Текст книги "Сказания о русских витязях"

Автор книги: Орест Сомов

Соавторы: Владимир Левшин,Александр Попов,Константин Батюшков,Михаил Чулков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Оставив сих, следовали они еще выше и, быв довольное время в пути, вышли на пространную площадь, которая обнесена была кругом миртовыми и лавровыми деревьями; также вокруг стояли позлащенные жертвенники, на которых пламенники не угасали; подле всякого жертвенника стояли на коленях, преклонив голову, государи в коронах и в порфирах; посередине сего невоображаемого круга находился храм, сделанный весь из одного изумрудного камня наподобие сплетенных дерев, и был столько зелен, как самая цветущая мурава, между которыми вмещены были розовые яхонты, кои изображали живые цветы; по четырем сторонам храма стояли из чистого золота великие истуканы; они несколько нагнулись и держали на плечах голубые яхонтовые шары, на которых имели движение блестящие звезды, и казалось, как будто бы сии истуканы были одушевлены. На верху свода, который изображен был куполами, стоял престол, из какого металла, об этом Силослав у ведать не мог, но только он столь был ясен, что самое Солнце не превышало его блистания; на престоле стоял Купидон из такого же металла и держал в обеих руках сердце, которое пылало необыкновенным пламенем, и летящие от оного вниз искры зажигали на жертвенниках пламенники. Силослав с великим страхом вступил в сей храм и не нашел в нем ничего земного, но одна небесная красота тут обитала. Посередине храма весьма на возвышенном престоле, покрытом багряницею, и выше того, как будто бы на прозрачном и белом облаке, сидела нагая богиня Лада в одном только таинственном поясе, который сплетен был преудивительным мастерством; на нем видны были самые пленяющие прелести, приятности, любовь, желания, веселия, тайные переговоры, неповинные обманы, приманчивые улыбки и прелестные забавы, пленяющие дух и мысли самого разумного человека. Вид ее столько был величествен, что Силослав, как скоро взглянул на нее, то упал на колени. Не недоставало в том прекрасном ее образе ни роз, ни лилей, ни смешанных любезнейших вещей, ни потаенной красоты, пленяющей глаза, ниже приятности, превосходящей и самую красоту, и всего он преисполнен был. Радость являлась у нее на глазах, а на щеках смех, и хотя прелести ее оттого не умножались, однако приятнее становились. На каждой ступени перед престолом сидели грации в белом платье, и бог любви Дид [13]13
  Дид, сын Лады, бог славенский веселия и любви. Он тот же, что Купидон.


[Закрыть]играл посередине их невинными забавами. Богиня, взглянув весьма снисходительно на Силослава, говорила ему так:

– Познай, Силослав, ту, которая по произволению богов и по своей воле совокупилась с тобою в моем обитании; для чего это сделано, теперь я еще тебе не открою, и кто от тебя произойдет, и то будет сокрыто до времени. Снисхождение мое приносит тебе великую славу, и ты должен теперь считать себя счастливее всех смертных; оно же не принесет огорчения и любовнице твоей Прелепе, но величайшую славу. Лада, сияющая завсегда бессмертною красотою и небесною славою, сделалась ей совместницей; это ей не досаду, а великое увеселение приключить должно; ибо она владеет тем, что и сами бессмертные иметь бы хотели.

Силослав с великим подобострастием поклонился ей до земли, благодарил за ее снисхождение и просил всемощ-ного ее покровительства. Что богиня обещала ему с охотою и потом, указав на проводника, сказала Силославу:

– Этот человек откроет тебе все, с тобою здесь случившееся; поди и больше ни в чем не сомневайся!

Силослав, конечно б, не похотел оставить сих прелестей или бы с великим принуждением то сделал, но пленившая его сердце Прелепа по соизволению богини вселилась опять в его память по временном отсутствии.

