Текст книги "Искусство Ленинграда январь 1991"

Автор книги: Осип Мандельштам

Соавторы: Николай Рубцов,Нестор Кукольник,Вадим Вацуро,Ирина Афанасьева,Эдуард Шнейдерман,Борис Кац,Галина Скотникова,Валерий Суров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Поздравляю с новосельем,– сказал наследник,– хорошо ли вам теперь?

– Прекрасно! – отвечала Самойлова.– Жаль только, что недостает тени.

– Как недостает? – перебил Каратыгин. – А Максимов?

20

Петр Каратыгин вернулся из поездки в Москву. Знакомый, повстречавшись с ним, спросил:

– Ну что, Петр Александрович, Москва?

– Грязь, братец, грязь! То есть не только на улицах, но и везде, везде – страшная грязь. Да и чего доброго ожидать, когда там и обер-полицмейстером-то – Лужин.

21

А. С. Шишков^[65] любил рассказывать о первом своем подвиге храбрости. Обер-гофмаршалом тогда был гордый князь Борятинский, а Потемкин на вершине величия.

Случилось, что Шишкова, молодого тогда офицера, назначили в караул во дворец. Камер-лакей, а тогда камер-лакеи больше значили и больше важничали, чем нынешние камергеры, так один из таких придворных чинов, которому было поручено заботиться о продовольствии караулов, как-то не угодил Шишкову. Заспорили. Дошло дело до крупных выражений. Шишков, не долго думая, принял камер-лакея в руки и поколотил весьма убедительно. Тот с жалобой к Борятинскому. Поднялась буря. Борятинский воспылал гневом: «Я им шутить с собой не позволю. Позволь одному, пойдут буянить. Я их заставлю уважать законы Ее Величества. Завтра же доложу Государыне...»

И гнев князя огласился по всему дворцу и достиг до караульной. Шишков уразумел непристойность поступка и опасность. Что тут делать? Кто может за него вступиться? Кого послушает Борятинский? Разве одного Потемкина?

И, не долго думая, Шишков отправляется к Потемкину, со всею откровенностью рассказывает, как дело было, говорит об опасениях его насчет опасности, завтра ему угрожающей, и просит заступничества Потемкина.

Вероятно, и офицер и его речи понравились Потемкину.

– Плохо, брат! Накутил! Сдебошничал! Ну, да постой! Кстати, у меня сегодня вечер. Все будут. Приходи и ты, да будь посмелее. Понял?

– Понял, Ваша светлость!

– Ну так в вечеру милости просим.

– Рады стараться, Ваша светлость.

Наступил вечер. Шишков дал собраться гостям и явился, когда Потемкин уже сидел за бостоном с тем же Борятинским, Вяземским и Разумовским.

– Уже играет! – сказал громко Шишков, войдя в залу. Смело и развязно подошел он к Светлейшему, дружески ударил его по плечу.

– Здравствуй, князь,– сказал он так же непринужденно, затем бросил шляпу на мраморный подоконник и, закинув руки назад, с важностию стал ходить по комнате.

Потемкину вся эта проделка пришлась по сердцу. Он наслаждался, видя эффект, произведенный выходкой Шишкова. В душе презирая человечество, он был рад видеть новые образчики его подлости и уничижения, а потому не желал, чтобы дерзость Шишкова была принята за припадок безумия, поспешил и со своей стороны дать шутке важность и значение правды.

– Шишков,– сказал князь,– поди-ка сюда! Посмотри на мою игру. Курьезная! Как ты думаешь, что мне играть?

– Отвяжись, сделай милость. Играй себе, что хочешь.

– Ну так гран мизер...

И не его поймали, а он поймал за рога человеческую подлость. История с камер-лакеем была забыта. И с месяц еще Шишкова считали фаворитом и низко ему кланялись.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ ПД, ф. 371, № 73.

² Меншиков А. С. (1787—1869) – адмирал, управляющий морским министерством.

³ Чернышев А. И. (1786—1857) – участник Отечественной войны 1812 года, с 1826 г.– граф, военный министр, с 1841 г.– князь, генерал-адъютант, председатель Государственного совета.

