Текст книги "Четверка в четверти"

Автор книги: Оскар Ремез

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Глава девятая. Побег

Илья Дмитриевич Пенкин и в воскресенье не отдыхал.

Держа в одной руке стопку белых карточек, перевязанных веревочкой, в другой – завтрак, перевязанный ниточкой, он отправлялся в библиотеку.

Там он работал над диссертацией. Тема, которой вот уже целый год занимался Илья Дмитриевич, представляла исключительный интерес для науки. Диссертация была посвящена вопросам воспитания школьника в семье. Поэтому-то Илья Дмитриевич работал не покладая рук и в воскресенья.

Вот и сегодня рано проснувшийся Гена услышал голоса в коридоре – мама-Пенкина провожала Пенкина-папу.

– Только не переутомляйся, Илья, – говорил мамин голос. – Ты совершенно не щадишь себя!

– Не тревожься. Соня, – отвечал голос Пенкина-папы. – Я превосходно себя чувствую. Мне удалось раскопать уникальные материалы из архива великого Песталоцци!

– А где ты будешь сегодня обедать? – волновался мамин голос.

– Я извлеку из шкатулки, с твоего разрешения, – отвечал папин голос, – два рубля и отлично пообедаю в библиотеке. Там есть диетический зал на втором этаже. Открываются такие горизонты – ты не представляешь себе! Надо работать и работать. Как далеко за эти годы шагнула педагогическая мысль! Совершенно не вижу Геннадия. Поцелуй его, пожалуйста. Как его школьные успехи?

– Все в порядке! Не волнуйся!

Звякнул замок, заскрипела, а потом скрипнула дверь, и голоса стали спускаться по лестнице.

Гена хотел было снова заснуть, но это оказалось не так просто.

А заснуть очень стоило! Во сне было море в мелких жмуринках солнца и парусники перегоняли друг друга. На одном из них стоял Гена в белом морском кителе с подзорной трубой в руках и разглядывал далекий берег. Гена любил дальние моря и далекие страны, которые он никогда не видел, но о которых много читал. Дальние моря были в книгах, в альбоме с марками и во сне, а на самом деле был дневник с замечанием и двойкой. Дневник находился пока у Кудрявцевой, но завтра, самое позднее послезавтра мама увидит дневник и тогда…

Как хорошо было бы вернуться в море, на парусник, нестись по строптивым волнам к незнакомому городу, но для этого надо было заснуть, а попробуй засни, если на душе скребут кошки!

Гена попробовал повернуться к стене и зажмурить глаза. Но кошки делали свое дело. На стене не было никакого моря. На стене висело расписание уроков, из которого было ясно, что с понедельника все начнется сначала.

Снова зазвякала дверь – с лестницы возвращалась мама. Она шелестела газетами, которые принесла снизу.

«А что, если с мамой поговорить сегодня, сейчас и все честно рассказать ей?» – подумал Гена и стал решать, что лучше: честно признаться сегодня или честно признаться завтра. По всем приметам выходило, что гораздо лучше – завтра.

Пенкин стал глядеть на потолок, надеясь, что оттуда на него вдруг опрокинется море. Но море не опрокидывалось, а мамины шаги направились к Гениной двери.

Гена на всякий случай закрыл глаза.

– Ты уже проснулся? – спросила мама за закрытыми глазами. – Я иду в магазин ненадолго.

Гена пробормотал что-то невнятное и остался один.

Одному было куда лучше!

Пенкин встал и побродил по квартире. Ничего нового в квартире не было, кроме сегодняшних газет на обеденном столе. Гена рассматривал их рассеянно, пока не развернул «Пионерский галстук». Там на третьей странице он обнаружил статью под названием «Всем ребятам пример». Из статьи получалось, что всем ребятам пример был не кто иной, как он, Пенкин.

«Я ходил вокруг школы…» «А что, если, – подумал Пенкин, – организовать работу так, чтобы не было отстающих?» «Ветер шевелил его жесткие волосы, а он все думал и думал», – мелькали перед глазами газетные строчки, а думал Пенкин только о том, сколько времени остается до прихода мамы и успеет ли он за это время бесследно исчезнуть.

