Текст книги "Сказания о русских витязях"

Автор книги: Орест Сомов

Соавторы: Владимир Левшин,Александр Попов,Константин Батюшков,Михаил Чулков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

– Вы великие невежи, – сказал он жрецам. – Не довольно, что мешаете мне отдыхать, но и не ответствуете. Пора вам вон.

С словом сим схватил он железный дверной запор, погнал всех вон. Противились ему, дышали на него огнем, прыгали, как кошки, на стены и через него, однако он бил их без милости и, выгнав всех, запер двери крепко. Захотелось ему посмотреть покойника. Он снял крышку с гроба и с удивлением увидел того поляка, которому в пустом капище разбил лоб.

– Ба! – вскричал он. – Ты умер уже!

Поляк вдруг открыл глаза и заскрыпел на него зубами.

– О! ты притворился только! – сказал богатырь и потащил оного из гроба за волосы.

Поляк отбивался и противился, но богатырь, подернув крепко, оторвал ему голову. В то мгновение гроб исчез, и удивленный Алеша Попович понес одну только голову в свою спальню.

– Жаль мне тебя, – говорил он, садясь к печи и положа голову у ног своих, – если б ты не так упрям был…

Но оторванная голова не дала ему докончить. Она укусила очень больно за ногу. Богатырь рассердился и, схватив голову, бросил в печь. Он продолжал еще ругательство к дерзкому поляку и с удовольствием поглядывал в печь, как голова его обратится в пепел. Но комедия не кончилась. Он увидел Полякову голову, обратившуюся в страшного огненного змея, и самого поляка, выезжающего на оном к нему с пламенным мечом. Нападение было близко, а богатырь сложил с себя оружие; чем же обороняться?

По счастью, стояла у печи железная кочерга довольной толщины; богатырь ветрел оною поляка толь удачно, что огненный змей со второго удара рассыпется вдребезги. Третий удар, направленный в толстую Полякову шею, зацепил по оной крюком кочерги и выбросил его раздробленного в окошко. Казалось бы, богатырю уже нечего ждать далее, но не успел он сесть, как увидел, что от частей разбитого змея вся комната загорелась пламенем. Трудно было ему противиться пламени, и всяк избрал бы средство к спасению бегством, но богатырь хотел лучше погибнуть, чем оставить предприятое намерение. Он сел с досадою на стул и размышлял, что начать. Однако пламень был волшебный и потому не опалял его.

– А! Так это все пужают меня! – вскричал богатырь с улыбкою. – Нет, Велзевул, ты не выиграешь и должен будешь взять только одного Твердовского, а дочь его освободить из закладу.

– Нет! Ты погибнешь и не успеешь! – закричали ему со всех сторон страшные и мерзкие голоса.

Вся комната наполнилась дьяволами разного вида. Иные имели рост исполинский, и потолок трещал, когда они умещались в комнате; другие были так малы, как воробьи и жуки. С крыльями, без крыл, с рогами, комолые, многоголовые, похожие на зверей, на птиц и все, что есть в природе ужасного. Все они ревели страшно, выли, сипели, скрежетали и бросались на богатыря. Большие бросались ему под ноги, чтоб повалить, а маленькие садились на голову, на нос, на руки и выпускали жалы, но богатырь отбивался кочергою храбро. Больше двух часов работал он на все стороны и выбился уже почти из сил. Вдруг увидел он пред собою зеленого беса в короне огненной.

– Сын Чурилин, – говорил ему сей бес, – оставь намерение. Заклад Твердовского мне очень приятен, чтоб можно мне было оный возвратить; поди вон, удались – или погибель твоя неизбежна!

– Так то ты, Велзевул! – сказал богатырь и схватил его за бороду.

Бес порывался, борода трещала, но не мог, однако, освободиться из крепких рук Поповича. Весь сонм дьявольский помогал своему князю. Богатырь колотил оного кочергою, пинками, лбом и отпихивал ногами прочих.

– Отдай заклад! – твердил он при каждом ударе.

