Текст книги "Лето"

Автор книги: Оскар Лутс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Расскажи ему эту новость кто-либо другой – можно было бы подумать, что над ним хотят посмеяться. Но это же его собственная блаженной памяти… ну что ты скажешь! Тьфу! Попробуй еще с таким котелком пойти что-то выяснять… Так вот, его собственная родимая матушка только что сказала ему, что дело обстоит так-то и так-то. Правда, мать узнала это в лавочке от деревенских баб… но не с потолка же деревенские бабы берут свои новости, во всяком случае, такую вещь они сами не выдумали бы. За эти два дня, пока он был в городе, здесь что-то произошло. Но что именно – один черт знает.

Сидя на пороге сарая, управляющий имением жует по очереди щавель, смолку, клевер, трясунку, полевицу, лопух, ромашку и вообще все травы, цветы и листья, какие он может достать рукой, не вставая с порога. Грызет и мурлыкает песенку: «Готовься, о душа моя…» В голове его вертится, наподобие водяного колеса, какая-то мощная машина, она сметает и путает любые возникающие у него мысли и планы. Тоотс не слышит трелей жаворонка, не замечает, как щебечут и резвятся в воздухе ласточки. Его не трогает ни жужжащая музыка в цветах, ни летние ароматы, которые приносит ветерок. Видит ли он хоть бы ту жизнь, что движется у самых его ног, среди цветов и трав? Готовься, о душа моя…

Чуть поодаль в кроне векового дуба виднеется гнездо аиста. Аистиха стоит в гнезде и ждет возвращения супруга. Ей скучно: сегодня аист-папаша в поисках добычи залетел, видимо, слишком далеко. Аистиха переступает на другую ногу и начинает прихорашиваться к прилету мужа. Ага, вот и он. Клап-клап-клап… Меж ветвей этого же дуба кто-то прикрепил улей. Этот смекалистый сладкоежка хочет таким способом изловить бездомный пчелиный рой. Невдалеке от дуба у подножия холма начинается болото, от которого и получил, вероятно, свое название хутор Тоотсов – Заболотье. На краю выгона у изгороди растут старые ивы. Весной на их ветвях выступает с концертами дипломированная певица, высокочтимая мадемуазель Соловей, гипнотизирующая слушателей больше своей славой, чем искусством пения. Сейчас знаменитая певица уже отбыла или, во всяком случае, уже запаковала свои ноты; здесь остался лишь певец, распевающий свои беспечные и жизнерадостные песенки без рекламы и без крикливого пафоса.

Вдруг наш мыслитель вскакивает с порога и выплевывает стебелек полевицы; теперь он знает, куда и к кому идти. Он быстро входит в избу, берет в горнице свой хлыст и через несколько минут уже шагает по дороге к Паунвере. Когда он проходит мимо домика портного Кийра, лицо его приобретает злобное выражение. Тайком взглянув па дом, он находит, что жилище Аадниэля сегодня выглядит как-то особенно празднично. Чем омерзительнее становится в глазах путника это «змеиное гнездо» – так он мысленно называет обиталище Кийров, – тем быстрее ему хочется отсюда убраться. Живо передвигая свои длинные, тощие ноги, управляющий имением вскоре приближается к другому маленькому домику. Но этот, наоборот, кажется ему приятным и уютным. Либле в это утро оказывается дома и очень сердечно встречает редкого гостя. Но Тоотс отвечает на эти изъявления радости довольно холодно и немедленно приступает в делу.

Нет, Либле «эдакой» новости еще не слышал и надеется, что никогда и не услышит. Но он ни есть ни пить не будет, пока не внесет в дело полную ясность. Сегодня же, еще до обеда, нет, сию же минуту он отправится на хутор Рая и спросит у самой Тээле, известно ли ей, что за молва по селу идет. Ну конечно, еще бы, молодой барин Тоотс останется совсем в стороне, он, Либле. даже имени его ни разу не назовет за все время разговора. Скажет: просто он, Либле, ходил в лавку и там слышал толки – так-то и так-то обстоят дела. Да чего там, он же не мальчишка, чтобы не знать, как такие дела вести. Пусть молодой барин Тоотс не беспокоится, все будет сделано честь честью; а ежели господину управляющему не хочется тут ждать, пока Либле сбегает в Рая, – ладно, он сам забежит потом в Заболотье и расскажет обо всем, что видел и слышал. Неужто все другие парни на свете вдруг «окочурились», так что хозяйской дочке из Рая не найти лучшего спутника жизни, чем этот недотепа? Ну вот, теперь господин управляющий и сам видит, каково оно, это семейное счастье… Подойди-ка поближе, Мария, да не бойся. Подойди, дай чужому дяденьке ручку и скажи «здравствуйте». Вот так.

