Текст книги "Первые шаги в жизни"

Автор книги: Оноре де Бальзак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Годешаль был провозглашен красой судейского сословия, а главное, славным малым. Можно только пожелать, чтобы тот, кто так хорошо угощает, угостил самого себя как можно скорее собственной конторой».

На страницах книги записей повсюду виднелись пятна от пролитого вина, кляксы и брызги, напоминавшие фейерверки. Чтобы понять тот налет подлинности, который составители сумели придать этим записям, достаточно привести хотя бы протокол пирушки, якобы устроенной Оскаром по случаю его приема в контору.

«Нынче, в понедельник, 25 ноября 1822 года, после трапезы, состоявшейся вчера на улице Серизе, близ Арсенала, у госпожи Клапар, матери кандидата в сословие стряпчих Оскара Юссона, мы, нижеподписавшиеся, свидетельствуем, что трапеза эта превзошла все наши ожидания. Закуска состояла из черного и розового редиса, корнишонов, масла, анчоусов и маслин; затем воспоследовал превосходный суп с рисом, свидетельствовавший о материнской заботливости хозяйки, ибо мы ощутили в нем восхитительный вкус курятины, а новичок подтвердил, что действительно в миску с супом были положены потроха жирной курицы, предусмотрительно сваренной самой хозяйкой в бульоне, изготовленном со всем тщанием, которое возможно только при домашнем столе.

Item,[59]59
  Кроме того (лат.).


[Закрыть] курица, окруженная морем желе, созданного также трудами матушки вышеупомянутого новичка.

Item, бычий язык в томате, к которому мы отнеслись отнюдь не как автоматы.

Item, рагу из голубей такого восхитительного вкуса, как будто сами ангелы стряпали его.

Item, запеченные макароны и к ним шоколадный крем.

Item, десерт, состоявший из одиннадцати утонченных яств, среди коих мы, невзирая на опьянение, вызванное шестнадцатью бутылками отменнейших вин, не могли не воздать должное компоту из персиков, сказочной нежности и непревзойденному по вкусу.

Вина из Руссильона и с берегов Роны окончательно вытеснили шампанские и бургунские. Бутылка мараскина и бутылка кирша повергли пирующих, несмотря на восхитительный кофей, в состояние хмельного экстаза, так что один из нас, господин Эриссон, очутившись в Булонском лесу, все еще считал, что находится на бульваре Тампль; а Жакино, младший клерк, четырнадцати лет от роду, начал приставать к пятидесятисемилетним мещанкам, приняв их за особ легкого поведения, – что и отмечаем.

В статутах нашего ордена есть одно строго соблюдаемое правило: жаждущий вступить в привилегированное сословие стряпчих обязан соразмерять роскошества пирушки в честь его вступления со своими денежными средствами, ибо всем известно, что никто из имеющих капиталы не отдается служению Фемиде и что каждого клерка его папенька и маменька держат в сугубой строгости. Поэтому мы воздаем высокую похвалу поведению г-жи Клапар, в первом браке бывшей за покойным господином Юссоном, отцом кандидата, и признаем, что он достоин трех приветственных кликов, которые последовали за десертом, в чем и подписуемся».

Три клерка уже попались на эту удочку, и в эту высокоторжественную книгу были занесены три действительно состоявшихся пирушки.

В день прибытия каждого новичка в контору младший клерк клал на его папку для бумаг книгу записей, и все клерки наслаждались физиономией растерявшегося новичка, когда он изучал эти шуточные протоколы inter роcula;[60]60
  Попоек (лат.).


[Закрыть] каждый кандидат прошел через эту шутку, и ему, как и надеялись его товарищи, хотелось проделать то же самое над будущими кандидатами.

Поэтому легко себе представить, какие рожи состроили все четыре клерка, когда Оскар, став в свою очередь мистификатором, возгласил:

– Давайте сюда книгу!

Через десять минут после этого восклицания в контору вошел красивый молодой человек, высокого роста, с приятным лицом; он спросил господина Дероша и, не колеблясь, представился Годешалю:

– Фредерик Маре. Я поступаю сюда третьим клерком, – сказал он.