⁴ Неваховичи – литературная семья, из представителей которой пользовались известностью Лев Николаевич Невахович и его двое сыновей – Александр и Михаил. Александр Львович (?—1880) – поэт, переводчик французских фарсов, секретарь директора Императорских театров А. М. Гедеонова, а затем и начальник репертуарной части. Михаил Львович (1817—1849) – известный карикатурист, издатель журнала «Ералаш».

⁵ Мордвинов Н. С. (1754—1845) – адмирал, член Государственного совета.

⁶ Бутурлин М. П. (1786—1860) – генерал-лейтенант, нижегородский губернатор.

⁷ Разумовский К. Г. (1728—1803) – президент Императорской Академии наук (1746), гетман Украины (1747), сенатор, генерал-адъютант (1762), фельдмаршал.

⁸ Мартос И. П. (1754—1835) – ректор Академии художеств, скульптор.

⁹ Ростовцев Я. И. (1803—1860) – генерал-адъютант, начальник Штаба, а затем и начальник управления военно-учебных заведений.

¹⁰ Закревский А. А. (1786—1865) – участник Отечественной войны 1812 года, генерал-губернатор Финляндии, министр внутренних дел (1828—1831), с 1831 г. в отставке, позднее московский генерал-губернатор (1845—1859).

¹¹ Киселев П. Д. (1788—1872) – генерал от инфантерии, начальник штаба 2-й армии (1819—1829), министр государственных имуществ (1838—1856), посол в Париже (1856—1862). Стоит сравнить сюжет этого анекдота со стихотворением Н. Ф. Павлова «К графу Закревскому», в котором есть такие строчки:

Зачем же роль играть российского паши

И объявлять Москву в осадном положеньи?

(Павлов Н. Ф. Сочинения. М., 1985. С. 240.)

¹² Клейнмихель П. А. (1793—1869) – с 1832 г. дежурный генерал Главного штаба, с 1835 г. управляющий департаментом военных поселений, впоследствии граф, главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями.

¹³ Ореус И. М. (1787– ум. после 1860 г.) – действительный тайный советник, товарищ министра финансов, сенатор.

¹⁴ Канкрин Е. Ф. (1774—1845) – с 1823 г. министр финансов.

¹⁵ Вронченко Ф. П. (1780—1852) – при Е. Ф. Канкрине товарищ министра финансов; с 1845 г. – министр.

¹⁶ Башуцкий П. Я. (1771—1836) – генерал-адъютант, генерал от инфантерии, петербургский комендант. Ср. куплеты Пушкина: «Брови царь нахмуря...»

¹⁷ Каратыгин П. А. (1805—1879) – комический актер и автор водевилей.

¹⁸ Намек на пьянство.

¹⁹ Шишков А. С. (1754—1841) – адмирал, министр народного просвещения, член Государственного совета, президент Российской Академии, писатель. Этот же анекдот записан Пушкиным в «Table-Talk» («Молодой Ш. как-то напроказил...»; см. Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М., 1958. Т. 8. С. 101). Запись Кукольника позволяет расшифровать имена, обозначенные Пушкиным инициалами Ш. (Шишков) и князь Б. (Борятинский, правильно – Барятинский).

Подготовка текста, примечания Ефима Курганова (Тбилиси)

«МЫ ВАШИ УЧЕНИКИ»

НЕВСКИЙ АРХИВ

Письма А. Е. Яковлева и В. И. Шухаева Д. Н. Кардовскому (1923—1934)

Д. Н. Кардовский

Предлагаемые вниманию читателей письма^[66], чудом уцелевшие в сложных политических и житейских перипетиях, приходили в Советскую Россию из Франции с 1923 по 1934 год. Их авторы – русские художники Александр Евгеньевич Яковлев (1887—1938) и Василий Иванович Шухаев (1887—1973), слывшие в художественных кругах Петербурга десятых годов «надеждой русского искусства». Адресованы письма учителю Яковлева и Шухаева по петербургской Академии художеств Дмитрию Николаевичу Кардовскому (1866—1943), с которым на протяжении всей творческой жизни художников связывали общность взглядов, профессиональные интересы и дружеские отношения. Далеко не щедрый на признания Яковлев в одном из писем Кардовскому сообщал, что в его парижской квартире «над письменным столом стоит единственная фотография» – портрет Дмитрия Николаевича. «Чем больше время идет, тем больше я и Шухаев отдаем себе отчет в том, что Вы нам дали, заставивши к творчеству нашему относиться аналитически»,– писал Яковлев. «Еще раз хочу сказать,– продолжал он,– каких Вы в нас, учениках своих, имеете преданных и искренне благодарных друзей». О подобных чувствах пишет и Шухаев: «...я каждый раз благословляю судьбу за то, что Вы были моим учителем и так много дали. Получить такое совершенное художественное образование, какое получил я благодаря Вам, считаю за величайшее счастье».