– Славная девчурка! – замечает Тоотс. – Когда в другой раз приду, принесу конфет.

– Ну вот еще! Конфеты такой большой девочке, зубы портить… Ничего, глядишь, пролетит еще годика два-три, и у господина Тоотса тоже будет такой карапуз, скажет: отец, или папа, или как его там научат. Вы не вздыхайте, господин управляющий, небось мы все дела в порядок приведем: слухи эти – просто бабьи сплетни и больше ничего. Кийр – жених Тээле! Да где такое видано! Уж ежели это окажется правдой, так я… прямо не знаю, что тогда сделаю… усы обрежу и голову наголо остригу! А может, и еще что похуже с собой сотворю, потому что не могу такого дела вытерпеть. Так вот, коли вам неохота ждать меня здесь, то я с хутора Рая – стрелой прямо в Заболотье и все вам расскажу. Наперед знаю, что Тээле меня на смех поднимет и с позором из дому выпроводит. Ну и пусть – с меня как с гуся вода.

Тоотс выходит от Либле и в раздумье останавливается у обочины канавы: можно бы и в Паунвере обождать, побыть у аптекаря, пока Либле вернется. Но нет! Сегодня ему не хочется никого видеть и слышать, во всем теле какая-то расслабленность, душу грызет недоброе предчувствие.

Когда он проходит мимо хутора Супси, ему чудится, будто крыша на домике портного приподнялась с одного края и стропила, насмешливо оскалившись, глядят на шоссе. Но в самом домике – таинственная тишина; даже во дворе ни живой души. Вдруг занавеска в окне словно зашевелилась, выглянула чья-то рыжая голова…

Дома управляющий на некоторое время успокаивается, зато к вечеру он со страшным нетерпением ждет Либле. А Либле все нет. Видимо, с этим человеком, умеющим держать слово, случилось нечто необычное, иначе он давно был бы здесь. В нетерпении Тоотс несколько раз даже выходит на дорогу, напряженно вглядывается в даль, но ни на проселке, ни на шоссе не видать никого, кто походил бы на звонаря Либле. Солнце уже склоняется к закату, у векового дуба и гнездо аистов, а Либле все нет. Стадо пригоняют домой, сгущаются сумерки – а Либле все нет. В этот день Либле так и не появляется.

Ночью Тоотс беспокойно ворочается в постели и до самого рассвета не может уснуть. То его пугает какое-то жуткое видение, то кусает блоха или клоп. Управляющий имением пытается успокоиться, считает до ста, чтобы поскорее заснуть, клянется притащить завтра из аптеки целую коробку порошка от блох – все напрасно. Пусть Тээле выходит замуж хоть за помощника аптекаря, хоть за лесного волка, пусть справляет свадьбу с домовым и рожает детей от лешего – только пусть гонит прочь этого рябого портняжку!

Только под утро откуда-то забредает странствующая по свету дрема и останавливается на отдых в горнице Заболотья.

XX

Утром обитатели Заболотья видят у себя на хуторе некое диковинное существо, некую личность, которой никто и нигде не встречал, но голос которой всем кажется удивительно знакомым. Таинственный пришелец просовывает голову в окно и спрашивает хозяйского сына Йоозепа. Тот в это время как раз одевается, в одной жилетке выбегает он в переднюю комнату и с изумлением глядит на чужака. Тоотс как будто бы и узнает этого человека, и не узнает; узнает – и в то же время не узнает.

– С добрым утром, молодой барин Йоозеп! – произносит пришелец. – Чего это вы так уставились да всматриваетесь в меня – я же тот самый Кристьян Либле, каким и вчера был, и испокон веку. Выйдите-ка на минутку, выйдите, есть дело до вас.

– Подумать только – Либле! – изумляется теперь вся семья. – Что за комедию ты разыгрываешь? Лицо бритое, голова как яйцо голая.