– Господин Юссон, – обратился Годешаль к Оскару, – покажите господину Маре его место и ознакомьте его с нашей работой.

Придя на другой день в контору, новый клерк увидел, что поперек его папки лежит книга записей; но, пробежав первые страницы, он рассмеялся, никого никуда не пригласил и снова положил книгу перед собой.

– Господа, – сказал он, собираясь часов в пять уходить, – мой родственник служит первым клерком у нотариуса Леопольда Аннекена, я спрошу его, что мне надлежит выполнить по случаю моего поступления.

– Плохо дело, – воскликнул Годешаль, – не похож на новичка этот будущий стряпчий!

– Мы его допечем, – сказал Оскар.

На другой день к ним пришел первый клерк нотариуса Аннекена, и Оскар узнал в нем Жоржа Маре.

– А! вот и друг Али-паши, – воскликнул Юссон развязным тоном.

– Кого я вижу? Вы здесь, господин посол? – отозвался Жорж, также узнавший Оскара.

– Вы разве знакомы? – спросил Жоржа Годешаль.

– Еще бы, мы вместе дурили, – сказал Жорж, – года два назад… Да, я ушел от Кроттá и поступил к Аннекену именно из-за этой истории.

– Какой истории? – спросил Годешаль.

– О, пустяки, – небрежно ответил Жорж по знаку Оскара. – Мы вздумали одурачить одного пэра Франции а вышло так, что он нас оставил в дураках… Но вы, кажется, хотите кое-что вытянуть у моего кузена…

– Мы ни у кого ничего не вытягиваем, – с достоинством ответил Оскар, – вот наша хартия.

И он показал место в знаменитой книге, где был записан приговор, вынесенный в 1788 году одному непокорному клерку за его скупость; согласно этому приговору ему пришлось покинуть контору.

– А я думаю, что вытягиваете, вот и клещи, – ответил Жорж, указывая на шуточные записи. – Но мы с кузеном богатые люди и закатим вам такую пирушку, какой вы еще не видывали; она вдохновит ваше воображение на соответствующий протокол. Итак, до воскресенья, то есть до завтра, в «Канкальской Скале», в два часа дня. А затем мы проведем вечер у маркизы де Лас-Флорентинас-и-Кабиролос, где будет игра и где вы встретите самых изысканных светских женщин. Итак, господа из первой инстанции, – продолжал он с напыщенностью канцеляриста, – надеюсь, что вы окажетесь на высоте и будете даже во хмелю подобны вельможам эпохи Регенства.

– Урра! – крикнула единодушно вся контора. – Bravo! Very well! Vivat![61]61
  Браво! (итал.). Отлично! (англ.). Да здравствует! (лат.).


[Закрыть] Да здравствуют братья Маре!

– Держись! – воскликнул младший клерк.

– Что тут происходит? – спросил патрон, выходя из кабинета. – А вот и ты, Жорж! – обратился он к первому клерку. – Понимаю, ты хочешь совратить моих клерков…

И он вернулся к себе в кабинет, позвав туда Оскара.

– Вот возьми пятьсот франков, – сказал он, открывая кассу, – ступай в суд и получи из канцелярии копию решения по делу Ванденеса против Ванденеса; нужно предъявить ее к исполнению сегодня же вечером, если это возможно. Я обещал Симону за скорое изготовление копии двадцать франков. Если же она еще не готова, подожди, но не давай себя одурачить. А то Дервиль, в интересах своего клиента, пожалуй, вздумает совать нам палки в колеса. Граф Феликс де Ванденес могущественнее, чем его брат, посол, наш клиент. Поэтому гляди в оба и при малейшем затруднении возвращайся и сообщи мне.

Оскар пустился в путь, твердо решив отличиться в этой маленькой стычке, в этих первых хлопотах, которые ему поручили со времени его поступления в контору.

После ухода Жоржа и Оскара Годешаль, чуя готовящуюся каверзу, попробовал было выяснить у нового клерка, какая именно шутка кроется за этим приглашением к маркизе де Лас-Флорентинас-и-Кабиролос; однако Фредерик Маре с чисто прокурорским хладнокровием и серьезностью продолжал мистификацию, начатую его кузеном; своими ответами и невозмутимостью ему удалось внушить служащим конторы, что маркиза де Лас-Флорентинас действительно вдова испанского гранда, за которой его кузен ухаживает. Будучи уроженкой Мексики и дочерью креола, эта молодая и богатая вдова ведет такую же легкомысленную жизнь, как и большинство женщин, родившихся в жарких странах.

