Текст книги "Четверка в четверти"

Автор книги: Оскар Ремез

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Глава седьмая. Семья плюс школа

Пенкин вернулся домой из военно-спортивного похода в понедельник, двадцать третьего декабря ровно в пятнадцать ноль-ноль по московскому времени.

Мама, которая очень обрадовалась, отчего-то заплакала, а потом, осмотрев Пенкина, сказала, что он вырос и возмужал – вот что значит две недели провести на свежем воздухе.

Гена согласился с этим. Спорить не стал.

Наскоро пообедав, он сел за уроки. Это было очень здорово – после блуждания по городу, кинофильмов, винных бутылок, чужого дома – сесть за обыкновенные уроки в своей комнате.

Но уроков накопилось тьма. И завтра был трудный день. И сосредоточиться было очень трудно. Куда-то далеко, в средневековье, уходила прошлая неделя. Как будто и не было ее на самом деле, как будто бежал из дома, бродил по морозным улицам, грелся в подворотнях, знакомился с Мышканом не сам Пенкин, а кто-то другой, на него только похожий. На тех же местах на том же столе лежали любимые пенкинские книги, было тепло и даже солнечно, и рядом ходила в домашних туфлях мама.

Воспоминания задергивались туманом и сквозь этот туман прозвенел звонок. Это шел на выручку Толя Зайцев.

– Что же это у вас звонок такой хилый? – недовольно поморщился Толя.

И первым делом наладил звонок. Потом он осмотрел всю квартиру и остался недоволен ее устройством. Он предложил установить в комнате Пенкина небольшой пульт управления для включения и выключения газа на кухне, горячей воды в ванной комнате, телефона в коридоре и телевизора в столовой.

– Можно сделать разноцветные кнопки или клавиши. Как хочешь.

Но Пенкин резонно считал, что это – не такое уж срочное дело. И Зайцев, согласившись с ним, засел вместе с Пенкиным за уроки.

Зайцев знал все на свете. Особенно по арифметике, геометрии и физике. Он отвечал на все вопросы, какие бы ни задавал ему Гена.

Но как только Пенкин попытался выяснить, что произошло в классе за эти дни, – Зайцев становился рассеянным и переводил разговор обратно на физику.

Зайцев ушел в одиннадцать вечера, перед уходом устроив Пенкину жестокий опрос. Мама заглядывала несколько раз, но так и не решилась помешать им заниматься.

Пенкин боялся, что придется долго объяснять, почему его мама, погибшая при пожаре, ходит как ни в чем не бывало по квартире в домашних туфлях – но объяснять ничего не пришлось. Впрочем, в цепи удивительных событий дня это было явлением ничуть не более удивительным, чем пятерки в дневнике, контурная карта Европы или приход Зайцева.

На следующий день Пенкин получил по физике четверку. Никогда еще он так хорошо не отвечал физику – но странное дело! – Юлия Львовна не была поражена его ответом, наоборот, сказала, что ждала от него большего, рада, что он перестал хрипеть, а ребята на переменке чуть не избили за что-то Зайцева.

Каждый день к Пенкину кто-нибудь являлся.

– Шел мимо, дай, думаю, загляну, – сказал во вторник Прудков.

– А у нас погас свет. А у вас не погас? А можно, у тебя уроки сделаю? – напросилась в среду Шамрочка.

В четверг, ни слова не говоря, заявился Корягин.

Все вели себя по-разному, готовили с Пенкиным разные уроки и только в одном обнаруживали сходство – как только Гена заводил разговор о статье – они замолкали.

Целых два раза за неделю удалось Пенкину побеседовать с папой. И обе беседы были на редкость содержательны!

Илья Иванович, узнав от сослуживцев об успехах сына, познакомился в библиотеке со статьей и в первую же встречу искренно поздравил Геннадия. Надо сказать, что мама, присутствовавшая при этом и ничего до того не знавшая о статье, была сильно смущена и даже перепугана.

Вторая беседа состоялась в тот самый день, когда у Гены находился Корягин.

Илья Иванович любил беседовать со школьниками!

– Мне совершенно чужд догматизм, – говаривал он у себя в институте. – Я не понимаю людей, которые за томами ученых трудов не видят жизни! Каждая беседа с живым школьником! – для меня всегда источник новых впечатлений и свежих мыслей!

– Трудитесь? – поинтересовался Илья Иванович, заглянув в комнату сына.

