сказал он Буяну, – сегодня поедем.

– Куда?

– В монастырь, к учителю Цоржи. Станешь послушником, будешь читать священные книги.

– Я в монастырь не поеду, – тихо, но твердо сказал Буян. – Я хочу поступить в школу.

– Что ты, опомнись! – вступила в разговор Чимэддолгор. – Ты ведь будешь учеником ламы!

А Сэнгэ, отгоняя дым от трубки, грустно добавил:

– Да, несчастливые мы с тобой, мать. Сколько было детей – все померли. Единственный сын остался. Я все ждал, что он выйдет в люди – станет хувара́ком[30]30
  Хувара́к – низший монашеский сан.


[Закрыть] – и будет у него достойная жизнь в монастыре, будет он вдыхать благовония, слушать звон колокольчиков…

У Буяна от жалости защемило в груди.

– И правда, неудачники мы, – подхватила Чимэддолгор. – Это нам в наказание за грехи в прежней жизни.[31]31
  По ламаистским верованиям, человек не умирает, а бесконечно перевоплощается, перерождается; тяготы жизни – это якобы расплата за грехи в предыдущих перевоплощениях.


[Закрыть]

Затем она налила Буяну пиалу молока и попросила:

– Поезжай, сынок. Подумай о нас, твоих старых родителях.

Пока Буян пил молоко, она принесла монашеский дэл, шапку, пояс и красную накидку – орхимжу́.[32]32
  Лица духовного звания носят орхимжу́ (длинное красное полотнище) поверх желтого дэла, перебросив конец ее через левое плечо.


[Закрыть] «А, ладно, там будет видно…» – подумал Буян и стал одеваться.

– Какой у тебя грязный мешочек от талисмана, – вдруг всплеснула руками Чимэддолгор. – Давай-ка я его поменяю.

Буян вздрогнул – беда, если они опять обнаружат портрет, – но быстро сообразил, что делать.

– Нет-нет, мама! – запротестовал он. – Помнишь, что говорил Цоржи-бакши: «Амулет ни в коем случае нельзя развязывать: в молитвенник грязь попасть не может!»

– И правильно говорил. Где это видано, чтобы в талисман попадала пыль? – возмутился Сэнгэ.

Эта неожиданная поддержка была как нельзя более кстати. Чимэддолгор со смущенным видом принялась оправлять на сыне одежду.

Затем она помогла затянуть пояс и одернула полы дэла, приговаривая:

 
Пусть в дэле этом счастливым станешь,
Пусть дэл твой милость коню принесет,
Пусть даже овцам в нем радость доставишь,
Пусть будешь богатым, сыночек, в нем!
Пусть знанья получишь ты в этом дэле
И людям те знания передашь!
 

Потом Чимэддолгор надела на голову Буяна остроконечную шапку и благословила его.

– Да получится из тебя, мальчик мой, хороший лама!

Это благословение не пришлось ему по душе: он предпочел бы надеть скромный коричневый дэл, в котором, как он видел, ходят ученики народной школы; подпоясаться простым кожаным ремнем и отправиться в хошунный центр, а не в монастырь. Буян вспомнил слова доктора Васильева, его улыбающееся широкое лицо, добрые глаза, и у него защемило сердце.

Когда лучи солнца достигли тоно, Сэнгэ зажег перед бурханом сухой можжевельник и свечу и вместе с Буяном вышел из юрты. Они сели на коней и поехали в сторону монастыря. Чимэддолгор покропила им вслед молоком, приговаривая:

– Да станет мой сын образованным человеком!

В просторном храме, уставленном по стенам золочеными статуями Будды и других божеств, ревели трубы, били барабаны, звучал громкий хор читавших молитву лам. Весь этот оглушительный шум выплескивался на улицу монастыря. Стояла теплая, сухая погода, в траве мирно стрекотали кузнечики.

Буян спускался к реке за водой вместе со своим сверстником Дондо́ком, который был в услужении у монастырского лекаря Дашда́мбы и жил по соседству с самим Цоржи-бакши. За спиной у Буяна на длинной веревке висел тяжелый кувшин.

– Ты знаешь, о чем молятся эти ламы? – Буян вопросительно поглядел на Дондока.

За спиной у приятеля тоже болтался огромный кувшин. Рваный тэрлик прикрывал худенькое тело.

– Не знаю, – покачал головой Дондок. – Повторяют друг за другом, а что – кто их разберет!

– Как же ты сам читаешь молитвы на службах?

– Да так. Как другие… Повторяю за ламой, и все.

– А я-то думал, ты грамотный! Ты ведь всегда на молитвах в книги заглядываешь.

– Глядеть-то я гляжу. А вот что там написано – не знаю.

