Текст книги "Карты в зеркале"

Автор книги: Орсон Скотт Кард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 54 страниц)

Документы были подписаны, отречение и коронация прошли с огромной помпой, столичные поставщики разбогатели. Все соперники нового императора были убиты, и в течение года Рикторс носился от одной звездной системы к другой, подавляя восстания, и подавляя жестоко.

После того как несколько планет сгорели дотла, мятежники угомонились.

Спустя день после того, как в газетах появились сообщения о подавлении наиболее грозных восстаний, на пороге маленького дома в Бразилии, где жили Микал и Ансет, появились солдаты.

– Как он мог! – увидев их, с болью воскликнул Ансет. – Он же дал слово.

– Открой им дверь, сын мой, – сказал Микал.

– Они пришли, чтобы тебя убить?

– Год – это все, на что я рассчитывал. Этот год я получил. Неужели ты действительно думал, что Рикторс сдержит слово? В одной галактике нет места двоим, знающим, каково чувствовать на голове императорскую корону.

– Я могу убить большинство солдат, а ты тем временем успеешь скрыться…

– Никого не убивай, Ансет. Это не твоя песня. Танец твоих рук – ничто по сравнению с танцем твоего голоса, Певчая Птица.

Солдаты принялись колотить в дверь, но она была стальная и не поддавалась.

– Сейчас они ее взорвут, – сказал Микал. – Обещай мне никого не убивать. Никого, понимаешь? Пожалуйста. Не мсти за меня.

– Я буду мстить.

– Не мсти за меня. Обещай. Поклянись своей жизнью и любовью ко мне.

Ансет поклялся. Дверь взорвали.

Солдаты убили Микала из лазерных пистолетов и продолжали стрелять до тех пор, пока от него не осталось ничего, кроме пепла. Потом они собрали этот пепел.

Ансет, верный своей клятве, молча смотрел, что они делают, хотя от всего сердца желал, чтобы где-то в его сознании была стена, за которой он мог бы укрыться. К несчастью, он оставался в здравом уме.

Солдаты доставили двенадцатилетнего Ансета и пепел императора в столицу. Пепел положили в большую урну и, воздавая праху государственные почести, выставили на всеобщее обозрение. Ансета привели на поминки под сильной охраной – из страха перед тем, на что способны его руки.

После поминальной трапезы, во время которой все делали вид, как сильно они огорчены, Рикторс подозвал Ансета. Охранники последовали за мальчиком, но Рикторс остановил их взмахом руки.

– Я знаю, ты для меня не опасен, – сказал Рикторс. Его голову венчала корона.

– Ты – лживый ублюдок, – ответил Ансет, – и если бы не моя клятва, я разорвал бы тебя на куски.

Это казалось смешным – что двенадцатилетний мальчик так говорит с императором. Однако Рикторс не рассмеялся.

– Не будь я лживым ублюдком, Микал никогда не передал бы мне империю. – Новый владыка встал. – Друзья мои, – заговорил он, и льстецы разразились приветственными возгласами. – Отныне я буду называться не Рикторс Ашен, а Рикторс Микал. Имя Микал будут носить и все мои преемники – в честь того, кто создал эту империю и принес человечеству мир.

Рикторс сел; послышались аплодисменты и одобрительные возгласы, некоторые из них звучали вполне искренне. Как все импровизированные речи, эта явно удалась.

Рикторс велел Ансету петь.

– Я скорее умру, – ответил мальчик.

– Непременно умрешь – когда придет твое время, – сказал Рикторс.

И Ансет запел, стоя на столе, чтобы все могли его видеть, – точно так же, как пел в последнюю ночь своего плена на корабле, для людей, которых ненавидел. Песня была без слов, поскольку все, что он мог сказать, прозвучало бы как измена. Он выпевал лишь мелодию, без всякого аккомпанемента, легко переходя из одной тональности в другую. Каждый звук вылетал из его горла с болью, каждый звук отзывался болью в ушах слушателей. Печаль, которую они до сей поры только изображали, сейчас по-настоящему разгоралась в их душах. На том званый обед и закончился. Многие расходились со слезами на глазах; все понимали, что смерть человека, чей прах покоится в урне, – огромная потеря.

Когда Ансет кончил петь, у стола остался только Рикторс.