Они встретились впервые в 1908 году, когда перед Яковлевым и Шухаевым – учащимися Высшего художественного училища – встала проблема выбора академической мастерской. Без колебаний остановились на мастерской Кардовского, в то время являвшейся филиалом мастерской И. Е. Репина. «Кардовский с первых же шагов своего руководства приобрел имя незаурядного педагога,– вспоминал впоследствии Шухаев,– поэтому, когда встал вопрос о переходе в мастерскую, к кому идти – к Репину или Кардовскому, предпочтение давалось Кардовскому, несмотря на то, что Кардовский как художник был неизвестен. Кардовский был с университетским образованием, многие годы учился у немецкого художника Ашбе в Мюнхене.

Дмитрий Николаевич очень импонировал своей внешностью, имел весьма красивую голову. Студентки все поголовно были в него влюблены, но одновременно и боялись его, его неприступности...»^[67] Вместе с тем, по словам Яковлева, Кардовский относился к каждому из своих воспитанников с трогательной любовью, постоянством и терпением. Его педагогическая система строилась на творческом освоении законов академического искусства как пути овладения мастерством. «Анализ формы и цвета был основой преподавания Дмитрия Николаевича,– писал Яковлев.– Его критика эскизов заключалась в анализе их пластических элементов. Благодаря этим принципам преподавания личные начинания учеников его не были связаны и индивидуальности развивались свободно...»^[68]

Кардовский постоянно держал в поле зрения своих подопечных. Об этом свидетельствуют как публикуемые здесь письма, так и письма Яковлева и Шухаева Д. Н. Кардовскому и О. Л. Делла-Вос-Кардовской раннего периода творчества, когда молодые выпускники Академии художеств находились в зарубежных пенсионерских поездках: Шухаев в Италии (1912—1914), Яковлев – в Италии, Испании и на Майорке (1914 —1915)^[69].

Разные пути вели художников в эмиграцию. Яковлев оказался там потому, что в период его второй пенсионерской поездки в Китай, Монголию и Японию (1917—1919) в послереволюционной России Академия художеств, предоставившая командировку, была реорганизована. Свободный от политики художник отправился из Японии в Париж, намереваясь «войти в связь с художественным Западом». Из произведений, созданных на Дальнем Востоке, Яковлев устроил большую персональную выставку, которую после Парижа с успехом показал в Лондоне. Это позволило художнику поправить свои материальные дела и даже помочь Шухаеву перебраться в Париж, где они с юности мечтали продолжить совершенствование своего мастерства.

Шухаев до января 1920 года (когда он оказался в Финляндии) жил в Петрограде. Несмотря на тяжесть военного времени, работал творчески, преподавал живопись и рисунок в различных художественных учебных заведениях. Однако все усиливающаяся разруха, неопределенность положения и вместе с тем горячее желание заниматься искусством подтолкнули его (с благословения А. В. Луначарского) оставить Россию.

О жизни Яковлева и Шухаева в эмиграции и повествуют настоящие письма. В них читатель найдет не только биографические подробности, малоизвестные и подчас весьма существенные, но также описание жизни художников со всеми ее проблемами – житейскими и творческими, узнает об интересах и привязанностях Яковлева и Шухаева, об их характерах и нравах. Письма, как никакой другой документ, укажут истинную причину возвращения Шухаева в СССР: тоска по родине, желание служить своему отечеству.

Год от года крепло намерение Шухаева вернуться в Советскую Россию. Живой интерес к тому, «что делается в художественном мире, есть ли выставки и какие, как обстоит дело с художественным образованием», торопил Шухаева, подогревал его активность к возвращению. «Я был страшно взволнован... что к моему желанию вернуться в Союз Вы отнеслись не безучастно, а наоборот, приняв так горячо к сердцу»,– с благодарностью обращается он к Кардовскому.

