Текст книги "Первые шаги в жизни"

Автор книги: Оноре де Бальзак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Там пришла мать Оскара, вашего племянника, сударь, – доложила горничная г-ну Кардо, который, ожидая завтрака, вышел в сад, после того как парикмахер побрил и напудрил его.

– Здравствуйте, прелестница, – приветствовал бывший торговец шелком г-жу Клапар, запахнувшись в свой белый пикейный халат. – Так! Так! А мальчуган-то растет, – добавил он, потянув Оскара за ухо.

– Он окончил учение и очень жалеет, что вы, дорогой дядя, не присутствовали при раздаче наград. Оскар тоже получил награду. Имя Юссонов, которое он, надеюсь, будет носить с честью, также удостоилось упоминания…

– Ну! Ну! – пробормотал старичок останавливаясь. Они прогуливались по террасе, уставленной миртами, апельсинными и гранатовыми деревьями. – А что же он получил?

– Похвальный лист за философию, – торжествующе ответила мать.

– О! нашему молодчику надо будет потрудиться, чтобы нагнать упущенное, – воскликнул дядя Кардо. – Кончить с похвальным листом? Это не бог весть что! Вы позавтракаете у меня? – спросил он.

– Как прикажете, – отозвалась г-жа Клапар. – Ах, дорогой господин Кардо! Какое утешение для родителей, когда их дети с успехом делают первые шаги в жизни! В этом отношении, да и во всех прочих, – спохватилась она, – вы один из самых счастливых отцов, каких я знаю… Под началом вашего достойного зятя и вашей любезной дочери «Золотой кокон» продолжает занимать первое место среди парижских торговых домов. Ваш старший сын вот уже десять лет как стоит во главе лучшей нотариальной конторы в столице и взял невесту с большим приданым. Ваш младший стал компаньоном самых богатых москательщиков. У вас, наконец, прелестные внучки. Вы стали главой четырех больших семейств… Оставь нас, Оскар, пройдись по саду, только цветов не трогай!

– Но ведь ему уже восемнадцать лет, – заметил Кардо, улыбнувшись тому, что мать предостерегает сына, как маленького.

– Увы, да, дорогой господин Кардо! И если я уж довела его до этих лет и он вышел не урод, а здоровый душой и телом, если я всем пожертвовала, чтобы дать ему образование, то было бы слишком тяжело не увидеть его на пути к успеху.

– Но ведь господин Моро, благодаря которому вы получали в коллеже Генриха Четвертого полстипендии, наверно поможет ему стать на хорошую дорогу? – отозвался Кардо с лицемерным простодушием.

– Господин Моро может и умереть, – возразила гостья, – и, кроме того, он окончательно рассорился со своим хозяином, графом де Серизи.

– Вот как! Вот как! Послушайте, сударыня, я вижу, что вы хотите…

– Нет, сударь, – решительно остановила она старика, а тот из уважения к «прелестнице» сдержал раздражение, которое всегда испытывают люди, когда их прерывают. – Увы! Вы и понятия не имеете о переживаниях матери, вынужденной в течение семи лет урывать для своего сына шестьсот франков в год из тех тысячи восьмисот, которые получает ее муж… Да, сударь, это жалованье – все наше достояние. Что же могу я сделать для моего Оскара? Господин Клапар до того ненавидит бедного мальчика, что я не могу держать его дома. И разве при таких обстоятельствах не прямой долг бедной, одинокой женщины прийти и посоветоваться с единственным родственником, который есть у ее сына на земле?

– И хорошо сделали, что пришли, – ответил старец. – Но вы никогда не говорили мне обо всем этом.

– Ах, сударь, – с достоинством продолжала г-жа Клапар, – вы последний, кому бы я созналась в своей нищете Я сама во всем виновата, вышла замуж за человека, бездарность которого превосходит всякое воображение О! Я так несчастна!..

– Слушайте, сударыня, не надо плакать, – серьезно сказал старичок. – Мне ужасно тяжело видеть слезы такой красавицы… В конце концов ваш сын носит фамилию Юссон, и если бы моя дорогая покойница была жива, она, наверное, чем-нибудь помогла бы тому, кто носит имя ее отца и брата…

– А как она любила своего брата! – воскликнула мать Оскара.