Наскоро умывшись и одевшись возможно теплее. Гена схватил портфель и стал набивать его необходимыми вещами. Рядом с чужим дневником Кудрявцевой он не забыл положить свою коричневую тетрадь, сунул теплые шерстяные носки. Потом открыл стоявшую в коридоре шкатулку и достал оттуда три рубля – больше там не было.

Времени оставалось в обрез.

Надо было еще написать записку. Пенкин ее написал и положил на обеденный стол. Потом вышел на площадку и, о чем-то вспомнив, сразу вернулся. Он схватил со стола газету, скомкал ее и запихнул в карман.

Теперь можно было исчезать окончательно. Гена быстро сбежал по лестнице, вышел на улицу и скрылся за углом.

Пенкин ушел вовремя – ровно через минуту после его исчезновения вернулась Софья Михайловна, которая с изумлением прочла записку, лежавшую на столе.

Не успела она еще прийти в себя – в дверь позвонили.

– Где Пенкин? – не здороваясь, приступила к делу Замошина.

– Здравствуйте, – поздоровался Корягин.

– Здравствуйте, – ответила Софья Михайловна. – Гена… – растерянно проговорила она, показывая глазами на записку. – Гена отправился в военно-спортивный поход. А вы разве не в походе?

Молчание длилось недолго, потому что Замошина спросила напрямик:

– Вы что, не знаете, что случилось?

– Я ничего не знаю, – испугалась Софья Михайловна. – Я ушла в магазин, возвращаюсь – на столе записка: «Ухожу с классом в поход». Почему так внезапно? Он вчера и словом не обмолвился. И отчего же вы не в походе?

– Мы, – замахнулся что-то раскрыть Корягин и совершенно неожиданно сказал: – Мы с Замошиной отстали. А сейчас и мы отправляемся… в поход.

Оля вытаращила глаза.

– На сколько дней рассчитан поход?

Оля хотела что-то сказать, но Корягин схватил ее за руку.

– Это – секрет. Военно-спортивная тайна.

– Боже мой, он ушел в поход совершенно голодный, – заахала мама Пенкина. – Я ничего не знала! Ушла за покупками… Вы не откажетесь передать ему бутерброды? Я умоляю вас.

Мама стала быстро резать хлеб и закладывать туда сыр, колбасу, ветчину и другие продовольственные товары.

Замошина не выдержала, дернула дверь и выбежала из квартиры.

– Что с ней? – спросила Корягина мама.

– Переживает… Девчонкам вообще нелегко… в походах.

– Да, да, разумеется… Боже мой! Но это не опасный поход?

– Конечно, не опасный. Это не по-настоящему поход, просто такая… игра.

– Я понимаю, но все-таки…

Корягин хотел отказаться от бутербродов, но мама упрятала их в целлофан, завернула в газету, перевязала веревочкой и так умоляюще глядела на Корягина, что тот… взял бутерброды.

– Будьте здоровы! – сказал он на прощанье.

Софья Михайловна плакала.

И все-таки плакала не так, как плакала бы, знай она всю правду!

Глава десятая. У старого дуба

Старый дуб считался главным деревом парка имени Калинина.

Когда шестой «В» был еще четвертым «В», Вера Сергеевна привела ребят в парк, подвела их к старому дубу и сказала:

– Напишите сочинение на тему «Старый дуб» об этом самом дубе.

И чтобы все не очень путались, Вера Сергеевна дала наводящие вопросы, среди которых был, например, такой: «На что похожи дубовые листья?»

Тогда-то Петя Ягодкин, который всегда любил сладкое, написал, что листья похожи на фигурный пряник. С тех пор его и стали называть Фигурным пряником.

С того дня ребята считали дуб «своим». И когда проходили мимо него поодиночке (вместе они ходили редко), обязательно вспоминали тот весенний день, Петю-Пряника и Веру Сергеевну.

Вместе у дуба не собирались никогда, но Кудрявцева сразу решила – звено должно собраться именно тут.

