Текст книги "Первые шаги в жизни"

Автор книги: Оноре де Бальзак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Ну и хват же вы! – воскликнул дядюшка Леже. – Что до меня, я бы ни за что не сунулся!

– Тем более что вы и в дверь-то не пролезли бы, – сказал Шиннер. – Итак, вхожу и чувствую, как чьи-то руки обнимают меня. Я молчу, ибо эти руки, нежные, словно луковые чешуйки, повелевают мне молчать. И чей-то голос шепчет мне на ухо по-венециански: «Он спит!» Затем, убедившись, что никто не может нам повстречаться, мы с Зеной идем гулять вдоль укреплений, но, увы, под охраной карги служанки, уродливой, как старый дворник; эта дурацкая дуэнья следовала за нами, точно тень, причем мне так и не удалось уговорить госпожу корсаршу отделаться от нее. На следующий вечер все начинается сызнова: я требую, чтобы красавица отослала старуху, Зена противится. Моя возлюбленная говорила по-гречески, а я по-венециански, – поэтому мы так и не могли столковаться и расстались, поссорившись. Но, меняя белье, я утешаю себя мыслью, что наверняка в следующий раз никакой старухи уж не будет и мы помиримся, объяснившись по-своему… И что же! Именно старухе я и обязан спасеньем. Сейчас вы узнаете-как. Стояла такая чудная погода, что я, для отвода глаз, отправился гулять, разумеется, после того как мы помирились. Пройдясь вдоль укреплений, я спокойно возвращаюсь, засунув руки в карманы, и вдруг вижу, что улица запружена народом. Целая толпа! Точно на казнь собрались! Толпа на меня набрасывается. Меня арестуют, связывают и уводят под охраной полицейских. Нет! Вы не знаете, и желаю вам никогда не узнать, каково это, когда неистовая чернь принимает вас за убийцу, швыряет в вас камнями и, пока вы проходите из конца в конец главную улицу городка, воет вам вслед и требует вашей смерти! О! У каждого в глазах сверкает пламя, каждый бранится, кидает в вас факелы пылающей ненависти и вопит: «Смерть ему! Казнить убийцу!»

– Значит, они кричали по-французски? – обратился граф к Шиннеру. – Вы так живо описываете эту сцену, как будто она происходила вчера.

Шиннер на мгновенье опешил и потерял дар речи.

– У всех мятежников один язык, – заметил Мистигри тоном опытного политика.

– И только когда я, наконец, очутился перед судом, – продолжал Шиннер, оправившись от смущенья, – я узнал, что проклятый корсар умер: Зена его отравила. Я очень пожалел, что лишен возможности переменить белье. Даю честное слово, я и не подозревал об этой мелодраме. Оказывается, гречанка имела обыкновение подливать своему пирату опиум в грог (как вы справедливо заметили, в этой стране растет много мака), чтобы урвать для себя хоть минутку свободы и прогуляться. И вот накануне несчастная по ошибке налила слишком много. Вся беда моей Зены заключалась в том, что старик был страшно богат. Но она самым чистосердечным образом на суде все объяснила, а старуха дала показания в мою пользу, благодаря чему меня тут же освободили, и я получил предписание от мэра и от комиссара австрийской полиции выехать в Рим. Зена, уступившая значительную часть состояния ускока наследникам и судебным властям, отделалась двумя годами монастыря, где она, говорят, находится и по сей день. Я отправлюсь туда писать ее портрет, так как со временем вся эта история, конечно, забудется. Вот какие глупости совершаешь в восемнадцать лет.

– А меня вы бросили в locanda без гроша, – сказал Мистигри. – Тогда я последовал за вами в Рим и по пути малевал портреты по пять франков штука, которых мне к тому же не платили; а все-таки это было для меня самой счастливой порой! Что деньги! Ведь раззолоченное брюхо ко всему глухо!

– Вы представляете себе, какие меня одолевали мысли, – опять заговорил художник, – когда я, привлеченный австрийскими властями к ответственности, сидел в далматинской тюрьме, беззащитный, рискуя головой лишь потому, что раза два прогулялся с упрямой женщиной, которая ни за что не соглашалась отпустить свою дуэнью? Вот проклятый рок!

– И все это действительно с вами случилось? – наивно спросил Оскар.

– А почему бы и нет? Ведь точно такой же случай имел место во время французской оккупации Иллирии с одним из наших самых блестящих артиллерийских офицеров, – лукаво заметил граф.