– Ну, значит, здесь жить – попусту время тратить! – Буян остановился, чтобы вытащить из голой пятки занозу.

– Пошли быстрее, а то вон учитель смотрит на нас, – забеспокоился вдруг Дондок.

Буян оглянулся и увидел в конце улицы лекаря Дашдамбу. Обходя грязные лужи, приятели заторопились к реке. Там они наполнили чистой водой кувшины и уселись на берегу минутку передохнуть.

Немного поколебавшись, Буян снял амулет и, вытащив оттуда портрет Ленина, показал Дондоку.

– Знаешь, кто это?

– Не-е-ет, – протянул Дондок, вглядываясь в портрет. – А вообще-то похож на нашего лысого цогчи́н гэсгу́я[33]33
  Цогчи́н гэсгу́й – распорядитель церковных служб в храме.


[Закрыть] правда?

– Какой там еще цогчин гэсгуй! Скажешь тоже!

– Тогда кто это?

– Это – великий учитель Ленин! Слыхал?

Дондок покачал головой.

– Слушай, Дондок! – с жаром заговорил Буян. – Этот человек – близкий друг нашего Сухэ-Батора. Большой ученый. Он все знает. Доктор Васильев – помнишь, я рассказывал? – говорил, чтобы я учился у Ленина. Иди, говорит, Буян, в хошунную школу. Обучишься грамоте и поедешь в замечательный город – Москву.

Дондок затаив дыхание слушал Буяна. А Буян хлопнул его по плечу и сказал:

– Давай вместе поступим в школу, а?

– Да ведь меня учитель не пустит, – неуверенно пробормотал Дондок: слишком уж неожиданным было предложение.

– А ты и не спрашивайся! – горячо зашептал Буян. – Убежим – и все тут! Говорят, в школе здорово! Видел школьников?

– Еще бы… – вздохнул Дондок.

– Ну так решено! Убежим вместе, ладно? Захватим еще кого-нибудь из послушников. У тебя есть среди них друзья?

– Есть. Ойдо́в – ученик лово́на, Чойжо́ и Тогми́д – прислуживают унза́д-ламе,[34]34
  Унза́д-лама – первый бас в монастырском хоре.


[Закрыть] и живут они по соседству.

– Отлично! А ты можешь завтра после обеда привести их сюда за водой?

– Могу.

– Значит, встретимся завтра. Только об этом молчок! А то ламы слопают нас с потрохами. И пусть условным сигналом будет для нас имя «Ленин», договорились?

Дондок кивнул, и мальчики, захватив кувшины с водой, разошлись по домам.

Назавтра выдался ясный, безоблачный день. Ровно в полдень, взвалив на спину огромный кувшин, Буян вышел на улицу и направился прямо к воротам дома, где жил лекарь Дашдамба. С минуты на минуту должен был ударить монастырский гонг. У самых ворот Буян остановился, прислушался, а затем громко крикнул: «Ленин!»

Могучее слово – Ленин! Впервые прозвучав в монастырских стенах, оно пронзительным эхом отдалось в ушах ламы, словно хотело разорвать ему барабанные перепонки. Обычно спокойно дремавший даже при резких звуках гонга, Дашдамба на этот раз тотчас проснулся.

– Что это? – вскочил он. – Кто-то кричал? Эй, Дондок, поди-ка сюда!

Но Дондока и след простыл. Вместе с Буяном он уже бежал к реке, громыхая за спиной тяжелым кувшином. На берегу к ним присоединились Тогмид с Ойдовом.

Буян показал ребятам портрет Ленина.

– Посмотрите, какой у него большой лоб, какие добрые, умные глаза, – сказал он. – Ленин – хороший человек. Но чтобы знать, чему он учит, нам всем надо пойти в школу, выучиться грамоте. Разве не так?

Буян вопросительно посмотрел на Ойдова и Тогмида.

– Так! – твердо заявил Ойдов. – Что до меня, я бы пошел в школу.

– А я боюсь, боюсь ламу, – помявшись, сказал Тогмид. – Недавно он знаете как всыпал мне за то, что я со школьниками встречался? До сих пор все болит.

И он принялся наполнять водой свой кувшин.

Буян помог ему вытащить кувшин на берег.

– Послушай, друг, пойдешь с нами, и твой унзад-бакши тебя и пальцем тронуть не сможет.

– Как же, не сможет! Смотри, как он меня отделал!

Тогмид распахнул свой старенький дэл, и ребята увидели множество красных рубцов.

– Очень больно? – спросил Буян.

– Еще бы! Я даже заснуть не могу…

– Пойдем со мной к одному русскому. Он врач, он тебя мигом вылечит.

– Правда?

– Конечно! Он знаешь какой доктор? И еще вот что. Есть одно средство…

– Какое?