Бес выдерживал побои и не покорялся. Наконец богатырь, недоумевая, чем оного принудить, приметил, что Велзевул весь покрыт зелеными сияющими перышками. Он подумал, что, может быть, чувствительно ему будет, если выщипывать у него перья; и так, скорчив Велзевула в дугу, сел на оного верхом и начал с возможным проворством щипать его, как курицу. Бес застонал; богатырь продолжал труд, и затылок, спина и часть плеч учинились тотчас голы, как ладонь.

– Покоряюсь, – заревел Велзевул болезненно, – отдаю тебе не токмо заклад Твердовского, но и самого его. Делай ты с ним что хочешь.

Богатырь умилостивился, пустил ощипанного беса, который со всеми своими подчиненными исчез, заклявшись Чернобогом не подходить впредь близко к дому Твердовского.

Тишина настала, и богатырь хотел уже ложиться спать, но поляк удержал его от оного, представ и повалясь в ноги своему избавителю.

– Сильный, могучий богатырь! – говорил он ему. – Вы разрушили своею неустрашимостью мучения, претерпеваемые мною от Велзевула, вы уничтожили клятвы мои, доставили покой дому моему, дочери и самому мне. Земля, не принимавшая меня досель, присоединит меня к себе. Дочь моя соединит судьбу свою с любовником, ее достойным, и будет иметь счастливую жизнь; а я, лишусь моего мучения. Все сие восприял я от руки вашей и приношу должную благодарность. Но чтоб не в одних только словах состояло признание мое, возьмите сей перстень (который он вздел ему на перст правой руки). Сей не только умножит вашу силу и храбрость, но когда вы пожелаете учиниться невидимым, следует вам только перевернуть оный камнем вниз. Сей перстень будет вам очень нужен.

Вы покорите через него Царь-девицу, которую столько вы обидели и которая заклялась лишить вас жизни.

Богатырь не доверял, чтоб Твердовский говорил правду, однако благодарил его за подарок.

– Осталось только, – продолжал поляк, – вручить вам ключи от моих сокровищ и просить вас, чтобы вы проводили меня до моего гроба.

Богатырь согласился и, приняв связку ключей от Твердовского, следовал за ним в потайные погреба. Он показывал ему двери, кои богатырь отпирал. В одном месте лежали кучи золота, серебра, камней дорогих, а в других хранилось платье, богатые уборы и всякие редкости, достаточные удовольствовать сокровищницу Индийского Могола.

Осмотрев все, привел его Твердовский в самый нижний погреб. В оном не было ничего, кроме железного гроба. Поляк простился с богатырем, лег в гроб и в мгновение обратился в прах. Богатырь, видя, что дело кончилось, закрыл гроб крышкою, запер погреб и изломал ключ от оного. Потом, возвратясь в свою комнату, лег в постелю и заснул спокойно.

Солнце взошло уже высоко, шляхтич и дочь Твердовского дожидались возвращения богатыря и потеряли надежду, чтоб был оный в живых. По чрезмерному стуку, в минувшую ночь в палатах бывшему, заключили они, что сей отважный человек сражался с привидениями и лишился жизни. Из благодарности за доброжелание оного с радостью желали бы они похоронить его останки, но боялись войти в палаты. Между тем богатырь проснулся и кликал их к себе в окошко. Не можно описать веселия, коему предались они, услышав голос богатыря, и не сомневались, что он, когда уже остался в живых, без сомнения разрушил все бедствия судьбы их. Осмелились они и впервые вошли в дом свой после стольких лет. Богатырь рассказал им все происшествие, вручил им ключи от сокровищ, показал им все погреба и присутствовал на их свадьбе, которая с великим веселием совершилась в тот же день.