– И вы этому артиллеристу поверили? – с таким же лукавством спросил графа Мистигри.

– И это все? – спросил Оскар.

– А что же вам еще? – огрызнулся Мистигри. – Не может же он сказать, что ему отрубили голову. Чем дальше в лес, тем больше слов.

– Скажите, сударь, а есть там фермы? – спросил дядюшка Леже. – И что там выращивают?

– Там выращивают мараскин, – сказал Мистигри. – Это такое высокое растение, оно доходит человеку до рта, на нем произрастает ликер того же названия.

– Ах, вот как! – отозвался дядюшка Леже.

– Я пробыл только три дня в городе и две недели в тюрьме. Мне ничего не довелось повидать, даже мараскиновых полей, – ответил Шиннер.

– Они потешаются над вами, – пояснил Жорж дядюшке Леже, – мараскин присылают в ящиках.

В это время карета Пьеротена спускалась по крутой дороге в долину Сен-Бриса, направляясь к трактиру, который находится в центре этого многолюдного городка, и где Пьеротен обычно останавливался на часок, чтобы дать лошадям передохнуть, накормить их овсом и напоить. Было около половины второго.

– Э-э! Кого я вижу! Дядюшка Леже! – воскликнул хозяин трактира, когда почтовая карета остановилась у крыльца. – Вы завтракаете?

– Каждый день по разу, – ответил толстяк. – Надо заморить червячка.

– И мы тоже позавтракаем, – сказал Жорж, взяв свою трость на караул, как ружье, чем вызвал восхищение Оскара.

Но когда беззаботный авантюрист извлек из бокового кармана плетеный соломенный портсигар, вынул оттуда золотистую сигару и, в ожидании завтрака, закурил ее, стоя на пороге, Оскар пришел в бешенство.

– Употребляете? – спросил Жорж Оскара.

– Иногда, – ответил недавний школьник, выпятив цыплячью грудь и по мере сил придав себе лихой вид.

Жорж протянул портсигар Оскару и Шиннеру.

– Черт возьми! – заметил великий художник. – Сигары по десять су!

– Это остатки тех, что я привез из Испании, – пояснил авантюрист. – А вы будете завтракать?

– Нет, – ответил художник, – меня ждут в зáмке. Кроме того, я закусил перед отъездом.

– А вы? – обратился Жорж к Оскару.

– Я уже позавтракал, – ответил тот.

Оскар отдал бы десять лет жизни за сапоги и панталоны со штрипками, как у Жоржа. Он чихал, кашлял, сплевывал и, давясь дымом, с трудом скрывал гримасу.

– Вы не умеете курить, – сказал Шиннер, – смотрите!

Шиннер с невозмутимым видом затянулся и, не дрогнув ни одним мускулом, выпустил дым через нос. Потом затянулся еще раз, задержал дым в горле и, вынув сигару изо рта, не без щегольства выдохнул его.

– Вот как это делается, молодой человек, – сказал великий художник.

– Да, молодой человек; но можно и иначе, – вмешался Жорж и, подражая Шиннеру, затянулся, но проглотил весь дым.

«А мои родители еще воображают, что дали мне хорошее воспитание», – подумал бедный Оскар, пытаясь курить с той же непринужденностью, что и Шиннер.

Вдруг он почувствовал столь сильный приступ тошноты, что обрадовался, когда Мистигри выхватил у него сигару и спросил, докуривая ее с явным наслаждением:

– Вы ничем заразным не больны?

Оскар горько пожалел, что недостаточно силен: ему очень хотелось дать Мистигри по уху.

– Вот как! – сказал Оскар. – Полковник Жорж уже заплатил восемь франков за аликантское и пирожки, сорок су – за сигары, да теперь еще и завтрак обойдется ему…

– По меньшей мере в десять франков, – ответил Мистигри. – Но ничего не поделаешь: большим голавлям большое плаванье.

– А знаете что, дядюшка Леже, хорошо бы распить бутылочку бордоского, – предложил в эту минуту Жорж.

– Завтрак обойдется ему в двадцать франков! – воскликнул Оскар. – Итого – тридцать с хвостиком.

Убитый сознанием своего ничтожества, Оскар неловко уселся на тумбу и предался размышлениям, совершенно не замечая, что при этом его панталоны задрались и открыли чулки как раз в том месте, где к новой пятке был пришит старый верх – шедевр рукодельного мастерства г-жи Клапар.