– Так я на барина больше смахиваю, – отвечает звонарь, исчезая за окном.

Управляющий имением быстро выходит во двор. В коленях он ощущает вдруг мелкую дрожь. Либле стоит во дворе у забора и крутит цигарку.

– Ну, молодой барин Тоотс, – начинает звонарь, – сбегал я вчера туда, как и обещал.

– Ну? – затаив дыхание, спрашивает Тоотс.

– Все правда! Все в точности так, как люди говорят.

– Чего ты мелешь! – заикаясь лепечет Тоотс. – Быть не может!

– Ей-богу, правда, не сойти мне с этого места. Мне и самому никак не хотелось верить, хоть кол на голове теши, но раз человек сам говорит и уверяет, тогда уж…

– Какой человек?

– Да Тээле.

При этих словах Тоотс чувствует, как сердце его твердеет – хоть режь им стекло. То, что он потерял Тээле – еще полбеды. Саое нелепое то, что хозяйская дочь с хутора Рая достанется Кийру.

– Да, таковы дела, дорогой друг, – продолжает Либле. – И башка у меня сейчас голая, как телячья морда, да и вообще все сделано так, как вчера условились.

При этом звонарь снимает шапку и отвешивает управляющему имением низкий поклон. Действительно, наголо обритая голова его напоминает брюкву и ни в чем теперь не уступает головам аптекаря и старого Кийра. Несмотря на все свои душевные терзания Тоотс не может сдержать улыбку.

– Я бы дал совсем ее снять, голову эту, – продолжает Либле, – ежели б знал, что это поможет. Но дела таковы, что и этим уже не поможешь. Ну да, молодой барин спросит, конечно, почему я вчера не пришел обо всем рассказать? Вчера…

– Отойдем подальше, – взглянув на окно горницы, говорит Тоотс, – там поговорим. Пойдем на выгон, к сараю, там никто нас не увидит и не услышит.

– Ну так вот, вчера… – рассказывает Либле, направляясь к выгону. – Вчера уходил это я оттуда – сердце так щемило, хотел было прямо сюда помчаться, а как до перекрестка добрался, тут дьявол меня и попутал. Ступай, говорит, старый осел, в кабак, да опрокинь для куражу пару шкаликов, не то еще заревешь по дороге. Ну, я туда-сюда, топтался долго у перекрестка, думал: «Ждет же тебя человек, хочет правду знать», – Да куда там! Подался все-таки под эту самую длинную крышу, дернул две-три чарки горькой – будь что будет! И сразу ушел. Обратите внимание, господин управляющий, – сразу же ушел. Да вот какое дело: откуда ни возьмись – арендатор и мастер с шерстобитни, цап меня за хвост! «Куда бежишь, Либле, за каким ветром гонишься, пойдем, садись-ка сюда, поговорим толком». Я им в ответ: «Ну вас к лешему с вашими толковыми разговорами, некогда мне со всякими пьяницами в кабаке лясы точить, у меня дела поважнее». А те опять: «Ишь ты, какой! Так скажи и нам, какие такие дела могут быть поважнее, чем с друзьями стакан пива выпить». А я им: «Ну и сидите себе, пейте свой стакан пива хоть до завтрашнего вечера, а я пойду велю себе усы сбрить и голову наголо остричь…» Бес его знает, зачем я им это сказал, но так и выпалил: голову наголо остричь. Сам не знаю, видно, зашумело в голове от тех стопок, что в спешке да на пустой желудок выпил. Такая у меня беда: уж ежели разойдусь, так мне и море по колено. Ну, как услышали это арендатор да чесальщик – оба уже сильно под сухой, бес их знает, кто их там вчера свел, – так арендатор сразу мне в ответ: «Слушай, Либле, коли дашь себе усы и голову обрить – ставлю корзину пива». – «А я – вторую!» – добавляет чесальщик. Ну, молодой барин Тоотс… две корзины пива как с неба валятся! Хм, что тут поделаешь! Думаю, думаю… обрить голову все равно придется… а тут тебе нежданно-негаданно две корзины пива… хм… «Ладно! Ставьте пиво, – говорю, – а я через полчаса вернусь». А сам думаю: не умрет же господин управляющий из-за этого одного дня. Будь это бог знает какая радостная весть, тогда бы еще… Успеет и завтра узнать, что собаке колбасу на шею повесили, а свинье седло на спину надели. Ну, я и давай бегом к мельникову ученику: «Снимай, – говорю, – с моей дурацкой головы всю шерсть, какая на ней ни есть». Тот бритву наточил… и через полчасика я фьюить – обратно в трактир! Там, конечно… «хо-хо-хо!» да «ха-ха-ха!» Там мы и прокуковали за двумя корзинами пива до поздней ночи.