– Теперь, – сказал Ансет, – они никогда не забудут Отца Микала.

– И Певчую Птицу Микала, – ответил Рикторс. – Но теперь я – Микал. То, что смогло его пережить, осталось со мной – его имя и его империя.

– В тебе нет ничего от Отца Микала, – холодно сказал Ансет.

– Разве? Неужели тебя ввела в заблуждение его показная жестокость? Нет, Певчая Птица, – в голосе сурового, надменного императора Ансет услышал нотки боли. – Останься и пой для меня, – почти умоляюще сказал Рикторс.

Ансет протянул руку и коснулся стоящей на столе урны.

– Я никогда не полюблю тебя, – ответил он, сознательно стараясь причинить собеседнику боль.

– А я – тебя, – ответил Рикторс. – И все же мы можем дать друг другу то, чего нам обоим не хватает. Микал спал с тобой?

– Он никогда не выражал такого желания, а я не предлагал.

– И я тоже не стану, – сказал Рикторс. – Все, что я хочу, – это слушать твое пение.

У Ансета внезапно пропал голос – он не мог произнести вслух того, что собирался сказать, и поэтому просто кивнул. Рикторсу хватило такта не улыбнуться. Он тоже ответил лишь кивком и направился к двери. Однако Ансет остановил его словами:

– А что будет с этим?

Рикторс обернулся и увидел, что мальчик стоит, положив руку на урну.

– Эти мощи твои. Делай с ними, что хочешь, – и Рикторс удалился.

Ансет унес урну с пеплом к себе в комнату, где он и Отец Микал так часто пели друг другу. Мальчик долго стоял у огня, напевая свои воспоминания. Вернув все их общие песни Отцу Микалу, он высыпал содержимое урны в огонь.

Огонь погас, засыпанный пеплом.

– Один из этапов завершен, – сказал Учитель Пения Онн Учителю Пения Эссте, едва закрыв дверь.

– А я боялся. – Признание Эссте прозвучало как негромкая, вибрирующая мелодия. – Рикторс Ашен мудр. Однако пение Ансета сильнее мудрости.

Их озарял холодный солнечный свет, льющийся из окон Высокой Комнаты Дома Пения.

Онн запел, и мелодия была полна любви к Эссте.

– Не хвали меня. И дар, и сила – все это принадлежало Ансету.

– И все же его учил ты, Эссте. В других руках Ансет мог бы стать орудием для завоевания власти и богатства. А в твоих руках…

– Нет, брат Онн. В самом Ансете слишком много любви и преданности. Он заставляет других желать стать такими же. Он – тот, кого невозможно использовать во зло.

– Он когда-нибудь узнает правду?

– Может быть; вряд ли он хотя бы подозревает, как могуч его дар. Будет лучше, если ему так и останется неведомо, как сильно он отличается от других Певчих Птиц. А что касается последнего блока в его сознании… Мы установили его на совесть. Ансет никогда не узнает о существовании этого блока и потому никогда не попытается выяснить, кто на самом деле позаботился о смене императоров.

Дрожащим голосом Онн запел об искусно вплетенных в сознание пятилетнего ребенка планах заговора – планах, которые в любой момент могли оказаться расплетены. Но ткач был мудр, и ткань получилась прочной.

– Микал Завоеватель, – пел Эссте, – научился любить мир больше, чем самого себя, и то же самое случится с Рикторсом Микалом. Вот и все. Мы выполнили свой долг перед человечеством. Теперь мы будем просто учить других маленьких Певчих Птиц.

– Только старым песням, – пропел Онн.

– Нет, – с улыбкой отозвался Эссте. – Мы будем учить их песне о Певчей Птице Микала.

– Ансет уже спел ее.

Когда они медленно покидали Высокую Комнату, Эссте прошептал:

– Постепенно мы всех приведем к согласию…

Их смех прозвучал, как музыка звездных сфер.