Оказавшись на родине, Шухаев всего два года прожил в Ленинграде полноценной творческой жизнью. В апреле 1937-го его арестовали и на десять лет сослали на Колыму. Последние двадцать пять лет художник прожил в Грузии. Там и узнал он о смерти своего друга, виртуоза-рисовальщика, непоседы-путешественника, Александра Яковлева.

Художники расстались в 1934 году, когда Яковлев, к тому времени известный европейский живописец, кавалер ордена Почетного легиона, по предложению Бостонской школы изящных искусств отправился в Америку, а Шухаев готовился к отъезду в СССР. Тогда они думали, что расстаются на время...

Как когда-то в Париже, уже в наши дни в Ленинграде имена Александра Яковлева и Василия Шухаева вновь объединились на выставке совместных произведений художников. Открывая заново творчество Яковлева, Русский музей, увы, не смог показать произведений художника 20—30-х годов: они хранятся в государственных и частных собраниях Запада. Почти единственным источником подлинной информации о жизни художников в эмиграции и являются их письма.

Елена Яковлева

1

А. Е. ЯКОВЛЕВ – Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Париж. Декабрь, 1923]

Дорогой Дмитрий Николаевич.

Получил письмо и деньги.

Список немного перешел сумму, и я его чуть-чуть сокращаю.

Сейчас не пишу Вам настоящего письма, т. к. хочу это сделать спокойненько, когда не надо будет смотреть на часы. Так много за это время произошло, и начать говорить об этом пока что страшно. Ужас, какая это биография получается. (...)

Так радостно было от Вас весть получить. Так хорошо, что Вы снова заняли ответственный пост воспитателя новых поколений^[70].

Шлю Вам каталог красок Lefranc. Кстати, если у Вас кто-нибудь знакомый есть в Германии, то, думаю, оттуда много дешевле можно все получить. Привет сердечный супруге Вашей^[71]. Жму крепко руку. Пожелания школе Вашей от старого ученика и друга.

А. Яковлев

2

В. И. ШУХАЕВ – Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Париж] 12. XII. 23

Дорогой Дмитрий Николаевич!

Обнимаю Вас крепко, наконец о Вас получилась весточка. Яковлев вчера пришел и принес Ваше к нему письмо, в котором Вы просите о присылке красок, а сегодня он уже получил деньги Ваши и сегодня же пошел к Лефрану заказать краски^[72]. Я спешно предпринял кое-какие шаги, чтобы Вам послать что-либо из художественных материалов, пошлю просимого, если удастся, буду счастлив. В противном случае не взыщите. Это значит, несмотря на приложенные старания, трудности в изыскании средств на материалы были непреодолимыми.

Я много раз пытался Вам написать. Писал в Петербург Нерадовскому^[73] и другим с просьбой, чтобы сообщили Ваш адрес, но все было напрасно. Никто не ответил. Удалось узнать о том, где Вы, от Вашего теперешнего, моего бывшего, ученика Бориса Шаляпина^[74], который приезжал сюда на некоторое время и снова уехал в Москву, чтобы заниматься у Вас. Передал ли он Вам мой привет? Я собирался Вас просить время от времени писать о его занятиях, либо отцу его (адрес Ф. И. Шаляпина Борис Вам сообщит), либо мне. Ф. И. хотел, чтобы Борис учился за границей, а Борис хотел во что бы то ни стало ехать и записаться у Вас. В конце концов мы здесь согласились, что Борису, если он уж так хочет, будет лучше у Вас в Москве. Я поручился, что Вы время от времени будете о Борисе сообщать сюда и обратите на него серьезное внимание, главным образом, в смысле дисциплины, в чем, кажется, молодой Шаляпин очень нуждается.