– А мы, оказывается, собратья по чулкам, – заявил Мистигри, слегка приподнимая штанину и показывая нечто в том же роде. – Но ведь известно, что художник всегда без сапог.

Эта шутка вызвала улыбку у г-на де Серизи, который, скрестив руки, стоял в воротах позади путешественников. Как ни безрассудны были эти молодые люди, суровый государственный муж завидовал их недостаткам, ему нравилась их задорная хвастливость, он восхищался живостью их шуток.

– Ну что? Покупаете вы ферму Мулино? Ведь вы же ездили в Париж за деньгами, – спросил трактирщик дядюшку Леже, показывая ему в конюшне лошадку, которую хотел продать. – Если вам удастся оставить в дураках графа де Серизи, пэра Франции и министра, – это будет весьма занятно.

Лицо престарелого министра было по-прежнему непроницаемо, он повернулся и внимательно посмотрел на фермера.

– Дело в шляпе, – ответил вполголоса Леже трактирщику.

– Тем лучше. Люблю, когда дворянам натягивают нос… А если вам понадобится для этой цели тысчонок двадцать, я вам ссужу. Но Франсуа, кучер шестичасового тушаровского дилижанса, только что сообщил мне, будто граф пригласил господина Маргерона отобедать в Прэле нынче же вечером.

– Таков план его сиятельства, однако и мы не дураки, – отозвался дядюшка Леже.

– Граф устроит какое-нибудь местечко сыну господина Маргерона, вы же никакими местами не распоряжаетесь! – сказал фермеру трактирщик.

– Нет; но если за графа стоят министры, то за меня постоит сам король Людовик Восемнадцатый, – прошептал Леже на ухо трактирщику. – Сорок тысяч его портретов, которые я вручил господину Моро, помогут мне, под носом у графа, перехватить Мулино за двести шестьдесят тысяч франков наличными, а господин де Серизи потом рад будет перекупить ферму у меня за триста шестьдесят тысяч, лишь бы землю не распродали по частям с торгов.

– Недурно, куманек! – воскликнул трактирщик.

– Ловко подстроено? – спросил фермер.

– В конце концов для графа ферма стоит этих денег.

– Теперь Мулино приносит шесть тысяч чистыми, я возобновлю договор по семи с половиной тысяч франков еще на восемнадцать лет. Таким образом капитал будет помещен больше чем из двух с половиной процентов. Граф окажется не в накладе. А чтобы не было обидно господину Моро, он сам предложит меня графу в качестве арендатора и сделает вид, будто только защищает интересы своего господина, поместив его деньги почти из трех процентов и найдя человека, который хорошо заплатит за аренду.

– А сколько Моро получит всего?

– Ну, если де Серизи ему даст десять тысяч франков, – так он заработает на этом пятьдесят тысяч. Но он их заслужил.

– А в конце концов наплевать графу на Прэль! Он и без того богат! – сказал трактирщик. – Я лично его никогда в глаза не видал.

– И я тоже, – отозвался дядюшка Леже, – но должен же он когда-нибудь поселиться здесь, иначе он не выбросил бы двухсот тысяч франков на внутреннюю отделку. В доме – прямо как у короля.

– Что же, Моро давно пора подумать и о своей выгоде, – заметил трактирщик.

– Разумеется; ведь когда тут поселятся господа, они во все начнут нос совать.

Граф не пропустил ни словечка из этого разговора, хоть он и велся вполголоса.

«Итак, я уже получил здесь все доказательства, за которыми еду туда, – подумал он, глядя на толстяка фермера, возвращавшегося в кухню. Может быть, это пока только одни проекты? Может быть, Моро еще не дал согласия?» – утешал себя граф, настолько претила ему мысль об участии его управляющего в этих махинациях.

Пьеротен пошел поить лошадей. Де Серизи решил, что возница намеревается позавтракать с фермером и трактирщиком. После того, что граф услышал, он боялся, как бы владелец «кукушки» не выдал его.

«Все эти люди в заговоре против нас, – подумал он, – и расстроить их планы – святое дело».

– Пьеротен, – сказал он вполголоса, обращаясь к вознице, – я обещал тебе десять золотых за то, что ты сохранишь мой секрет; но если ты и впредь согласен скрывать кто я (а я сейчас же узнаю, как только ты проговоришься или сделаешь малейший намек кому бы то ни было и где бы то ни было в течение этого дня – даже в Лиль-Адане), ты получишь от меня завтра утром, когда будешь ехать обратно, тысячу франков, чтобы расплатиться за новую карету. Поэтому, для большей верности, – продолжал граф, хлопнув по плечу побледневшего от радости Пьеротена, – не ходи-ка ты завтракать, а оставайся при лошадях.

