355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Орсон Скотт Кард » Краснокожий пророк » Текст книги (страница 9)
Краснокожий пророк
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 00:11

Текст книги "Краснокожий пророк"


Автор книги: Орсон Скотт Кард



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Но, Билл, это все, чем я могу тебе помочь.

– Я не могу сам попросить их об этом, Рвач. Я не могу лично направиться к крикам или чоктавам и просить их об этой услуге. Это должен быть кто-то другой. Это должен быть человек, про которого, если все выплывет наружу, я могу сказать: «Нет, ничего подобного я ему не поручал. Он использовал собственное виски, а я представления не имел, зачем оно ему понадобилось».

– Билл, я понимаю тебя, но твои догадки оказались правильными. Ты действительно умудрился отыскать нечто настолько низкое и отвратительное, что я не хочу иметь к этому никакого отношения.

Гаррисон бросил на него сердитый взгляд:

– Нападение на офицера карается в этом форте повешением, Рвач. Неужели я не упоминал об этом?

– Билл, я лгал, обманывал, иногда убивал, чтобы стать первым в этом мире. Но одного я не делал никогда. Я никогда не подкупал никого, никого не просил выкрасть маленьких ребятишек и запытать их до смерти. Честно говорю, я никогда этого не делал и никогда этого не сделаю.

Гаррисон внимательно изучил лицо Рвача и увидел, что тот не врет.

– Ну подумать только. Я и вправду умудрился отыскать столь отвратительный грех, что даже Рвач Палмер никогда не совершит его. Даже под угрозой смертной казни.

– Ты не посмеешь убить меня, Билл.

– Посмею, Рвач, еще как посмею. И тому будут две причины. Во-первых, ты не удовлетворил мою просьбу. И во-вторых, ты слышал мою просьбу. Ты мертвец, Рвач.

– Вот и ладно, – кивнул Рвач. – Только веревку возьми покрепче. Виселицу построй повыше, чтоб лететь было футов двадцать. Я хочу, чтобы мое повешение запомнили надолго.

– Мы тебя вздернем на суку и веревку будем тянуть очень медленно, чтобы ты задохся, а не сломал себе шею.

– Ну, это тоже запомнится надолго, – пожал плечами Рвач.

Гаррисон позвал нескольких солдат и приказал водворить Рвача обратно в тюрьму. На этот раз они снова отрабатывали на нем пинки и тычки, так что к старым синякам добавились еще несколько фиолетовых пятен, а одно ребро, похоже, вообще сломали.

Но времени у него было в обрез.

Немножко успокоившись, он лег на пол камеры. Пьяниц уже выпустили, но трое забияк до сих пор валялись на тюремных койках. Свободным оставался лишь пол, но Рвач ничуть не возражал. Он знал, Гаррисон даст ему пару-другую часов подумать над предложением, после чего выведет из камеры, накинет на шею петлю и вздернет его на дереве. Он сколько угодно может притворяться, будто дает Рвачу последний шанс, – все это враки, потому что теперь он не верит Рвачу. Рвач ответил ему отказом, поэтому теперь Гаррисон уже не доверит ему выполнение задания, а значит, не выпустит.

Что ж. Рвач намеревался с умом использовать отпущенное ему время. Начал он весьма просто. Закрыв глаза, он чуточку разогрел себя изнутри. Создал искру. А затем послал эту искру наружу. Так обычно поступают перевертыши, отправляя жучка под землю, чтобы видеть его глазами. Он позволил искре полетать в воздухе и вскоре нашел, что искал. Дом губернатора Билла. Его искра улетела слишком далеко, поэтому точно попасть он вряд ли сможет. Да и цель слишком велика. Вместо этого он вызвал ярость, гнев и боль, скопившиеся внутри, и стал раздувать их – ярче, ярче, ярче. Он зашел так далеко, как не заходил никогда в жизни, и нагонял жар до тех пор, пока не услышал крик, которого с огромным нетерпением ждал:

– Пожар! Пожар!

Вопли доносились снаружи, издалека, но все больше голосов подхватывало крик. Раздались ружейные выстрелы – сигнал тревоги.