Тоотс и звонарь усаживаются на пороге сарая, звонарь попыхивает цигаркой, выпуская в воздух мощные клубы дыма.

-Ну, а про Кийра, – спрашивает после короткого молчания Тоотс, – о том, что Кийр едет в Россию на управляющего учиться, ты тоже что-нибудь слышал?

– А как же, золотко мое! Сразу же после помолвки Жорж сложит свои пожитки и уедет. Уедет немедля. Ах да, и рекомендательные письма уже заготовлены.

– Что за рекомендательные письма?

– А вот когда вы в воскресенье к кистеру в гости ходили, вы же видали там молодую барышню, не то Эркья, не то Эрнья, не знаю уж, как ее там звать. Отец этой барышни или же ихний папаша – так у господ-то именуется – служит, говорят, где-то в России управляющим большого имения. Ну вот, эта самая барышня и дала Жоржу письмо к папаше, чтобы тот взял Жоржа к себе и сделал из него толкового земледельца или управляющего.

– Ах так, – задумчиво говорит Тоотс. – Значит, эти разговоры тоже правда.

– Правда, правда! Сущая правда!

– Ну да, за портного выходить негоже, так перекраивают его в опманы. Но, черт подери, какой из Кийра управляющий! Я-то знаю, как тяжело мне вначале пришлось, разве Кийр все это выдержит? Вообще непонятно, кто такой план придумал – ехать в Россию и учиться на управляющего?

– Я тоже не знаю. Хоть я теперь лысый и, значит, должен бы поумнеть, ведь говорят, все лысые – мудрецы, но этого никак не могу понять. Видно, кто-то башковитый придумал, еще умнее, чем я.

– Нет, – рассуждает Тоотс. – Умный такого совета не даст. Это был остолоп и остолопом останется, так и помрет остолопом. Ну ладно, а когда же помолвка?

– Вот этого Тээле и сама точно не знает, но думает – пожалуй, в будущее воскресенье.

– Гм… в будущее воскресенье. А что она сейчас делает, эта самая Тээле?

– Ничего. А чего ей делать невесте-то. Наверно, будет приданое готовить. Нет, она все же славная девушка, прямодушная, все, что думает, то и выложит откровенно. Всем хороша, только вот за такого обормота замуж идет… Ну, так вот я и говорю: «В лавке болтали такие удивительные вещи…» А она сразу же: «Какие удивительные вещи? Ах, о том, что я замуж выхожу? А что в этом удивительного? Все девушки стараются непременно выйти замуж». А я ей: «Ну да, это-то верно, тут ничего удивительного нет. Но женишок этот… в лавке говорили, будто…» А Тээле снова: «Женишок, ну… женишок как женишок. Не станешь же ты, Либле, моего жениха хулить?» – «Ну нет, говорю. Чего мне его хвалить или хулить, не мне с ним жить, барышня Тээле сама знает, чего он стоит, раз она Жоржу этому и сердце свое и хвост – ох, да что я говорю! – сердце и руку отдала». А она мне: «Ну вот, это другой разговор. А то некоторые тут норовят жениха моего охаять – мол, рыжий он… и портной… А другие и такое говорят, будто у рыжих всегда дурной нрав и все они страшные злюки. Но я знаю – у Жоржа золотое сердце. А портным он тоже не на всю жизнь останется: скоро сложит свои пожитки и поедет к папаше барышни Эркья или Эрнья ландвиртшафту обучаться». И все она с этакой усмешкой, а сама видать, радуется, словно невесть какое сокровище ей выпало. Вот и пойми этих женщин, особливо молодых. Нет, вообще-то она девушка толковая, богатая, образованная, любезная… да вот только…

Звонарь растерянно пожимает плечами и крутит себе еще одну здоровенную, как палка, цигарку.