– Понял, ваше сиятельство, не сомневайтесь! Это вы насчет дядюшки Леже?

– Насчет всех, – отозвался граф.

– Будьте покойны… Поторапливайтесь, – сказал Пьеротен, распахивая дверь кухни, – мы опаздываем. Слушайте, дядюшка Леже, вы же знаете, что нам придется подниматься в гору; мне есть не хочется, я потихоньку поеду вперед, а вы меня догоните, вам полезно поразмять ноги.

– Вот неугомонный! – заметил трактирщик. – И ты не хочешь позавтракать с нами? Полковник ставит бутылку вина в пятьдесят су и бутылку шампанского.

– Не могу. Я везу рыбу для званого обеда, ее нужно доставить в Стор к трем часам. С таким клиентом и с такой рыбой шутить не приходится.

– Ну что же, – сказал дядюшка Леже трактирщику, – запряги в кабриолет своего рысака, которого ты мне предлагаешь… Мы догоним Пьеротена, а покуда спокойно позавтракаем; кстати я увижу, какова лошадь. Втроем мы вполне поместимся в твоей трясучке.

К большому удовольствию графа, Пьеротен сам пошел закладывать. Шиннер и Мистигри отправились вперед. Едва Пьеротен, догнав художников на дороге из Сен-Бриса в Понсель, доехал до бугра, с которого виден Экуэн, менильская колокольня и леса, обрамляющие очаровательный пейзаж, как топот лошади, скакавшей галопом, и дребезжанье экипажа возвестили о приближении дядюшки Леже и адъютанта Мины, пересевших затем в дилижанс. Когда Пьеротен свернул, чтобы начать спуск к Муаселю, Жорж, без умолку болтавший с дядюшкой Леже о прелестях сенбрисской трактирщицы, воскликнул:

– Смотрите-ка, великий маэстро, а ведь пейзажик-то недурен!

– Ну, вас он не должен поражать, вы же видели Восток и Испанию.

– От них осталось еще две сигары! Если это никого не стеснит, давайте прикончим их, Шиннер. С этого молокососа хватило и нескольких затяжек, накурился!

Дядюшка Леже и граф промолчали. Это было принято за согласие, и болтуны умолкли.

Оскар, задетый тем, что его назвали молокососом, заявил, в то время как молодые люди раскуривали сигары:

– Если я и не был адъютантом Мины, сударь, и если я не бывал на Востоке, то я, может быть, еще поеду туда. Надеюсь, что когда я достигну вашего возраста, карьера, к которой я предназначаюсь родителями, освободит меня от необходимости путешествовать в «кукушках». Став важной особой и заняв высокое положение, я его уже не лишусь.

– Et caetera punctum,[35]35
  И точка (лат.).


[Закрыть] – докончил Мистигри, передразнивая Оскара, голос которого напоминал хриплое пение молодого петушка и придавал его речам еще больший комизм, ибо бедный мальчик находился в том возрасте, когда пробиваются усы и ломается голос. – Что же, – добавил Мистигри, – никогда не знаешь, где займешь, где потеряешь.

– Ну, – заявил Шиннер, – лошади скоро уж будут не в силах тащить такой груз.

– А ваша семья к какой же карьере вас предназначает, молодой человек? – спросил Жорж с серьезным видом.

– К дипломатической, – ответил Оскар.

В ответ раздался дружный взрыв хохота, точно взвились три ракеты, – рассмеялись Мистигри, великий художник и дядюшка Леже. Граф тоже не мог сдержать улыбки. Жорж был невозмутим.

– Клянусь Аллахом, тут не над чем смеяться, – сказал полковник. – Одно только: мне кажется, молодой человек, – продолжал он, – что в настоящее время общественное положение вашей уважаемой матушки мало похоже на положение посольши… Провожая вас, она держала в руках самую мещанскую корзинку, а башмаки у нее подбиты гвоздями.

– У моей матери, сударь? – возразил Оскар, с негодованием пожав плечами. – Но это же экономка, она служит у нас!

– «Служит у нас»… конечно, звучит чрезвычайно аристократично, – воскликнул граф, прерывая Оскара.