Трое забияк также услышали их. В панике они соскочили с коек и подбежали к двери, один из них даже прошелся по лежащему на полу Рвачу. Вцепившись в решетки, они принялись трясти их и орать:

– Выпустите! Выпустите нас! Сначала выпустите, а потом бегите тушить этот чертов огонь! Мы ж здесь заживо изжаримся!

Рвач и не заметил, что на него наступили, – одним синяком больше, одним меньше. Он лежал не двигаясь, снова создавая искру, но на этот раз он нагревал металл внутри замка камеры. Теперь цель была совсем рядом, поэтому искра горела гораздо жарче.

Наконец появился какой-то солдат, сунул ключ в замок, повернул и отпер решетки.

– Вы, парни, выходите, – приказал он. – Сержант приказал выпустить вас, нам может понадобиться помощь в тушении пожара.

Рвач с трудом поднялся на ноги, но охранник швырнул его обратно в камеру. Рвач вовсе не удивился. Собравшись с силами, он поддал жара в искру, да так, что железо замка расплавилось. Даже заалело чуть-чуть. Охранник захлопнул дверь и потянулся к ключу. К этому времени тот так раскалился, что чуть не прожег руку насквозь. Солдат выругался и попытался ухватить ключ полой мундира, но Рвач не терял времени даром. Что было сил он ударил ногой по двери, сшибая охранника на пол. Наступив ему на лицо, Рвач как следует приложил солдата каблуком по голове, вероятно сломав ему шею. Но с точки зрения Рвача, это было не убийство. В своих глазах он поступил по справедливости, потому что охранники хотели бросить его запертым в камере, чтобы он сгорел заживо.

Рвач не спеша вышел из тюрьмы. Внимания на него никто не обратил. Особняк отсюда виден не был, зато хорошо был заметен огромный столб дыма. Небо почернело в преддверии дождя, низкие тучи нависли над землей. Возможно, надвигающийся ливень не даст крепости сгореть дотла. Но Рвач надеялся на обратное. Он надеялся, что от форта не останется и головешки. Одно дело убивать краснокожих, против этого Рвач ничего не имел, здесь он и Гаррисон шли бок о бок. Убивай их выпивкой, если можешь, если не можешь, то пулями. Но поселенцев убивать нельзя, и тем более недопустимо нанимать краснокожих, чтобы те до смерти запытали каких-нибудь фермерских ребятишек. Может, Гаррисону было все равно. Может быть, ему эти детишки казались солдатами, которым придется погибнуть в войне с краснокожими, – ну и что, что солдатам этим и двадцати не исполнилось? Все ведь делается на благо страны, не правда ли? Может, Гаррисон принимал такой ход мысли, но Рвач принять его не мог. Честно говоря, он и сам такого от себя не ожидал. Оказывается, он куда больше похож на Эндрю Джексона, чем считал раньше. Он видел черту, через которую переступать нельзя. В отличие от Гикори, он провел ее несколько дальше, но все же провел. И он скорее бы умер, нежели переступил через нее.

Разумеется, он не собирался умирать, пока в нем еще оставались силы. Через ворота крепости ему будет не пройти, вереница людей, передающих друг другу ведра с водой, протянулась до самого берега, и его наверняка заметят. Легче будет перебраться через стену. Солдаты сейчас не особенно смотрят по сторонам. Он вскарабкался на частокол и тяжело плюхнулся на землю по другую сторону забора. Никто его не видел. Углубившись на десять ярдов в лес и постаравшись забыть про боль в ребрах и слабость, которую обычно вызывали упражнения с огнем, он принялся пробираться сквозь заросли к берегу реки.

Из леса он вышел с другой стороны пристани. Прямо перед ним стояла его баржа, по-прежнему доверху нагруженная бочонками с виски. Собравшиеся на берегу работники, обмениваясь мнениями, наблюдали за пожарной бригадой, вычерпывающей воду тридцатью ярдами выше по течению. Рвача ничуть не удивило, что его парни не присоединились к тушению пожара. Они не относились к тому типу людей, которые проповедуют чувство локтя.