– Ну да, – добавляет он под конец, – попробовал я еще повести разговор эдак сторонкой. В Паунвере, говорю, найдутся и готовые управляющие, а тут жди еще, когда из Кийра толк выйдет. А девушка тут же в ответ:

«У этих готовых управляющих далеко не такое доброе сердце!». Подумать только – далеко не такое доброе сердце! Тоже – нашла себе золотой самородок! Ну да, «ради сердца золотого можно годик подождать…»

– М-м, – бормочет Тоотс, – золотое сердце… А в воскресенье у кистера об этом сердце были совсем другого мнения. Но все равно! Безразлично! Если эта кантсе [5]5
  Искаженное немецкое ganze – вся.


[Закрыть]история так обстоит, значит, так и должно быть. Ну и черт с ними, ну их к дьяволу со всеми их золотыми сердцами!

– Да, – отзывается звонарь, – дела не поправишь. Со стороны дома доносятся голоса, кто-то громко что-то кому-то разъясняет и упоминает про выгон. Управляющему кажется, будто он узнает голос Авдотьи, вернее Мари, но с кем там девушка объясняется – из-за деревьев и кустов не видать. Спустя несколько секунд на тропинке появляется «Тотья» в сопровождении какого-то молодого человека и показывает рукой в сторону сарая.

– Кто бы это мог быть? – с удивлением спрашивает управляющий.

– Не знаю, – отвечает звонарь. – Я так далеко не вижу.

– Это… это… – шепчет вдруг Тоотс, – это же Кийр. Что этой культяпке здесь нужно?

– Ну вот, легок на помине!

XXI

С добрым утром, – вежливо говорит Кийр, приподнимая свою узкополую шляпу.

– Доброго здоровья, мастер-портной, – отвечает Либле. – Что слышно хорошенького?

– Что слышно хорошенького, – усмехается рыжеголовый. – Живешь так вот, день за днем. Да я уже больше не портной, теперь я Йоозепа товарищ по должности. Раньше мы с ним были только товарищи по школе, а теперь и по работе, так что вдвойне товарищи.

– Вот те на! – изумляется Либле. – Как же это так вдруг вышло? Как это вы сразу бросили свое портняжное ремесло и заделались управляющим? Это прямо-таки новость, в первый раз слышу. Так вот что значил мой сон ночью! Я сразу Мари сказал: «Попомни мое слово, сегодня мы обязательно услышим про какое-то диво». Гляди-ка, так оно и есть! Жорж уже, выходит, и не портной вовсе, а опман.

– Ну, – недоверчиво ухмыляется Кийр, – неужели все эти новости еще до вас не дошли? В деревне, куда ни пойдешь, всюду об этом трещат.

– Ничего не слыхали, – покачивает головой звонарь. – Может, вы что-нибудь знаете, господин Тоотс?

Тоотс тоже пожимает плечами и трясет головой. Кийр, опершись на тросточку, пристально следит за сидящими на пороге. Эти две обезьяны там, у сарая, явно притворяются простачками, на самом деле они, конечно, все уже знают. Невероятно, чтобы этот пройдоха Либле еще ничего не знал о сватовстве. Но все равно, пусть поступают как хотят, дела это не меняет; если это им доставляет удовольствие, он готов и сам рассказать.

– А чему тут, правду говоря, удивляться, – начинает он, – скоро поеду в Россию и стану управляющим. Ведь для этой должности никакого особого волшебства не нужно. Школьного образования у меня тоже хватит, даже с излишком. Иной и такого образования не имеет, а глядишь – уже управляющий; и ничего, что только год в школу ходил.

– Оно будто и так, – рассуждает Либле, – оно конечно, чего тут еще про ученость говорить, но все же – как это так вдруг получилось? Сразу – утюг побоку и айда в опманы?

– Ну, как бы там ни получилось, – втягивает Кийр голову в плечи, – а так оно и есть.

Рыжеволосый с явным удовольствием разглядывает хмурую физиономию своего школьного приятеля и вдруг выпаливает:

– Приходите в воскресенье в Рая, там и услышите, как вес произошло. Приходите под вечер, ну так… часам к пяти, тогда и потолкуем подольше обо всем этом. 3а стаканом вина и бутылкой пива разговор лучше спорится. Да-да.

– В Рая?.. – таращит глаза Либле. – За стаканом вина и бутылкой пива?..

– Да, да, – пищит Кипр. – В Рая, в Рая.