– Король всегда говорит о себе мы, – горделиво ответил Оскар.

Все опять чуть не расхохотались и остановил их только взгляд Жоржа; он дал понять художнику и Мистигри, что с Оскаром нужно обходиться бережно, чтобы разрабатывать и дальше богатейшие залежи смешного, которые в нем таятся.

– Вы правы, сударь, – обратился к графу великий художник, указывая на Оскара, – люди из общества всегда говорят «мы», «у нас», и только мелкий люд говорит «я», «у меня». Эти людишки всегда стараются показать, что они располагают тем, чего на самом деле у них нет. Для человека с такой декорацией из орденов…

– Так вы, сударь, все-таки декоратор? – спросил графа Мистигри.

– Вы понятия не имеете о языке придворных. Прошу у вас покровительства, ваше сиятельство, – добавил Шиннер, обернувшись к Оскару.

– Я счастлив, – сказал граф, – что мне довелось путешествовать с тремя особами, которые уже знамениты или будут знамениты: с прославленным художником, с будущим генералом и с молодым дипломатом, который, я уверен, со временем возвратит Бельгию Франции.

Постыдно отрекшись от родной матери и чувствуя, до какой степени его спутники насмехаются над ним, взбешенный Оскар решил во что бы то ни стало преодолеть их недоверие.

– Не все то золото, что блестит, – изрек он, причем глаза его метали молнии.

– Не так! – воскликнул Мистигри. – Не все то золото, что смешит. Вы недалеко уйдете в дипломатии, раз так плохо знаете наши пословицы.

– Если я и не знаю пословиц, то я знаю свою дорогу.

– И вы далеко уедете, – сказал Жорж, – ведь ваша экономка сунула вам столько провизии, словно вы отправляетесь за тридевять земель: печенье, шоколад…

– Особый хлебец и шоколад, да, сударь, – продолжал Оскар, – у меня слишком нежный желудок, чтобы переваривать трактирную жратву.

– Это выражение так же деликатно, как ваш желудок, – заметил Жорж.

– Ах, люблю жратву! – воскликнул великий художник.

– Это слово принято в лучшем обществе, – пояснил Мистигри. – Я всегда его употребляю в кабачке под вывеской «Черная наседка».

– Вашим наставником был, вероятно, какой-нибудь знаменитый ученый вроде академика Андрие или господина Руайе-Коллара?[36]36
  Руайе-Коллар Пьер-Поль (1763–1845) – французский политический деятель.


[Закрыть] – осведомился Шиннер.

– Моего наставника зовут аббат Лоро, он теперь викарием в Сен-Сюльписе, – продолжал Оскар, вспомнив имя своего школьного законоучителя.

– Это хорошо, что вы получили домашнее образование, – сказал Мистигри, – ибо сказано: школа – мать всякой скуки. Но вы, конечно, вознаградите как следует вашего аббата?

– Разумеется; он будет со временем епископом, – сказал Оскар.

– Благодаря покровительству вашей семьи, – поддакнул Жорж не сморгнув.

– Может быть, мы посодействуем этому-у нас бывает запросто аббат Фрессинус.[37]37
  Де Фрессинус Дени – проповедник, автор ряда богословских сочинений, член Французской академии.


[Закрыть]

– Как? Вы знакомы с аббатом Фрессинусом? – спросил граф.

– Он многим обязан моему отцу, – отозвался Оскар.

– И вы, вероятно, направляетесь в свое поместье? – осведомился Жорж.

– Нет, сударь; но я-то могу открыть вам, куда я еду. Я еду в Прэльский замок к графу де Серизи.

– Ах, черт! Вы едете в Прэль? – воскликнул Шиннер и покраснел, словно рак.

– Вы знакомы с его сиятельством графом де Серизи? – удивился Жорж.

Папаша Леже обернулся, взглянул на Оскара и в изумлении спросил:

– Разве господин де Серизи в Прэле?

– Очевидно, раз я к нему еду, – ответил Оскар.

– И вы видели графа вблизи? – спросил Оскара господин де Серизи.

– Как вижу вас, – заявил Оскар. – Его сын мой товарищ и почти мне ровесник, ему девятнадцать лет; мы чуть не каждый день катаемся вместе верхом.

– Бывает, что и туз свинье товарищ, – изрек Мистигри.

Тут Пьеротен подмигнул фермеру, и тот вполне успокоился.