Книга четвертая
Жестокие чудеса
Повести о смерти, надежде и святости

Смертные боги

Перевод Б. Жужунавы

Первый контакт прошел мирно, почти обыденно: инопланетяне внезапно приземлились около правительственных зданий всех стран, и после кратких переговоров на местных языках с ними были заключены соглашения, дававшие чужакам право строить здания в специально оговоренных местах, – ничего из ряда вон выходящего. Пришельцы, со своей стороны, поделились с землянами кое-какими достижениями науки и техники, что улучшило жизнь почти каждого человека, однако до всех этих новшеств человечество через десять-двадцать лет неизбежно додумалось бы само. Что же касается самого большого дара пришельцев – космических путешествий, – людям он принес лишь разочарование. Корабли инопланетян не умели передвигаться быстрее света; больше того, у чужаков имелись убедительные доказательства, что путешествовать быстрее света просто невозможно. Жили пришельцы невероятно долго, обладали бесконечным терпением и неторопливо, словно улитки, ползали среди звезд. Такое положение дел их вполне устраивало, но человеческие экипажи умерли бы еще в самом начале самого короткого межзвездного перелета.

Прошло совсем немного времени, и все привыкли к присутствию инопланетян на Земле. Как и оговаривалось в соглашениях, никаких новых даров от них не ждали; они просто пользовались своим правом строить здания и время от времени их посещать.

Возведенные пришельцами дома сильно отличались друг от друга, но было у них и кое-что общее: все они очень походили на храмы… Храмы той религии, какую исповедовали местные жители. Мечети. Кафедральные соборы. Синагоги. Святилища. Словом, храмы.

Ни одну религиозную концессию туда не приглашали, но любого, кто случайно заходил в здание, хозяева встречали очень приветливо и тут же начинали с гостем душевную беседу о том, что интересовало его больше всего. С фермерами беседовали о сельском хозяйстве, с инженерами – о технике, с домохозяйками – о детях, с фантазерами – о фантазиях, с путешественниками – о путешествиях, с астрономами – о звездах. Гость неизменно уходил очень довольным, преисполненным сознания собственной важности, размышляя о том, что некие существа проделали путь в триллионы километров и вытерпели невероятную скуку подобного путешествия (пятисотлетнего, утверждали пришельцы) только ради того, чтобы увидеться с ним.

Постепенно жизнь на Земле вошла в обычную колею. Ученые продолжали совершать открытия, инженеры продолжали применять их на практике, развитие цивилизации шло своим чередом. Однако теперь люди твердо знали, что за углом их не поджидает великая научная революция и что даже звезды ничего принципиально нового и поразительного не принесут. Осознание этого заставило беспокойное человечество угомониться и просто наслаждаться жизнью. Что оказалось вовсе не так трудно, как считали некоторые.

Виллард Крейн был стар, но умел радоваться жизни – и радовался ей с тех пор, как вернулся домой с войны во Вьетнаме без ноги и узнал, что любимая девушка все равно его ждет. Теперь его жена уже умерла, но его не тяготило одиночество.

Всю свою совместную жизнь супруги прожили в Солт-Лейк-Сити. Когда они туда переехали, то был захудалый, пришедший в упадок старый городок, но теперь он превратился в роскошный памятник архитектуры прошлого столетия, который поддерживали в отличном состоянии. Виллард пребывал в идеальном равновесии между богатством и бедностью: у него было достаточно денег, чтобы хватало на жизнь, но недостаточно, чтобы появилось искушение пускать пыль в глаза.

Каждый день он совершал короткую прогулку от своего дома до кладбища. Именно там, посреди кладбища, инопланетяне воздвигли одно из своих строений, в архитектурном отношении напоминавшее старый мормонский храм. В эпоху религиозных конфликтов такое здание могло бы показаться чудовищным, однако сейчас – возможно, благодаря созданной инопланетянами атмосфере искренности – оно выглядело почти прекрасным.

Виллард обычно сидел среди могильных плит, поглядывая на людей, которые время от времени заходили в святилище чужаков и выходили оттуда.

«Быть счастливым чертовски скучно», – подумалось ему в один прекрасный день. И чтобы внести немного разнообразия в свою унылую жизнь, он решил с кем-нибудь поругаться. К несчастью, все его знакомые были слишком милыми людьми, и тогда у него появилась мысль сцепиться с пришельцами.

Когда человек стар, ему все сойдет с рук.

Виллард подковылял к храму инопланетян и вошел внутрь.