– Ну нет, – отвечает Либле, – что за стаканом вина и бутылкой пива, это для меня дело понятное, это ясно, но почему в Рая?.. Шутками пробавляетесь, шутите, конечно, а думаете другое: чтобы мы к вам пришли, в дом вашего папаши, портного. Верно?

– Нет, нет, в Рая.

– Хм… Ну вот, разве не говорил я утром женушке: сдается мне, узнаем сегодня диковинные вести. Так око и есть. Она, чудачка, еще не верила: «Ах, да какие там могут быть диковинные вести!». А теперь на тебе – шагай в воскресенье в Рая, вино да пиво хлебать! Нет, ты мне хоть кол на голове теши, а с первого разу ничего не пойму. В Рая… хм… Может, господин Тоотс смекает, о чем тут речь?

Но Тоотс по-прежнему пожимает плечами и усердно грызет стебелек полевицы.

– А не будет ли в этом самом Рая, – продолжает, лукаво подмигивая, звонарь, – ну да, не будет ли в этом Рая… что-нибудь эдак вроде сватовства или помолвки? А? У меня в голове вроде бы проясняется.

– Как знать, – краснея, ухмыляется портной. – Может, и так.

– Ага-а! – вскрикивает звонарь. – Вон откуда ветер дует! Ну, теперь и я понял – почему в Рая. Чего ж вы сразу не сказали? А то заставляете сначала голову ломать, прямо кровавый пот на лбу выступает. Эге-ге! Вот оно что! Слыхали, господин Тоотс, какими делами однокашник ваш заворачивает?

– Отчего же не слыхать, – мрачно говорит управляющий. – Поздравляю!

– Да, да, поздравляем, желаем счастья! – добавляет звонарь.

– Очень вам благодарен! – вежливо приподнимая шляпу, отвечает рыжеволосый.

– Ну да, еще бы! – все больше оживляется звонарь. – Счастья – прямо целый воз… и да плодятся у вас рыженькие, как мошкара. А впрочем, поди знай, будут ли детишки рыжеволосые: Тээле, она скорее русая… светловолосая. Да эти и неважно, это потом увидим, когда начнут они на свет появляться и хоть один уже будет налицо.

Кийр краснеет по самые уши и глядит в сторону на вековой дуб.

– Да, да, – продолжает звонарь, – гляди-ка, вон там и аист наготове, только приказа ждет. Теперь вы, господин Кийр, уже, так сказать, одной ногой в супружестве, дайте-ка быстренько этому самому аисту заказ, тогда вовремя готово будет: только и знай, что бери, будто тебе кто старый долг уплатил.

– Ха-ха-ха! – смеется Тоотс, отворачиваясь к сараю.

– Вы слишком далеко заходите, Либле, – с укоризненной улыбкой замечает Кийр.

– Господи помилуй, как это я слишком далеко захожу? Ведь детей на свет производить – это же тебе не шалость какая или фокус, самим человеком выдуманный; так уж сам бог раз н навсегда устроил, и определил, и Адаму повелел. Да и с чего бы, на самом деле, мне, старому хрычу, далеко заходить – у меня у самого дочурка дома, скоро женихов дожидаться станет. Этой дорогой всем нам идти, как сказала одна старая дева, глядючи на свадебный поезд. Стесняться тут нечего! Уж мы с господином Тоотсом заявимся в воскресенье в Рая, как часы, а там и подольше потолкуем – так ведь вы сами сказали. А сейчас у меня одна забота – пойти домой да жену как следует пробрать, чтобы не была такой умной и в другой раз не говорила: «Какие там еще диковинные вести!»

– Пожалуйте, пожалуйте в воскресенье, – повторяет рыжеволосый. – Но вот о чем мне хотелось попросить школьного приятеля: не будет ли он так любезен написать мне рекомендательное письмо в Россию. Он говорил, что служил там в нескольких имениях, что у него есть знакомые помещики… и меня вроде бы лучше примут, если Тоотс даст мне с собой письмецо. Если это ему не трудно…

– Можешь получить, – отвечает Тоотс, морща лоб. – Если есть время подождать, хоть сейчас напишу письмо Иванову.