– Она любит посмеяться, она любит выпить, она любит спеть – совершенно как мы, – процитировал он вполголоса известную песенку Беранже. – Жорж очень богат, – добавил Фредерик, – он получил после отца, который был вдов, восемнадцать тысяч ливров дохода, а с двенадцатью тысячами франков, недавно оставленными каждому из нас нашим дядей, у него тридцать тысяч франков дохода в год. Поэтому он расплатился со всеми долгами и выходит из сословия. Он надеется стать маркизом де Лас-Флорентинас, так как молодая вдовушка – маркиза по рождению и имеет право передать титул своему мужу.

Если клерки все же пребывали в недоумении относительно маркизы, то двойная перспектива позавтракать в ресторане «Канкальская Скала» и провести вечер в столь изысканном обществе вызвала в них живейшую радость В вопросе же об испанке они воздерживались от суждения, решив вынести окончательный приговор, когда предстанут перед ней самой.

Эта маркиза де Лас-Флорентинас-и-Кабиролос была попросту мадемуазель Агата-Флорентина Кабироль и та самая первая танцовщица театра Гетэ, у которой дядюшка Кардо распевал «Мамашу Годишон». Через год после утраты вполне заменимой г-жи Кардо удачливый негоциант встретил Флорентину у подъезда балетной школы Кулона. Плененный красотой этого хореографического цветка, – Флорентине было тогда тринадцать лет, – бывший коммерсант последовал за ней до улицы Пастурель, где имел удовольствие узнать, что будущая краса балета обязана своим появлением на свет простой привратнице. Через две недели мать и дочь были водворены в новой квартирке на улице Крюссоль и вкусили там радости скромного благоденствия. Таким образом, театр, как принято говорить, был обязан этим молодым дарованием «покровителю искусств» Кардо. Великодушный меценат чуть не свел с ума от радости этих двух особ, подарив им мебель красного дерева, драпировки, ковры и все необходимое для кухни; он дал им возможность нанять прислугу и ежемесячно приносил двести пятьдесят франков В ту пору папаша Кардо, украшенный голубиными крылышками, казался им ангелом, и они обходились с ним как с благодетелем. Для пылкого старичка наступил золотой век.

В течение трех лет певец «Мамаши Годишон» из соображений высшей политики держал мадемуазель Кабироль и ее мать в этой квартирке, откуда было рукой подать до театра; затем любовь к хореографии побудила его пригласить к своей подопечной Вестриса.[62]62
  Вестрис Огюст – известный танцовщик, артист Парижской оперы.


[Закрыть] Зато в 1820-м он имел удовольствие присутствовать на дебюте Флорентины в мелодраме «Развалины Вавилона». Флорентине было тогда шестнадцать весен. Через некоторое время после ее дебюта папаша Кардо уже превратился для Флорентины в «старого скупердяя», но у него хватило такта понять, что танцовщице из театра Гетэ необходимо занимать приличное положение, он довел денежную помощь до пятисот франков и если и не превратился снова в ангела, то сделался по крайней мере «другом до гробовой доски», вторым отцом. Наступил серебряный век.

С 1820 по 1823 год Флорентина приобрела опытность, необходимую танцовщицам, имеющим лет двадцать от роду. Ее подружками были знаменитые Мариетта и Туллия, две примадонны из Оперы, Флорина и бедная Корали, столь рано похищенная смертью у искусства, у любви и у Камюзо. Так как доброму «дедушке Кардо» тоже прибавилось пять лет, он обрел ту почти отеческую снисходительность, какую проявляют старцы к молодым талантам, которые они вырастили и чьи успехи стали их успехами. Да и где стал бы шестидесятивосьмилетний старик искать новой привязанности, где нашел бы новую Флорентину, знающую малейшие его привычки, где стал бы со своими друзьями распевать «Мамашу Годишон»? Так Кардо очутился в полусупружеском ярме, имевшем над ним неодолимую власть. Наступил бронзовый век.