Корягин встал и познакомился.

– Это хорошо, – продолжал Илья Иванович. – Хорошо, что вы трудитесь. Если понаблюдать – сколько времени молодежь расходует зря. Главное, не допускать самообмана. Бывает – особено часто по статистике встречается это у школьников пятых – седьмых классов, – учащийся решает отложить дело на завтра. Обман! Маленькая ложь! А маленькая влечет за собой большую. Человек должен быть честен! Кстати, теоретически вопрос этот недостаточно освещен! А между тем – это проблема! Посудите сами – некогда ложь скрашивала жизнь скучную, обывательскую. А ныне? Произошли огромные социальные сдвиги, и ложь исчезает из нашего обихода. Если понаблюдать за собой… Ну вот ты, Коля…

– Федя, – извинился Корягин.

– Ответь, Федя, много ли тебе в последнее время приходилось говорить неправду?

– Это… по обстоятельствам, – пробормотал растерявшийся Корягин.

Пенкин пытался замять этот разговор, но не тут-то было.

– Вот видишь, – обрадовался Илья Иванович. – Хорошо! Я сошлюсь на личный пример. Не потому, что он чем-нибудь замечателен и не из хвастовства, мне чуждого, а просто потому, что я лучше его знаю и он, если угодно, мною лучше изучен. Геннадий с детских лет был правдив и честен. Он никогда не лжет. Отсюда – повышенная требовательность к себе. И – налицо результаты. Ты читал, Саша, в газете статью «Всем ребятам пример»?

– Просматривал, – ответил Федя.

– А почему это все могло произойти? Как думаешь? Правильная система воспитания, – сверкнул очками Пенкин-старший. – Семья плюс школа. Но Геннадий – не исключение. Поразительные бывают примеры…

И Илья Иванович привел пять-шесть примеров, живо проиллюстрировавших его мысль. Потом он сообщил ребятам, что, закончив труд о семье и школе, он намерен приняться за разработку проблем лжи и правды в школьной жизни.

– Теоретически этот вопрос разработан мало, – повторил Илья Иванович, еще раз посоветовал понаблюдать за собой и ушел ужинать.

А Корягин с красным, как помидор, Пенкиным продолжали корпеть над уроками.

За вторник – четверг Пенкин получил три четверки. Для самого Геннадия это было огромным достижением. Но ребята остались недовольны. И учителя считали, что успеваемость Пенкина, по сравнению с прошедшей неделей, заметно снизилась.

– Сполз на четверки!

– Головокружение от успехов!

– Успокоился на достигнутом!

– Почил на лаврах! – укоряли бедного Пенкина учителя.

Ребята выбивались из сил, Геннадий старался как никогда и, наконец, в пятницу честь Пенкина была восстановлена – две пятерки появились, наконец, в классном журнале.

Пенкин тоже бы радовался, если бы с каждым часом не приближалась суббота.

Шестой «В» готовился к пионерскому сбору. Уже давно было запланировано на этот сбор пригласить героя войны. Пенкина обходили стороной. Ни о чем, кроме уроков, никто с ним не разговаривал. После занятий ребята оставались, писали кому-то письма, на переменках шептались друг с другом, а когда приближался Пенкин – сразу же замолкали.

И Пенкин понял, что в субботу будет плохо!

Глава восьмая. Без героя

Вторая четверть – самая короткая четверть на свете. Не успеет начаться – уже и кончается. Всего-навсего шесть с половиной недель.

Но сколько же иногда вмещает она событий! Самых разных, заранее непредусмотренных!

Люди быстро растут. Если в первой четверти девчонки озабочены тем, чтобы укоротить юбки, то к концу второй – юбки коротятся сами. Время идет быстро.

Заранее разве все предусмотришь! Разве же все распланируешь!

Вот по плану внеклассной работы на конец четверти был намечен пионерский сбор, посвященный итогам соревнования, и встреча на этом сборе с героем войны. Но разве мог кто-нибудь предположить, что сбор этот будет посвящен Пенкину и всему тому, что приключилось в последние три недели!

Героя пришлось потеснить на вторую половину сбора!

Сначала слово взял Зайцев и сказал фальшивым голосом, что, мол, за это время Пенкин исправился, все, мол, распрекрасно и что обсуждать здесь особенно нечего и следует перейти к подведению итогов.