– Но все свое состояние я роздал детям, им больше нечего ждать от меня, – продолжал старик, – я поделил между ними те два миллиона, которые у меня были, так как хотел видеть их еще при своей жизни счастливыми и богатыми. Себе я оставил только пожизненную ренту, а в мои годы люди дорожат своими привычками… Знаете, какую дорогу следует избрать нашему юноше? – сказал он, подзывая Оскара и беря его за локоть. – Пусть он изучит право, я оплачу лекции и расходы по диссертации. Пусть поступит к адвокату, чтобы усвоить все судебное крючкотворство, и, если дело пойдет на лад, если он выдвинется, если полюбит свою профессию и если я еще буду жив, каждый из моих четырех детей, когда нужно будет, даст ему денег и поможет устроиться самостоятельно, а я одолжу ему нужную суму для залога. Таким образом, вам надо будет все это время только кормить его и одевать; правда, ему придется туговато, зато он по крайней мере узнает жизнь. Не беда! Сам я отправился из Лиона всего с двумя луидорами в кармане, которые мне дала бабушка; я пришел в Париж пешком, и вот – видите! Поголодать полезно для здоровья. Помни, молодой человек: скромность, честность, трудолюбие – и ты добьешься успеха. Зарабатывать капитал очень приятно, и если у человека сохранились зубы, в старости его проедаешь со вкусом, распевая время от времени «Мамашу Годишон»! Итак, запомни: честность, трудолюбие, скромность!

– Слышишь, Оскар? – сказала мать. – Дядя в трех словах выразил все то, что я тебе говорила, и ты бы должен огненными буквами запечатлеть это в своей памяти…

– Я уже запечатлел, – ответил Оскар.

– Ну, так благодари же дядю! Ты ведь слышал, он берет на себя заботу о твоем будущем. Ты можешь стать стряпчим в Париже.

– Он еще не понимает величия предстоящей ему судьбы, – заметил старичок, глядя на придурковатого Оскара, – ведь он только что со школьной скамьи. Послушай меня, я не люблю болтать попусту: честным остается только тот, кто находит в себе силу противиться соблазнам, а в таком большом городе, как Париж, они подстерегают человека на каждом шагу. Живи у матери, в мансарде; иди прямо на лекции, оттуда – прямо в контору, трудись с утра до ночи, занимайся дома, у матери; сделайся в двадцать два года вторым клерком, в двадцать четыре – первым, приобрети знания – и твое дело в шляпе. Ну, а если адвокатура тебе не понравится, ты можешь поступить в контору к моему сыну – нотариусу и со временем стать его преемником… Итак, труд, терпение, скромность, честность – вот твой девиз.

– И дай вам бог прожить еще тридцать лет, чтобы видеть, как ваш пятый ребенок достигнет всего, чего мы ждем от него! – воскликнула г-жа Клапар, беря дядю Кардо за руку и сжимая ее с пылом, достойным ее былой молодости.

– А теперь пойдемте завтракать, – сказал добрый старичок и, взяв Оскара за ухо, потянул к столу.

Во время завтрака Кардо незаметно наблюдал за племянником и убедился, что Оскар совсем неопытный юнец.

– Присылайте его ко мне время от времени, – сказал он, прощаясь с г-жой Клапар и указывая на Оскара, – я им позаймусь.

Это посещение утешило бедную женщину в ее горестях, потому что она и надеяться не смела на такой успех. В течение двух недель она водила Оскара гулять, тиранила его своим постоянным надзором, и так они дожили до конца октября. Однажды утром в их убогую квартиру на улице Серизе, к ужасу Оскара, явился бывший управляющий и застал семейство за завтраком, состоявшим из селедки с салатом и чашки молока на десерт.

– Мы обосновались в Париже и живем уже не так, как в Прэле, – сказал Моро, желая этим подчеркнуть г-же Клапар перемену в их отношениях, вызванную проступком Оскара, – но я пробуду здесь недолго. Я вошел в компанию с дядюшкой Леже и папашей Маргероном из Бомона. Мы перепродаем поместья и начали с того, что приобрели поместье Персан. Я – глава этой компании; мы располагаем капиталом в один миллион, так как я занял денег под свою недвижимость. Когда я нахожу выгодное именье, мы с дядюшкой Леже осматриваем его; мои компаньоны получают по одной четвертой части прибыли, а я половину, так как все хлопоты – мои; поэтому мне придется постоянно быть в разъездах. Жена живет в Париже в предместье Руль, весьма скромно. Когда мы кое-что реализуем и будем рисковать только прибылями, – и если Оскар будет хорошо вести себя, – мы, пожалуй, возьмем его к себе на службу.