За пять лет золотого и серебряного века папаша Кардо скопил девяносто тысяч франков. Этот многоопытный старец предвидел, что, когда ему стукнет семьдесят, Флорентина станет совершеннолетней; она, быть может, будет дебютировать в Опере и уж, конечно, захочет жить с роскошью примадонны. За несколько дней до вечера, о котором идет речь, папаша Кардо истратил сорок пять тысяч франков, чтобы окружить Флорентину известным блеском, и снял для нее те самые апартаменты, где покойная Корали дарила счастьем Камюзо. В Париже есть дома и квартиры, и даже улицы, имеющие свое предназначение. Обзаведясь великолепным серебром, примадонна театра Гетэ давала роскошные обеды, тратила триста франков в месяц на туалеты, выезжала только в экипаже, нанимавшемся помесячно, держала горничную, кухарку и грума. Наконец она мечтала о дебюте в Опере. Тогда владелец «Золотого кокона» почтительно поднес своему бывшему хозяину самые восхитительные шелка, дабы угодить мадемуазель Кабироль, именуемой Флорентиной, так же как три года назад он исполнял прихоти Корали; но все это делалось тайком от дочери папаши Кардо, ибо и отец и зять были совершенно согласны в том, что в недрах семьи нужно соблюдать приличия. Г-жа Камюзо не подозревала ни о развлечениях мужа, ни об образе жизни отца. Роскошь, воцарившаяся на Вандомской улице у мадемуазель Флорентины, удовлетворила бы самых требовательных фигуранток. Кардо был здесь в течение семи лет хозяином, теперь же он чувствовал, что его увлекает за собой волна безграничных прихотей. Но, увы – несчастный старец был влюблен!.. Он думал, что Флорентина закроет ему глаза, и надеялся оставить ей сотню тысяч франков. Начался железный век.

Жорж Маре, красивый малый с тридцатью тысячами ливров дохода, ухаживал за Флорентиной. Каждая танцовщица уверяет, что и она любит такой же любовью, какою ее любит покровитель, что у нее есть друг сердца, сопровождающий ее на прогулках и устраивающий в честь нее шальные пикники. Хотя корысть тут не играет роли, все же любовная прихоть примадонны всегда чего-нибудь да стоит счастливому избраннику: обеды у рестораторов, ложи в театре, экипажи для прогулок по окрестностям Парижа, отменные вина, поглощаемые в изобилии, – ибо танцовщицы ведут такой же образ жизни, какой некогда вели атлеты. Жорж веселился, как обычно веселятся молодые люди, когда выйдут из-под суровой власти родителей и станут независимыми, а после смерти дяди, в результате которой его состояние почти удвоилось, изменились и его планы на будущее. Пока у него было только восемнадцать тысяч ливров дохода, оставленные ему родителями, он хотел стать нотариусом, но, – как сказал его кузен дерошским клеркам, – нужно быть дураком, чтобы начинать какую-нибудь карьеру, уже располагая таким капиталом, какой обычно сколачивают к концу этой карьеры. Итак, старший клерк отмечал таким завтраком первый день своей свободы и вместе с тем прием его кузена в контору. Фредерик, более благоразумный, чем Жорж, все же решил вступить на поприще прокуратуры. Не было ничего удивительного в том, что столь красивый и ловкий юноша, каким был Жорж, предполагает жениться на богатой креолке, а также в том, что маркиз де Лас-Флорентинас-и-Кабиролос на старости лет, по словам Фредерика, предпочел жениться на красивой девушке, а не на знатной; поэтому клерки конторы Дероша, происходившие из семей бедняков и никогда не бывавшие в свете, разрядились в свое лучшее платье и горели нетерпением улицезреть мексиканскую маркизу.

– Какое счастье, – сказал, вставая утром, Оскар Годешалю, – что я сшил себе новый фрак, панталоны и жилет и купил сапоги и что моя дорогая матушка приготовила мне целое приданое по случаю моего повышения в должности! Из двенадцати сорочек, что она мне подарила, шесть с жабо, и все шесть превосходного полотна!.. Теперь мы покажем себя! Вот если бы кому-нибудь из нас отбить маркизу у этого Жоржа Маре!