А теперь о себе: много не сумею написать. На главный вопрос Ваш о том, что я здесь делаю и сделал, я думаю ответить через некоторое время присылкой Вам фотографий с моих вещей, а в общих чертах – следущее: со времени отъезда из Петербурга я с женой пробыли 10 месяцев в Финляндии у артистки Анны Федоровны Гейнц^[75], которая в настоящее время в Москве и о нашем финляндском периоде может Вам живым языком рассказать в подробностях, если Вы найдете ее в Москве. Муж ее, кажется, занимает какой-то пост в Госиздате^[76], хорошо не знаю, где и что он делает. А потом мы сразу попали в Париж, в объятия Яковлева^[77], и с тех пор уже несколько лет не расстаемся и по-прежнему в некоторых экстренных случаях работаем вместе. Живет он неподалеку от нас^[78], поэтому видимся очень часто, почти каждый день, много работаем как для себя, так и для заработка. Выставлялись в Париже раза четыре, каждый раз с большим количеством вещей, один раз устроили совместную выставку Шухаева и Яковлева^[79]. 1 раз выставились в Америке, в Нью-Йорке, 1 раз в Брюсселе, сейчас выставка в Риме и предполагается выставка в этом году в Амстердаме. Кроме того, в этом году вышла роскошным изданием «Пиковая дама» с моими иллюстрациями (на французском языке)^[80]. Если удастся выцарапать у издателя один экземпляр, я пришлю Вам. Я послал по экземпляру в Румянцевскую библиотеку, публичную в Питер и в Академию художеств. Это, в сущности, голый перечень того, что делал, а что касается жизни по существу, то трудно сказать, чтобы она, т. е. наша жизнь, удовлетворяла вполне, все-таки на чужбине и все-таки мы чужие. Нет быта, к которому привыкли у себя на родине, нет уверенности в завтрашнем дне.

В. И. Шухаев, А. Е. Яковлев, В. Ф. Шухаева в Париже

Жена моя^[81] скучает по России сильнее, чем я, и выписала к себе свою сестру^[82]. С ней ей стало легче гораздо. Ужасно то, что в нашей заграничной жизни все от жизни приходится вырывать буквально зубами. Наше счастье, что в свое время мы имели Вас своим учителем и много учились, поэтому можем свободно конкурировать, а конкурировать приходится на каждом шагу. Разумеется, приобрели некоторый жизненный опыт, трудности житейские не так уж страшат, как когда-то в России.

А. Е. Яковлев. Портрет В. Ф. Шухаевой

Пожалуйста, передайте привет Ольге Людвиговне. Как же это так, Ваша дочь^[83] так выросла, что уж успела выскочить замуж. Вот такие вещи как-то непонятны, не верится, что время идет так быстро, и со времени нашей последней встречи прошло так много времени.

Еще раз обнимаю Вас крепко, дорогой Дмитрий Николаевич, и надеюсь, что найдете досуг написать.

Ваш В. Шухаев

Вера Федоровна просит передать Вам привет.

3

А. Е. ЯКОВЛЕВ – Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Париж. 26 (?) декабря, 1923]

Дорогой друг Дмитрий Николаевич.

Послал Вам краски. Случайно вышло немного дороже, чем предполагалось, (так) что излишки Вы разрешите принять на мой счет. Правда, оплачен до Риги. (...) Выезжают краски из Дюнкерка 2 января на Ригу, пароходом.

Теперь перейду на почву личную, о себе писать буду. Китай, Монголия, Япония. Этапы. Бесконечно интересные страны. До... обильные образами. Богатые красками. Фантастичные по форме. Поразительно различные по культуре. Разные мифы. Более различные, чем те, которые заселили нашу маленькую Европу. Работал много, жизнь часто очень одинокая. Особенно морально. Отношение ко мне русской колонии, говорить нечего, было исключительно хорошее, но, конечно, трудно рассчитывать встретить на Дальнем Востоке очень тонких по художественному своему развитию людей. По дороге в Харбин встреча с Локкенбергом^[84], жадно мечтавшим о постановке китайского балета. Мечта, прерванная болезнью и смертью. Приехал он умирать уже по отъезде моем в Пекин, уже в сознании смерти своей, как человек, уходящий отдыхать после длинного и утомительного пути. В Пекине увлечение китайским театром, в сущности, единственным ярким по нетронутости остатком старой культуры. Там я написал целую серию картин и сделал много рисунков, которые частью воспроизведены в Париже с текстом одного китайца в форме книги о китайском театре^[85].