– А знаете, мой друг, ведь катастрофа, вызванная легкомыслием моего несчастного мальчика, вероятно даст вам возможность нажить огромное состояние, а в Прэле вы, право же, зарывали в землю свои таланты и энергию…

Затем г-жа Клапар рассказала о визите к дяде Кардо, желая показать Моро, что они с сыном могут уже обойтись без его помощи.

– Старик прав, – продолжал бывший управляющий, – Оскара нужно крепко держать в руках, и малый, конечно, сделается нотариусом или стряпчим. Только бы он не сбился с этой дорожки. Знаете что? Посреднику по продаже поместий часто приходится иметь дело с судом, и мне на днях рекомендовали поверенного, который только что купил одно лишь звание, то есть контору без клиентуры. Этот молодой человек – настоящий кремень, работать может, как лошадь, энергии неукротимой; его фамилия Дерош, я предложу ему вести все наши дела, с условием, чтобы он вышколил Оскара. Пусть этот Дерош возьмет за него девятьсот франков в год, я заплачу из них триста, так что ваш сын обойдется вам всего в шестьсот франков; я дам о нем самый лучший отзыв. Если малый действительно хочет стать человеком, он достигнет этого только под такой ферулой; оттуда он наверняка выйдет нотариусом, адвокатом или стряпчим.

– Ну, Оскар, благодари же добрейшего господина Моро; что стоишь как пень? Не всякий молодой человек, натворивший глупостей, имеет счастье встретить друзей, которые хоть и пострадали из-за него, все-таки еще о нем заботятся…

– Лучший способ со мной помириться, – сказал Моро, пожимая руку Оскару, – это работать с неутомимым прилежанием и хорошо вести себя…

Через десять дней бывший управляющий представил Оскара г-ну Дерошу, стряпчему, недавно снявшему на улице Бетизи, в конце тесного двора, большое помещение, по весьма сходной цене. Дерош, молодой человек двадцати шести лет, сын бедных родителей, воспитанный в строгости необычайно суровым отцом, сам побывал в таком же положении, что и Оскар; поэтому он принял участие в юноше, но скрыл это под личиной привычной сдержанности. При виде этого молодого человека, сухого и тощего, с тусклым цветом лица и волосами, подстриженными ежиком, с отрывистой речью, пронизывающим взглядом и выражением угрюмой решительности, бедный Оскар до смерти испугался.

– Здесь работают день и ночь, – заявил поверенный, сидевший в глубоком кресле за длинным столом, загроможденным ворохами бумаг. – Не бойтесь, господин Моро, мы его не съедим, но идти ему придется с нами в ногу. Господин Годешаль! – крикнул он.

Хотя было воскресенье, старший клерк тут же явился с пером в руке.

– Господин Годешаль, вот ученик, о котором я вам говорил; господин Моро принимает в нем живейшее участие; обедать он будет с нами, жить – в маленькой мансарде рядом с вашей комнатой; вы точно высчитайте, сколько ему нужно времени на дорогу до Юридической школы и обратно, чтобы он не терял ни минуты, позаботьтесь о том, чтобы он досконально изучал свод законов и хорошенько усваивал лекции – то есть по окончании занятий в конторе пусть он читает юридические книги: словом, он должен находиться под вашим непосредственным руководством, проверять буду я сам. К тому дню, когда он будет принимать присягу, его хотят сделать тем, чем вы сами себя сделали: опытным старшим клерком. Идите за Годешалем, дружок, он вам покажет вашу комнату, и можете переезжать… Видите Годешаля? – продолжал Дерош, обращаясь к Моро. – У этого молодого человека, как и у меня, ничего нет: он брат Мариетты, знаменитой танцовщицы, которая откладывает деньги, чтобы он мог через десять лет устроиться самостоятельно, и все мои клерки такие – если они хотят сколотить себе состояние, им приходится рассчитывать только на собственные силы. Поэтому мои пять помощников и я сам работаем за десятерых. Через несколько лет у меня будет лучшая клиентура во всем Париже. Здесь и к делам и к клиентам относятся с жаром. И молва об этом уже идет. Я переманил Годешаля от своего коллеги Дервиля, где тот был вторым клерком, да и то всего две недели; но мы узнали друг друга в этой большой конторе. У меня Годешаль получает тысячу франков, стол и квартиру. И я дорожу этим малым – он неутомим! Я люблю его! Он ухитрялся существовать на шестьсот франков, как и я, когда был клерком Главное, чего я требую, – это безупречной честности; а кто умеет быть честным в бедности, тот настоящий человек; при малейшем отступлении от этого требования любой клерк сейчас же вылетит из моей конторы.