– Подходящее занятие для клерка из конторы мэтра Дероша! – воскликнул Годешаль. – Ты, видно, так и не укротишь своего тщеславия, голубчик?

– Ах, сударь, – воскликнула г-жа Клапар, которая принесла сыну галстуки и услышала слова старшего клерка, – дай бог, чтобы мой Оскар следовал вашим добрым советам! Я ему то и дело твержу: бери пример с господина Годешаля, слушайся его!

– Он молодец, – отозвался старший клерк. – Однако достаточно малейшего промаха, вроде вчерашнего, чтобы уронить себя во мнении патрона. Патрон не допускает неудач: на первый раз он поручил вашему сыну истребовать приговор суда по делу о наследстве, из-за которого двое знатных господ, два брата, судятся друг с другом; ну, Оскар и остался в дураках… Патрон был в бешенстве. Мне кое-как удалось исправить эту глупость: я сегодня уже в шесть часов утра был у секретаря и добился от него обещания, что получу решение суда завтра в половине восьмого.

– Годешаль, – воскликнул Оскар, подходя к старшему клерку и пожимая ему руку, – вы истинный друг!

– Ах, сударь, – вмешалась г-жа Клапар, – какое счастье для матери знать, что у ее сына такой друг; вы можете рассчитывать на мою благодарность до гроба. Остерегайся, Оскар, этого Жоржа Маре, он уже послужил причиной первого в твоей жизни несчастья.

– Каким образом? – спросил Годешаль.

Слишком доверчивая мать подробно рассказала клерку о злоключении ее бедного Оскара в «кукушке» Пьеротена.

– Я уверен, что этот враль приготовил нам на сегодняшний вечер какую-нибудь проделку в таком же роде… – сказал Годешаль. – Я лично не пойду к этой графине де Лас-Флорентинас, сестра хочет обсудить со мной условия нового ангажемента, поэтому я расстанусь с вами после десерта; но ты, Оскар, будь начеку. Вас, может быть, втянут в игру, тогда конторе Дероша нельзя малодушно отступать. Вот тебе сто франков – играй за нас двоих, – сказал добрый малый, протягивая деньги Оскару, кошелек которого несомненно опустошили сапожник и портной. – Но будь осторожен, не играй больше, чем на сто франков; не поддавайся опьянению ни от игры, ни от вина. Черт побери! Второй клерк-это уже особа с весом, он не должен ни играть на честное слово, ни переходить границы в чем бы то ни было. Став вторым клерком, надо уже думать о том, как бы стать стряпчим. Итак, пей в меру, играй в меру, держись с подобающим достоинством – вот тебе наказ. Главное – не забудь возвратиться домой к полуночи, так как в семь часов утра ты уже должен быть в суде, чтобы получить там решение. Веселиться никому не возбраняется, но дело – прежде всего.

– Слышишь, Оскар? – сказала г-жа Клапар. – Ты видишь, насколько господин Годешаль снисходителен и как он умеет согласовать удовольствия молодости с обязанностями своей профессии!

Тут явились портной и сапожник; г-жа Клапар воспользовалась этим, чтобы остаться наедине с первым клерком и вернуть ему те сто франков, которые он только что дал Оскару.

– Ах, сударь! – сказала она ему. – Благословения матери будут сопутствовать вам повсюду, во всех ваших начинаниях.

Затем мать испытала высшее счастье – она увидела своего сына хорошо одетым; в награду за его усердие она подарила ему золотые часы, купленные на ее сбережения.