Потом вышли они на окружающую храм площадь. Свида (так назывался проводник) снял смертную завесу с глаз Силославовых, положил на них бессмертие и показал ему с превысокой той горы землю, на которую взглянув Силослав ужаснулся, ибо все, что ни было на оной, было ему откровенно. Но первое увидел он своих родителей, печалящихся о нем, весь город и все свое владение, потом окамененное царство, государя и своего наперсника, и, словом, все, что только он хотел видеть, выключая одну только Прелепу. Он просил Свида, чтоб он показал ему тот для него прекрасный образ, однако на то не получил никакого ответа. Потом сошли они с той превысокой горы в долину на другую сторону. Свида, идучи долиною, начал говорить Силославу таким образом:

– Великий Чернобог, яко мститель всем за злость, изготовил твою кончину в то время, когда ты убил Полкана; он хотел мстить ему самым мучительным образом в жизни его, но ты предварил его определение и за то должен был низвергнуться во ад. Он растворил под тобою пропасть, которая пожрала тебя, и ты упал в страшную адскую долину; но богиня Лада соизволением великого Перуна искупила тебя из оной; я тебя вывел и привел в ее обитание. Нимфа ее хотела обманом тебя прельстить и за то обращена была в камень. Теперь должен я показать тебе то место, которое назначено было тебе от Чернобога, и рассказать тебе превращение Полканово.

В скором времени вышли они из прекрасной долины и пришли в такое место, где обитали страх и ужас.

Это была престрашная долина: земля ее покрыта была вечным льдом, а деревья инеем, и которую солнце никогда не озаряло плодотворными своими лучами, и на которую небо всегда смотрит свирепыми глазами. Положение свое имела она между двумя превысокими горами; земля сей долины производит одни только ядовитые зелья, и зима бывает там чрез все времена года, так что холодный воздух часто захватывал у Силослава, дыхание и мороз проходил сквозь его одеяния. Вдали видны были мрачные поля, на которых земля вся изрыта была возвышенными поверхностями могил наподобие ужасного кладбища, между которыми шаталися усопшие тени; иные казались встающими из гробов, а другие укрывающимися. Густой и замерзлый воздух делал мертвецов еще бледнее, нежели они в самой вещи суть. Из могил выходили ключи и, соединясь вместе, делали из себя кровавую и великую реку, по которой плыли усопшие тела, старые человеческие кости и раздробленные головы. Река сия упадала в пространную пещеру, которая весьма далеко вдалась в гору; отверстие ее обросло сухим тростником и голыми ветвями; вместо тихого журчания слышны были там печальные воздыхания и стон. Свида повел Силослава в ужасную пещеру, которая при подошве другой горы находилась. Как только они в нее вошли, то превеличайший ужас объял Силослава, и он не хотел далее следовать. Пещера сия была весьма пространна, наподобие какого-нибудь страшного храма; стены ее увешаны были черными и разодранными сукнами, на которых висели пробитые стрелами щиты, изломанные оружия, поврежденные шлемы и кольчуги, которые все покрыты были запекшеюся кровью; освещена она была смоляными факелами, от копоти и дыма которых умножался пуще в оной мрак; посередине и во всех местах стояли раскрытые гробы, подле которых лежали и крышки; в них находились тела тех государей и полководцев, которые проливали в жизни своей всякий день неповинную кровь. Чудовище стерегло двери сего мрачного жилища, у которого истекала изо рта запекшаяся кусками кровь, из раздавленных глаз беспрестанно капали слезы, зубами повсеминутно скрежетало, с языка истекал у него смертоносный яд, платье на нем все было в крови, и около головы шипело премножество змей.

– Вот тут преддверие ада, – говорил Свида Силославу, – и это еще одно только его начало; по произволению богини должен я тебе показать его весь. Чрез сию пещеру невозможно тебе пройти, имев в себе бессмертие, итак, пойдем на гору, с которой ты будешь смотреть в сие ужасное обиталище теней.

Потом вывел он его на поверхность горы и показал с оной все адские мучения.

Силослав, как скоро взглянул в ту наполненную всякими мучениями бездну, то как ни храбр был, однако пришел оттого в превеликий ужас. Как скоро обратил он глаза за гору, то открылось ему сие ужасное видение. Небо, земля и воздух столь были мрачны, как самая темная и пасмурная ночь; под низкими небесами ходили превеликие тучи, которые имели цвет наподобие зарева; на оных сидели огненные дьяволы разного и невоображаемого вида; по земле извивалась огненная река, в которой плавали мучающиеся люди; в нее впадала другая кровавая река, и от соединения их происходил великий шум; стенание людей и движение непорядочных стихий производили несносный слух ушам. За сими реками находилась весьма обширная пропасть, которая выбрасывала из себя премножество огня, и который досягал до самых облаков. В сем огне вылетали на воздух люди, кои падали в огненную реку, которая влекла их опять в ту пещеру. Всякую минуту превеличайший и седой бес привозил к устью по кровавой реке по полной лодке беззаконников и выпрокидывал их в огненную реку; со всех сторон сгоняли бесы людей в огненную ту пропасть, и кипели люди, огонь и реки наподобие обуреваемого океана. Впрочем, ни огонь не мог нагреть воздуха, ни мороз преодолеть огня, а всякое находилось в великой силе. На открытых там полях, где стояли под вечным инеем деревья и где были страшные кладбища, обитала ужасная стужа, и люди некоторые бегали из огня в оную, но сносить ее ни одной минуты не могли и так возвращались опять в неугасимое пламя.