– Что ж, – обратился граф к Оскару, – я счастлив быть в обществе молодого человека, который может рассказать мне о его сиятельстве; я очень хотел бы воспользоваться покровительством графа в одном довольно важном для меня деле, и притом ему бы ничего не стоило оказать мне эту услугу: речь идет об иске к американскому правительству. Я бы желал узнать что-нибудь относительно характера господина де Серизи.

– О! Если хотите добиться успеха, – с лукавой улыбкой ответил Оскар, – обращайтесь не к нему, а к его супруге; он влюблен в нее до безумия, никто лучше меня этого не знает; а жена терпеть его не может.

– Почему? – спросил Жорж.

– У графа отвратительная накожная болезнь, и доктор Алибер,[38]38
  Алибер – лейб-медик Людовика XVIII, автор трактата по дерматологии.


[Закрыть] как ни старается, не может его вылечить. Поэтому господин де Серизи охотно отдал бы половину своего громадного состояния, чтобы только иметь мою грудь, – и Оскар распахнул рубашку, обнажая по-детски розовое тело. – Он живет в своем особняке настоящим отшельником. Видеть его можно только по большой протекции. Встает он до света и от трех до восьми занимается, а с восьми начинается лечение – он принимает серные или паровые ванны. Его парят в особых железных котлах, и он все еще не теряет надежды выздороветь.

– Если он так близок с королем, почему он не попросит, чтобы король к нему прикоснулся?[39]39
  …чтобы король к нему прикоснулся? – В старину во Франции существовало поверие, что прикосновение короля исцеляет от любой болезни.


[Закрыть] – спросил Жорж.

– Значит, у этой женщины – муж пáреный, – заключил Мистигри.

– Граф обещал за свое исцеление одному знаменитому шотландскому врачу, который его теперь пользует, тридцать тысяч франков, – продолжал свой рассказ Оскар.

– Но тогда и жену его нельзя винить за то, что она ищет… – начал было Шиннер.

– Еще бы, – прервал его Оскар. – Бедняга граф такой дряхлый, такой сморщенный, что ему лет восемьдесят дать можно. Он высох, как пергамент, и, к сожалению, чует, чем для него это пахнет…

– Да, от него, должно быть, пахнет неважно, – сострил дядюшка Леже.

– Не забывайте, сударь, что он обожает свою жену и не смеет упрекать ее, – продолжал Оскар, – он разыгрывает с нею такие сцены, что можно со смеху помереть, точь-в-точь как Арнольф[40]40
  Арнольф – герой комедии Мольера «Школа жен».


[Закрыть] в комедии Мольера…

Граф изумленно смотрел на Пьеротена, а тот, видя его спокойствие, решил, что, значит, сынок мадам Клапар просто заврался.

– Поэтому, сударь, – продолжал Оскар, обращаясь к графу, – если вы хотите добиться успеха в своем деле, обратитесь к маркизу д'Эглемону. Склоните на свою сторону этого давнишнего обожателя госпожи де Серизи, и вы сразу завоюете и жену и мужа…

– То есть сразу двух зайцев убьете, – вставил Мистигри.

– Но, послушайте, вы, стало быть, видели графа раздетым? – удивился художник. – Вы его камердинер?

– Камердинер?! – возопил Оскар.

– Но ведь про друга не рассказывают же таких вещей в дилижансе, – продолжал Мистигри. – Осторожность, молодой человек, мать глухоты. Я лично вас не слушаю, молодой человек.

– К этому случаю подходит изречение: скажи, кому яму роешь, а я скажу, чего ты стоишь, – вставил Шиннер.

– Заметьте, великий маэстро, – наставительно изрек Жорж, – нельзя отзываться дурно о людях, которых не знаешь, а этот мальчик сейчас доказал нам, что он знает Серизи, как свои пять пальцев. Если бы он нам рассказывал только о его супруге, можно было бы предположить, что он с ней…

– Ни слова больше о графине де Серизи, молодые люди! – воскликнул граф. – Я друг ее брата, маркиза де Ронкероля, и тот, кто осмелится набросить тень на честь графини, ответит мне за свои слова.

– Вы, сударь, совершенно правы, – живо отозвался художник, – не следует играть честью женщины!

– Бог мой! Честь и дамы! Я уже видел такие мелодрамы! – воскликнул Мистигри.