Две недели пробыл он в сем доме, был убежден неотступными просьбами новобрачных. В сие время пожелал он испытать действие своего перстня, который получил от Твердовского. Давно уже с удовольствием взирал он на пригожую хозяйку и вздумал смотреть, какова она во время сна. Обратя камень перстня вниз, вошел он в их спальню и лег между супругов. Шляхтич, проснувшись, хотел обнять жену, но удивился и ужаснулся, ощупав человека в латах. Ревность овладела им. Он вскочил, запер двери и побежал за огнем. Между тем богатырь имел время. Он спрятался в угол. Раздраженный шляхтич прибежал с огнем и саблею. Вошел, радовался, что отмстит, ибо двери были заперты и дерзкому уйти некуда. Увидел жену свою, спящую крепко, искал по всем углам, за печью, под кроватью, везде. Богатырь был невидим, и шляхтич, успокоясь, лег в постелю, уверясь, что ему спросонья показались мягкие и нежные бока женины латами. Он разбудил жену, которая досадовала на него, что лишил он ее прекраснейшего сновидения, коим она была очень довольна и ожидала повторения. Богатырь только ведал про обстоятельство шутки и о действии перстня. Он поутру простился с хозяевами и отправился в Киев.

Во время пути ничего отменного ему не приключилось, и стены киевские прияли в себя богатыря, о котором слава носилась по всей России. Он открылся отцу своему и уверил оного, что неложно должен он называть его сыном. Чурило Пленкович вспомнил о приключении в Порусии, облобызал свое чадо и радовался, что имеет детище столь достойное. Он представил его в услужение великому князю, и Владимир пожаловал его по заслугам. Забавный нрав Алеши Поповича учинил его необходимым при дворе. Все любили его, и каждый искал его дружбы. Не было дня, в который бы не произвел он какой-нибудь шутки, в чем много пособлял ему невидимый его перстень. Но я не буду описывать подробно его шуток. Может быть, оные не смешны будут на нынешний вкус: например, хохотали ужасно, когда он гордому вельможе пред челобитчиком снимал шапку и нагибал ему против воли голову. С пожилой красавицы стирал белила и румяна и открывал тем ее морщины. Злоязычников толкал под бороду и пресекал им языки. Ласкателей, вкрадывающихся в чью-нибудь доверенность, во время самых важных уклонов давал толчки и прочее. Все таковые пороки были тогда в диковинку, и потому оным смеялись.

Наконец пришло не до шуток сыну Чурилину. Царь-девица появилась пред стенами киевскими, начала опустошать окрестности сего города, вызывала богатырей и требовала выдачи виноватого. Никто не знал, какая вина, и кто виноватый, но должно было обороняться, ибо разорения ее учинились уже важны. Богатыри вменяли в бесчестие драться с женщиною, а военачальники, ведающие о участи прежде посыланного тысячника, не смели выступить. Алеша Попович открылся, что он виноватый, и обещался без всякого сражения победить и привесть сию богатырку в Киев.

Ночь наступила. Царь-девица стояла в шатре своем в заповедных лугах княжеских. Богатырь наш пошел пешим, без всякого оружия, обернул перстень свой вниз камнем и так, невидим будучи, вошел в шатер. Царь-девица разделась и лежала на постели. Она не возила уже с собою кровати, ибо Алеша Попович отучил ее опочивать столь нежно. Красавица сия оказалась богатырю только прелестна, что не мог он помыслить учинить ей что-либо злодейское ниже удержаться, чтоб, подкравшись, не поцеловать ее. Красавица почувствовала поцелуй, вскочила, оглядывалась. Свеча горела и освещала шатер; но, никого не видя, легла опять. Спальное платье ее распахнулось; белизна шеи и… Богатырь не мог не повторить поцелуи. Уста его прилепились, и нельзя бы было ему сохранить себя в пределах почитания, кое чувствовал к особе, воспламенившей его сердце; не сердящаяся красавица, ощупав нечто существенное, оттолкнула прочь сие страстное привидение.

– Ах, как ты жестока! – вскричал невидимый богатырь.

Красавица смутилась и робким голосом вопрошала:

– Кто ты, дерзкий? Телесное ли существо или…

– Я существо, тебя обожающее, не могущее дышать, чтоб дыхание мое не подкрепляемо было твоею любовью.

– Для чего ж ты не являешься предо мною в своем виде? Если ты обожаешь меня, зачем пугаешь ты меня таковыми сверхъестественными прикосновениями?

– Вид мой, ах, сударыня!

– Что!

– Вам он ненавистен. Я не смею предстать.