– Нет, нет, – возражает Кийр. – К Иванову этому я не хочу, у него в голове исиас, начнет еще дубинкой лупить…

– Ишиас, а не исиас! – поправляет его управляющий имением. – Ну, разумеется, триумфальных ворот он к твоему приезду строить не станет, на этот счет будь спокоен, но служить у него можно, ежели кто действительно хочет работать, а не едет лишь для того, чтоб называться опманом.

– Нет, к Иванову я не хочу.

– А других таких хороших знакомых у меня нету.

– А что, – вмешивается в разговор звонарь, – разве у молодого барина Кийра не заготовлено рекомендательное письмецо?

– Есть, конечно, – отвечает Кийр, – но чем больше, тем лучше; одно не поможет, так другое.

– Ну, раз у тебя уже есть, – растягивая слова, замечает Тоотс, – чего ж ты еще и у меня просишь. Одной хорошей рекомендации вполне достаточно.

– Чем больше, тем лучше, – улыбается Кийр, втягивая голову в плечи. – Когда уезжаешь из дому так далеко, надо быть предусмотрительным. Ведь когда тебе больше не захотелось учиться в приходской школе и ты в Россию уехал, были же у тебя какие-то бумажечки в кармане? Если не ошибаюсь, ты говорил о каком-то своем родственнике в России, о дядюшке или…

– Лучшая рекомендация дельному человеку – это он сам, – подчеркивая слова, отвечает Тоотс. – А если ты лодырь, так тебе и дюжина писем не поможет. И с другой стороны: как я могу тебя рекомендовать? Ведь я знаю только, что ты портной и умеешь шить пиджаки с разрезом сзади.

– Верно, верно! – подхватывает Либле. – А мерку старик всегда снимает сам, сам и кроит тоже, парням остается только на машинке сострочить. Молодой барин Жорж, может быть, уже умеет и мерку снять и раскроить ежели потребуется; однако это все же не земледелие. Нет, я так думаю: раз у вас уже одна рекомендация есть, так не стоит вторую клянчить. Да, а что это недавно рассказывал этот самый, как его, черта… Хиндрек из Лилле? Он тоже бродил по России и сейчас вернулся. Так вот, там, в России, внизу, значит, на южной стороне, будто бы вечно гуляет страшный ветер, так что… вас, молодой барин Кийр, такого щупленького, еще чего доброго унесет… Ежели поедете, суньте себе в карман утюг, все надежнее будет, не то попадете ненароком в бурю да и улетите к самому Черному морю. А кому потом нужен будет такой негр или арап? Тогда и детишки уже не рыжие или белобрысые пойдут, а кикиморы, черные, как чертенята.

– Ха-ха-ха! – хохочет Тоотс. – Да, ветер в России буйный. Но дует он больше снизу на север. Кое-каких легковесных путешественников он живо пригонит обратно в родные места и посадит на ту же самую кочку, где они и до отъезда квакали.

– Ну, – сердито отвечает Кийр, – если эти рекомендации надо так выпрашивать, то не нужно мне их вовсе. Обойдусь и без них. Никто не сможет потом попрекать, что помог. А ветер пускай себе дует. Если его не испугались те, что всего одну зиму проучились, так мне и подавно нечего бояться. Пусть дует божий ветер, куда ему угодно, как бы он не унес кое-кого в Сибирь или на Сахалин.

– Ну-ну, – рассудительным тоном возражает Либле, – это уж самый свирепый ветрище, храни нас бог от такого. Уже и тот, что к Черному морю дует, ни к чему. Я вот ломаю, ломаю себе голову, а все в толк не возьму…

– Что? – спрашивает Кийр.

– Да вот что – вернетесь вы оттуда черный как уголь… будут ли тогда дети и впрямь черные или же глиняного цвета? Тээле, я уже говорил, она светловолосая… Белая, черный, черный и белая… Нет, дети все-таки получатся серые, как чертенята, или глиняного цвета ведь прежняя-то рыжая голова…

– Бросьте вы наконец, Либле, своих детей! – надувает губы рыжеволосый.