Рвач прошмыгнул на пристань и, махнув своим парням рукой, спрыгнул на баржу. Пошатнувшись и заскрипев зубами от боли и слабости, он обернулся, чтобы поведать работникам, что произошло и почему надо побыстрее валить отсюда. Однако за ним никто не последовал. Они все еще толпились на берегу и тупо глазели на него. Он снова махнул своим парням, но они и шагу в его направлении не сделали.

Что ж, придется уплывать без них. Он уже направился к веревке, чтобы отвязать ее и оттолкнуть багром баржу, когда вдруг понял, что не все работники остались на берегу. Одного человека среди них не было. И Рвач сразу догадался, где сейчас находится этот человек. На барже, за его спиной. Он вытягивает свои огромные руки, чтобы…

Бездельник Финк редко прибегал к ножу. Нет, конечно, он без малейших раздумий ткнул бы противника ножом, если бы пришлось, просто он предпочитал убивать голыми руками. Говоря об убийстве ножом, он обычно приводил в сравнение шлюху и палку от метлы. Как бы то ни было, Рвач понял, что ножа можно не опасаться. И что конец будет долгим. Гаррисон, наверное, знал, что Рвач может сбежать, поэтому подкупил Бездельника Финка, и теперь Финк убьет его.

Убьет медленно, но верно. А значит, у Рвача будет время. Время, чтобы умереть не одному.

На его шее сомкнулись пальцы, сомкнулись и сдавили так сильно, что Рвач белого света не взвидел, он даже не подозревал, что в одном человеке может быть столько силы. Гигантские руки встряхнули его, чуть не оторвав голову, но он все-таки успел выпустить искру на поиски того самого, особенного бочонка. Он знал, где находится бочонок, надо было только разогреть его посильнее, пожарче, еще жарче, еще…

Он ждал взрыва, ждал яркой вспышки, но ее все не было и не было. Пальцы Финка прижали его кадык к самому позвоночнику, он чувствовал, как мускулы поддаются под давлением, он начал пинаться, его легкие отчаянно пытались втянуть воздух, который почему-то отказывался идти, но бочонок он нагревал до самой последней секунды, ожидая, что порох вот-вот взорвется.

А затем он умер.

После того как Рвач умер, Бездельник Финк держал его в воздухе еще целую минуту – видимо, ему нравилось, как в сильных пальцах болтается мертвое тело. Трудно сказать что-либо определенное насчет Бездельника Финка. Поговаривали, что, когда он в хорошем настроении, милее человека не сыскать. Сам Бездельник был о себе такого же мнения. Ему нравилось быть милым, иметь друзей, опрокидывать вместе с ними стопочки. Но когда дело доходило до убийства – ну, это ему тоже нравилось.

Но нельзя ж вечно цепляться за труп. Кто-нибудь обязательно начнет жаловаться, кого-нибудь стошнит. Поэтому он швырнул тело Рвача в воду.

– Дым, – ткнув пальцем, указал один из работников.

И в самом деле из груды бочонков показался какой-то подозрительный дымок.

– Это ж порох! – заорал кто-то.

Как они припустили, спасаясь от взрыва! Бездельник Финк чуть животики со смеху не надорвал. Подойдя к куче, он принялся расшвыривать бочонки, выкидывая их на пристань, пока не добрался до самой середины и не обнаружил источник дыма. Этот бочонок он трогать руками не стал. Подцепив его носком башмака, он катнул бочку к краю баржи на всеобщее обозрение.

К тому времени работники начали постепенно возвращаться, чтобы посмотреть, что происходит. Судя по всему, Бездельник Финк взрываться не собирался.

– Нож, – крикнул Бездельник, и один из парней швырнул ему тесак, который носил в ножнах на поясе.

Потребовалось несколько добрых ударов, прежде чем крышка наконец слетела, выпустив в небо огромное облако пара. Вода, что содержалась внутри бочонка, кипела.

– Так значит, это не порох был вовсе? – спросил один из работников. Не самый умный, хотя речные крысы своим умом никогда не славились.

– Когда Рвач его сюда поставил, порох в нем был, можете не сомневаться, – уверил Бездельник. – Там, в Сасквахеннии. Но вы ж не думаете, что Бездельник Финк будет спускаться по Гайо на одной барже с бочонком пороха, из которого к тому же торчит фитиль, а?