– Какой же вид твой? Откройся!

– Но обещаете ли вы простить богатырю, вас оскорбившему?

– Как! Неужли ты Алеша Попович! Исчезни… Или предстань, чтоб я кровью твоею омыла обиду мою!

– Вот, сударыня! Могу ли я после этого предстать?.. Но вы не имели бы удовольствия поразить меня, если б я и показался. Знаете ли, кто я?

– Кто ты? Ты чародей, злодей мой.

– Нет, сударыня, я дух-хранитель ненавидимого вами богатыря. Сам он не заслуживает столь ненавистного названия. Можно ли кому-нибудь вам злодействовать? Довольно вас видеть единожды и на всю жизнь быть вашим невольником.

Красавица задумалась.

– Но так обругать меня! – продолжала она.

– Сие последствие предвозмогающих чувств. Взирая на вас, не можно владеть собою. Я дух, но едва удерживаюсь… Позвольте мне принять вид виновного. Он поистине заслуживает извинения. Он молод, недурен лицом, храбр.

– Нет! Я никак не соглашусь.

– Однако, сударыня, – сказал богатырь, обернув камень перстня и бросясь пред нею на колени. – Можете ли вы быть так жестоки, чтоб не простить сей покорности? Позвольте мне за него поцеловать сию прелестную руку.

Удивленная красавица не могла сердиться, слыша похвалы себе, но и не могла бы сносить вида богатыря, овладевшего ею коварным образом, если б самый сей вид не имел в себе нечто убедительное. Она уже не считала-благопристойным мстить духу-хранителю за вину того, коего он представлял образ, и довольствовалась одними только укорениями. Хитрый богатырь умел пользоваться выгодами сего обстоятельства и довершил победу. Он получил прощение на самых необходимых условиях быть ее супругом, и Царь-девица не раскаивалась, потушив опасный огнь своего мщения. Она согласилась поутру ехать в Киев и там окончить положенное намерение и сложить звание богатырки, столь противное ее полу. Страстный богатырь не мог оставить ее ни на минуту. Ночь протекла неприметно, и только Царь-девица успела рассказать ему о себе следующее:

– Я родилась от Турда, князя Угров, и есмь плод тайной его любви с одною из первейших красавиц, служивших супруге его. Ревность княгини, открывшей сию склонность отца моего, принудила его удалить родительницу мою от двора своего, но сие не воспрепятствовало ему посещать довольно часто хижину земледельца, где мать моя нашла убежище. Сие стоило жизни несчастной моей родительнице, ибо княгиня Угрская, проведав чрез то жилище ее, велела умертвить оную предательски. Я была у грудей и равномерно определена жертвою ее гнева, но посланные, сжалившись над младенчеством моим, отдали меня встретившейся старухе. Сия была волшебница и воспитала меня вместо дочери. Князь Турд столько крушился о смерти моей матери, что непродолжительно следовал за нею в гроб… Вся надежда моя тем пресеклась, и участь моя зависела от одной моей воспитательницы. Оная, предвидя, по науке своей, опасность, имеющую мне быть от мужчин, заключила дать мне отменную силу и научить всем богатырским ухваткам, чтоб я, странствуя в мужском одеянии, могла избегнуть грозящих мне несчастий. Воспитание влияло в меня толь великую склонность к сему роду жизни, что я иногда сомневалась о истинном моем поле. Достигнув пятнадцати лет, испросила я дозволения у моей воспитательницы выступить на подвиги и, получа вооружение, отправилась. Я странствовала по разным дворам северных государей, приобретая великую славу на разных потехах и поединках с богатырями. Страсть побеждать сильных витязей толико мною овладела, что я, приезжая в какую-нибудь землю, вызывала на поединок богатырей той страны, в случае ж непослушания принуждала к тому неприятельскими действиями. Я перебила и переувечила оных немало. Слава моя и гордость умножились, мне казалось уже приятнее торжествовать, покоряя мужчин, открыв настоящий мой пол, и я назвалась Царь-девицею, понеже слово «царь» казалось мне всего приличнее побеждающим. По несчастию, быв в Великой Польше, проезжала я сквозь один непроходимый лес и имела сражение с неким чародеем, именуемым Твердовским. Сей опустошил дорогу, которую я проезжала, и погублял всех на оную вспадающих. Он появился ко мне в виде страшного мертвеца, имеющего железные когти, напал и старался растерзать меня. Я имела столько отважности, чтоб отразить его нападение, и чародей, видя неудачу в намерении своем, отшел от меня, произнеся ужасные клятвы и угрозы. Он предвещал мне, что я скоро буду побеждена богатырем Киевским. Я смеялась таковым угрозам, но с того времени, конечно, по чародейству Твердовского, сделалась я очень сонлива. Для чего, победив тысячника киевского, удержала я оного при себе, для стражи во время моего сна. Но чему быть, то будет. Ты, любезный неприятель, превозмог мою предосторожность и… дал мне знать, что женщина подвержена своим слабостям, и что мужчины много имеют средств победить ее гордость… Признаюсь, что наглый твой поступок поверг меня в отчаяние, и справедливый гнев мой побуждал к жестокому над тобой отмщению, но посреди самой моей ярости находила я в себе чувствование, в пользу твою клонящееся. Долго я сражалась сама с собою, осуждала убеждающую меня слабость. Стократно определяла твою погибель, столько ж уступала моему сердцу и наконец испытала, что я женщина. Я не могла простить тебя, но невозможно уже было и покушаться на жизнь твою. Она учинилась мне драгоценною, и я искала уже тебя для того только, чтоб ты признался в вине своей. Я сыскала тебя и жертвую. Я познаю цену победы моей. Тогда я покоряла богатырей только временно, на в тебе надеюсь иметь пленника навеки.