– Ну, мальчишка в надежных руках, – сказал Моро.

В течение двух лет Оскар прожил на улице Бетизи в самом горниле крючкотворства, ибо, если это старомодное выражение применимо к нотариальной конторе, то именно к конторе Дероша. Под его руководством, бдительным и искусным, время Оскара было так строго распределено между работой и учением, что, живя в самом центре Парижа, он жил монахом.

Годешаль вставал и зимой и летом в пять часов. Он спускался с Оскаром в контору (зимой – чтобы экономить топливо), и они всегда заставали патрона уже за работой. Оскар, кроме занятий в конторе, готовил уроки для школы, причем готовил их весьма тщательно. Годешаль, а нередко и сам патрон указывали своему ученику сочинения, с которыми следовало ознакомиться, и те трудности, которые нужно было преодолеть. Оскар расставался с какой-нибудь статьей закона, лишь тщательно изучив ее и удовлетворив своими познаниями и патрона и Годешаля, ибо они заставляли его как бы сдавать им предварительные экзамены, гораздо более трудные и длительные, чем предстоявшие ему в Юридической школе. Вернувшись с лекций, отнимавших у него не так много времени, он садился опять на свое место за конторским столом, опять работал или шел в суд, – словом, находился до обеда в распоряжении неумолимого Годешаля. Обед – а обедал Оскар за хозяйским столом – состоял из большого куска мяса, овощей и салата. На десерт подавался только грюйерский сыр. После обеда Годешаль и Оскар возвращались в контору и занимались до вечера. Раз в месяц Оскар завтракал у своего дяди Кардо, а воскресенья проводил у матери. Время от времени, когда Моро приезжал по делам в контору, он брал Оскара с собой обедать в Пале-Рояль, а затем угощал его каким-нибудь спектаклем. Годешаль и Дерош дали такой отпор робким притязаниям Оскара на элегантность, что тот и думать перестал о нарядах.

– У хорошего клерка, – говорил Годешаль, – должно быть два черных фрака – старый и новый, черные панталоны, черные чулки и башмаки. Сапоги слишком дороги. Сапоги можно носить только, когда станешь стряпчим Клерк никак не должен тратить больше семисот франков в год. Сорочки должны быть из крепкого грубого полотна. Увы! Когда начинаешь карьеру без гроша в кармане, а хочешь нажить состояние, надо уметь ограничиваться самым необходимым! Вот господин Дерош! Он начал с того же, что и мы, и все-таки своего добился!

Годешаль во всем подавал пример. Он проповедовал принципы самой высокой морали, скромности, честности и сам неуклонно следовал им в жизни, притом без всякой шумихи, так же естественно, как он ходил, дышал. Это было как бы естественной функцией его существа, как ходьба и дыханье являются естественными функциями организма. Спустя полтора года после поступления Оскара в контору у второго клерка при подсчете кассы вторично оказалась маленькая неточность. Годешаль заявил ему в присутствии всех служащих:

– Милый Годэ, берите-ка расчет по собственному желанию, не то будут говорить, что вас уволил патрон. Вы или рассеяны, или неаккуратны, а ни один из этих пороков даже в малейшей степени здесь недопустим. Патрон ничего об этом не узнает – вот все, что я могу сделать для вас как товарищ.

В двадцать лет Оскар был третьим клерком в конторе мэтра Дероша. Жалованья ему еще не платили, но он получал стол и квартиру, так как исполнял обязанности второго клерка: у Дероша было два первых клерка, поэтому второй клерк был завален работой. К концу второго года своего пребывания в Юридической школе Оскар, уже гораздо более сведущий, чем многие лиценциаты, умел разбираться в процессуальных тонкостях и выступал в суде по некоторым мелким тяжбам. Словом, Годешаль и Дерош были им довольны. Он стал почти благоразумным, но все-таки в нем проглядывала жажда удовольствий и желание блистать, хотя они и подавлялись суровой дисциплиной и усиленным трудом. Посредник по продаже имений, довольный успехами клерка, сменил гнев на милость. Когда в июле 1825 года Оскар отлично сдал последние экзамены, Моро снабдил его деньгами, чтобы он мог хорошо одеться. Г-жа Клапар, счастливая и гордая своим сыном, готовила роскошное приданое будущему лиценциату, будущему второму клерку. В бедных семьях подарок всегда представляет собой нечто полезное. В ноябре, после каникул, Оскар получил комнату второго клерка, которого он, наконец, заменил официально, восемьсот франков жалованья, стол и квартиру. И дядя Кардо, который тайком явился к Дерошу, чтобы узнать о своем племяннике, обещал г-же Клапар дать Оскару возможность, если он будет так вести себя и впредь, обзавестись со временем собственной конторой.