– Через неделю ты будешь тянуть жребий, – сказала она, – и так как надо предвидеть заранее, что ты можешь вытянуть несчастливый номер, я отправилась к твоему дяде Кардо: он весьма доволен тобой. Узнав, что ты в двадцать лет уже стал вторым клерком и что ты с успехом выдержал экзамены в Юридической школе, он был очень обрадован и обещал дать деньги, чтобы нанять тебе рекрута-заместителя. Разве ты не испытываешь некоторого удовольствия, видя, как вознаграждается хорошее поведение? И если ты иногда терпишь нужду, то подумай о том, что лет через пять ты уже сможешь обзавестись собственной конторой. Наконец подумай, котик, как ты радуешь свою мать…

Лицо Оскара, осунувшееся от службы и занятий, приобрело выражение некоторой серьезности. Он уже перестал расти, у него начала пробиваться борода – словом, подросток становился мужчиной Мать не могла сдержать своего восхищения и сказала, нежно обнимая его:

– Веселись, но помни советы доброго господина Годешаля! Ах, чуть не забыла! Вот тебе еще подарок от нашего друга Моро: красивый бумажник.

– Он мне как раз очень нужен, потому что патрон дал мне пятьсот франков, чтобы уплатить за выписку из этого проклятого приговора по делу Ванденеса против Ванденеса, а я не хочу оставлять деньги в комнате.

– Ты решил носить их при себе? – испуганно спросила мать. – А вдруг ты потеряешь такую сумму? Не лучше ли пока отдать их на хранение господину Годешалю?

– Годешаль! – позвал Оскар, вполне согласившись с матерью.

Но Годешаль, как и все клерки, по воскресеньям бывал в конторе только от десяти до двух, и уже ушел.

Когда г-жа Клапар удалилась, Оскар пошел бродить по бульварам перед тем как отправиться на званый завтрак. Да и как было не щегольнуть новым дорогим платьем, которое он носил с гордостью и радостью, памятной, вероятно, всем молодым людям, испытавшим нужду при первых шагах в жизни? Красивый голубой кашемировый жилет шалью, черные казимировые панталоны со складкой, черный, ловко сшитый фрак и трость с позолоченным набалдашником, приобретенная на его собственные сбережения, доставляли вполне естественную радость бедному юноше, невольно вспоминавшему о том, как он был одет в день своего путешествия в Прэль и какое впечатление на него произвел тогда Жорж. К тому же Оскару предстоял восхитительный день, полный удовольствий, а вечером он должен был, наконец, увидеть высшее общество! Этот молодой клерк был лишен всяких развлечений и давно мечтал о кутеже, признаемся поэтому, что закипевшие страсти легко могли заглушить в нем все советы и наставления матери и Годешаля. К стыду молодости надо сказать, что в советах и предостережениях у нее нет недостатка. Независимо от утренних наставлений Оскар и сам испытывал к Жоржу какую-то неприязнь; он чувствовал себя униженным перед этим свидетелем сцены, которая разыгралась в гостиной прэльского зáмка, когда Моро швырнул Оскара к ногам графа де Серизи. Область морали имеет свои законы, они неумолимы, и кара неизбежно постигает того, кто не хочет с ними считаться. Особенно один закон, которому беспрекословно, и притом всегда, подчиняются даже животные. Этот закон препятствует нам общаться с тем, кто хотя бы раз причинил нам вред нечаянно или преднамеренно, вольно или невольно. Человек, по вине которого мы потерпели некогда ущерб или испытали большую неприятность, всегда будет для нас роковым. Поэтому, какое бы высокое положение он ни занимал, какую бы привязанность мы к нему ни питали, – с ним следует порвать, ибо он послан нашим злым гением. И хотя христианское чувство в нас противится такому решению, нужно этому суровому закону подчиняться, так как в основе его лежит социальное начало и инстинкт самосохранения. Дочь Якова II, занявшая отцовский престол, вероятно, не раз оскорбляла отца и до узурпации. Иуда, наверно, нанес Христу несколько жестоких ударов еще до того, как он его предал. Есть в нас внутреннее зрение, некое око души, которое провидит катастрофы, и неприязнь, испытываемая нами к таким роковым людям, – следствие этого провидения; религия повелевает нам преодолеть эту неприязнь, однако в душе у нас все же остается недоверие, к голосу которого следует неустанно прислушиваться. Но мог ли Оскар в свои двадцать лет быть столь дальновидным? Увы! Когда юноша в половине третьего вошел в залу «Канкальской Скалы», где, кроме клерков, находилось еще три гостя, а именно: старик капитан драгунского полка по фамилии Жирудо; Фино, журналист, от которого зависело устроить Флорентине дебют в Опере; дю Брюэль, писатель, друг Туллии, одной из соперниц Мариетты на сцене, – второй клерк почувствовал, как при первых же рукопожатиях, при первых попытках молодых людей завязать беседу возле стола, роскошно сервированного на двенадцать персон, его затаенная враждебность исчезает, словно дым. Да и действительно, Жорж был с Оскаром чрезвычайно любезен.