К часу пришли почти все.

Не хватало только Маши Шамрочки. Она запаздывала.

На сборе присутствовали Коля Сорокин, Оля Замошина и Федя Корягин. Главные люди шестого «Б». Командир отряда, член совета дружины и староста класса. Из них только Корягин был членом второго звена. Но присутствовали они все без исключения. Правда, они решили не принимать участия в общей дискуссии. Перед началом сбора Сорокин с Корягиным ходили неподалеку. Молча. Оба вообще говорили мало. Корягин – потому, что не любил болтать, Сорокин – потому, что заикался.

Когда стрелки на часах Бори Ильина сошлись на пяти минутах второго, Кудрявцева открыла сбор.

Первая вмешалась Оля. Она предложила познакомиться со статьей в газете.

И все двинулись к тому углу, где висела газета. Она действительно висела, но в том самом месте, где должна быть статья «Всем ребятам пример», зияла аккуратненькая дыра.

Какой-то злоумышленник вырезал статью бритвочкой. Как выяснилось, злоумышленник неплохо потрудился – все газеты на всех стендах во всем микрорайоне были срезаны. Статьи «Всем ребятам пример» не оказалось.

Выручил Фигурный пряник. Он цитировал статью безотказно, давал справки и отвечал на вопросы.

– Дождались! Позор на весь СССР! – гремела Оля Замошина. – Говорила – надо исключать!

Боря Ильин хихикал.

– Гнать Пенкина надо – Оля права, – кричала высоким голосом подоспевшая Шамрочка.

У всех были свои сны и свои планы на воскресенье. И каждый был недоволен, что его оторвали и собрали у дуба. Это во-первых. А во-вторых, все действительно были возмущены враньем Пенкина. Одним словом, чувствовалось, что Пенкину не сдобровать.

И тут неожиданно Кудрявцева взорвалась.

– Дурачье! – крикнула она, позабыв, что звеньевой не годится ругаться. – Ничего вы не понимаете! Вы знаете, почему он врет?

– Интересно, – ухмыльнулась Зеленцова, – почему же?

– Потому что нам, например, нравится, как мы живем, а ему – нет. Он – человек исключительный. Он вот что сказал: «Мне уже скоро тринадцать – а я еще ничего не сделал», в том смысле, что не совершил. Что ты хихикаешь, Ильин. Думаешь, ты много совершил за свои тринадцать лет? Павлик Морозов в одиннадцать разоблачил кулаков, а Корпачев пустил под откос немецкий транспорт. А ты что сделал?

– Выходит – Пенкину надо памятник ставить. Как Павлику Морозову. Так знай, – заявил Ильин, – Морозов был человек исключительный, а Пенкин исключительный врун.

– Кто из вас, – прокричала Кудрявцева, – сочиняет роман из средневековой жизни?

Все промолчали. Из средневековой жизни никто романа не сочинял.

– А Пенкин – сочиняет!

– А почему Пенкина нет? Почему он не явился? – пропищала Шамрочка.

Тут Корягин объяснил, что с Пенкиным. Даже рассказал про бутерброды, которые не знал куда девать.

– Дай мне слово, Кудрявцева! – потребовала Замошина.

– Бери, – пожала плечами Галя.

– Ребята! – обратилась к звену Замошина. – Я хочу вам просто напомнить, что сказано в газете. Ягодкин, процитируй то место, где Пенкин разглагольствовал о товарищеской взаимопомощи.

Ягодкин процитировал.

– Ну, что это, как не злейшая насмешка? Никакой взаимопомощи у нас нет и не было. Или вот. Фигур… Ягодкин, давай про стенки и парты разноцветные.

Ягодкин и про стенки процитировал.

– Какого, какого цвета? – переспросил Зайцев.

– Коричневого и зеленого.

– Что вы на это скажете? – продолжала Оля. – Кто это и когда решил? О стенках даже вопрос нигде не ставился! Мы стенки эти никогда даже не рассматривали – ни на совете дружины, ни на совете отряда. А Пенкин, видите ли, врет про наши стенки!