Несмотря на столь благонамеренную видимость, Оскар Юссон вел втайне тяжелую борьбу с самим собой. Минутами ему хотелось просто бросить эту жизнь, столь противоречившую его вкусам и склонностям. Он считал, что каторжники и те счастливее. Задыхаясь в ярме железного режима, он невольно сравнивал себя с нарядно одетыми молодыми людьми, которых встречал на улице, и мечтал бежать отсюда. Нередко он готов был поддаться безумному влечению к женщинам, однако смирялся; порой его охватывало глубокое отвращение к жизни. Поддерживаемый примером Годешаля, он, скорее под его влиянием, чем по собственной воле, оставался верен своему суровому пути. Годешаль, наблюдавший за Оскаром, считал своей обязанностью ограждать своего ученика от искушений. Чаще всего у молодого Юссона вовсе не было денег или было так мало, что он не мог позволить себе никаких излишеств. За последний год добрый Годешаль раз пять-шесть давал Оскару возможность развлечься и при этом платил за него; он понимал, что иногда надо ослаблять тугую узду молодого коня. Эти кутежи, как их сурово называл первый клерк, помогали Оскару выносить трудности: ведь, бывая у дяди Кардо, он только скучал и еще больше скучал у матери, которая жила даже беднее, чем Дерош. Моро не умел, как Годешаль, подойти к Оскару, и, может быть, этот искренний покровитель молодого Юссона пользовался Годешалем, чтобы посвятить бедного мальчика в тайны жизни. Оскар, научившись скромности и ознакомившись со множеством судебных дел, наконец понял всю серьезность проступка, совершенного им во время рокового путешествия в «кукушке»; и все-таки затаенные пылкие мечтания и безрассудство юности могли сбить его с пути. Однако, по мере того как он узнавал жизнь и ее законы, его разум созревал, и Моро уже льстил себя надеждой, что ему удастся сделать из сына г-жи Клапар порядочного человека, если только Годешаль не перестанет руководить им.

– Ну как он? – спросил посредник, вернувшись из поездки, задержавшей его на несколько месяцев вдали от Парижа.

– По-прежнему слишком тщеславен, – отозвался Годешаль. – Вы дарите ему щегольское платье и тонкое белье, у него жабо, как у биржевого маклера, и наш повеса отправляется по воскресным дням в Тюильри искать приключений. Но что поделаешь? Молодость. Он пристает ко мне, чтобы я представил его моей сестре; у нее собирается веселое общество: актрисы, балерины, щеголи, кутилы, прожигающие жизнь… Боюсь, что голова его занята вовсе не адвокатурой. А вместе с тем он недурно говорит и уже теперь мог бы сделаться адвокатом и выступать в суде по тем делам, которые тщательно подготовлены.

В ноябре 1825 года, когда Оскар перешел на новую должность и собирался защищать диссертацию на звание лиценциата, к Дерошу поступил новый, четвертый клерк, на вакантную должность, открывшуюся вследствие повышения Оскара.

Этот четвертый клерк, Фредерик Маре, готовился к судейскому поприщу и был на третьем курсе Юридической школы. По сведениям, полученным конторой Дероша, двадцатитрехлетний красавец юноша был сыном некоей г-жи Маре, вдовы богатого лесоторговца, и после смерти дяди-холостяка располагал двенадцатью тысячами годового дохода. Будущий прокурор, движимый весьма похвальным желанием знать свою профессию до мельчайших деталей, поступил к Дерошу, чтобы изучить судопроизводство и через два года занять место первого клерка. Он надеялся пройти адвокатский стаж в Париже, чтобы подготовиться к предстоящей должности, в которой едва ли откажут богатому молодому человеку. Стать в тридцать лет прокурором в каком-либо суде – было пределом его честолюбивых мечтаний. Фредерик был двоюродным братом Жоржа Маре, но так как мистификатор, некогда сидевший рядом с Оскаром в «кукушке», сообщил тогда свою фамилию только г-ну Моро, а молодой Юссон знал лишь его имя, – появление Фредерика в конторе не пробудило у Оскара решительно никаких воспоминаний.