К.Н. Батюшков
ПРЕДСЛАВА И ДОБРЫНЯ [14]14
  Печатается по изданию: Альманах «Северные цветы» СПб 1832. Орфография и пунктуация старой печати приближены к современным нормам. Все подстрочные примечания принадлежат автору.


[Закрыть]

Древний Киев утопал в веселии, когда гонец принес весть о победе над печенегами. Скачет всадник за всадником, и последний возвещает приближение победоносного войска. Шумными толпами истекают киевцы чрез врата северные; радостный глас цевниц и восклицаний народных раздается по холмам и долинам, покрытым снегом и веселою апрельскою зеленью. Пыльное облако уже показалось в отдалении; оно приблизилось, рассеялось и обнажило стальные доспехи и распущенные стяги войска, пылающие от лучей утреннего солнца. Владимир, счастливый Владимир ведет рать свою, и красные девы сыплют пред конем его цветы и травы весенние. В устройстве ратном проходит дружина, тихо и торжественно, ряд за рядом, и шумные толпы восторженных киевцев беспрерывно восклицают:

– Да здравствует победитель печенегов, храбрый Владимир!

Герой, по обычаю древнему, преклонил меч свой к земле, благосклонно поклонился народу и сказал богатырским голосом:

– Честь и слава Добрыне! Он избавитель мой!

Богатырь, сидящий на борзом коне своем, отрешил златую запону забрала, снял шелом и открыл голову пред народом и Владимиром в знак почтения и благодарности. Слезы блистали в очах его; черные кудри, колеблемые дыханьем ветра, развевались по плечам, и правая рука его лежала на сердце. Восторженные киевляне снова воскликнули:

– Честь и слава Добрыне и всей дружине русской!

Цветы посыпались на юношу из разных кошниц прекрасных жен и дев киевских, и эхо разнесло по благоуханной долине, где видны были развалины храма, посвященного вечно юной Зимцерле:

«Честь и слава дружине!»

Супруга Владимира, прекрасная царевна Анна, и дочь ее Предслава, выходят навстречу к великому князю. Он простирает к ним свои руки, попеременно прижимает к стальной броне, под которой билось нежное сердце, то супругу, то дочь свою, и все труды ратные забыты в сию сладкую минуту свидания! Владимир указывает им на Добрыню.

– Вот избавитель мой! – говорит он, обращаясь к супруге, к царедворцам и седовласым мудрецам греческим, притекшим с царевною из Царяграда. – Вот избавитель мой! – продолжает великий князь. – Когда единоборство с исполином печенегским кончилось победою, когда войска мои ринулись вослед бегущим врагам, тогда я, увлеченный победою, скакал по грудам тел и вторгся в толпу отчаянных врагов. Мечи их засверкали надо мной, стрелы пробили шелом и щит; смерть была неизбежна. Но Добрыня рассеял толпы врагов, вторгся в средину ужасной сечи: он спас меня! Чем и как заплачу ему?

Слезы благодарности заблистали в очах прекрасной Анны; она подала супругу своему и Добрыне правую и левую руку и повела их по узорчатым коврам в высокий терем княжеский. Предслава взглянула на Добрыню, и ланиты ее запылали, подобно алой заре пред утренним солнцем; и длинные ресницы ее покрылись влагою, как у стыдливой девы, взглянувшей на жениха своего при блеске брачных светильников.