A. E. Яковлев. Дама с двумя масками. 1921. Холст, масло

В. И. Шухаев. Дорога в Les Pins Parasols. 1934. Холст, темпера. ГРМ

А. Е. Яковлев. Экспедиция. 1926. Холст, масло

В. И. Шухаев. Улица. Провинция (Финляндский пейзаж). 1921. Холст, масло. ГРМ

В. И. Шухаев. Эскиз декорации к миниатюре «Пастораль» (Театр Н. Ф. Балиева «Летучая мышь». Париж). 1924. Картон, смешанная техника. ГРМ

А. Е. Яковлев. Китайские маски. 1918. Холст, масло

В Монголии ряд акварельных набросков, впечатлений, взятых с седла лошади. Очень трудный первый год в Пекине без денег и заработка. Но помещенный в посольском доме (в восточном корпусе), все-таки вечером или в смокинге или во фраке на каких-нибудь обедах (если не в китайском театре). Сплошные контрасты. Удача пришла, когда стало совсем трудно. Устроил выставку в Шанхае, где продал немного, но получил много заказов на портреты. Это дало мне возможность расплатиться с долгами и поехать в Японию, где провел незабвенное лето на острове Ошима. С двумя юношами художниками из Московской школы живописи^[86]– все лето без единого другого европейца среди японцев рыбаков, в японском доме, всегда в японской одежде. Все утро в воде, а после завтрака за работой. Оттуда в Европу... по той причине, что почувствовал я, что надо войти в сношения с художественным Западом. Посмотреть на людей, войти снова в связь с европейской культурой. Кроме того, у меня было определенное ощущение необходимости вырваться из тех изумительных стран, которые дают слишком большую, слишком богатую пищу с точки зрения «материала для картины». Настолько богатую, что начинаешь чувствовать, что теряешь серьезность глубокого, трудного анализа, начинаешь невольно делаться иллюстратором. Конечно меня сейчас снова тянет туда или куда-нибудь в другое, может, это естественно, но, думаю, что сейчас, после 4 лет работы здесь, я могу снова смело на некоторое время экзотической работе отдаться без опасности. Думаю, что и работа моя сейчас была бы творчески глубже, серьезнее. Чудное путешествие с зелеными тропическими закатами. Сингапур, Коломбо, Марсель. Первые шаги в Париже – выставка в галерее Вагbazanges. Могу с чистой совестью сказать, что урок был хороший и моральный и материальный. Кроме того, что продал я немало вещей, один издатель предложил мне издать альбом всего того, что я выставил (конечно, выбрать все, что было наиболее значительного)^[87]. Завязал я в связи с выставкой этой много знакомств, которые мне были очень полезны. По окончании выставки в Париже я поехал с этой же выставкой в Лондон^[88]. Лондон, отнесясь ко мне хорошо в смысле прессы, дал мне значительный дефицит с точки зрения материальной. Выставка не была достаточно подготовлена знакомствами. Это, оказывается, всегда необходимо. После этого прошло несколько лет, подчас трудных. Работы было мало, продажи еще меньше. После первого года после войны, когда все тратили много денег, наступил момент, когда все сжались. В 1922 году весной мне пришла в голову мысль (очень удачная) расписать зал одного маленького ресторана на Монмартре^[89].

В смысле материальном это мне давало очень мало, но мне хотелось показать, что я кроме портретной могу выполнять декоративную работу. В связи с (благодаря ей) этой работой я выполнил еще две росписи и несколько декоративных панно – работ, которые я делал за сравнительно скромные суммы, как частный ремесленник. Но это дало мне возможность это лето провести в Италии и сейчас уехал на месяц в горы, в Швейцарию. Кроме того, сейчас я обеспечен работой почти на весь год. Должен написать один большой портрет, один триптих для Брюсселя (это благодаря, отчасти, выставке в Брюсселе) и одну роспись в Италии, в частном доме, недалеко от Милана^[90].

В связи с выставкой русской группы в Париже я получил приглашение от «Chicago Art Institute» выставить в Америке, где моя выставка объехала 7 городов^[91]. Материально она мне дала не очень много, но в смысле моральном она мне была очень приятна.