– Я незнаком с Миной, зато знаком с министром юстиции и хоть и не ношу своих орденов, но не позволю награждать ими тех, кто этого не заслуживает, – сказал граф, глядя на художника. – И, наконец, у меня такой обширный круг знакомых, что я знаю и господина Грендо, прэльского архитектора. Остановитесь, Пьеротен, я немного пройдусь.

Пьеротен доехал до конца деревни Муасель, где находится трактир, в котором обычно делают привал проезжающие До трактира все сидели, точно набрав в рот воды.

– К кому же едет этот шалопай? – спросил граф, отозвав Пьеротена во двор харчевни.

– Да к вашему управляющему. Это сын одной бедной особы, некоей госпожи Юссон; она живет на улице Серизе, я частенько вожу ей фрукты, дичь, птицу.

– Кто этот господин? – спросил дядюшка Леже, подойдя к Пьеротену, когда граф удалился.

– А бог его знает, – отозвался Пьеротен. – Я везу его в первый раз, но похоже, что это герцог, владелец зáмка Мафлие; он велел мне ссадить его по пути, он не едет в Лиль-Адан.

– Пьеротен полагает, что это хозяин Мафлие, – сказал Жоржу дядюшка Леже, влезая обратно в дилижанс.

Все три молодых человека, растерявшись, словно воры, пойманные с поличным, не решались даже взглянуть друг на друга, и, казалось, были весьма озабочены возможными последствиями своего вранья.

– Вот уж, как говорится, пустая мыльница без ветру мылит, – заметил Мистигри.

– Теперь вы убедились, что я знаком с графом? – сказал Оскар.

– Возможно; но послом вам не бывать, – отозвался Жорж. – Если хочешь молоть языком в дилижансах, старайся, как я, ничего не сказать.

– Своя рубашка ближе к делу, – изрек Мистигри в виде заключения.

Тут граф снова занял свое место в «кукушке», и Пьеротен тронул; все хранили глубокое молчание.

– Ну что ж, друзья мои, – обратился граф к своим спутникам, когда они доехали до леса Каро, – вот мы и примолкли, точно нас везут на плаху.

– Нужно знать, когда доить, когда говорить, – наставительно произнес Мистигри.

– Хорошая погода, – пробормотал Жорж.

– Что это за поместье? – спросил Оскар, указывая на замок Франконвиль, величественно выступавший на фоне огромного сенмартенского леса.

– Как? – воскликнул граф. – Вы же уверяли нас, что часто бываете в Прэле, а между тем не знаете Франконвиля?

– Наш спутник знает людей, а не зáмки, – пояснил Мистигри.

– Будущему дипломату дозволена некоторая рассеянность, – воскликнул Жорж.

– Запомните же, как меня зовут, – в бешенстве вскричал Оскар. – Мое имя Оскар Юссон, и через десять лет я буду знаменит!

Выпалив это с большим задором, Оскар забился в свой угол.

– Юссон де… а дальше как? – промолвил Мистигри.

– Юссон де Ла-Серизе – знатный род,[41]41
  Сказано в шутку: Юссоны живут на улице Серизе, а название этой улицы по случайному совпадению созвучно со знатной фамилией де Серизи.


[Закрыть] – ответил граф, – наш спутник родился под сенью императорского трона.

Тут Оскар вспыхнул до корней волос, и его охватила ужасная тревога. Карета уже начинала спускаться по крутому склону Кава, в тесную долину, где за сенмартенским лесом высится великолепный замок Прэль.

– Господа, – сказал граф, – каждого из вас ждет блестящая карьера, желаю вам успеха. Помиритесь с королем Франции, господин полковник: Кара-Георгиевичам не пристало дуться на Бурбонов. Вам мне нечего предсказывать, дорогой господин Шиннер, вы уже обрели всю полноту славы, и вы поистине заслужили ее своими восхитительными работами; однако вы столь опасны для женщин, что я, как человек женатый, не решился бы просить вас украсить живописью мой замок. Господин Юссон в покровительстве не нуждается, в его руках – тайны государственных мужей, он может приводить их в трепет. Что же касается господина Леже, то он намерен ощипать графа де Серизи, и я могу только просить его, чтобы он действовал как можно решительнее. Высадите меня здесь, Пьеротен, а завтра заезжайте за мною, – добавил граф и вылез из «кукушки», оставив своих спутников в полном смущении.

– Волосок завяз, всей птичке пропасть, – изрек Мистигри, наблюдая за тем, как граф удаляется по ухабистой дороге.