Прекрасна ты была, княжна киевская! Осененная длинною фатою, ты была подобна стыдливому месяцу, когда он сквозь тонкий туман смотрит на безмолвные долины и на синий Днепр, сверкающий в просеках дубовых. Но отчего сильно бьется девическое сердце твое под парчами и златою дымкою? Отчего белая грудь твоя волнуется, как лебедь на заливах Черного моря, когда полуденный ветер расколыхает воды его? Отчего глаза твои блистают огнем, когда они невольно обращаются на прекрасного витязя? Ах, и Добрыня давно любил тебя! Давно носил образ твой в сердце, в пламенной груди своей, покрытой тщательно стальною кольчугою! Повсюду образ твой, как тайный призрак, за ним следовал: и на потешных играх, где легкие копья ломаются в честь красных жен и дев киевских, и на войне против ляхов и половцев, на страшных битвах, где стрелы свистят, как вихри, и острые мечи, ударяя по шеломам, наносят глубокие раны. Давно уже богатырь любил красавицу; но никогда не являлась она ему столь прелестною, как в сии минуты славы и радостей народных. Тщетная любовь, источник слез и горести! Все разлучает тебя с возлюбленной: и высокий сан ее, и слеша Владимира, и слава предков красавицы, повелителей Царьграда! Ты знаешь сие, несчастный Добрыня, знаешь и – любишь. Но сердце твое чуждо радостей, чело твое мрачно посреди веселий и торжеств народных. Как дерево, которого соки погибли от морозов и непогод зимних, не воскресает с весною, не распускает от вешнего дыхания молодых листков и почек, но стоит уныло посреди холмов и долин бархатных, где все нежится и пирует, так и ты, о витязь, часто мрачен и безмолвен стоишь посреди шумной гридницы, опершись на булатное копье. Все постыло для тебя: и красная площадь, огражденная высоким тыном (поприще словутых подвигов), и столы дубовые, на которых блестят кубки и златые чары с медом искрометным и заморскими винами; все постыло для тебя: турий рог недвижим в руке богатырской, и унылые взоры твои ничем не прельщаются, ниже плясками юных гречанок [15]15
  Известно по истории, что в княжение Владимира I находилось множество греков при его дворе. Скажем мимоходом, что мы не позволяли себе больших отступлений от истории, но просим читателя не забыть, что повесть не летопись. Здесь вымысел позволен. Относительно к басням: Rien nest beau que le vrai, le vrai seul est aimable – принимается в другом значении. (Пер.: Только истинное прекрасно, любезна лишь истина. – франии)


[Закрыть], подруг Предславиных, которые, раскинув черные кудри свои по плечам, подобным в белизне снегам Скандинавии, и сплетясь рука с рукою, увеселяют слух и взоры Владимира разнообразными хороводами и нежным, протяжным пением. Они прекрасны, подруги Предславины… Но что звезды вечерние пред красным месяцем, когда он выходит из-за рощей в величии и в полной славе?

Долго ли таиться любви, когда она взаимна, когда все питает ее, даже самая робость любовников? Тогда сердца подобны двум ручьям, которые невольно, как будто влекомые тайною силою, по покатам долин и отлогих холмов ищут друг друга, сливаются воедино, и дружные воды их составляют единую реку, тихую и прозрачную, которая по долгом и счастливом течении исчезает в морях неизмеримых. Счастливы они, если не найдут преграды в своем течении!

Так красавица и рыцарь невольно, неумышленно прочитали во взорах, в молчании и в словах отрывистых, им одним понятных, взаимную страсть. Они не видели под цветами ужасной пропасти, навеки их разлучающей, ибо она засыпана была руками двух сильных волшебниц, руками любви и надежды! Предслава не помышляла об опасности. Добрыня тогда только ужасался своей страсти, тогда только сердце его заливалось кровью, когда прекрасная Анна, мать его возлюбленной, обращала к нему приветливую речь, или когда Владимир выхвалял послам чуждых народов силу и храбрость своего избавителя. Юноша страшился неблагодарности.