Затем Бездельник прыгнул с баржи на пристань и заревел во всю мощь своей глотки, так что даже обитатели форта его услышали, а пожарная бригада и вовсе прекратила работу:

– Запомните, парни, меня зовут Бездельник Финк, я самый хитрый, самый коварный сын аллигатора, когда-либо откусывавшего голову бизону! На завтрак я ем человечьи уши, а на ужин закусываю медвежьими, и, когда меня мучит жажда, я способен выпить Ниагарский водопад. Когда я ссу, народ хватает лодки и плывет по течению пятьдесят миль, а когда сру, французы набирают воздух в склянки и продают как духи. Я – Бездельник Финк, это моя баржа, и после того как вы, жалкие уроды, поможете потушить пожар, каждому из вас найдется по пинте дармового виски.

Затем Бездельник Финк и его помощники присоединились к пожарной бригаде. Пожар почти затухал, когда с неба закапал дождь, заливая дымящееся пепелище.

Тот вечер, тогда как солдаты пили виски и распевали песни, Бездельник Финк провел трезвехоньким, как стеклышко. Наконец-то он стал торговцем виски, наконец-то у него появилось собственное дело. Только один из работников баржи остался рядом с ним, молоденький паренек, который искренне восхищался Финком. Юноша долго вертел в руках бикфордов шнур, который когда-то был вставлен в бочонок с порохом.

– Но фитиль ведь никто не зажигал, – наконец сказал он.

– Неа, – согласился Бездельник Финк.

– Тогда почему вода закипела?

– Видно, у старины Рвача в рукаве была припрятана парочка фокусов. Видно, тот пожар в форте именно он и начал.

– Ты знал это, да?

Финк покачал головой:

– Да не, повезло просто. Мне просто везет. Я умею чувствовать, как, например, почувствовал тот бочонок с порохом, а затем делаю то, что кажется правильным.

– Это как дар у тебя?

В ответ Финк поднялся и стянул штаны. На его левой ягодице красовалась огромная шестигранная татуировка, выглядящая весьма зловеще.

– Это моя мама наколола, когда мне и месяца не было. Сказала, что это сохранит меня и я проживу долгую жизнь.

Затем он повернулся и показал пареньку другую ягодицу.

– А это, по ее словам, поможет мне сколотить деньжат. Я не знаю, как это работает, а она умерла, так ничего и не объяснив, но, насколько мне известно, эта штука несет удачу. Благодаря ей я всегда заранее знаю, как правильно поступить. – Он ухмыльнулся. – Вот добыл себе баржу и груз виски.

– А губернатор действительно даст тебе медаль за то, что ты убил Рвача?

– Ну, вроде обещал. За то, что я поймал его.

– Что-то не похоже, чтобы губернатор чересчур печалился о смерти Рвача.

– Ну да, – кивнул Финк. – Конечно, не похоже. Мы теперь с губернатором добрые друзья. Он говорит, у него есть одна работенка для меня, которую может выполнить только такой человек, как я.

В глазах восемнадцатилетнего мальчишки промелькнуло искреннее обожание.

– А я тебе смогу помочь? Можно, я пойду с тобой?

– А ты когда-нибудь дрался?

– Дрался, и много!

– А ухо кому-нибудь откусывал?

– Нет, но однажды я вырвал человеческий глаз.

– Глаз – легко. Он мягкий.

– И так вдарил лбом одному, что тот сразу пяти зубов лишился.

Финк пару секунд поразмыслил. Затем усмехнулся и кивнул:

– Конечно, парень, можешь отправляться со мной. Поверь, скоро в окрестностях за сотни миль не найдется такого мужика, бабы или малыша, которые бы не слышали моего имени. Ты сомневаешься в этом, парень?

Юноша не сомневался.

Утром Бездельник Финк и его команда оттолкнули баржу от южного берега Гайо. На нее была загружена повозка, несколько мулов и восемь бочонков с виски. Надо было провернуть кое-какую сделку с краснокожими.

Днем губернатор Уильям Гаррисон похоронил обугленные останки своей второй жены и ребенка. Благодаря несчастливой случайности мать и сын вместе находились в детской, готовились к параду, примеряя нарядный мундир, когда в комнате вдруг взорвался огненный шар.