Сей пламенный разговор окончился поцелуем и подал случай наговорить богатырю Киевскому тысячи нежных извинений, тысячу ласкательств; но я сомневаюсь, чтоб удержался он от преступления, в коем извинялся. Сказать правду: не существенность преступления составляет вину, а обстоятельство и время.

Солнце взошло уже, и самодержец Русский увидел опасную неприятельницу, с покорностью подвергшуюся его законам. Царь-девица не скрыла, на каких условиях вступает она в подданство. Алеша Попович просил дозволения у своего государя, о дозволении сдержать ему свое слово. Владимир охотно соизволил на брак сей, который совершен во дворце в тот же день с превеликим торжеством. Пиршества продолжались целую неделю, и старый богатырь Чурило Пленкович, подгулявши на свадьбе у сына, имел случай сказать:

– Противу жестокой женщины всегда должно высылать молодого пригожего детину.

Больше неизвестно о подвигах славного богатыря сего. Насильство времени лишило нас дальнейших о нем сведений, кроме чем он жил в великом согласии с своею женою и одарен был от великого князя великим имением. Слышал я, что есть отрывки о победах его, учиненных во услужении Владимировом, в летописях Косожских и Угрских, но сии не пощажены также древностию, и сказывают, что листы в них все сгнили.

Повесть о славном князе Владимире Киевском
Солнышке Всеславьевиче и о сильном его
могучем богатыре Добрыне Никитиче [24]24
  Печатается по изданию: Лёвшин В. А. Русские сказки, Часть 1. М.,1780. Орфография и пунктуация старой печати приближены к современным нормам. Все подстрочные примечания принадлежат автору.


[Закрыть]

Во время неверия Владимир имел множество жен, между которыми была у него болгарыня, именем Милолика, чрезвычайной красоты, как то можно усмотреть из описания о сей, ибо имела она очи сокольи, брови собольи, походку павлиную, грудь лебединую, и прочая. Довольно, что не было ее краше во всю землю Русскую, во всю колесницу поднебесную, и следственно, возлюбленнее для своего супруга. Она взята была в плен близ столичного города отечества своего Боогорда волжскими разбойниками во время прогуливания с своими мамками, няньками и сенными девушками и для великой красоты доставлена к Владимиру, который с первого взгляда столь заражен стал прелестьми ее, что предпочел ее всем женам своим и свободил всех 800 наложниц, заключаемых для него в Вышграде, чем и приобрел сердце гордой сей красавицы. Дни текли в совершенной радости; прешедшие победы принесли богатства; мир умножал изобилие; подданные любили своего государя, и сей обращал к ним все рачение и милость, ибо покой души его происходил от сердца, удовлетворенного любовью. С сего обстоятельства начинается повесть.