Терем младой княжны был отделен от высоких теремов Владимира. Длинные деревянные переходы, украшенные резьбой, соединяли сии здания. Вековые дубы, насажденные руками отважного Кия, как говорит предание, осеняли уединенную обитель красавицы. Часто весенние вечера она просиживала на высоком крыльце, опершись рукою на дубовые перилы; часто взоры ее стремились в синюю даль, где высокие холмы, величественно возвышаясь один над другим, неприметно сливались с небесной лазурью; часто, отдалив усердных прислужниц, одна среди безмолвия ночного, она предавалась сладким мечтаниям девического сердца, мечтаниям, которые невольно украшались образом Добры-ни. Когда месяц осребрял высокие верхи дубов и кленов, и тихое дыхание полночи колебало листы, перебирая их один после другого, тогда Предславу обнимал ужас. Ей мечталось видеть Добрыню. Она вперяла прилежно слух и взоры; но все было тихо, безмолвно, мечта исчезала, а с ней и тайный, сладостный страх. Так младая княжна питала тоску и любовь свою, когда Добрыня воевал печенегов с великим князем Владимиром. Она переносилась мысленно на поля, обагренные кровью: опасности, окружающие отца ее, ужасали сердце красавицы; но при мысли, что Добрыня падет под мечом или булавою варвара, сердце ее обливалось кровью, тяжко поднималась высокая грудь, и слезы падали обильною росою на златошвейные ткани.

Теперь сии деревянные переходы, осененные тению столетних дубов, сия тайная обитель невинности, учинились свидетельницею ее радости. Страстный витязь позабыл и страх, и благодарность: все забыто, когда сердце любит.

Витязь, в часы туманной полуночи, приходил к княжне и там, у ног ее, поверял ей сердечную тоску и мучения, клялся в верности и утопал в счастии. Но любовники были скромны. Тих и ясен ручей при истоке, но скоро, возрастая собственными водами, становится быстр, порывист, мутен. Такова любовь при рождении, таковы и наши любовники.

Между тем все народы покорялись великому князю. И воинственные жители Дуная, и дикие хорваты, сыны густых лесов и пустыней, и печенеги, пиющие вино из черепов убиенных врагов на сражении, – все платили дань христианскому владыке. Народы стран северных, жители туманных берегов Варяжского моря, обитатели неизмеримой и бесплодной Биармии страшились и почитали Владимира.

Многие владельцы желали вступить в брак с Предславою, желали, но тщетно, ибо они были все служители идолов или поклонники Магомета.

Часто на холмах, окружающих Киев, неизвестный витязь становил златоглавый шатер и вызывал на единоборство богатырей киевских. Ристалище открывалось, и пришлец, почти всегда побежденный, со стыдом удалялся в свое отечество. Витязи иноплеменные ежедневно увеличивали двор Владимиров. Меж ними блистали красой и храбростью Горислав Ляхский, юноша прекрасный, как солнце весеннего утра, храбрый Стефан Угорский и сильный Андроник Чехский, покрытый косматой кожей медведя, которого он задавил собственными руками в бесплодных пустынях, орошенных Вислою. Все они требовали руки Предславиной, все состязалися с богатырями киевскими и угощаемы были под богатыми наметами гостеприимным Владимиром.

– Не наживу друзей сребром и золотом, – говорил он, – нет, а друзьями наживу, по примеру деда и отца моего, сокровища и славу!

Но ужасная туча сбиралась над главами наших любовников. Радмир, сын князей болгарских, владыка христианского поколения, спешит заключить союз с народом русским и тайно требует руки Предславиной. Владимир принимает богатые дары его и дает ласковый ответ посланнику болгарскому: Радмир вскоре является на берегах днепровских. Десять ставок, одна другой богатее, блистают при восходе солнечном, и сии ставки принадлежат Рад-миру, который, окруженный блистательной толпою витязей дунайских, вступает в терема княжеские. Вид его был величествен, но суров; взоры проницательны, но мрачны; стройный стан его был препоясан искривленным мечом; руки обнажены; грудь покрыта легкою кольчугой, а вниз рамен висела кожа ужасного леопарда. Предслава увидела незнакомца, и сердце ее затрепетало от тайного предчувствия. Невольный румянец, заменяемый смертною бледностию, обнажал страсти, волнующие грудь красавицы. Взоры ее искали Добрыни, который безгласен, бледен стоял в толпе царедворцев; но надменный Радмир толковал в свою пользу явное смущение красавицы и, ободренный своим заблуждением:

– Повелитель земли русской, – сказал он, – тебе известны храбрые поколения болгаров, населяющих обильные берега Дуная. Меч храбрых славян не один раз притуплялся о сие железо (указывая на свой меч); не один раз лилась кровь обоих народов, народов равно славных и воинственных, от которых трепетал и Запад, и поколения северные – ибо где неизвестна храбрость болгар и славян! Храбрые россы унизили надменные стены Царьграда; ты рассеял в прах стены корсунские. Мечом предков моих избиты бесчисленные полчища греков, ими выжжен град, носивший имя древнего Ореста. Мудрые предки мои приняли веру истинного бога [16]16
  Болгары были магометанского исповедания, но не все, ибо император Михаил, победив их, принудил принять христианскую веру (смотри Нестора). Они же разорили Дрианополь, носивший в древности имя основателя своего Ореста (и об этом упоминает Нестор).