– А это ничего – зеленые парты, – ни с того ни с сего прикинул Зайцев. – И если, скажем, зеленая доска – это лучше, чем черная. Что тебе тут не нравится?

– Так ведь это же неправда! Вот что мне не нравится.

И Оля так посмотрела на Зайцева, что тот сразу пожалел, что неудачно высказался.

– Подвожу черту, – сказала Ольга. – Предлагаю. Первое: поставить вопрос на отрядном сборе об исключении Пенкина из пионеров за злостное вранье, второе: ходатайствовать перед Иваном Петровичем об исключении его из школы, третье: написать письмо в газету. Полнейшее опровержение.

Но не успела оторопевшая Кудрявцева поставить предложения Замошиной на голосование – в дело вмешался Корягин, который ходил поблизости.

У него было предложение.

Оля попыталась лишить его слова. Она утверждала, что Корягин как староста класса пытается оказать давление на звено, а этого делать не следует.

Корягин резонно возразил, что выдвинет предложение не как староста, а как член второго звена, а вот именно Оля Замошина, пусть она и член совета дружины, не входит в звено и не имеет никакого права руководить сбором.

Они принялись спорить. В спор захотел вмешаться Сорокин, но он так сильно заикался, что никто толком не понял, на чьей он стороне.

Тут экскаватор, смирно стоявший в нескольких шагах от дуба, вдруг заверещал и стал работать с таким грохотом и визгом, как будто ему было совершенно наплевать, что вокруг – воскресенье.

Он так визжал, что ничего не стало слышно.

Кудрявцева, однако, несмотря на завывания экскаватора и сопротивление Замошиной, поставила предложение Корягина на голосование. Против голосовали Замошина и Ильин. Воздержалась Шамрочка. Остальные подняли руки «за». Так и прошло это предложение Корягина шестью голосами против двух при одной воздержавшейся Шамрочке.

Что это было за предложение – никто из посторонних узнать не мог и даже автор этой повести, находившийся совсем рядом, ничего не расслышал, потому что этот чертов экскаватор громыхал не переставая.

Так и осталось тайной для всех, кроме второго звена, что предложил Корягин у старого дуба. И эта тайна могла раскрыться только в понедельник.

Оля Замошина заявила, что не то что не станет больше дружить с Кудрявцевой, но не подаст ей даже руки, потому что Кудрявцева проявила не только мягкотелость, но и беспринципность.

А Оля слов на ветер не бросала.

Галя очень переживала.

И впервые они пошли домой не вместе, как всегда, а отдельно и даже по разным сторонам улицы.

И все звено разошлось.

И Корягин с Сорокиным ушли.

И как ни бился автор этой повести, как ни проклинал зловредный экскаватор, какие догадки ни строил, так и не мог сообразить, что именно предложил Корягин и что именно собралось делать второе звено шестью голосами против двух при воздержавшейся Шамрочке.

Так и приходится автору заканчивать первую часть, не узнав, чем она кончилась. И в этом он извиняется перед читателями. И просит их не сердиться. Во всем виноват экскаватор, который работал в выходной день.

Приходится терпеть до понедельника, с которого начнется вторая часть. Во второй части все должно объясниться!

Автору немножко тревожно.

Неизвестно, где Пенкин, неясно, что будет делать звено Кудрявцевой, что скажет Нина Григорьевна, как поступит бедный Светлицын, сочинивший эту злосчастную статью?

Но автор не может ничем помочь своим героям.

Так уж повелось исстари – автор пишет, а герои действуют. Они действуют, а он только пишет.

Что-то натворят они во второй части?

Подождем. Потерпим.

Может быть, все еще кончится не так плохо. Не надо нервничать. Мало ли что случается!

Конечно, гораздо спокойнее было бы, если бы Пенкин не врал, а хорошо учился, а газета никогда не ошибалась, а Корягин дружил бы с Замошиной, а Замошина не поссорилась бы с Кудрявцевой!

Но что же поделаешь, если все складывается не совсем так, как хочется.

Начнется новая неделя, и все прояснится.