– Вы занимаетесь частной дипломатией, – сказал ему Жорж, – ибо какая же разница между послом и стряпчим? Только та, что отличает целую нацию от отдельного человека. Послы – это стряпчие народов! Если я могу вам быть полезен, приходите ко мне.

– Знаете, – сказал Оскар, – теперь я могу вам в этом признаться, – вы были причиной постигшего меня большого несчастья…

– Ах, бросьте! – промолвил Жорж, выслушав рассказ о злоключениях второго клерка. – Ведь это граф де Серизи себя дурно вел. А жена его вовсе не в моем вкусе. И будь он хоть трижды министром и пэром Франции, я бы не желал очутиться в его красной коже. У него мелкая душонка, и мне теперь наплевать на него.

Оскар с истинным удовольствием слушал насмешки Жоржа над графом де Серизи, так как они некоторым образом смягчали его собственную вину; и он разделял мстительное чувство бывшего клерка, с увлечением предрекавшего дворянству все те беды, о которых буржуазия тогда еще только мечтала и которые должны были осуществиться в 1830 году. В половине четвертого началось священнодействие. Десерт был подан только в восемь часов вечера; каждая перемена занимала по два часа. Только клерки умеют так есть! Желудки молодых людей между восемнадцатью и двадцатью годами остаются для медицины загадкой. Вина сделали честь Борелю, заменившему в те годы славного Балена, создателя лучшего в Париже ресторана по изысканности и совершенству кухни, а если лучшего в Париже, значит и во всем свете.

За десертом был составлен протокол этого валтасарова пира, начинавшийся так: Inter pocula aurea restauranti, qui vulgo dicitur Rupes Cancali.[63]63
  Средь золотистых бокалов в ресторане, в просторечии именуемом «Канкальская Скала» (испорч. лат.).


[Закрыть] По этому вступлению легко представить себе блестящую страницу, которая прибавилась в «Золотой книге» записей, повествовавших о завтраках писцов.

Годешаль подписал протокол и исчез, предоставив одиннадцати пирующим под предводительством бывшего капитана императорской гвардии провозглашать тосты и поглощать вина и ликеры, поданные на десерт вместе с разнообразными фруктами, пирамиды которых напоминали фиванские обелиски. В половине одиннадцатого младший клерк конторы был настолько пьян, что оставаться за столом уже не мог, и Жорж погрузил мальчугана в экипаж, дал кучеру адрес его матери и заплатил за него. Остальные десять гостей, пьяные как Питт и Дундас, решили, ввиду прекрасной погоды, отправиться пешком по бульварам к маркизе де Лас-Флорентинас-и-Кабиролос, где им предстояло около полуночи увидеть самое блестящее светское общество. Все они жаждали подышать свежим воздухом; но, за исключением Жоржа, Жирудо, дю Брюэля и Фино, привычных к парижским оргиям, никто не был в состоянии идти. Жорж послал на извозчичий двор за тремя колясками и в течение часа катал своих гостей по внешним бульварам, от Монмартра до Тронной заставы. Затем через Берси, по набережным и бульварам, компания направилась на Вандомскую улицу.