Тогда Нина Григорьевна вышла на середину и спросила:

– Значит, нечего? И вы ничего де хотите мне рассказать?

Молчание длилось недолго, потому что встал Корягин и рассказал все как есть. А Галя Кудрявцева вышла в коридор и привела Мирона Сергеевича. Она, оказывается, пригласила его на сбор как свидетеля.

– Вы можете, Нина Григорьевна – сказал Корягин, – применять самые строгие меры. И главное – по отношению ко мне. Я это все затеял. И значит – я виноват.

Многие тут же вызвались взять вину на себя, но Нина Григорьевна остановила шум.

– Виновата и я, ребята. Я все знала.

За окном дворник тупой деревянной лопатой сгребал снег.

– Откуда? – спросила звенящим шепотом Шамрочка.

– Во-первых, мне сказал один человек. Но это неважно. Я догадалась и без этого. И скрыла. И я буду нести за все ответственность перед руководством школы.

И тогда только все поняли, насколько это серьезно. И набросились на Пенкина.

Он стоял посреди класса бледный и молчал. Не врал, не хвастался, не усмехался. Он только долго молчал перед тем, как сказать очень тихо:

– Вы мне имеете право не верить. Вполне. Я знаю. Но я пересдам все, за что выставлены отметки. И я пойду к директору и все объясню. Потому что виноват я один. Только я. И никто больше.

А героя не оказалось. То ли Андреев, которому он был поручен, неточно с ним договорился, то ли герой пообещал, а его куда-то вызвали в другое место. Герои – народ занятой.

В общем, героя не оказалось.

И Замошина навалилась на Андреева.

– Неужели нельзя было держать в резерве хоть какого-нибудь участника войны? Хотя бы из числа родителей?

Оля была несправедлива. Таких старых родителей, которые воевали, у шестого «В» не было, а дедушки жили далеко не у всех. Воевала щукинская бабушка, но она, как назло, гостила у подруги в Курске.

– Я не знаю, смогу ли вам пригодиться, – сказал тогда Мирон Сергеевич, – но мне приходилось бывать на войне.

Все очень обрадовались, что Мирон Сергеевич бывал на войне, и вывели его на середину.

– Только я никакой не герой, заранее предупреждаю, чтобы не было потом недоразумений.

И Мирон Сергеевич рассказал примерно следующее:

– Когда я был комсомольцем, а это было страшно давно, в городе Екатеринославе, теперь Днепропетровске, шла гражданская война, и мы с друзьями оказались в подполье. Мне поручили печатать боевые листовки и издавать комсомольский журнал. Журнал назывался «Навстречу заре». Так я и пристрастился к печатному слову. У меня был закадычный друг. Мы вместе с ним писали стихи и помещали их в комсомольском журнале.

А когда война кончилась, мы отправились сперва в Харьков, а потом в Москву – становиться поэтами. Тогда республика нуждалась в поэтах. Но поэта из меня не получилось. Чтобы стать поэтом, нужно иметь свой голос. А у меня голоса не было. А отстать от печатного слова я уже не смог. Тогда я выбрал себе другую специальность, которая тоже нужна была республике. Я стал продавцом новостей. Я продавал газеты, журналы, книги. Я предлагал людям печатное слово. И я полюбил свою работу. Но война, новая война, заставила меня ее оставить. Я ушел на фронт. Я воевал и был ранен. Нет, никакого особенного подвига я не совершил. Но воевал добросовестно. Вернулся домой. Это было в первый год войны. Время – трудное. Люди нуждались в тепле, в хлебе и в добрых вестях с фронта. И я снова стал предлагать им печатное слово. Трудно было сделать так, чтобы каждый день в девять утра у меня в киоске лежали свежие газеты. Но они лежали всегда, каждый день, все эти военные годы.

Я вам так скажу – я был счастлив в своей жизни. Хотя никакого подвига не совершил. Но у меня было дело, которое я любил. А это, наверно, самое главное. Честно служить. И любить то, что делаешь.

Мой друг стал известным поэтом. Такова была его судьба. А я стал газетчиком. Это – моя судьба. Но вы думаете, что она несчастливая? Я с вами не соглашусь!

Да, поэт – это редкая специальность. Но и моя профессия – редкая. Может быть, еще более редкая, чем поэт! Я нигде не встречал объявления: «Требуются поэты». Потому что они, слава богу, есть. Но посмотрите – по всему городу расклеены листовки – «требуются киоскеры», потому что их, к несчастью, нет. И если бы вы когда-нибудь, полюбив печатное слово, принялись раздавать людям счастливые новости – это было бы не так плохо и для вас и для людей. Поверьте мне.