Уже поздний вечер. Всего одна ночь осталась до второй части.

Не так уж и много. А если кому и не терпится – надо ждать. Ничего не поделаешь.

И немножко успокоенный автор выводит на этой странице все еще дрожащей рукой —

Конец первой части.

Вторая часть

Тут вы узнаете, что случилось с Пенкиным, 6 «В» классом, учительницей Ниной Григорьевной, старичком Мироном Сергеевичем, другими героями повести, а в самом конце – с ее автором.

Глава первая. Понедельник начинается

Первым уроком был труд, и отряд оказался разделенным на две половинки.

Мальчики выдалбливали горшочки для цветов. Они работали в самой настоящей мастерской и были все как на подбор в рабочих передниках, нарукавниках, с молотками в руках.

Девочки выкраивали платья. Они занимались в классной комнате. На учительском столе красовалась швейная машина. Матильда Васильевна рисовала на доске. А девочки лазали по полу и делали выкройки из бумаги.

В самом начале урока в слесарную заглянула Нина Григорьевна.

– Пенкин пришел?

– Нет, – просипел Зайцев и хотел, кажется, что-то разъяснить, но, видно, раздумал и громко застучал молотком.

– А что у тебя с голосом?

– Сам не знаю. Простудился.

Нина Григорьевна помчалась вниз, должно быть к директору.

В отряде с утра обнаружились отдельные люди, ничего не знавшие про статью.

Фигурный пряник был нарасхват.

Он ходил от мальчишек к девчонкам и обратно, цитировал статью и уже к концу первого часа незнавших не оказалось.

Мальчишки и девчонки бушевали.

Напрасно Андрей Тихонович призывал разместить заготовку согласно рисунку, стамеской удалить лишнюю древесину и выровнять поверхность.

Скрипели ножовки, стучали молотки, завывая на остановках, вгрызался в дерево новенький сверлильный станочек, вовсю летала стружка, но мальчишки то и дело переговаривались друг с другом, и в такт молоткам стучала одна и та же фамилия – Пенкин.

– Девочки, – молила Матильда Васильевна, – будем проводить линию бока. Из точечки «А» проведем линию. Вверху поставим цифирку десять. Влево отложим три сантиметрика. Теперь от этой точечки вон к тому крестику. Полсантиметрика.

Но девочки не хотели откладывать полсантиметрика. Они ползали по полу и шипели как змеи. Больше всех шипела Замошина.

А в это время на первом этаже в кабинете директора сидели друг против друга Иван Петрович и Нина Григорьевна. Они советовались.

Иван Петрович имел обыкновение по воскресеньям ездить в Дубки. Он отправился туда вместе с женой, дочерью и внуком. Перед прогулкой Иван Петрович обычно подходил к киоску и покупал воскресные газеты. И пока внук, охраняемый бабушкой и мамой, копался в песке, собирал листья или катался на санках, Иван Петрович проглядывал газеты. Самое важное он помечал карандашом, дабы потом прочесть еще раз, или переписать себе в тетрадь, или обратить внимание учителей.

И на этот раз внук собирал листья, мама и бабушка ходили за ним, а Иван Петрович сидел на скамейке и читал.

Сначала он прочел «Правду», потом «Известия», потом «Комсомольскую правду», потом принялся за «Неделю».

Потом к Ивану Петровичу подошел внук и принес ему большой букет желтых листьев. Иван Петрович поговорил с внуком, усадил его рядом с собой и стал показывать ему картинки. Тут он развернул «Пионерский галстук».

– Вот посмотри, Юрочка, – сказал он внуку, – какие рисуночки в этой газете…

– А что тут пишут? – спросил напрямик Юрочка.

– Здесь пишут про хороших мальчиков, – начал было педагогическую беседу Иван Петрович, – как эти мальчики хорошо учатся, примерно себя ведут, – продолжал он, оглядывая газетные странички.

Оглядев их, Иван Петрович прервал беседу с внуком и стал читать статью под названием «Всем ребятам пример». Сперва он потянулся за карандашом, дабы отметить эту статью как исключительно важную, потом отложил карандаш и стал читать подряд строчку за строчкой.