Клерки еще витали в облаках мечтаний, куда хмель обычно возносит молодых людей, когда их амфитрион ввел ватагу в гостиные Флорентины. Там блистали принцессы театра, видимо предупрежденные относительно затеи Фредерика и разыгрывавшие из себя светских дам. Гости освежались мороженым. Многочисленные канделябры пылали, как факелы. Лакеи Туллии, госпожи дю Валь-Нобль и Флорины, все в парадных ливреях, разносили сласти на серебряных подносах. Портьеры-шедевр лионской промышленности, – подобранные золотыми шнурами, ослепляли своей роскошью. Яркие ковры казались клумбами От пестрых безделушек и редкостей рябило в глазах. Клерки, и особенно Оскар, в том состоянии, в которое их привел Жорж, сразу поверили, что они у маркизы де Лас-Флорентинас-и-Кабиролос. На четырех ломберных столах, расставленных в спальне, золото так и сверкало. В гостиной женщины играли в «двадцать одно», причем банк держал знаменитый писатель Натан. После неосвещенных внешних бульваров, где только что блуждали пьяные и полусонные клерки, им казалось, что они пробуждаются в настоящем дворце Армиды.[64]64
  Армида – героиня поэмы Тассо «Освобожденный Иерусалим», владелица сказочно-прекрасного дворца.


[Закрыть] Оскар, которого Жорж представил мнимой маркизе, был совсем ошеломлен и не узнал танцовщицы из театра Гетэ: женщина, стоявшая перед ним в платье с изящным вырезом и дорогими кружевами, напоминала виньетку из кипсека. Она встретила его так любезно и с такими церемониями, каких не мог ни видеть, ни вообразить юный клерк, получивший столь суровое воспитание. Оскар любовался роскошным убранством комнат и красивыми веселыми женщинами, которые состязались друг с другом в изысканности своих туалетов, чтобы придать этому вечеру как можно больше блеска и великолепия. Флорентина взяла клерка за руку и увлекла к столу, где играли в «двадцать одно».

– Идемте, я хочу вас представить моей приятельнице, прекрасной маркизе д'Англад…

И она подвела бедного Оскара к хорошенькой Фанни Бопре, уже два года заменявшей покойную Корали в сердце Камюзо. Молодая актриса только что приобрела известность благодаря исполнению роли маркизы в модной мелодраме «Семья д'Англадов» в театре Порт-Сен-Мартен.

– Позволь, дорогая, – сказала Флорентина, – представить тебе прелестного юношу; можешь его принять в игру.

– Ах, вот хорошо, – ответила с чарующей улыбкой актриса, окинув его взглядом, – я проигрываю, будем ставить пополам, идет?

– Маркиза, я к вашим услугам, – заявил Оскар, усаживаясь рядом с хорошенькой актрисой.

– Давайте деньги, – сказала она, – я буду играть на них, вы принесете мне счастье! Видите, вот мои последние сто франков…

И мнимая маркиза вынула из кошелька, колечки которого были украшены бриллиантами, пять червонцев. Оскар же извлек из кармана свои сто франков монетами по сто су, уже заранее стыдясь того, что ему придется смешать эти мерзкие экю с благородными червонцами. За десять туров актриса проиграла все двести франков.

– Пустяки! – воскликнула она. – Теперь держать банк буду я. Мы опять будем играть вместе, хорошо? – спросила она Оскара.

Фанни Бопре встала, и юный клерк, видя, что они привлекают к себе внимание всех сидящих за столом, не посмел отойти и сознаться, что у него не осталось ни гроша. Голос изменил ему, язык словно прилип к гортани.

– Одолжи мне пятьсот франков, – обратилась актриса к танцовщице.

Флорентина принесла ей пятьсот франков, которые взяла у Жоржа, только что выигравшего восемь раз подряд в экарте.

– Натан выиграл тысячу двести франков, – сообщила актриса клерку, – банкометы всегда выигрывают. А мы тоже не дураки, – шепнула она Оскару на ухо.

Люди, обладающие сердцем, воображением и способностью увлекаться, поймут почему Оскар вынул бумажник и извлек оттуда билет в пятьсот франков. Он смотрел на Натана, знаменитого писателя, который принялся вместе с Флориной играть по большой против банкомета.

– Ну же, мой мальчик, берите! – крикнула Оскару Фанни Бопре и сделала знак взять двести франков, поставленные Флориной и Натаном.

Актриса не скупилась на шутки и насмешки по адресу проигрывающих. Она оживляла игру выходками, которые казались Оскару весьма странными; однако радость заглушила эти размышления: после первых двух туров они выиграли две тысячи франков. Оскару очень хотелось сделать вид, что ему неможется, и уйти, бросив свою партнершу на произвол судьбы, но честь пригвоздила ею к месту.