Я знаю – вы хотите все стать космонавтами. Все себе попридумываете, сочиняете что-то необыкновенное! Вы хотите, чтобы лучше о вас писали в газетах, чем читать о других! Но кто будет продавать эти газеты с вашими портретами – вы подумали? Республике нужны люди негромких профессий. А чтобы эти профессии стали необыкновенными, а вам ведь подавай только необыкновенное, – нужно любить свое дело, и тогда оно засверкает! Поверьте вы мне.

А ведь можно подняться в космос и ничего там не увидеть, кроме самого себя. Так тоже может случиться!

Вот что примерно говорил Мирон Сергеевич.

Мирон Сергеевич говорил, а ребята слушали и удивлялись… Все становилось ясно. Кроме одного. Кто открыл секрет Нине Григорьевне.

Оля Замошина? Нет, она бы не сделала такого тайно.

Вернее всего, это сделала Шамрочка, хитренькая девочка с двумя голосками!

На следующий день Нина Григорьевна не пустила Пенкина к директору, а пошла сама. Но весь шестой «В» гурьбой ввалился в приемную и стал у дверей директорского кабинета. Не было только Бори Ильина – он заболел. Заболел первый раз за шесть лет.

В углу тоненько попискивала Маша Шамрочка. Она клялась, что это не она выдала секрет класса. «Ну ладно, пусть я подхалимочка, пусть, – уверяла всех Маша, – но я же не предательница!» – Она клялась и плакала, но никто ей не верил.

Нина Григорьевна вышла из кабинета бледная.

Пенкин пошел к Ивану Петровичу, а за ним все.

Иван Петрович только одно сказал Пенкину, а потом всем:

– Будете решать сами. Вы – хозяева школы. Вы уже взрослые, и вам самим следует оценивать свои поступки. Пусть решает совет дружины!

Глава девятая. Средневековая страничка

«Совет дружины собрался в самом конце года, когда уже был ясен исход состязаний между отрядами.

Какой из отрядов достоин названия лучшего? – вот какой вопрос решали мудрейшины совета дружины.

По всем показателям лучшим мог стать отряд Сороки, тот самый, в котором сражался наш Генрих. Он был лучшим по санитарному состоянию (последние два слова перечеркнуты), красоте, по дружбе и успехам в учениях.

Но некто иной, как Генрих опозорил боевое знамя своего отряда. Славный и дружный отряд, вступившись за честь Генриха, принужден был обманывать и лгать, и за это предстояла ему тяжелая кара.

Как быть? – ломали головы члены совета дружины.

И не знали мудрейшины, какое принять решение…»

Глава десятая. Конец без конца

Выручил Алик Лоповов из седьмого «Б» класса. Тот самый важный Алик, который обычно лежал на своем пальто и молчал.

– Очень просто, – произнес он, и все обернулись: чего это он вдруг, не заболел ли?

Но Алик не заболел. Он четко и ясно повторил:

– За успехи в соревновании переходящий вымпел следует вручить шестому «В».

Все завозмущались, закричали и замахали руками.

Алик переждал, пока кончится шум, и спокойно продолжал:

– А за вранье следует переходящий вымпел у них отнять.

Нет, все-таки не зря Алика Лоповова ввели в совет дружины. Не зря он пролежал на своем пальто!

Когда голосовали Аликино предложение, кто-то вспомнил, что отряду шестого «В» класса до сих пор не присвоено никакого имени. Кто-то сострил и предложил в срочном порядке назвать отряд именем барона Мюнхаузена. Но старшая вожатая Таня оборвала остряка, потому что было не до шуток.

Оля Замошина попросила вывести ее из совета дружины, как не справившуюся со враньем. Ее просьбу удовлетворили.

А на следующий день между первой и второй сменой была объявлена общешкольная линейка. Никто, кроме шестого «В», не понимал почему.

– Что случилось? – спрашивали одни. – Новый спутник запустили?

– Нет, – предполагали другие, – появилось новое независимое государство на Африканском континенте.

Только отряд без имени, отряд шестого «В» класса твердо знал, что не был в тот день запущен спутник и не образовано было независимое государство на Африканском континенте.