Седящу Владимиру со своею княгинею Милоликою, со своими боярами, в своих теремах златоверхиих, за столами дубовыми, за скатертьми браными, за яствами сахарными, понеже день тот был торжествуем в воспоминание славной победы над греками. Внезапно послышан стал глас рога ратного. Великий князь прикручинился, сложил свои руки ко белым грудям и думал крепку думушку. От сего бояре приуныли все, буйны головы повесили. Один лишь Святорад, воевода Киевский, не уныв сидел; он встает, поднимается из-за стола дубового, не допив чары зелена вина, не доев куска сахарного; он подходит к князю Владимиру, преклоняет чело до полу и говорит бодрым голосом:

– Ты гой еси, наш батюшка Владимир-князь, Киевское Солнышко Всеславьевич! Не прикажи казнить-рубить, прикажи слово вымолвити! Отчего ты, государь, прикручинился? О чем ты так запечалился? Будет и пришла чудь поганая под твой славный Киев-град, разве нет у тебя рати сильныя? Прикажи, государь, послать опроведати, кто смеет наступать на землю Русскую?

На сие ответствовал ему великий князь с улыбкою:

– Благодарю тебя за твое о мне усердие. Я запечалился не от ужаса: побивал я войски сильные, разорял я грады крепкие, не один царь пал от рук моих, мне война уж принаскучила, мне жаль вас, моих подданных; я хотел прожить с вами мирный век, не хотел я лить крови человеческой; но когда так учинилося, пошлите опроведати двух сильных витязей, кто смеет стать перед Киевом? Кто смеет трубить ко Владимиру? На бой ли он зовет или тешится?

Святорад поклоняется, выходит из терема златоверхого на красное крыльцо, призывает из дворца государева славных витязей, выбирает двоих, кои по сердцу, посылает их сказать слово княжее. Славные витязи надевают сбрую ратную, садятся на добрых коней, выезжают во чисто поле. Там не видят они силы ратныя, ни войска великого, только видят один бел шатер. Подъезжают к тому белу шатру, видят коня богатырского, роста необъятного; конь, завидя их, перестал есть пшеницу белу ярую [25]25
  Первая примета богатырских коней, что оные ничего не едали, кроме пшеницы, (прим. автора)


[Закрыть], учил бить копытом во сыру землю, провещал человечьим голосом: «Встань, пробудись, сильный могучий богатырь Тугарин Змеевич! К тебе идут послы из города Киева!»

Посланные изумились, видя таковые странности, но более удивились, послышав пробуждение самого богатыря, ибо чох его уподоблялся дыханию бурному. Шатер поколебался, и показался из оного исполин, роста чрезвычайного: голова его была с пивной котел, а глаза как пивные ковши. Витязи не оробели, но исполняли повеленное. Они, не дойдя до шатра, поклоняются, начинают свою речь посольскую:

– Ты гой еси, добрый удалый молодец! Скажи, поведай нам, как зовут тебя по имени, как величают по отчеству? Царь ли ты или царевич? Король или королевич? Или из иных земель грозен посол? Или сильный могучий богатырь? Или ты поленица удалая? Прислал нас к тебе Владимир-князь, Киевское Солнышко Всеславьевич, велел опроведати, кто смел так стать перед Киевом? Кто мог трубить пред Владимиром? Служить ли ты пришел князю нашему? Или с его витязьми переведаться? Будет ты служить пришел, ино не честь богатырская стать на лугах княженецких неспроства. Довлело б тебе обослатися, поклонитися. Будет же пришел испытать могуча плеча, уноси ты скорей буйну голову свою – не смогчи тебе на Русь славную! Не в твою пору богатыри сильные погибали здесь перед Киевом; клевали их тела черны вороны; таскали кости их серы волки. Хоть убьешь ты здесь богатыря русского, ино есть вместо его тысяча, а за тысячью и сметы нет.