– Э, да это тот самый граф, который снял Франконвиль, он идет туда, – решил дядюшка Леже.

– Если я еще хоть раз вздумаю болтать в дороге, – я вызову самого себя на дуэль! – сказал мнимый Шиннер. – И ты тоже хорош, Мистигри, – добавил он, хлопнув своего ученика по картузу.

– Да я ведь только последовал за вами в Венецию, – ответил Мистигри. – Но люди всегда так – лишь бы свалить с тупой головы на дорогу.

– А что, если окажется, что это был граф де Серизи? – сказал Жорж Оскару, сидевшему с ним рядом. – Не хотел бы я тогда быть в вашей шкуре, хотя у вас и нет накожных болезней.

Оскар же, вспомнив наставления матери, побледнел, и хмель сразу соскочил с него.

– Вот и приехали, господа, – заявил Пьеротен, останавливая лошадей у красивой ограды.

– Приехали? – спросили в один голос художник, Жорж и Оскар.

– Что за чудеса! – удивился Пьеротен. – Как же, господа? Ведь вы же все бывали здесь? Это же и есть Прэльский замок.

– Ну ладно, ладно, друг мой, – сказал Жорж, к которому вернулась обычная самоуверенность. – Мне нужно на ферму Мулино, – добавил он, не желая открывать своим спутникам, что его цель – замок.

– Вон что! Вы, стало быть, ко мне пожаловали? – спросил дядюшка Леже.

– Как так?

– А я и есть арендатор Мулино. Чем могу служить, полковник?

– Хочу попробовать ваше масло, – ответил Жорж, поспешно схватив свой портфель.

– Пьеротен, – сказал Оскар, – доставьте мои вещи к управляющему, я пойду прямо в замок.

И Оскар решительно зашагал по тропинке, хоть и не знал, куда она ведет.

– Эй! Господин посол! – крикнул ему вслед дядюшка Леже. – Вы так в лес забредете! А в замок – надо сюда, вот в эту калитку.

Оскару пришлось последовать его указаниям, и он с чувством полной растерянности вступил на широкий двор зáмка, посреди которого раскинулась огромная клумба, опоясанная цепями на столбиках. В то время как дядюшка Леже разглядывал Оскара, Жорж, сраженный тем, что хозяином Мулино оказался этот пузатый фермер, скрылся с такой прытью, что, когда удивленный толстяк обернулся, ища своего полковника, того уже и след простыл. По требованию Пьеротена ворота распахнулись, и он с горделивым видом понес в сторожку бесчисленные свертки с кистями, красками и прочими принадлежностями великого Шиннера. Увидев, что Мистигри и художник, свидетели его бахвальства, располагаются в зáмке, Оскар окончательно пал духом. Пьеротен быстро выгрузил поклажу художника, вещи Оскара и еще чей-то изящный кожаный чемодан, который он с таинственным видом вручил жене привратника; затем, щелкая кнутом, вернулся и покатил дальше по лесной дороге в Лиль-Адан, причем на лице его блуждало то хитрое выражение, какое бывает у крестьянина, подсчитывающего барыши. Теперь он был вполне счастлив – завтра он, наконец, получит вожделенную тысячу франков.

Оскар, все еще растерянный, бродил вокруг клумбы, ожидая, чтó будет дальше с его двумя спутниками, как вдруг увидел г-на Моро, который вышел из так называемой кордегардии и стал спускаться с высокого крыльца. На нем был длинный до пят синий сюртук, желтоватые лосины и ботфорты, а в руках он держал хлыст.

– Вот и ты, мой мальчик? Как здоровье твоей милой маменьки? – спросил он, беря Оскара за руку. – Здравствуйте, господа, вы, вероятно, живописцы, относительно которых нас предуведомил господин Грендо, архитектор? – обратился он к художнику и к Мистигри.

Поднеся ко рту ручку хлыста, он дважды свистнул. Показался привратник.

– Отведите этим господам комнаты четырнадцатую и пятнадцатую, госпожа Моро даст вам ключи; покажите им дорогу, они не знают; вечером затопите камины, если там холодно, и отнесите туда их вещи! Я получил приказ от его сиятельства предложить вам столоваться у меня, господа, – продолжал он, снова обращаясь к художникам. – Мы обедаем в пять, как в Париже. Если вы любите охоту, то вам здесь не будет скучно, у меня есть разрешение от Лесного ведомства: здесь можно охотиться на двух тысячах арпанах леса, не считая наших собственных земель.