Внутри храм напоминал скорее музей: стены украшали фрески, картины, карты, на возвышениях стояли статуи. Пришельцев нигде не было видно – что ж, не беда. Уже то, что Виллард решился затеять хорошую ссору, вносило в его жизнь известное разнообразие, к тому же его душу согревала гордость за прекрасные произведения земного искусства, которые чужаки отобрали, чтобы украсить свой храм.

Вскоре появился один из инопланетян.

– Доброе утро, мистер Крейн, – поздоровался он.

– Откуда ты знаешь мое имя, черт побери?

– Вы каждое утро сидите на надгробной плите и смотрите на людей, которые к нам приходят. Нас это очень тронуло, и мы постарались побольше о вас узнать.

Транслятор инопланетянина был прекрасно запрограммирован – из него доносился теплый, дружеский, проникновенный голос. А Виллард прожил много лет и повидал всякого, поэтому не особенно взволновался, когда пришелец, похожий на большой ком водорослей, заскользил по полу и шлепнулся на скамью рядом с ним.

– Мы мечтали о вашем визите.

– Что ж, вот я и пришел.

– А зачем?

Теперь, когда Вилларду задали прямой вопрос, причина, по которой он сюда явился, показалась ему глупой, и все же он решил довести игру до конца. Почему бы и нет, в конце концов?

– Чтобы с вами как следует разобраться.

– Господи! – в притворном ужасе воскликнул пришелец.

– У меня есть кое-какие вопросы, на которые я до сих пор не получил удовлетворительного ответа.

– Уверяю, мы готовы ответить на любой вопрос.

– Хорошо.

Итак, о чем же спросить чужеземца?

– Простите, я туго соображаю. Клетки мозга, знаете ли, начинают умирать в первую очередь.

– Это нам известно.

– Хорошо. Итак, зачем вы построили этот храм? С какой стати вы вообще возводите церкви?

– Но, мистер Крейн, мы уже тысячу раз отвечали на такие вопросы. Нам нравятся церкви. Среди всех архитектурных сооружений человечества они выделяются особым изяществом и красотой.

– Не верю! – заявил Виллард. – Вы увиливаете от ответа. Ладно, поставим вопрос по-другому. Зачем вы тратите время на то, чтобы сидеть здесь и толковать с выжившими из ума стариками вроде меня? У вас что, не нашлось занятия поинтереснее?

– Человеческие существа необычайно приятные собеседники. Мы очень рады, что после многолетних поисков такой замечательный способ времяпрепровождения попал к нам… э-э-э… в руки.

Чужак зашевелил псевдоподиями. Это выглядело так забавно, что Виллард рассмеялся.

– Вы чертовски увертливые ублюдки, а? – сказал он, и пришелец засмеялся. – Ладно, задам еще один вопрос, только давайте без уверток, не то я решу, что вы что-то скрываете. Вы во многом похожи на нас, верно? Вы достигли приблизительно того же уровня технологического развития, что и мы, только в отличие от нас способны совершать межзвездные путешествия, потому что живете сотни лет. А в остальном вы очень на нас похожи. Но…

– Всегда сыщется какое-нибудь «но», – вздохнул чужак.

– Но неужели вы черт те сколько лет тащились сюда только ради того, чтобы возвести по всей Земле церкви и точить в них лясы с любым, кто туда заглянет? Я не вижу в этом смысла. Ни малейшего!

Инопланетянин медленно скользнул по скамье ближе к Вилларду.

– Вы умеете хранить секреты?

– Моя старушка так и умерла в уверенности, что она была единственной женщиной, с которой я спал. Да, кое-какие секреты я умею хранить.

– Тогда сейчас вам представится возможность это доказать. Мы явились сюда, мистер Крейн, чтобы поклоняться.

– Поклоняться кому?

– В том числе вам.

Виллард рассмеялся – и смеялся долго и громко. Однако пришелец выглядел таким серьезным и искренним, какими умели выглядеть только инопланетяне.

– То есть вы хотите сказать, что поклоняетесь людям?

– О да! На моей родной планете любой, осмеливающийся мечтать, мечтает о том, чтобы попасть на Землю, встретиться хотя бы с парой людей и жить воспоминаниями об этих встречах всю оставшуюся жизнь.

Внезапно Вилларду стало совсем не до смеха. Он окинул взглядом окружающие его образцы человеческого искусства – их было предостаточно. И эти церкви…

– Похоже, вы говорите серьезно.