Перед сбором дружины выступил Корягин и рассказал слово в слово всю двухнедельную историю шестого «В», ту историю, которую не стоит повторять, если вы ее уже прочли. И еще добавил, что на классном собрании ученики шестого «В» решили сами выставить себе оценки за поведение в четверти. Принято решение снизить сценки на один балл, и все, кроме, Бориса Ильина, получили четверку в четверти. Борис Ильин объяснил, что рассказал всю правду классному руководителю, и поэтому один имел право получить за поведение пятерку. И таким образом единственный в классе оказался круглым отличником.

И вся школьная линейка дружно захлопала Боре Ильину, который всегда говорил правду и никогда за все шесть лет не получил ни одной четверки в четверти.

Потом пионеры приняли обращение в газету, где все рассказывалось, как есть – о бедах и достижениях шестого «В» и о бедах и успехах Пенкина, который, кстати, сумел пересдать свои пятерки на пятерки и с честью закончить четверть.

После линейки весь шестой «В» отправился к своему дубу вместе с Ниной Григорьевной. Все рассказывали ей наперебой про дуб, про старое сочинение и про фигурный пряник. И Нина Григорьевна много смеялась вместе со всеми, а потом вдруг вспомнила, что ее ждут дома, и все отправились ее провожать. Только за Ильиным подъехала машина, и папа увез его домой.

Ничего еще не было точно решено ни с Ниной Григорьевной, ни с классом. Впереди был педагогический совет. Школьная линейка одно, педагогический совет – другое. Поговаривали, что всем ученикам, кроме Ильина, запишут выговор в личное дело, а Нину Григорьевну могут снять с работы.

Поэтому шестой «В» так бережно вел Нину Григорьевну под руки до самого дома, А Шамрочка даже поцеловала ее на прощание. Девчонки плакали, а мальчишки натужно смеялись.

Потом шестой «В» взялся за руки и, перегородив всю улицу, отправился в путь. Они шли и шли к своему району, к своей школе, к своим домам. Они говорили об имени, которого нет еще у отряда, о Новом годе, который скоро наступит, о страшном педагогическом совете, о Нине Григорьевне, о той четверти, которая прошла, о каникулах и будущей школьной жизни.

Потом все распрощались и разошлись по домам.

А четверо отправились обратно, к старому дубу.

Корягин, Замошина, Пенкин и Кудрявцева. Эта четверка немалому научилась в этой четверти. Они стояли у дуба и спорили.

– Если хотите знать, – говорила Оля, – как раз Ильин и поступил правильно. А я поддалась и отступила от правил. Простить себе этого не могу.

– Пусть он поступил правильно, – пробасил Корягин, – но я бы никогда так не сделал! Никогда!

– Ну и что хорошего? – дразнила его отчего-то сиявшая Кудрявцева. – Сняли тебя со старосты.

– Ну и пусть. И пусть!

– А вы знаете, чьим именем я бы назвал отряд? – спросил вдруг Пенкин. – Именем газетчика Мирона Сергеевича.

– Уж ты выдумаешь! – возразила Замошина.

И спор разгорелся с новой силой. Очень уж много накопилось нерешенных вопросов. И не решен еще был самый главный из них – как жить дальше.

Они долго спорили об этом и, наверно бы, решили, если бы не заверещал экскаватор. Он работал сегодня во вторую смену и загрохотал отчаянно и яростно.

И автор, который стоял неподалеку и хотел записать конец этой повести, снова ничего не услышал.

Он только увидел, как Кудрявцева подошла к Оле Замошиной и протянула ей руку.

Он только увидел, как Пенкину стало стыдно, как он вынул из портфеля свою заветную коричневую тетрадь и передал ее Кудрявцевой; как та долго отказывалась и поправляла свой пушистый шарф, а потом взяла и даже, кажется, покраснела.

И вдруг, перекрывая шум экскаватора, зазвучала живая и громкая песня.

Она прорвалась сквозь металлический скрежет и унеслась куда-то далеко, к морозному небу, к дальним огням, к звонкому и загадочному Завтра.

Это пела временно освобожденная об общественных нагрузок Оля Замошина.

У нее действительно оказался отличный голос! Свой. Собственный.

И хотя это никакой не конец, а, может быть, только еще начало, в надежде, что все должно кончиться хорошо, автор уверенной рукой выводит на этой, последней страничке —

Конец повести.