[Закрыть], и ты, Владимир, отверг служение идолов, и ты капища претворил во храмы. Я желаю твоего союза, о повелитель земли русской! Соединенные народы наши воедино удивят подвигами вселенную, расширят за Урал пределы твоего владычества… У твоего знамени будут сражаться мои воины. Меч мой будет твоим мечом… Но да введу в дом престарелого отца моего твою дочерь, да назову Пред славу супругою!.. Владимир! Я ожидаю благосклонного ответа.

Царедворцы и младые витязи русские с негодованием взирали на гордого Радмира: они с нетерпением ожидали решительного отказа. Но те из них, которые поседели не на поле ратном, а в служении гридницы, лучше знали сердце своего владыки: они прочитали во взорах его совершенное согласие, и хитрая их улыбка одобрила речь надменного Радмира. Решительность в битвах, пылкая храбрость и дух величия болгарского владыки, дух, алкающий славы и подвигов, давно были известны Владимиру; гордые слова, гордый и величавый вид его напоминали ему о годах его юности, и, наконец, союз двух народов, доселе неприязненных, но равно храбрых и сильных, союз двух народов, скрепленный браком Предславы, долженствовал возвеличить княжество русское, – и мудрый Владимир подал руку свою в знак согласия. Красавица безмолвна, бледна, как жертва, обреченная року, склоняясь на руку прекрасной Анны, робкими, медленными шагами приблизилась к своему отцу, который подал ей чашу пиршества, исполненную сладкого меда. Совершается древний обряд праотцев: жених принимает чашу из рук стыдливой невесты и выпивает до дна сладостный напиток.

Десять дней сряду солнце киевское освещает радушные пиры в теремах княжеских. Десять дней сряду все торжествует и радуется. Но красавица проливает слезы на лоно матери: единственное утешение в горести! Часто ужасная тайна готова вылететь из груди ее и всегда замирает на робких устах. Анна приписывает к нежности сердечной тоску дочери своей, и слезы ее текут с слезами красавицы. Но гордый Радмир, познавший в первый раз любовь, близок проникнуть ужасную тайну. С негодованием взирает на слезы и силится подавить в глубине сердца своего ужасную страсть – ревность, спутницу пламенной любви.

Между тем настает великий день, посвященный играм богатырским. При восходе лучезарного солнца голос бранной трубы раздается в заповедных лугах, и на возвышенном месте, устланном коврами вавилонскими (похищенными при взятии Корсуня), возвышается высокий намет княжеский. Там восседает Владимир с супругою и прекрасною Предславой. Там, под другими шатрами, заседают старцы и жены киевские. Из них старейшины называются судьями тризны, ибо награда храброго искони принадлежала мудрости и красоте. Народ стекается за ставками, и бесчисленные толпы его покрывают ближние возвышения. Посреди ратного места пешие и конные витязи ожидали знака для начала игр. Грозный Роальд, витязь новгородский, возвышался меж ними, как древний дуб посреди низкого кустарника. Юный Переяславль, богатырь низкого рода, но низвергнувший разъяренного вола, Переяславль, победивший исполина печенегов, гордился чудесною силою. Он был пеш; кожа безобразного зверя, им растерзанного, развевалась на широких его раменах. Тяжелая секира, которую и три воина нашего века едва ли поднять могут, лежала на правом плече богатыря. Он ожидал борца и громким голосом вызывал на поединок всех витязей; вызывал – тщетно! Всякий страшится неестественной его силы. Гордый Свенальд, древле пришедший с отлогих берегов озера Нево, Свенальд, воевода Владимиров, являлся в толпе витязей в броне вороненой, в железном шеломе, на котором ветер развевал широкие крылья орлиные. Израненная грудь его, на которой струилась седая брада, черный шелом, исполинское копье и щит величины необычайной напоминали киевцам о товарище отважного Святослава. Но меж вами, о витязи, находилась славная воительница, притекшая с берегов баснословного Термодона [17]17
  Конечно – Царь-девица.