Огонь в доме губернатора породила не человеческая рука, пожар отнял у Гаррисона то, что любил он больше всего на свете, и никакая сила на земле не могла вернуть ему потерянное.

Глава 7
ПЛЕННИКИ

Элвин-младший никогда не ощущал себя маленьким мальчиком – за исключением тех случаев, когда ему приходилось забираться на спину большой старой кобылы. Нельзя сказать, что он был неопытным ездоком, – он и лошади достаточно неплохо уживались друг с другом, они не сбрасывали его на землю, а он никогда не хлестал их кнутом. Просто он не любил, когда ноги его беспомощно болтаются в воздухе. Поскольку поездка предстояла долгая и ехать нужно было в седле, стремена подняли так высоко, что пришлось проколоть несколько новых дырок в ремнях. Эл с нетерпением ждал того дня, когда он станет взрослым мужчиной. Ему не раз говорили, что выглядит он не по годам взрослым, но это ничего не меняло в воззрениях Элвина. Когда тебе всего десять лет, ты все равно останешься малышом, каким бы большим тебя ни называли.

– Мне это очень не нравится, – заявила Вера Миллер. – Вокруг краснокожие бродят, а мальчикам придется ехать по лесам…

Мама всегда переживала по пустякам, но сегодня у нее имелись очень весомые причины для волнения. Всю жизнь с Элом случались какие-то неприятности. Все всегда заканчивалось хорошо, но беды ходили за ним как привязанные. Несколько месяцев назад одна такая «неприятность» чуть не закончилась весьма трагически – ему на ногу упал мельничный жернов, концы кости пронзили кожу. На рану смотреть было страшно. Все считали, что Элвин умрет, да он и сам уже не надеялся выжить. Смерть была неминуема. Несмотря на то что он обладал необходимой силой, чтобы исцелить себя.

Просто с тех самых пор, как к нему в комнату явился Сияющий Человек, Эл никогда не использовал свой дар для себя. Вырубить жернов для отца – это другое дело, потому что мельница поможет всем. Ему всего-то надо было пробежать пальцами по поверхности камня, прочувствовать его, найти потаенные места, где гранит сразу расколется, а затем сделать все так, чтобы камень раскололся по образу жернова, – и скала беспрекословно следовала его желаниям. Но никогда, никогда он не применит свой дар себе в выгоду.

Когда жернов сорвал с его ноги кожу и переломал кости, практически никто не сомневался, что мальчика ждет смерть. Кроме того, Эл еще ни разу не пользовался своим даром, чтобы исцелить кого-либо, он даже не стал бы пробовать, если б не старый Сказитель. Сказитель спросил его: «Почему ты сам не излечишь свою ногу?» И Эл рассказал ему то, что никогда и никому не рассказывал, – историю о Сияющем Человеке. Сказитель сразу поверил ему, он не счел Элвина сумасшедшим, не подумал, что мальчик просто бредит. Он заставил Эла вспомнить, подумать как следует и вспомнить, что в точности произнес Сияющий Человек. И когда Эл вспомнил, до него вдруг дошло, что это он сам отказался от использования дара себе на благо, а Сияющий Человек всего лишь сказал: «Расставь все по своим местам. Верни целостность».

Вернуть целостность. Разве его нога не была частью природы, которой следовало вернуть целостность? Вот он и излечил ее, излечил как мог. На самом деле все оказалось не так просто, но с помощью близких и собственной силы ему удалось излечиться. Вот почему он остался в живых.

В те дни ему довелось взглянуть смерти в глаза, и выяснилось, что она вовсе не так ужасна, как кажется. Лежа на кровати и ощущая, как смерть потихоньку подтачивает его кость, он вдруг понял, что тело его – это всего лишь временная опора, сарайчик, в котором он поселился, пережидая непогоду, пока строится большой добрый дом. Тело – это хижина-времянка, которую строят поселенцы, пока не сложат крепкий дом из бревен. Может быть, он умрет, но это вовсе не так уж и страшно. Просто он станет другим, и, может, там ему будет лучше.