– Боже милостивый, – делает невинное лицо Либле, – я же не о своих детях говорю. Своего ребенка я уже бросил, вернее, ребенок бросил меня. Стоит мне переступить порог и снять шапку – малышка Мари начинает кричать, точно ее режут, и меня и близко не подпускает. Теперь не добьюсь с ней толку, пока борода и волосы не вырастут. Я о ваших детях говорю, молодой барин Кийр. Будь я уверен, что вы вернетесь из России таким же рыжим, как сейчас перед нами стоите, на душе было б куда спокойнее. Пускай себе снуют карапузы, как огненные шарики, между Рая и Паунвере – никто ничего не скажет, потому оно естественно. А вдруг покатятся оттуда, с кладбищенского холма… черные, глиняно-серые или бог знает еще какого цвета, может даже зеленые, тогда… Хуже всего, что они будут лошадей пугать, никто больше не решится через Паунвере ездить.

– Вот что, Либле, – говорит серьезным тоном Кийр, – если хотите знать, так волосы у меня вовсе не рыжие, а каштановые. С возрастом они еще больше потемнеют, так что ваши насмешки совсем некстати. И будь они хоть рыжие, хоть даже синие, умный человек никогда не станет издеваться над внешностью своего ближнего. Не то важно, что на голове, а то, что в голове. А если уж разговор зашел о внешности, так никто из жителей Паунвере не выглядит сейчас так смешно и дико, как вы сами.

– Ну нет, извините! – хочет Либле возразить, но умолкает на полуслове: с холма по направлению к сараю идет еще кто-то. – Гляди-ка, нашего полку прибывает, – говорит он, – этак у сарая скоро целое собрание будет, вроде волостной думы. Ну да, господин Кийр, чего мне тут насмехаться или же своим видом хвастаться! Разве могу я, старое корыто, еще хвастаться! Моя песенка спета. Хорошо, коли отец небесный мне еще годков десять-пятнадцать подарит, а там пора и па покой. Я все за молодыми наблюдаю, как они живут, и радуюсь, когда им везет, желаю им долгих лет жизни. А вы смотрите на меня и разговаривайте, как со старой теткой, которая изредка навещает своих племянников и желает им только добра. А ежели порой чуть и поворчит эта тетка, так не ставьте лыко в строку, старому человеку прощать надо.

Мужчина, направлявшийся к ним с холма, оказывается Тыниссоном.

Гляди-ка, уже спозаранку столько мужиков собралось, будто военный совет. Хороню, что он, Тыниссон, по голосу узнал, а то бы никак не догадаться, что это наш звонарь у сарая сидит. Вот ведь до чего усы и борода человека меняют! Ну вот он, Тыниссон, и приехал за салакой, отвезет ее домой; к сенокосу хорошо будет иметь в запасе. Но о чем же все-таки здесь совет держат, если позволено будет спросить?

Тыниссон протягивает однокашникам и звонарю руку и останавливается перед сараем, словно ожидая, что его толстые ноги крепко уйдут корнями в почву. Вся его дюжая фигура как бы черпает жизненную силу из самой земли. При взгляде на него каждый невольно испугается – как бы на этом туго налитом теле вся одежда не лопнула по швам. Его толстые икры и плотные шерстяные брюки не умещаются даже в разрезанных сзади голенищах; сапоги его кажутся кожаными чехлами, натянутыми на бревна.

– Доброго здоровья, – отвечает Либле. – Да когда нам еще совет держать, как не сейчас. – Разве не слышал ты новость – школьный твой товарищ Кийр уже почти что женат и опманом заделался?

– Это что за новость? Ничего не слыхал.

– Ну вот, сам толстый как бык, хоть обручами стягивай, чтоб не лопнул, а таких важных вещей не знаешь. Ступай, ступай домой, возьми календарь и отметь себе: в следующее воскресенье раяская Тээле обручается с портным. Да нет, с каким портным! С управляющим имением! Как помолвку справят, так он сразу же полным ходом в Россию, р-раз! – и плюх прямо в Черное море или на берег моря, или кто его знает, куда… Но опять-таки на опмана учиться.

– Кийр? Но ведь это же Тоотс оттуда, из России, а не Кийр, – широко разинув рот, недоумевает Тыниссон.

– В Россию каждый может поехать, – замечает Тоотс, ковыряя в зубах. – Дорога никому не заказана.

Проходит немало времени, прежде чем Тыниссон наконец уясняет себе смысл сказанного Либле.

– Ну, а теперь полагалось бы новость эту и спрыснуть, – предлагает в заключение звонарь. – Как вы думаете, молодой барин Кийр, не податься ли нам всем в Паунвере, не выпить ли пару стаканов пива за здоровье молодой барыни?