[Закрыть]. Высокая грудь ее, где розы сочетались со свежими лилиями, грудь ее, подобная двум холмам чистейшего снега, покрыта была легкою тканью. Черные власы красавицы, едва удержанные златою повязкой, развевались волною по плечам, за которыми звенел резной тул, исполненный стрел. Нетерпеливый конь ее, легкий как ветер, был покрыт кожею ужасного леопарда, ноги его вздымали облако праха; златые бразды его, омоченные пеною, громко звенели, и он, казалось, гордился своею всадницею. Меч, кованный в Дамаске, блистал в правой руке ее, а левая покрыта была щитом сребра литого. Все в ней обличало деву – и гибкий стан, подобный пальме или стеблю лилейному, и маленькая нога, обутая в багряный полусапог; но рука ее – страх врагам и дерзким витязям! Киевцы, пораженные новым для них зрелищем, громко выхваляли красавицу, и сердце, гордое сердце девицы, сильно билось от радости.

Но Добрыня явился, и все взоры на него обратились, и ланиты Пред славы запылали розами. Витязь вошел в толпу, одетый тонким панцирем, на котором блистала голубая повязка, тайный подарок его любезной. Белые перья развевались на его шеломе. Меч-кладенец висел на широком поясе у левого бедра. По поданному знаку из шатра княжеского юные гридни подвели ему коня, на котором Владимир воевал в молодости. Давно уже никто не седлал его, давно уже на свободе топтал он траву в заповедных лугах киевских. Предание говорит, что конь сей был некогда посвящен Световиду и имел дар пророчества [18]18
  Конь бога Световида имел дар пророчества. Смотри Мифологию славян г. Кайсарова.


[Закрыть]. В знак дружбы своей Владимир его отдает витязю. Добрыня смело вложил ногу в златое стремя; конь почувствовал седока, преклонил смиренно дикую свою голову и радостным ржанием огласил луга и долины.

Знак был подан старейшинами, и взоры устремились на высокую мету, поставленную на конце поприща. К ней был привязан быстрокрылый сокол.

Стрелки отделились, и в числе их прекрасная воительница. Златый лук зазвенел в ее руках, и стрела помчалась по воздуху; но тщетное острие ударилось в дерево, зашаталось, и устрашенная птица затрепетала крыльями. Юный Горислав вынул каленую стрелу, и пернатая, пущенная из сильных рук его, рассекла воздух пламенною стезею. Так пролетает молния или звезда воздушная по синему небу! Стрела перерезала нити, которыми был привязан сокол, и птица, свободная от уз, быстро полетела над главами зрителей. Добрыня натягивает лук свой, пускает меткую стрелу… И сокол лежит у ног Предславы, и народ восклицает:

– Честь и слава Добрыне!

А сердце красавицы утопало в веселии.

Изводят на поприще дикого вола, воспитанного на пажитях черкасских: ужасная глава его, вооруженная крутыми рогами, поникла к земле; взоры дикие и мутные обращены были на толпу, которая раздалась в ту и другую сторону. Андроник, дерзкий витязь, желая разъярить чудовище, вонзил в ребра его легкое копье; острие впилось, древко зашаталось, и черная кровь хлынула рекою. Разъяренный вол бросается на толпу; тяжелые ноги его вздымают к небесам облако праха и пыли; пышет черный дым, искры сыплются из глубоких его ноздрей, и страшный рев, подобный грому, оглушает устрашенных зрителей. Между тем отрок Переяславль исторгается из толпы и сильными мышцами ухватывает за рога дикого зверя. Начинается ужасная борьба. Трижды разъяренный вол опрокидывал богатыря и давил его своею громадою; трижды богатырь опрокидывал зверя, и ноги его, подобные столбам тяжелого здания, глубоко входили в песок. Наконец храбрый юноша, уже близкий к погибели, вскакивает на хребет его, обхватывает жилистыми руками… и чудовище, изрыгая ручьи кровавой пены, падает бездыханно. Богатырь, покрытый пылью и потом, одним махом секиры своей отрубает ужасную голову чудовища, приподымает ее за крутые рога и бросает к ставке княжеской. Прекрасные княжны ужаснулись, а киевцы, удивленные сим новым и чудесным зрелищем, провозглашают богатыря победителем.