Поэтому он не придавал особого значения причитаниям матери, которая без умолку сетовала на распоясавшихся краснокожих, твердила, как опасна та поездка, в которую они пускаются, и что их могут убить. Не то чтобы она ошибалась, просто Элвину стало все равно, умрет он или нет.

Впрочем, нет, не все равно. Ему еще предстояло столько сделать, хотя он и сам точно не знал, что именно, поэтому смерть пришлась бы очень некстати. Он не собирался умирать. Но предчувствие смерти уже не наполняло его паническим страхом, который обычно испытывают люди.

Мера, старший брат Эла, пытался успокоить мать и убедить ее не распалять себя еще больше.

– Мам, с нами все будет в порядке, – увещевал Мера, – Беспорядки творятся на юге, до нас они не добираются, кроме того, нам предстоит ехать по проложенным, накатанным дорогам…

– На этих накатанных дорогах каждую неделю исчезают люди, – отрицала мать. – Французы в Детройте по-прежнему скупают скальпы, и как бы хорошо ни вели себя Такумсе и его дикари, одной стрелы достаточно, чтобы убить…

– Ма, – не отступал Мера, – если ты так боишься краснокожих, ты, наоборот, должна радоваться, что мы уезжаем. По меньшей мере десять тысяч краснокожих живут в Граде Пророка на противоположном берегу реки. Это самое большое поселение к западу от Филадельфии, и каждый житель его – краснокожий. Мы же направляемся на восток, подальше от этого города…

– Одноглазый Пророк меня не беспокоит, – отрезала она. – Он не призывает к убийству. Я просто думаю, что вам не следует…

– Теперь уже неважно, что ты думаешь, – сказал папа.

Мама повернулась к нему лицом. Он убирал свиные загоны на заднем дворе и сейчас подошел попрощаться.

– А ты мне не приказывай, думаю что хочу, и…

– И неважно, что думаю я, – продолжал папа. – Какая вообще разница, кто что думает?

– В таком случае я не понимаю, зачем Господь дал нам мозги, если все так, как ты говоришь, Элвин Миллер!

– Эл едет на восток, в Хатрак, чтобы стать учеником у кузнеца, – сказал папа. – Я буду скучать по нему, ты будешь скучать по нему, все, за исключением, может быть, преподобного Троуэра, будут по нему скучать, но бумаги уже подписаны, и Эл-младший отправляется в путь. Поэтому, вместо того чтобы ныть о том, как ты не хочешь их отпускать, лучше бы поцеловала мальчиков на прощание и благословила на дорогу.

Если б папа был молоком, он бы сразу свернулся – таким взглядом одарила его мама.

– Я поцелую мальчиков и дам им свое благословение, – процедила она. – В таких советах я не нуждаюсь. Я вообще в твоих советах не нуждаюсь.

– Не сомневаюсь, – кивнул папа. – Но все равно буду советовать тебе, и ты потом будешь мне благодарна, как это случалось всегда. – Он протянул руку Мере, прощаясь с ним, как мужчина с мужчиной. – Довези его до места в целости и сохранности и возвращайся назад, – сказал он.

– Куда я денусь, – ответил Мера.

– Твоя мать права, времена настали опасные, поэтому смотри в оба. Мы правильно назвали тебя, у тебя острый глаз, вот и используй свой дар.

– Хорошо, па.

К Мере подошла мать, а папа перешел к Элвину. Он от души хлопнул Эла по ноге и пожал ему руку. Приятное тепло разлилось по телу – папа обращался с ним как с настоящим мужчиной, как с Мерой. Может быть, если б Элвин не сидел на лошади, папа взъерошил бы ему волосы, как мальчишке, но ведь этого не случилось, поэтому Эл все равно почувствовал себя взрослым.

– Я не боюсь краснокожих, – тихонько сказал Эл, так чтобы мама не услышала. – И мне очень жаль оставлять вас.

– Знаю, Эл, – вздохнул отец. – Но ты должен ехать. Ради себя самого.

И лицо папы приняло отстраненно-печальный вид, который Эл-младший не раз наблюдал и раньше, но никогда не понимал. Папа был странным человеком. Эл понял это только сейчас, потому что раньше, когда он был маленьким, папа был для него просто папой и Элвин не пытался понять его.