– Как только лама вздумает бить тебя, кричи что есть мочи: «Ленин!»

– Что ты! Он тогда совсем разозлится!

– Ну нет! Ламы этого имени ужас как боятся! Крикнешь – он сразу отстанет, вот увидишь!

Дондок с Ойдовом согласно закивали головами, и Тогмид, поразмыслив, решил присоединиться к товарищам – уйти из монастыря и поступить в школу. Уходить решили не мешкая, сегодня ночью.

Лекарь Дашдамба протер свои красные сонные глазки и, окончательно убедившись, что на полу у двери, где обычно спал Дондок, никого нет, стал спешно одеваться. Он уже не сомневался, что проснулся от крика «Ленин!», и это имя вызывало у него злобу и страх. Кое-как накинув орхимжу, Дашдамба заспешил к соседу. Цоржи-лама молился.

– Да будет благословен высокочтимый лама, – почтительно приветствовал его Дашдамба.

– Войдите, почтенный. И что это вам, уважаемый лама, не сидится дома в покое? – недовольно буркнул Цоржи, собиравшийся поспать перед службой.

Не обращая внимания на недовольство хозяина, Дашдамба вытащил нефритовую табакерку с большим кораллом на крышке и протянул ее Цоржи.

– Почтенный, – сказал он, – я принес неприятную новость: кто-то здесь, в монастыре, богохульствует, выкрикивает недостойное, скверное имя.

Положив крупную щепотку чужого табака в нос, Цоржи-лама блаженно зажмурился, громко чихнул и лениво спросил:

– Какое же это имя?

– Ленин, Ленин!

– Ленин?! – изумился Цоржи. – Что за напасть? Кто смеет упоминать это имя?

– Кто именно, я не знаю. Но подозреваю, что кто-то из учеников с нашей улицы. И повелось это с тех пор, как к вам приехал новый послушник.

– Буян?

– Он самый. Сын этого простолюдина Сэнгэ. Ваш Буян – настоящий бесенок. Лезет всем на глаза, словно полевая мышь. Как бы он, чего доброго, беды не наделал. От него всего можно ждать, не так ли?

«Конечно, можно, – мысленно согласился с собеседником Цоржи-бакши. – Стоит только вспомнить историю с этим портретом. Сеет здесь неверие, смущает учеников, чертенок».

Но вслух он ничего не сказал. Его молчание вывело лекаря из себя.

– Советую вам приструнить своего ученика, – злобно сказал он. – Не то он, пожалуй, ваш святой барабан прорвет.

С этими словами Дашдамба опрометью выбежал из юрты.

«Не беспокойся, не прорвет, – презрительно посмотрел ему вслед Цоржи-бакши. – Я на него управу найду. А не то в жертвенный огонь бросим бесенка».

Не успел Цоржи-бакши успокоиться, как снова хлопнула дверь, и в юрту, волоча за собой хвост размотавшейся орхимжи, ворвался гэсгу́й-лама Лувсан. Он был необычайно взволнован.

– Цоржи-лама, почтенный, в храме беда, – запричитал он.

– Что такое?

– Только начали службу, как со всех сторон понеслось: «Ленин, Ленин…» Да так громко, что пришлось прекратить службу.

– Кто кричал-то?

– Не знаю, кто-то из учеников…

– Поймали?

– Увы, нет. И никак не можем дознаться, кто же кричал.

Цоржи, бормоча угрозы и проклятия, вскочил на ноги. В это время к воротам подошли Буян и Дондок.

– Сегодня ночью, как только ламы заснут… – тихо сказал Буян. – Напомни ребятам: встретимся у кумирни, на перевале…

– Ладно. Они нас будут ждать.

– Ну всё. А перед уходом неплохо бы этим ламам еще кое-что показать, – улыбнулся Буян, вспоминая недавний переполох в храме.

Дондок тихонько рассмеялся. Они расстались. Буян толкнул калитку и прошел во двор, неся за спиной кувшин с водой.

На скрип калитки из юрты выскочили Цоржи и Лувсан.

Солнце выглянуло из-за туч, и в его лучах искаженное злобой желтое, морщинистое лицо Цоржи-бакши, колючие, сверлящие щелки его глаз показались мальчику особенно страшными. Физиономия ламы не предвещала ничего хорошего, но отступать было поздно. Подавив мрачные предчувствия, Буян подошел к юрте и, прислонившись к ней спиной, стал осторожно спускать с плеч кувшин, стараясь не расплескать воду. Но не успел он поставить его на землю и выпрямиться, как Цоржи кинулся на него, словно стервятник на жаворонка, и влепил такую пощечину, что у мальчика искры из глаз посыпались.