Радмир, сохраняя глубокое молчание, стоял близ ставки княжеской. Он желает сорвать пальму победы, требует позволения войти в толпу храбрых и в тайне сердца своего полагает совершить победу над Добрынею.

Начинаются игры не менее опасные, но в которых сила и храбрость должны уступить искусству; всадники разделяются на две стороны; каждый из них выбирает соперника; Радмир назначил Добрыню, и витязь благословляет сей выбор! В руках его и жизнь и слава соперника; в руках Предславы награда победителю – златый кубок, чудо искусства греческих художников.

Разъезжаются по широкой равнине: легкие кони летят, как вихри, один навстречу другому, копья ударились в щиты. Добрыня удвояет удары, и Радмир, простертый на земле, глотает пыль и прах! Русский витязь покидает коня своего, меч сверкает в руке болгара, удары сыплются на доспехи любовника Предславы, звонкие иверни летят с кольчуги, – мщение и гнев владеют рукою витязей, равно храбрых и искусных… Но Владимир подает знак – и витязи остановились. Ибо внезапно воздух помрачился тучами. Зашумели вихри, и гром трижды ударил над главами зрителей. Сердца малодушных жен и старцев, которые втайне поклонялись мстительному Чернобогу, исполнились ужасом. Празднество кончилось; мечи и копья витязей опустились; но дождь и снег беспрестанно шумели и наполняли внезапными ручьями путь и окрестную равнину. Порывистый вихрь сорвал воткнутые древки и разметал далеко наметы княжеские. Народ укрывался под развалинами древних капищ и толпами бежал к городу. Анна прижала к груди своей Предславу и робкою, но поспешною стопою, ведомая Владимиром и окруженная верными гриднями, удалялась в терем свой. Гласы бегущего народа, топот скачущих по полям всадников, свист разъяренных вихрей, дождь, падающий реками, – все сие устрашало прекрасную княжну. Омоченные власы рассыпались по высокому челу ее, вихрь сорвал легкие покровы с главы, дыхание ее прерывалось от скорого бега, и она, изнемогая, почти бездыханна, упала на пути, в дальнем расстоянии от Киева. Анна и Владимир спешили к ней на помощь, и Радмир предложил ей коня своего. Сердце Добрыни, в свою очередь, запылало ревностью: он желал бы сам проводить княжну, желал бы… Тщетное желание! Ненавистный болгар, жених ее, он один имеет сие право. Между тем служитель Радмиров подводил коня за звучащие бразды; Предслава приблизилась к нему… Она увидела беспокойство Добрыни, прочитала в глазах витязя глубокую печаль его, и горестный вздох вылетел из груди прекрасной девицы. Жених ей подал свою руку… О счастье! Нетерпеливый конь, устрашенный шумною толпою, вырвался из рук клеврета и стрелою исчез во мраке. Болгарский князь, снедаемый гневом, бросился вслед за ним: тщетны были его старания, и ревность на крылах ветра заставила его возвратиться к Предславе. Но Добрыня, по приказанию Владимира, сидел уже на коне с княжною; уже борзый конь вихрем уносил счастливую чету, и великое пространство поля отделяло любовников от ревнивца. Сладкие минуты для Добрыни! Красавица обнимала его лилейными руками, сердце ее билось, билось так близко его сердце; нежная грудь ее прикасалась к стальной кольчуге, дыхание ее смешивалось с его дыханием (ибо витязь беспрестанно обращал к ней голову свою), и лицо ее, омоченное хладными ручьями дождя и снега, разгорелось, как сильное пламя… Конь мчался вихрем… И витязь в первый раз в жизни сорвал продолжительный, сладостный поцелуй с полу отверстых уст милой всадницы. Гибельный поцелуй! Он разлился, как огнь, глубоко проник в сердце и затмил светлые очи красавицы облаком любви и сладострастия. Она невольно преклонила голову свою на плечо витязя, подобно нежному маку, отягченному излишними каплями майской росы. Благовонные власы ее, развеваемые дыханием ветров, касались ланит счастливого любовника; он осыпал их сладкими поцелуями, осушал их своим дыханием, и упоение обоих едва ли кончилось, когда быстрый конь примчался к терему Владимира, когда он трижды ударил нетерпеливым копытом о землю, и прислужницы княжеские вышли им навстречу с пылающими светильниками.