Сейчас Эл немножко повзрослел и начал сравнивать своего отца с остальными мужчинами. К примеру, с Армором Уивером, самым важным человеком в городе, который постоянно говорил о мирном сосуществовании с краснокожими, о том, что с ними надо делиться землей, рисовать карты территорий краснокожих и белого человека, – Армора Уивера все слушали с уважением. Папу так никто не слушал; слова Армора принимали всерьез, но иногда оспаривали, хотя знали, что он говорит важные вещи. Не раз Эл сравнивал отца с преподобным Троуэром, который всегда выражался очень учено и напыщенно, который постоянно кричал со своей кафедры о смерти и воскрешении, об огнях ада и вознаграждении небесном, – к священнику тоже прислушивались. Правда, несколько иначе, чем к Армору, потому что он всегда говорил о религии, в которой мало общего с фермерством, животноводством и жизнью обыкновенных людей. Но его тоже слушали с уважением.

Когда же говорил папа, его мнение всегда выслушивалось, но зачастую от него просто отмахивались: «Да ладно тебе, Элвин Миллер!» Когда Эл заметил это, то сначала даже разозлился. Но позднее он понял, что люди, попав в беду, не станут обращаться за помощью к преподобному Троуэру, нет, и к Армору они тоже не пойдут, потому что ни тот ни другой не знали, как разрешить те проблемы, которые порой возникают у обычного фермера. Троуэр мог объяснить им, как держаться подальше от ада, но это может пригодиться только мертвому, а Армор мог разъяснить, почему с краснокожими надо соблюдать мир, но все это заумная политика, пока не разразится война. Когда же заходил спор о границах участков, о том, что делать с мальчишкой, который уже получил несколько взбучек, но продолжает грубить своей матери, о том, что сажать, когда долгоносик пожрал кукурузные семена, люди шли к Элу Миллеру. Выслушав его немногословный ответ, они обычно уходили, качая головой и приговаривая обычное: «Да ладно тебе, Элвин Миллер!» Но затем все равно следовали его совету – проводили границу и строили каменную изгородь; прогоняли из дома наглого мальчишку и пристраивали его работником на соседнюю ферму; шли на поле и сажали кукурузные зерна, «завалявшиеся» у других фермеров, которые, по словам Эла Миллера, просто стеснялись предложить соседям свою помощь.

Сравнивая отца с другими мужчинами, Эл-младший понимал, что его папа иногда ведет себя очень странно и зачастую основывается на причинах, известных ему одному. Но он также понимал, что папе можно верить. Люди сколько угодно могли уважать Армора и преподобного Филадельфию Троуэра, но верили они Элу Миллеру.

Как верил ему Эл-младший. Он верил своему папе. Пусть ему очень не хотелось покидать дом, даже будучи на пороге смерти, он продолжал считать, что учеба – это напрасная трата времени, – какая разница, какой будет его профессия, если на небесах и так достаточно кузнецов? – он все-таки знал: если папа сказал, что ему будет лучше уехать, значит, Эл уедет. Когда Эл Миллер говорил: «Сделайте так, и все получится», люди обычно следовали его совету, и все выходило так, как он предрекал.

Эл уже сказал папе, что не хочет уезжать, но папа ответил: «Все равно тебе надо уехать, тебе же будет лучше». Это все, что хотел услышать Элвин-младший. Он кивнул головой и поступил так, как сказал папа. Не потому, что у него не хватило мужества возразить, и не потому, что он боялся отца, как остальные братья. Он слишком хорошо изучил своего папу, поэтому знал – его суждениям можно доверять. Вот и все.

– Я буду скучать по тебе, па, – сказал он.

А затем поступил необычайно глупо, безумно, он бы никогда так не поступил, если бы подумал как следует. Он протянул руку, чуть-чуть нагнулся и взъерошил волосы отца. И уже после до него дошло, что отец может выдрать его как Сидорову козу за то, что Элвин посмел обращаться с ним как с обыкновенным мальчишкой. Действительно, папины брови изумленно поползли вверх, резким движением он схватил Эла-младшего за запястье. Но вдруг в глазах его мелькнула веселая искорка, и, громко расхохотавшись, папа сказал:

– Что ж, один раз тебе можно позволить такую вольность. Ты даже останешься в живых.