Что касается музейных приобретений – один рисунок и большой портрет Веры Федоровны Шухаевой поступили в Люксембург. Один рисунок и одно «Nu» – в Брюссельский музей. Один большой рисунок – в Чикагский музей. Делал я книжку о китайском театре и сейчас работаю над книжкой об японском театре^[92]. Одно могу сказать – работаю я много, стараюсь двигаться и надеюсь в будущем работать лучше, чем сейчас^[93]. Шлю Вам пожеланий на Новый год. Вам и жене Вашей. Прошу жене Вашей передать мой искренний привет и надеюсь с Вами, дорогой Дмитрий Николаевич, теперь быть в постоянных сношениях. Фотографии работ своих пришлю после приезда моего через месяц.

Ваш верный ученик А. Яковлев

4

А. Е. ЯКОВЛЕВ – Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Париж. Январь, 1924]

Дорогой Дмитрий Николаевич.

Давно послал Вам краски. Послал их, как Вы меня просили, на Ригу. Хотелось бы очень знать, дошли ли они благополучно.

Работал это последнее время я как каторжный. Надо было до отъезда в Италию, куда я еду 24-го этого месяца, выполнить три больших декоративных панно. Заказ был дан мне от частного лица из г. Брюсселя. Панно изображают Утро, День и Вечер. Пейзаж занимает значительное место. Входят фигуры, входит немножко и мифологии. Кажется, разрешил я задачу неплохо – кроме того, надо было сделать портрет и несколько мелких вещей. Сейчас все благополучно закончил и еду в Италию, где мне предстоит интересная работа – роспись зала в старом итальянском замке. Дана полная свобода – замок исключительной красоты и простоты – постройка 15-го века^[94] – крепостного характера, снаружи совсем реставрациями не тронута. Если будете писать, пишите на Париж. Мне перешлют. Передайте, пожалуйста, мой привет супруге Вашей. Жду от Вас известий, жму руку Вашу. Ваш А. Яковлев

5

А. Е. ЯКОВЛЕВ – Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Париж. Апрель, 1924]

Дорогой Дмитрий Николаевич.

Уже давно (26 декабря) послал краски и кисти. До сих пор не имею от Вас известия об их получении, и это меня беспокоит. Получили ли Вы и мои 2 письма?

Я страшно много работал эту зиму. Написал 3 больших панно, на заказ для Брюсселя. Работа меня очень интересовала. Через 2 дня еду в Италию, где мне предстоит расписывать одну залу в замке 14-го века.

Проведу лето в Италии. Осенью же намереваюсь устроить выставку своих вещей в галерее «Barbazanges» в Париже. Напишите о себе, дайте знать, как живете. Пишите на парижский адрес, мне перешлют. Передайте привет мой жене Вашей.

Жму руку Вашу.

Ваш А. Яковлев

6

А. Е. ЯКОВЛЕВ – Д. Н. КАРДОВСКОМУ

Italia [Май, 1924]

Дорогой Дмитрий Николаевич!

Получил Вашу весточку и очень, очень ей рад и очень тронут. Поверьте, что в нас с Васькой (такова у меня с Академии привычка Шухаева Васькой звать, что трудно отучиться, но надеюсь, что Вы не в претензии) сидит прочно и глубокая преданность Вам, чисто человеческая, и ясное сознание того, что Вы нам дали. Мы оба всегда очень горды, когда можем сказать, что Вы были нашим профессором и мы нигде за границей не учились, а лишь в Академии и в Вашей мастерской. К сожалению, сейчас мне трудно послать Вам воспроизведения со своих работ. Сделаю это осенью. До Вашего последнего письма не хотел Вам посылать, т. к. хотел сначала удостовериться, что письма мои доходят.

Сейчас нахожусь в изумительном месте – старинный (13-й – нач. 14-го века) замок у подножий Апеннин. Расписываю и строю маленький театральный зал в стиле венецианского 18-го века. Задача для меня новая, интересная, специально съездил в Венецию собирать материалы. Сделал эскизы. Кажется, может выйти удачно. Шлю Вам традиционную фотографию, снятую на площади св. Марка. Я отдал дань туристической традиции. Жму руку Вашу. Надеюсь, Вы скоро получите пакет с красками. (Кстати, почему ученики Ваши не трут краски сами? Это в 4 раза дешевле. Посоветуйте им.) Шлю привет мой супруге Вашей.