– Серьезно, мистер Крейн. Мы скитались по галактике несколько миллионов лет, открывали новые расы, встречались с уже известными. Эволюция похожа на наезженную колею: углеродные формы жизни развиваются примерно одинаково, хотя мы и кажемся вам ужасно чуждыми…

– В этом нет ничего страшного, мистер. Да, вы слегка уродливы, но в этом нет ничего страшного…

– Мы прибыли сюда не с одной планеты, как полагают ваши ученые. В действительности мы населяем тысячи планет, на каждой из которых развитие шло обособленно – и все же неизменно приходило к той форме, какую вы видите сейчас перед собой. По всей галактике распространена именно такая форма жизни. Мы – естественный конечный продукт эволюции.

– Значит, мы из ряда вон выходящие.

– Можно и так сказать. В далеком прошлом, мистер Крейн, эволюция вашей планеты свернула с проторенного пути и создала нечто принципиально новое.

– Вы имеете в виду секс?

– У нас тоже есть секс, мистер Крейн. Разве раса может совершенствоваться без него? Нет. То, что появилось только на вашей планете, – смерть.

Вилларду было нелегко слышать это слово. Что ни говори, он очень любил свою жену, а еще больше любил себя самого. Смерть уже маячила перед ним – головокружения, одышка и постоянная усталость, которая не проходила даже после сна.

– Смерть?

– Мы не умираем, мистер Крейн. Мы воспроизводимся, отделяя часть своего тела с идентичными ДНК – вам известно о ДНК?

– Я закончил колледж.

– У нас, как и у всех других форм жизни во вселенной, носителем интеллекта является ДНК, а не мозг. Мозг – побочный продукт смерти, у нас его нет. Личность, со всеми ее воспоминаниями, живет в своих детях, которые в буквальном смысле плоть от плоти ее, понимаете? Я никогда не умру.

– Ну, я рад за вас, – сказал Виллард, чувствуя себя обманутым и удивляясь, как он сам не догадался, в чем тут дело.

– И вот мы прибыли сюда и обнаружили цивилизацию существ, чья жизнь имеет конец. Вы рождаетесь не имеющими воспоминаний, несформировавшимися личностями и спустя невероятно короткое время умираете.

– Но почему вы нам поклоняетесь? Эдак можно поклоняться и насекомым, умирающим спустя несколько минут после появления на свет.

Чужеземец засмеялся, и Вилларда рассердил его смех.

– Так вот зачем вы сюда явились – чтобы посмеяться над нами?

– Но кому же еще нам поклоняться, мистер Крейн? Мы допускали возможность существования неких невидимых богов, но не имели склонности их выдумывать. Мы не умираем, с какой стати нам грезить о бессмертии? А здесь мы обнаружили тех, кто достоин поклонения, и впервые в нас проснулось желание отдать дань уважения этим высшим существам.

Сердце Вилларда билось так часто, что могло в любой момент остановиться. А вот у чужака не было сердца, не было ничего, чему мог бы прийти конец.

– Высшим, черт возьми!

– Мы, – продолжал чужеземец, – помним все, от начала зарождения интеллекта на наших планетах вплоть до нынешних дней. С самого «рождения», если это слово можно к нам применить, мы не нуждаемся в учителях. Нам не нужно учиться писать – мы просто обмениваемся РНК. Мы никогда не учились создавать прекрасные творения, способные нас пережить, потому что нас ничто пережить не может. Все созданное нами разрушается, мистер Крейн, а мы все живем. Но здесь мы обнаружили тех, кто знает чистую радость созидания, творит прекрасное, пишет книги, придумывает персонажей, чтобы доставить удовольствие тем, кто знает, что автор лжет; мы нашли расу, которая изобретает бессмертных богов, чтобы поклоняться им, и с великой помпой празднует смерть себе подобных. В основе величия человеческого рода лежит смерть, мистер Крейн.

– Черта с два, – сказал Виллард. – Я на пороге смерти, и в этом нет никакого величия.

– На самом деле вы так не думаете, мистер Крейн, – ответил пришелец. – Ни вы лично, и никто из ваших соплеменников. Вся ваша жизнь построена на смерти и прославляет ее. Да, вы стремитесь отсрочить конец, насколько возможно, и все равно его прославляете. В древней литературе смерть героя – кульминационный момент. В самых великих ваших мифах говорится о смерти.

– Эти поэмы писали не старики с дряблыми телами и сердцами, а люди, которые ощущали биение своих сердец только в момент волнения.

– Ерунда. Все, что вы делаете, несет в себе привкус смерти. Ваши поэмы имеют начало и конец, любое ваше сооружение не вечно. Прелесть ваших картин именно в том и состоит, что они прославляют мимолетность красоты. Ваши скульпторы пытаются остановить время. Ваша музыка тоже имеет начало и конец. Все, что вы делаете, бренно. Все на этой планете рождается и умирает. И все же вы боретесь со своей смертностью и побеждаете ее, накапливая знания и передавая их друг другу с помощью недолговечных книг, использующих ограниченный запас слов. Все, что вы делаете, имеет определенные рамки и пределы.

– В таком случае все мы – безумцы. И все равно непонятно, чему вы поклоняетесь. Вам стоило бы высмеивать нас.

– Нет, мы вас не высмеиваем, мы вам завидуем.

– Так умрите. Наверняка эта протоплазма, или что там у вас, уязвима.

– Вы не понимаете. Если человек умирает – после того, как создаст что-то, – созданное им переживает его. Но если я умру, все будет кончено. Мои знания умрут вместе со мной. Ужасающая ответственность. Мы не можем позволить себе такого. Я – это картины, книги и песни миллиона поколений. Смерть для нас означает гибель цивилизации. Вы же, уходя из жизни, обретаете величие.

– И потому вы здесь.

– Если вообще существуют боги, если во вселенной есть могущество, то вы – эти боги, и вы имеете это могущество.

– Нет у нас никакого могущества.

– Мистер Крейн, вы прекрасны.

Старик покачал головой, с трудом встал, вышел из храма и медленно побрел вдоль могил.

– Ты сказал ему правду, – произнес чужак, обращаясь к будущим поколениям себя самого, которым предстояло запомнить эти слова, – но ничего хорошего из этого не вышло.

Прошло семь месяцев, весна сменилась осенью с ледяными ветрами, деревья потеряли последние листья, вместе с листьями исчезли краски лета. Виллард Крейн приковылял на кладбище, опираясь на металлические костыли, дающие ему четыре точки опоры вместо двух, которыми он обходился более девяноста лет. С неба лениво падали снежинки, временами ветер подхватывал их и кружил в безумном стихийном танце.

Виллард упрямо дотащился до храма и вошел.

Внутри его ждал пришелец.

– Я Виллард Крейн, – сказал старик.

– А я пришелец. Вы разговаривали со мной – или, если угодно, с моим отцом – несколько месяцев назад.

– Понятно.

– Мы знали, что вы вернетесь.

– Знали? Я поклялся, что ноги моей больше здесь не будет.

– И все равно мы вас ждали. Вы пользуетесь у нас огромной популярностью, мистер Крейн. На Земле есть миллиарды богов, достойных поклонения, но вы самый благородный из них.

– Я?

– Только вам пришло в голову преподнести нам величайший из даров. Только вы пожелали показать нам, как будете умирать.

Старик удивленно замигал, из уголка его глаза выкатилась слеза.

– Так вы решили, что я для этого сюда пришел?

– А для чего же еще?

– Для того чтобы проклясть ваши души, вот для чего. Ублюдки, собравшиеся, чтобы глумиться надо мной в последние часы моей жизни!

– И все-таки вы пришли.

– Я хотел показать вам, насколько отвратительна смерть.

– Пожалуйста. Покажите.

И, словно желая угодить пришельцам, сердце Вилларда остановилось, и старик рухнул на пол храма.

Чужаки сползались со всех сторон, подбирались поближе, глядя, как он с хрипом ловит ртом воздух.

– Я не умру! – прошептал Виллард, героически сражаясь за каждый вдох.

Его тело содрогнулось в последний раз, он затих.

Пришельцы застыли на несколько часов, пока тело землянина медленно сковывал могильный холод. А потом один из инопланетян произнес слова, которым они научились от своих земных богов (и слова эти следовало повторить, чтобы непременно запомнить):

– Как прекрасно, о, Христос, Бог мой!

Сердца чужаков разъедала печаль, потому что этот величайший из даров был для них недостижим.