Исполин рассердился от таковых угроз: глаза его засверкали пламенем, он запыхтел, как мех кузнечный, и из ноздрей его посыпались искры огненные. Воскричал он громким голосом, словно как вдали Перун гремит:

– Ой вы, глупые ребятишки неразумные! Посверчу я вам буйны головы от могучих плеч! Мне ли сметь сказать таковы речи? Суждено быти вам посланцами – не топтать бы вам травы-муравы! Известно дело, что послов не секут, не рубят. Подите вы назад к князю Киевскому, скажите ему опалу великую. Научу я его быть вежливым! Позабудет он красти княжон болгарских! Но не богатырская честь на словах грозить – покажу я вам былью-правдою. Я дал слово крепкое князю Болгарскому – привезти ему главу Владимирову. Скажите вы своему князю: прогневался на него князь Болгарский, грозный Тревелий, и несть ему спасения. Пригожее ли дело – похищать княжну рода славного? Будет Милолика ему лепа показалася, ино шел бы он служить ко Тревелию (брату ее), и по заслуге его бы князь пожаловал. А днесь, уже не вменяет он родства его, не глядит на слезы Ми л о ликины. Я сдержу мое слово крепкое, богатырское, оторву я ему буйну голову от могучих плеч. Не сокроют его леса темные, не спасут горы высокие; мне не надобно ни злата, серебра, ни каменья самоцветного, только надобна кровь Владимира.

Окончав речь сию, исполин подхватил близлежащий камень величины необъятной и примолвил: «Не скажу я вам, как зовут меня по имени, как величают по отчеству, покажу лишь вам, каковы мои мышцы крепкие, каковы руки сильные». С словом сим бросил он камень вверх, как бы легкое перо, который сокрылся за облаки. Посланные с превеликим ужасом смотрели на сие невероятное происшествие, дожидаясь с полчаса обратного упадения камня, и, не дождавшись, поехали в город.

По прибытии представлены великому князю и донесли виденное и слышанное. Князь изумился и жалел, что презрел шурина своего Тревелия и не дал ему знать о сочетании своем на сестре его, хотя бы чрез посольство; но изумление его обратилось в ужас (хотя, впрочем, ему несвойственный), когда при названии провещанного конем имени Тугарина Змеевича княгиня Милолика пролила горючи слезы и с рыданием вопила:

– Погибли мы, дражайший супруг! Нет нам спасения от гнева брата моего: нрав его весьма лютый, и посланный его богатырь Тугарин имеет крылья и коня очарованного. Когда он на коне сидит, то не вредит его никакое оружие. Он опустошил было все царство Закамское, принадлежащее князю Болгарскому, если б не вошел он с ним в мирные условия и не обещал ему меня в супружество. Но как я не могла помыслить без трепета, что достаюсь чудовищу, и намерена была бежать из отечества, для чего нарочно избирала случай, предпринимая отдаленные и скрытные прогулки, то похищена была, по счастию, волжскими разбойниками и досталась тебе, возлюбленный мой князь. Посему рассуди, какова должна быть лютость Тугаринова противу тебя, когда ты овладел его нареченною невестою; но я леденею от ужаса, когда воображу о силе сего чудовища чародейного! Должно мне рассказать тебе все сии подробности, чтоб ты послушался меня, оставил бы свое княжество и спасался со мною за Буг-реку, ибо там только не действует его власть волшебная. С тобою, дражайший супруг, счастлива я и в отдаленнейших пустынях; но если поупорствуешь ты противиться Тугарину и не предприимешь следовать моему совету, лиши меня жизни, ибо не могу я видеть погибель твою неизбежную».

Владимир увещевал ее отложить страх, представлял ей отменные заслуги своих витязей, многочисленные свои воинства и крепость необоримую стен киевских – ничто не успевало: она предалась жесточайшему отчаянию, и только обещанием согласия к бегству мог он ободрить ее и привесть в состояние рассказать о Тугарине. Почему Милолика начала.