Ваш А. Яковлев

7

А. Е. ЯКОВЛЕВ – Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Август, 1924]

Дорогой Дмитрий Николаевич.

Только что получил письмо Ваше и очень огорчен тем обстоятельством, что Вы не получили моей посылки. Сейчас же послал упаковщику письмо, а по возвращении в Париж сам этим займусь. Я буду в Париже 15 сентября, а в конце октября уезжаю с экспедицией на полгода в центр Африки^[95]. Интереснейшая возможность посмотреть на новую странную, загадочную страну. Уезжаю я в качестве художника при экспедиции с обязательством иллюстрировать книгу об экспедиции^[96]. Сейчас заканчиваю роспись в замке (театральный зал). Работаю страшно много. Жму руку Вашу. Шлю привет супруге Вашей.

Ваш А. Яковлев

А. Е. Яковлев. В. И. Шухаев в своей парижской мастерской. Эскиз портрета. 1927

В. И. Шухаев. Портреты

8

А. Е. ЯКОВЛЕВ – Д. Н. КАРДОВСКОМУ

Париж [Осень, 1925]

Дорогой Дмитрий Николаевич.

Посылаю Вам сегодня всего только несколько воспроизведений с моих последних рисунков. На днях вышлю серьезную посылку с воспроизведениями прежних вещей. Хочу верить в то, что Вы не сердитесь за мое долгое молчание, отчасти связанное с моими постоянными за последние два года переездами. Сейчас работаю над большим холстом размером в 4½ метра на 3 метра. Представляет группу-портрет всех членов экспедиции^[97]. Работа сложная и интересная. Через месяц надеюсь закончить и приняться за серию вещей для будущей моей выставки, которую надеюсь устроить в мае. Этюдов и рисунков я привез из Африки очень много^[98] – теперь надо ими хорошо воспользоваться.

Пока шлю привет Вам, супруге Вашей и дочери.

Жму руки Ваши.

Ваш А. Яковлев

А. Е. Яковлев в Африке

9

В. И. ШУХАЕВ – Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Франция] 15. IX. 1925

Дорогой Дмитрий Николаевич!

По обычаю своему я не сдержал слова – обещался написать Вам сейчас же после моего последнего письма и пишу 1½ месяца спустя. Лето кончается, и я через несколько дней уезжаю в Париж. Так же, как когда-то в России после каникул жаль расставаться с природой, так и теперь, правда, лето вышло не таким удачным, как я мечтал. Я собирался написать несколько картин. Собрал материал и думал здесь, на свободе, их написать. Только разохотился в работе, как был вызван в Париж. Было поручено две больших работы: одна – для кино^[99], а другая – для театра, поэтому все остальное время просидел, работая скучную заказную работу.

Яковлев приехал, пробыл здесь десять дней, поехал в Париж заканчивать свои африканские работы. В Африке он пропутешествовал 9½ месяцев. От путешествия в восторге. Привез массу рисунков, живописи и всякого рода набросков. По обычаю он работал как машина. Единственный его недостаток – не умеет рассказывать, поэтому мы ему запретили говорить про Африку, т. к. все его рассказы были похожи на лекции профессора географии. Мы решили, что уже вышли из гимназического возраста, и слушать отказались. Мы жили в этом году там же, где почти каждый год проводили лето у нашей приятельницы-француженки, имеющей заброшенный форт на почти необитаемом острове недалеко от Тулона^[100]. Обычно проводили здесь лето небольшой компанией человек в шесть. Наша хозяйка – довольно богатая женщина, у нее есть яхты, моторная лодка и несколько гребных и парусных лодок. При помощи этого флота мы сносимся с берегом, и привозится оттуда все продовольствие. Кроме нас шести еще прислуга в количестве 5 человек (капитан, механик, матрос, кухарка и горничная). Это все обитатели форта, да еще на острове человек 50 рыбаков – вот все население острова, который к тому же очень красив, покрыт сосной морской и различными пахучими кустарниками. Одновременно я Вам пошлю несколько открыток с видами форта. Как Вы с Ольгой Людвиговной живете и где проводили лето? Очень было бы приятно получить от Вас несколько строчек. Яковлеву я сказал, что Вы писали мне, он обещался Вам написать.