Все еще посмеиваясь, папа отступил немножко назад, чтобы дать попрощаться матери. По лицу ее текли слезы, и она не стала мучить его последними «поступай так», «а так не поступай», как мучила Меру. Она всего лишь поцеловала его руку, прижалась к ней щекой и посмотрела ему прямо в глаза.

– Если я отпущу тебя сегодня, мне больше никогда не доведется взглянуть на тебя еще раз, – сказала она.

– Нет, ма, не говори так, – принялся успокаивать он. – Со мной ничего не случится.

– Не забывай меня, хорошо? – попросила она. – И храни тот амулет, что я тебе дала. Носи его все время с собой.

– А что он делает? – вытаскивая амулет из кармана, спросил Элвин. – Я такого никогда не видел.

– Неважно, главное, держи его все время при себе.

– Хорошо, мам.

Мера подъехал к Элвину-младшему.

– Нам пора отправляться, – сказал он. – Надо отъехать подальше от знакомых мест, прежде чем располагаться на ночлег.

– Эй, эй, ты не больно-то спеши, – сердито осадил отец. – Мы уже договорились, что эту ночь вы переночуете у Пичи. Хватит вам на один день езды. И не смей ночевать под открытым небом, разве что очень прижмет.

– Ну ладно, ладно, – согласился Мера. – По крайней мере мы должны добраться до места своего ночлега до ужина.

– Тогда езжайте, – махнула мама. – Езжайте, мальчики.

Не успели они отъехать от ворот, как на дорогу выбежал папа и схватил лошадей Меры и Элвина за поводья.

– И помните! Пересекайте реки только по мосту. Слышите? Только по мосту! На дороге, по которой вы поедете, через каждую реку переброшен мост – отсюда и до самой реки Хатрак.

– Знаю, па, – поморщился Мера. – Я ж сам помогал их строить, ты что, забыл?

– Пользуйтесь мостами! Это все, что я хочу сказать. А если пойдет дождь, вы должны немедленно найти укрытие, остановиться в чьем-нибудь доме и переждать ливень, слышите? Я не хочу, чтобы вас достала вода.

И Элвин и Мера торжественно поклялись не приближаться к воде.

– Мы даже по ветру не будем становиться, если наши лошади вдруг решат отлить, – добавил Мера.

– Нечего здесь шутить, – пригрозил ему папа.

Наконец они отправились в путь. Назад они не оглядывались, потому что это плохая примета. Все равно мама и папа вернулись в дом задолго до того, как лошади мальчиков скрылись из виду, – говорят, если долго смотреть вслед, это к долгой разлуке, а если провожать взглядом, пока те, с кем ты разлучаешься, не исчезнут из виду, это верная примета, что кто-нибудь из прощающихся вскоре умрет. Мама верила в приметы. Побыстрей нырнуть в дом – это все, что она могла сделать, чтобы защитить своих сыновей на их долгом пути.

Первый раз Эл и Мера остановились в рощице между фермами Хэтчей и Бьернсонов – дорогу наполовину перегораживал ствол дерева, поваленного прошлой бурей. Конечно, будучи на лошадях, они могли спокойно проехать мимо, но нельзя оставлять рухнувшее дерево на дороге, чтобы следующий путник случайно не попал в беду. Может, поедет кто-нибудь в повозке, спеша вернуться домой, пока не настала полная тьма и не полил дождь, – вот поедет такой человек за ними следом и вдруг наткнется на это дерево. Поэтому они остановились, съели полдник, который собрала им в дорогу мама, и принялись подрубать тесаками пень, чтобы освободить ствол и стащить его с дороги. Вскоре им пришлось сильно пожалеть о том, что под рукой не оказалось пилы, но не будешь же брать с собой в трехсотмильную поездку пилу. Одежда на смену, тесак, нож, мушкет для охоты, порох и свинец, моток веревки, одеяло и пара-другая амулетов-оберегов, чтоб охраняли в пути. Решишь взять еще что-нибудь, и придется ехать на повозке или брать вьючную лошадь.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache