Текст книги "Сказания о русских витязях"

Автор книги: Орест Сомов

Соавторы: Владимир Левшин,Александр Попов,Константин Батюшков,Михаил Чулков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Стены столовой комнаты были украшены живописью, представлявшею золотое время. На одной стороне изображена была роща, украшенная плодоносными деревьями, коих плодами питалися первые люди. В стороне видима была небольшая горка, усыпанная цветками и по местам украшенная виноградом. На сей горке сидела чета молодых людей разного пола, в самом цвете их молодости; положение их и лица изображены были лучше всей картины. Львы и тигры лежали у ног их, играя с ягнятами и малыми зверьками, изъясняя тем невинность первых времен. Робкие зайцы и олени мешались между слонов и медведей, не опасаясь от них ни малого себе вреда.

Другая стена изображала разные забавы тогдашнего века людей: одни играли на дудках и свирелках, другие пели, иные плясали и возбуждали друг друга к непорочному веселью, некоторые из них наслаждались плодами, а прочие по уединенным местам утопали в любовных прохладах. Малые ребята резвились также между собою и с такими зверями, коих лютость и самых наихрабрейших устрашает ныне. Третья стена представляла конец золотого века и отшествие на небеса Астреи, а потолок украшен был изображением Олимпа.

Видостан, приведши в сию комнату своих гостей, просил их сесть за стол, на котором, кроме приборов и при них книжек, ничего не было. Светлосан и Бориполк весьма сему удивилися, но пришли в большее еще удивление, когда волшебник, сев с ними за стол, просил их то кушать, что им угоднее покажется. Между тем, разогнув свою книгу и прочтя в ней нечто, кинул свою тарелку в воздух; тарелка исчезла, а перед ним явилось самое прелестнейшее кушанье. «Я не удивляюсь, – говорил индиец своим гостям, – что вам приключение сие кажется странно; я нарочно так сделал, чтоб вас удивить и показать могущество моей власти и знания. Сии книги, предложенные пред вас вместо кушанья, содержат в себе названия всего того, что вымыслила человеческая роскошь для напитания людей богатых. Находятся в них и такие еще кушанья и плоды, о коих и до сих пор не знает свет и ему не будет известно. Ежели воображению вашему понравится которое из них, то стоит вам только прочесть название его и пожелать. Пожалуйте, – примолвил он, – сделайте сему опыт, выбрав такую пищу, которая вам наилучшей покажется».

Светлосан и оруженосец его, посмотря в свои книжки и прочтя имена тех кушаний и плодов, которые им наилучшими показались, пожелали их; в тот самый миг пустые их тарелки исчезли, а вместо оных явились исполненные того, чего они желали. Прикушав оного, усмотрели они, что одно человеческое искусство не может их столь изрядно приготовить, в рассуждении их вкуса и вида. Удивление их возрастало при каждом их пожелании. В напитках также недостатка не было, и вкус их не уступал нимало нектару, питию богов. Напоследок, когда голод их и жажда совершенно удовольствовались, тогда Видостан ударил три раза об стол рукой – в тот миг оный исчез, а они очутились в садовой беседке.

Сколько дворец великолепием своим и богатством привлекал внимание, столь сад редкостью деревьев и цветков и прочими украшениями приводил в удивление зрителей. Не было в нем ни одного простого дерева: абрикосовые, семеничные, миндальные, масличные, персиковые и прочие плодоносные деревья составляли его рощи; кипарисы, лавры, мирты, пальмы, винограды составляли просеки и чащи; цветники были наполнены всякими наилучшими цветками, какие только находятся в поднебесной; истуканы, водометы, беседки и пещеры были наилучшее подражание природы и достопамятность прения ее с искусством. Одним словом, вертоград сей превосходил описанные стихотворцами Елисийские поля.

Видостан, видя удивление своих гостей, старался умножить оное, показывая им все редкости оного. В самое то время водяные органы, птицы и дриады, совокупя свои голоса, составили такое пение, какое человеческому воображению невместно. Тьма других разнообразных предметов, в коих искусство казалось превосходящим природу, приводили славян в приятное восхищение: казалось им, что они находятся в царстве Нии, в жилище блаженных теней, или в прелестном обиталище божественной Лады. И когда старались они насыщать свои взоры одною привлекавшей их редкостью, то красота других отвлекала к себе их зрение и переводила их из удивления в удивление.

Еще не могли они обозреть и сотой части удивительных украшений сего сада, когда вихрь, посланный Видостаном искать Вельдюзя, прилетел к ним, неся с собою железную бочку.

– Вот где, – сказал он индийцу, положа свою ношу на землю, – ваш Вельдюзь: он заключен в этой бочке; я ее нашел на той страшной горе, в кою превращены твои подданные.

Сей неожиданный случай привел всех в удивление и ужас, кои приумножил еще голос, происшедший из бочки в следующих словах:

– Избавь поскорее меня из сей вечной темницы, великодушный Видостан! И возврати мне паки прежний мой вид, которого лишил меня лютый Карачун. Избавление мое обратится тебе самому в превеликую пользу, ибо с освобождением моим соединена врага нашего погибель. А сие тебе нетрудно: вонзи только, – продолжал голос, – волшебную твою стрелу в очарованную сию бочку, после чего увидишь такое действие, какого ты никак не ожидал.

Видостан немедля ударил стрелою своею в бочку, которая в тот же миг превратилась в железную колесницу, запряженную двумя зияющими пламенем саламандрами, кои, ухватив Видостана, бросили в оную и помчали с необычайною скоростью по воздуху.

Светлосан и Бориполк при виде ужасного сего приключения оцепенели и в самое то время увидели пред собою малорослого эфиопа (это был Карачун), одетого в пламенного цвета одежду, на коей вышиты были золотом знаки небесного круга.

– Вы освободили моего врага, – сказал он им грозным голосом, – и за то должны претерпеть вечное наказание!

Проговоря сие, хотел он ударить Светлосана дубиною, коею был вооружен, но в самое то время затрясся и, пременя свой грозный вид на ласковый, сказал учтивым образом Славенскому князю:

– Извини меня, государь, что я осмелился испытать твою храбрость. Я вижу теперь, что никакая напасть поколебать ее не может. Мое намерение было только увериться, истинна ли та слава, которая о храбрости твоей носится по всей подсолнечной; и теперь, к удовольствию моему, познаю, что она не довольно еще возвеличила твои достоинства. К великим людям имел я завсегда почтение, – присовокупил он, – и всегда старался им услуживать, а как ты заступаешь между ими первое место, так прошу мне сказать, чем могу тебе услужить. Не сомневайся, государь, хотя бы это стоило погибели всей вселенной, то и она по желанию твоему в сей же час разрушится.

Удивленный приключением сим князь не ведал, чему приписать кротость сего страшного урода, и во время Карачунова приветствия старался проникнуть сего причину. Думал он сперва, что ласковость его заключала в себе какую ни есть кознь, но трусость, с каковою сей злодей говорил свою речь, склонила его думать, что скрывается тут какая-нибудь тайность, которая защищает его от наглостей сего волшебника. Ободрясь сими мыслями, ответствовал он Карачуну твердым голосом, что он согласится скорее потерять тьмократно жизнь свою, нежели приключить свету малейшую напасть, а ежели он хочет ему услужить, то ничем ему более удовольствия не сделает, как ежели возвратит ему его сестру, зятя и Видостана.

Во время Светлосановой речи Карачун стоял потупясь, как будто бы ужасался чего, а при именах Милославы, Вельдюзя и Видостана затрепетал пресильно и, произнеся стенание, исчез.

Славяне, избавясь вида сего страшного чудовища, ободрились и принесли благодарность свою богам за столь удивительное их избавление от предстоявшей опасности. В самое то время предстал пред них дух в образе юноши, одетого в лазоревое платье и вооруженного пламенным копьем.

– Познай теперь, – говорил он Светлосану, – сколько благочестие и праведное сердце приятны богам: никакая сила не избавила бы тебя от лютости Карачуновой, если б богобоязливость твоя и милосердие к бедным и несчастным людям не преклонили богов поборствовать по тебе. Но наипаче всех покровительствует тебя сильный Белбог, щедрый заступник милостивых и человеколюбивых людей. С младенчества неизменяемое твое усердие к добродетели склонило его защищать тебя от всех напастей. Он, видя твою опасность, послал меня к тебе на помощь; сего пламенного оружия и претящего моего взора устрашась, Карачун пременил свою свирепость на робость и покорство и исчез для того, чтоб ты не принудил его, вспомоществуем мною, исполнить твое приказание. Но сие не первое тебе благодеяние от богов: они твою умножили силу и храбрость, возбудили тебя к путешествию, послали к тебе сон, которым уведомили тебя о бедствиях сестры твоей и зятя; они внушили тебе мысль подарить волшебную стрелу Видостану, дабы, избавив его оною от узилища, обрел ты в нем себе помощника. Ступай теперь искать твою сестру, которую ты вскоре найдешь и освободишь из плена ее тирана, превозможешь все препятствия и победишь общего вашего врага. Но притом помни всегда, что не инако ты сие можешь учинить, как удовлетворением правде и добродетели.

Окончав сие, дух исчез, а князь и оруженосец его пали на колени и принесли благодарение свое Белбогу и прочим божествам.

По окончании молитвы начали они советоваться, куда им ехать и где искать Милославу, ибо ни дух, ни Видостан не открыли им о ее пребывании. В сем недоумении согласились они положиться на счастье. Утвердясь на сем мнении, пошли они к Видостановым придворным, чтоб объявить им о несчастье их государя. Однако ж не сыскали из них ни одного, а наместо их нашли толикое ж число хамелеонов, которые, увидя их, старались им всячески изъяснить свою горесть. Славяне познали из сего, что это несчастные Видостановы служители, приведенные непременно Карачуном в сие жалостное состояние. Сей предмет наипаче умножил их горесть. Между тем не могли они понять, как возмог Карачун пресилить очарованный Видостанов кабинет, который защищал, по объявлению индийского государя, весь замок и жителей его от всякого неприязненного нападения. Сия причина возбудила в них любопытство пойти в кабинет и посмотреть, нет ли в нем какой перемены. Сомнение их было правильно: блестящие янтарные письмена на стенах кабинета были черны, как уголь, а все вещи, находившиеся в оном, были похищены. Сие жалкое зрелище опечалило еще более славян: они подумали тогда, что приятель их погиб невозвратно. Соболезнования сии продержали их долго в сем здании; наконец, по довольном сетовании, определили они, ища Милославу и Вельдюзя, стараться помочь и Видостану, ежели еще можно будет подать ему какое вспоможение. После того пошли они искать своих коней, которые также перенесены были в Видостанов замок; оседлав оных и запасшись на дорогу съестным, дали коням своим на волю ехать туда, куда они захотят.

Чрез несколько дней путешествия своего никаким приключением не были они встревожены. Путь их продолжался по степям и лесам, коими замок Видостанов был окружен. Напоследок в один день застигла их ночь в густом миртовнике, посередине коего был небольшой лужок. Светлосан и Бориполк, слезши со своих коней и расседлав оных, пустили их на луг, а сами, поужинав и помолясь богам – своим покровителям и защитникам тех мест, отдались в объятия Морфеевы для получения сил к дальнейшему путешествию.

При окончании первой стражи сон их был прерван печальным и ужасающим пением. Славяне встали и, осматриваясь во все стороны, дабы увидеть, откуда оное происходило, усмотрели они сквозь деревья сияние многих пламенников. Странное сие приключение возбудило в них любопытство узнать оного причину. Взяв свое оружие, пошли они к тому месту, откуда происходил свет; подошед к оному, увидели они торжественное шествие жрецов и нескольких последователей за ними; в руках у всех у них были свечи и пламенники. Посередине сей толпы шел человек в белом одеянии и в венке из цветков; руки у него были загнуты назад и связаны. Печальный его вид и воздыхания и прочие признаки показывали его осужденным на жертвоприношение, что и неложно было. За жертвою несли препоясание и меч, украшенные золотом и дорогими каменьями, потом веден был конь, на коем лежало варяжское платье и оружие.

Светлосан и оруженосец его, дивясь странному сему позорищу и желая узнать его окончание, шли за ним до того времени, пока шествие остановилось при некоторой пещере, в коей, по освещении ее, увидели они великолепную гробницу, а на оной истукан, представлявший молодого индийца. Перед гробницею стоял украшенный цветками жертвенник. Жрецы, вошед в пещеру и положа на жертвенник дрова, развели огонь, окурили истукан благовониями, окропили пещеру и предстоявших священною водою, поя между тем гимны в честь богам. Потом первосвященник, взяв осужденного на жертву, привел к жертвеннику и, постановя пред оным на колени, прочел над ним молитвы, окропил его чистительною водою и, окуря благоуханием, вознес жертвенный нож, чтоб им пронзить его. Тогда Светлосан, исполнен будучи человеколюбия и желания спасти сего неповинного, бросился к жрецу и вырвал у него нож.

Сие великодушное его действие привело жрецов и народ, пришедший с ними, в великое смятение: первое, потому, что они его не приметили и не ожидали от него такого нападения; второе, что они сочли сие дело ужаснейшим злочестием, чего ради в превеликой ярости бросились на него все с кинжалами. Светлосан, нимало не устрашась их свирепства, обнажил свой меч в сопротивление им и начал отвращать нападения их бесчисленными ударами, причем присовокупился к нему и Бориполк. Немного стоило им труда разогнать сию кровожадную толпу, из коей перерубили и переранили они большую часть.

Оставшись победителями, первое их старание было, чтоб разрешить от уз осужденника, который, получа свободу, пал им в ноги и приносил свою благодарность наичувствительнейшими словами. По изъяснению его узнал Светлосан, что он варяг, чего ради почувствовал к нему большую приязнь, по причине соседства их земель и некоторым образом единоплеменства, спросил у него, кто он таков, и каким образом попался в руки сих свирепых людей. Варяг с охотою согласился в том его удовольствовать и начал повесть свою следующим образом.

Приключения Русовы

Я называюсь Рус, отечество мое Винетта; родитель мой приобрел себе в сем городе довольную славу, обучая молодых людей словесным наукам; наипаче всего искусен он был в истории, которая вселила в меня охоту к странствованию. Я просил дозволения у моего отца путешествовать, но он, имея во мне одного у себя сына, не хотел на то никак согласиться; однако ж желания моего нимало тем не уменьшил. Я вознамерился уехать от него тайно, что и учинил, запасшись деньгами, кои у него похитил.

Сей краже и недозволению родителя моего на тайный мой побег приписываю я все несчастья, которые со мною потом случились. По выезде моем из Винетты пустился я наперед в Славянск, оттуда в Киево владение, потом в земли Чеха и Лexa, а наконец в Грецию. В сей стране пробыл я довольное время, не более для приятности сей земли, как для научения себя словесным наукам. Нашел я в ней довольно разумных людей, однако ж не менее и глупцов, из коих один принудил меня оставить сию страну, славную семью мудрецами. Оттуда пробрался я в Вавилон и принужден был в сем городе быть мертвым, с прочими его жителями, немалое время. Сие непременно вам странно покажется, – примолвил Рус, – великодушные мои избавители, и для того расскажу вам об этом приключении, пропущая другие маловажные, дабы не наскучить вам моею повестью.

Государь сей страны называется Вараран; он, будучи человек молодой, жертвовал нередко любви. Сераль его содержал в себе более трехсот красавиц, но наипаче всех одна полоненная италианка привлекла на себя его взоры и владычествовала над ним более, нежели он над своими подданными. Она была маленькое его божество, коего прихотям жертвовал он всем, делал для нее беспрестанные пиршества, маскарады, концерты, всенародные игры и проч. Словом, не было такого увеселения, какого бы он для нее не выискал, хотя б оно стоило годовых его доходов.

Некогда сей владетель в день ее именин представил городу позорище, на коем и сам присутствовал с нею; великолепие оного привлекло множество народу отвсюду. Все устремили на него свое внимание, но в самом жаре оного разрушило его ужаснейшее приключение. Вдруг появилось на небе густое облако, которое летело по горизонту с необыкновенной скоростью; поравнявшися с позорищем, начало оно спущаться на землю и, вдруг разверзнувшись, представило нашим глазам самого гнусного карла, одетого в великолепную и странную одежду. Пока сие явление, объяв всех умы, привлекало на себя народные взоры, в то время карло, принесен будучи облаком к тому месту, где сидел Вараран со своею любовницею, схватя ее, поднялся с нею на воздух, произнеся многие ругательства и насмешки персидскому государю. Язвительные его слова и похищение любовницы, утушив страх и удивление в Вараране, возбудили в нем великий гнев; схватив у одного из стражей копье, поразил он им карла в лядвию, чему последуя, придворные и народ начали в него бросать всем тем, что кто имел в руках. Сие нападение столь разъярило воздушного путника, что он обратил нас всех в камни, а город со всем уездом в степь, сказав притом, что до тех пор не отделимся мы от земли и не получим прежнего вида, пока не снимет кто с Варарана, обращенного также в зеленый камень, голыми руками ядовитой жабы, родившейся от плевка, изверженного сим гнусным волшебником на персидского владетеля.

– Но сего вы вечно не дождетесь, – примолвил карло, – ибо сего не может учинить одна человеческая сила.

Да и действительно осталися бы мы навек в сем горестном состоянии, ежели б не послали боги к нам избавителя, которому сие стоило, я чаю, жизни, ибо когда он сорвал с Варарана жабу, то оная, превратясь в великого слона, унесла его тотчас у нас из вида. Вараран и подданные его, получа прежний свой образ, принесли общую благодарность богам, а избавителю своему в честь воздвигли золотое изваяние, ибо ничем другим, кроме сего, не могли они засвидетельствовать ему своей благодарности.

– Ах! – вскричал при сих словах Светлосан. – Это был несчастный мой зять, который, возвратив вам жизнь, лишился, может быть, своей от лютого Карачуна!

Сие восклицание вселило в Руса любопытство; он просил Славенского князя рассказать ему о себе, кто он таков. Светлосан, уведомив его о том в коротких словах, просил его доканчивать свою повесть, на что Рус, с охотою согласись, продолжал ее следующим порядком.

Получив таки жизнь, старался я поскорее выехать из Персии, опасаясь вторичного превращения. Слыша много похвального об Индии, поехал я в нее, желая узнать о стране сей обстоятельно. Объезжая многие места, достойные любопытства, наехал я наконец на такое, которое паки лишило бы меня жизни. Некогда в весьма жаркий день, проезжая лавровую рощу, захотелось мне под тенью ее отдохнуть, чего ради, привязав моего коня к дереву, лег сам на траву и, отдыхая на ней, нечаянно заснул. В самом почти начале моего, сна пробудился я от рева и треска ветвей; проснувшись, увидел я, что преужасной величины барс нападал на моего коня, который от него всеми силами отбивался. Желая помочь ему и себя спасти от опасности, схватил я копье и поразил им хищного зверя, коего удвоившаяся тем ярость обратилась на меня. Сколько храбрость и досужство мое ни употреблял я себе в помощь, однако ж не возмог себя защитить от всех его нападений и напоследок непременной стал бы его жертвой, если б не помог мне Аевсил, славный страны той волшебник, который случился тогда на ловле подле самого того места. Барс был тотчас убит, а я отнесен в его замок для излечения от ран.

Искусством его был я в тот же день от оных освобожден и хотел было от него поехать, принесши наперед мою благодарность за вспоможение его; однако ж был им удержан. Вид мой и образ моих изъяснений столько ему понравились, что захотел он меня иметь при себе вечно и разделять со мною все выгоды своего состояния, а я, видя его к себе приязнь и по любя его также, согласился на то охотно. Напоследок, познакомившись более и сделавшись тесными приятелями, не стали мы скрывать друг от друга ничего: я ему рассказал мои приключения, а он мне свои, кои состояли в следующем.

Природою был он армянин и сын богатого купца; искусству волхвования научился он от своей бабки, которая была родом из Египта. Оставшись после отца своего весьма молод, получил он богатое наследство и употребил его на обучение себя каббалистике, для которой странствовал он по всем частям света и достал себе помощью ее преудивительные вещи, из коих препоясание и меч, которые вы здесь видите, были всего важнее. Прибыв в Индию и проезжая теми местами, в которых напоследок построил себе замок, влюбился он по случаю в нимфу, увидав ее спящую подле источника, мимо коего проезжал. Приятный его вид и ласки, к чему, может быть, наиболее послужило его искусство, склонили ее скоро на его желание, с таким притом условием, чтоб он женился на ней и остался жить в той стране, ибо она ее оставить не хотела. Левсил на все с радостью согласился: женился на ней и построил великолепный замок поблизости от того места, где обитала прежде нимфа.

По любви их и согласию надлежало жизни их продлиться ввек благополучною: любили они друг друга, как любовники, искренни были, как друзья, и верны, как супруги. Левсил открыл ей все свои таинства и сделал ее столько ж искусною в чернокнижии, сколько был и сам. Согласие их и любовь можно б было поставить примером, ежели б они жили в нынешние веки, а в древние времена оных довольно было. Жизнь свою провождали они в беспрерывных весельях и забавах, всякая малость делала им удовольствие; одним словом, век бы их пролетел, как одна минута, если б ненависть и злоба лютого волшебника не дала им почувствовать горестей сего мира. Волшебник сей был Карачун, и самый тот, который превратил Варарана и всех его подданных в камни. Он был весьма влюбчив и корыстолюбив: всех прекрасных женщин похищал он в свой сераль, а дорогие и редкие вещи собирал отовсюду в свои сокровищницы. Об этом известился я от Левсила, ибо он по причине с ним ссоры и также по искусству своему знал о нем обстоятельно, а ненависть его навлек он на себя от следующего приключения.

Построив свой замок и желая великолепным образом торжествовать свой брак с нимфою, позвал Левсил на оный всех знаемых ему волшебников, которые одарили новобрачных редкими и важными вещами по их науке. Свадьба их торжествована была великолепно и весело; уже сопирствующие, наполнившись вином, запели песню в честь новобрачным и, утопая в веселии, ни о чем ином не помышляли, кроме роскоши, как вдруг огненный клуб, провождаемый громом и молниями, влетев к ним в комнату, пресек их восхищения и обратил на себя взоры всех.

Это был Карачун; сделавшись из огня человеком, подошел он к Левсилу и сказал ему с надменным и насмешливым видом:

– Я очень сожалею, что ты сочел меня ниже всех и не удостоил меня иметь своим гостем; однако ж, я чаю, ты ведаешь, что знание мое и власть могут поколебать вселенную и с самым твоим замком.

– Милостивый государь! – перехватил речь его Лев-сил. – Это не от презрения произошло, а оттого, что я, не имея чести быть тебе знаком, не осмелился тебя просьбою моею трудить, не надеясь притом, чтоб ты удостоил меня своим посещением.

– Извинение не худо вздумано, – вскричал Карачун, – однако уже поздно да и несправедливо, потому что я и незваный сюда приехал, дабы доказать тебе, что я не горд и не сердит.

Левсил, вспомоществуемый прочими волшебниками, старался всячески пред ним извиниться и напоследок, казалось, умягчил его совершенно, как то изъявлял тогда Карачун притворным своим видом.

Левсил посадил его в первое место, а прочие гости сели по своим. Веселье опять повсюду разлилося, и всяк думал об одном вине и пировании. Карачун также показывался следующим общему желанию, однако ж непрестанно задумывался, почасту взглядывая на нимфу. Прочие, быв отягощены вином, сего не примечали, но Левсил, будучи трезв и приемля в том больше всех участия, не пропускал ни одного его взора, коих частые и страстные обороты уверили его вскоре, что он имеет себе в нем соперника. Чего ради получив на него подозрение, предприял его остерегаться, опасался от него себе нападения. Однако ж Карачун, сколько ни был дерзостен, не отважился ничего тогда предприять при собрании волшебников, коих совокупная сила превышала его могущество. Чего ради, по окончании стола, поблагодаря с притворною ласкою Левсила, поднялся на воздух и исчез от всех в минуту.

Левсил, оставшись один со своими гостями, изъяснил им свои подозрения на Карачуна и просил их всех помочь себе в таком опасном для него обстоятельстве. Волшебники, будучи им угощены, охотно согласились на его просьбу и сделали между собою совет, каким образом отвратить от новых супругов нападения Карачуновы. По довольном их о том рассуждении, придумали наконец сделать такое ожерелье для Левсиловой жены, что когда она будет иметь его на себе, то всяк, кто бы к ней ни прикоснулся, ожжется от нее так, как от раскаленного железа. А чтоб и муж ее не претерпел того ж, прикасался к ней, то положили сделать ему золотую цепь, на которую повесить из такового ж металла талисман, на коем начертанные волшебные слова учинят прикосновение его к нимфе невредным.

Выдумка сия весьма показалась новобрачным; они просили волхвов исполнить ее поскорее самим делом, что они и учинили совокупными силами в тот же час и вооружили ими молодых супругов. После чего, по учинении с обеих сторон учтивостей, расстались. Волшебники разъехались по своим жилищам, а новобрачные удалились в объятия любви и сна.

Карачун, заразившись любовью к нимфе, предпринял ее похитить, вследствие чего, вооружившись всеми своими силами, и полетел к ним под вечер, уповая их всплошить и найти неспособными к обороне. Вид принял он на себя семиглавой гидры, дабы страшнее показаться, и в сем образе примчался в Левсилов замок.

Молодые супруги находились тогда в саду, наслаждался приятностью воздуха, а более своими нежностями. Малорослый чародей, увидя их в сем расположении, воскипел сильнейшею завистью и бросился на нимфу, дабы ее похитить из рук нежного ее супруга. Но лишь только прикоснулся к ней, то взревел, как леший, будучи уязвлен пламенем, происшедшим от волшебного ожерелья, которое на ней было. В ярости своей хотел было он растерзать Левсила, думая, что он сему был причиною, но армянин, имея на себе волшебное препоясание и меч, коих силе ничто не могло противиться, поразил его сим оружием и отсек ему одну голову, что так взбесило Карачуна, что, бросясь всем своим телом на Левсила, хотел его разорвать в куски, но, получа еще себе удар, который лишил его другой головы, принужден был ярость свою удержать и прибегнуть к отступлению. Чего ради, приняв прежний вид и вспомоществуем будучи злыми духами, поднялся на воздух, крича притом Левсилу:

– Ты победил теперь, бездельник! Однако ж недолго станешь гордиться своим злодейством: праведная моя месть вскоре тебя накажет и уверит тебя, что Карачун больше имеет силы армянина!

Левсил, будучи ободрен своею победою, смеялся его угрозам, однако ж положил с тех пор завсегда ходить в сем спасительном препоясании и иметь при себе меч, а супруге своей советовал носить также завсегда ожерелье. На ночь заграждал он свою спальню волшебными словами, коим научили его волхвы, а днем защищал его меч; и так от всех сторон находился он безопасен от Карачуна. Но от чего не можно ему было ожидать несчастья, от того оно ему приключилось – то есть от меня, от наилучшего его приятеля. Сим именем могу я величаться, ибо подлинно был я ему искренний друг и причинил ему бедствие не с умысла, но будучи обманут кознями лютого Карачуна.

Вскоре после победы моего друга над сим чародеем приехал я в Индию и вошел в Левсилов замок объявленным мною образом. По дружась с сим любезным человеком, не отставал я от него ни на минуту – так, как и он от меня. Все увеселения, какие можно было найти в замке, служили к нашему удовольствию; чаще всего ездили мы на охоту, кою весьма страстно любил мой приятель и которая напоследок учинилась нам бедственною, а наипаче Левсилу.

Некогда будучи на оной и гоняя довольное время зверей, разбилися мы по разным местам: иной гонял из нас вепря, другой барса, а мне попался олень, какого ни я, ни кто другой отроду не видывал. Рога у него были золотые, ноги железные, на шее блистало жемчужное ожерелье, в ушах бриллиантовые серьги, а станом столь был пригож, что не всякий бы живописец мог верно положить на картину его красоту. Таковой удивительный олень всякого бы зрителя склонил к вниманию, а я такое почувствовал желание к овладению им, что поскакал за ним в ту ж минуту и положил не возвращаться прежде, пока его не поймаю или не застрелю. Мне весьма хотелось похвастаться перед Левсилом сею добычею, каковой не случалось ему никогда и видеть.

В сих мыслях проскакав за ним довольное время по долинам, горам и лесам, пригнал его напоследок к весьма крутой и каменистой горе, в коей находилось множество пещер. В одну из них вбежал гонимый мною олень, а я, надеясь способнее его в оной поймать, оставил мою лошадь и вошел за ним в пещеру. Она разделялась на многие другие вертепы, в коих, заблуждая несколько времени, увидел я наконец в недалеком от меня расстоянии свет и блистание металлов и камней. Побуждаем любопытством, пошел я туда, откуда зрение мое они поражали; чем ближе я к ним подходил, тем более они увеличивались; и напоследок, по приближении моем туда, представилась глазам моим великолепная зала, украшенная серебром, золотом и драгоценными камнями. Освещена она была многими хрустальными паникадилами, от которых сияние разливалось повсюду. Напротив дверей стоял престол из чистого золота, усыпанного бриллиантами; на нем сидела девица в белой, розами усеянной одежде. Красота ее столь была велика, что затмевала все украшения, находившиеся в пещере. Руки и ноги ее скованы были алмазными цепями, кои прикреплены были к престолу.

Сие удивительное зрелище столько меня поразило, – продолжал Рус, – что я, пришед в изумление и в некоторый род боязни, не мог ни одного выговорить слова и только что смотрел на скованную красавицу. Она первая прервала молчание.

– Ты удивляешься, Рус, – сказала она мне, – сему чудному позорищу, но еще более удивишься, когда узнаешь мою историю. Я царская дочь; в несчастное сие состояние приведена я Карачуном: он меня похитил от моего родителя и заключил в свой сераль, желая иметь меня своею любовницею. Все богатства света отдавал он в мою власть, все хотел покорить моей воле, но ничем не возмог снискать склонности моей к себе. Угрозы его также нимало не подействовали надо мною, ибо способом некоторого моего знания в каббалистике умела я отвращать все его насилие. Сие столько его огорчило, что, заключив меня в вертепе, оковал сими волшебными цепями, коих ничто пресечь не может, кроме волшебного Левсилова меча, и никто другой, кроме тебя. Первому причиною заклятие Карачуново, а другому мое соизволение, – продолжала она, закрасневшись. – Ты вина сей моей неволи, жестокий! Для тебя я презрила Критского царя, для тебя воз-гнушалась Карачуном и ввержена в сии оковы. Вспомни Лакедемон и в нем несчастную царевну Гориаду, на которую зрение твое навлекло на тебя от ревнивого моего жениха несколько ударов и принудило тебя оставить Грецию. Я самая та Гориада, прельщенная тобою: я за тебя поссорилась с Критским царем и, будучи потом похищена Карачуном, отвергла его предложение и осуждена за то в вечную неволю. Терзаяся любовью к тебе всякий час, послала я искать тебя по местам сего оленя, сотворенного моим искусством, который и привел тебя в сию пещеру. Теперь желание мое исполнилось: я вижу тебя, а о любви твоей ко мне стану судить по твоему ответу. Но знай наперед: ежели ты из оков моих меня освободишь, то Карачун тебе мстить не будет, он мне клялся в этом, заключая меня в цепи, князем духов и всеми богами. Сверх того, будешь ты обладать вечно мною, ежели только любовь моя тебе приятна; будешь царствовать со мною на престоле и поведешь спокойную и приятную жизнь в моих объятиях.