– Что ты, деда? – теребил его Юрочка. – Что там пишут?

– Там пишут… там пишут… Какую-то ерунду пишут! – позабыв про педагогику, встал со скамейки Иван Петрович. – Машенька! – позвал он жену. – Машенька! Смотри, что пишут в газете!

Ивану Петровичу теперь было не до прогулки. Главное, чего он не мог понять, – действительно ли исправился Пенкин и стал замечательно учиться, действительно ли Нине Григорьевне удалось так резко изменить положение в шестом «В»? Сомнений как будто не могло быть – обо всем об этом было написано не где-нибудь, а в газете. С другой стороны, Иван Петрович хорошо помнил, что еще две недели назад вопрос о Пенкине стоял весьма остро. К директору приходила из класса девочка (Иван Петрович забыл ее фамилию) и требовала исключения Пенкина из школы. Не далее, как десять дней назад Иван Петрович говорил о Пенкине с Ниной Григорьевной. Правда, Нина Григорьевна обещала принять самые решительные меры, клялась, что Пенкин исправится, уверяла, что он – хороший мальчик и вся беда в том, что еще не удалось подобрать к нему ключа…

Ну, конечно, за десять дней могло все измениться. Ну, а стены, стены класса. Когда успели их перекрасить? Да еще без ведома директора!

Странно было и то, что директор решительно ничего не знал о готовящейся статье! О шестидесятой школе писали в газетах не часто. На памяти Ивана Петровича было две статьи. Одна отмечала успехи школьных юннатов, другая резко критиковала уроки физкультуры. И оба раза факты корреспонденций тщательно проверялись, Иван Петрович знал об этом, а теперь… Нет, что-то тут было не так!

– Ну, зачем волноваться, – убеждала его по дороге домой жена. – Я понимаю – ругали бы школу. Но ведь вас хвалят!..

– Странная история, – не успокаивался Иван Петрович, – очень странная…

Приехав домой, он позвонил Нине Григорьевне. Нина Григорьевна еще ничего не знала о статье. Потом она выпросила газету у соседей, позвонила Ивану Петровичу, и они договорились встретиться рано утром в школе…

– Положение дикое, – говорил Иван Петрович, расхаживая из угла в угол по кабинету, – я понимаю, опровергать плохое… Но тут придется отрицать хорошее!

– Не могу понять, как это могло произойти! – разводила руками Нина Григорьевна.

– Но и газета хороша! Значит, к вам не обращались?

– Тут произошло какое-то недоразумение. Корреспондент заглянул на заседание совета дружины. И спросил, можно ли публиковать материал о Пенкине. Ему ответили, что это возможно. Но какой именно материал, мы не знали. И откуда он его взял?

– История… Я уж подумал: может быть, действительно все изменилось…

– Если бы! – вздохнула Нина Григорьевна.

– Значит, так, – Иван Петрович остановился у стола, на котором в банке из-под компота стоял букет желтых листьев, – придется писать опровержение. Набросайте, пожалуйста, черновичок, Нина Григорьевна. Завтра посмотрим, отредактируем, подпишем и отошлем в газету.

– Хорошо, Иван Петрович. А что сказать классу?

– Проведите обсуждение, что ли… Пусть Пенкин выступит, объяснит…

– Пенкина нет. Не пришел.

– Да-а…

Прозвенел звонок. Начиналась перемена.

– Вы сейчас у своих? – спросил Иван Петрович.

– Нет, у них – физика.

– Как только явится Пенкин – проведите собрание. И – не забудьте – письмо в газету!

На переменке перед физикой шестой «В», наконец, объединился. Кто-то достал клочок газеты, и он заменил Петю-Пряника. Клочок ходил из рук в руки, возбуждая новые толки. Только звено Кудрявцевой не принимало участия в разговорах. Звено загадочно молчало. И, кажется, к чему-то готовилось. Молчал Корягин. Не хихикал Ильин. Не вздыхала Шамрочка. Не хрипел Зайцев.

Зазвенел звонок.

Начиналась физика.