– Господа, – сказал за завтраком Годешаль, обращаясь ко всем клеркам, – у нас в конторе будет новый ученик; и так как он несметно богат, то, надеюсь, мы заставим его по случаю поступления к нам раскошелиться на знатную пирушку…

– Отлично, давайте книгу записей, – провозгласил Оскар, глядя на младшего клерка, – и поговорим серьезно!

Младший клерк, словно белка, вскарабкался по полкам с делами; когда он снял с верхней полки одну из регистрационных книг, его так и осыпало хлопьями пыли.

– Ну, и запылилась! – сказал младший клерк, показывая книгу.

Поясним сначала, в силу какого обычая в большинстве нотариальных контор велась такая книга. «Что может быть лучше завтрака клерков, обеда откупщиков и ужина вельмож» – эта старинная поговорка, сложившаяся еще в восемнадцатом столетии, сохранила значение в судейском сословии и до сих пор; это хорошо известно всем, кто, изучая судопроизводство, прокорпел два-три года у стряпчего или в конторе нотариуса. Клерки, которым приходится так много работать, тем более любят повеселиться, что это им удается крайне редко; но особенное наслаждение доставляет клеркам всякая мистификация. Этим же можно до известной степени объяснить и поведение Жоржа Маре в карете Пьеротена. Даже самый угрюмый клерк всегда ощущает потребность позубоскалить или устроить какую-нибудь веселую проделку. И ловкость, с какою в среде клерков инстинктивно подхватывают и развивают любую мистификацию или шутку, просто удивительна; нечто подобное можно найти только у художников. В этом отношении мастерская и контора превосходят среду актеров. Покупая контору без клиентов, Дерош как бы основывал новую династию. И это внесло перерыв в выполнение того ритуала, которым обычно сопровождается прием нового клерка. Сняв помещение, где еще никто никогда не строчил на гербовой бумаге, Дерош поставил там новые столы и разложил новешенькие белые папки с синими корешками. В его конторе собрались служащие, взятые из других контор, ничем между собой не связанные и, так сказать, удивленные тем, что оказались вместе. Но Годешаль, получивший свое первое боевое крещение у мэтра Дервиля, был не из тех, кто позволил бы себе нарушить славную традицию. Этой традицией является завтрак, которым новичок обязан угостить старших товарищей И вот, при поступлении Оскара в контору, через полгода после того, как Дерош в ней обосновался, в один зимний вечер, когда работу закончили пораньше и служащие грелись у огня перед выходом на улицу, Годешаль предложил смастерить некую книгу записей, куда заносились бы пиршества судейской братии, – книгу якобы древнейшего происхождения, случайно спасенную во время революции и якобы полученную Дерошем от Бордена, прокурора Шатле,[55]55
  Шатле – старинное здание уголовного суда в Париже, снесенное в 1802 году.


[Закрыть] одного из предшественников стряпчего Сованье, у которого Дерош купил контору. Начали с того, что разыскали в антикварной лавке какую-то книгу для записей, с водяными знаками восемнадцатого века, в красивом и внушительном пергаментном переплете, на котором был написан приговор Большого Совета. Купив эту книгу, клерки вываляли ее в пыли, клали в камин, в трубу, даже продержали некоторое время в месте, именуемом клерками «кабинетом задолженности», и в конце концов она столь заплесневела, что вызвала бы восторг любителей старины; пергамент ее так потрескался, что уже нельзя было усомниться в ее древности, а углы оказались настолько обгрызенными, что ею явно лакомились крысы. С таким же мастерством зажелтили и обрез, – и теперь все было готово. Вот несколько отрывков, по которым даже самые недогадливые поймут, для каких целей предназначали служащие конторы Дероша эту книгу; начальные шестьдесят страниц были заполнены поддельными протоколами, а на первой странице можно было прочесть следующее:

«Во имя отца и сына и святого духа. Аминь. Нынче, в день госпожи нашей святой Женевьевы, заступницы града Парижа, под покровительством коей находятся с 1525 года все клерки сей конторы, мы, нижеподписавшиеся, клерки и помощники клерков конторы мэтра Жерома-Себастьена Бордена, преемника почившего в мире Гэрбе, бывшего стряпчего Шатле, признали необходимым заменить книгу протоколов и записей о поступлении новых клерков в сию почтенную контору, являющуюся частью славного королевства стряпчих, – ибо оная книга оказалась уже заполненной актами дражайших и возлюбленных предшественников наших, и просили Хранителя судебных архивов приобщить ее к прочим книгам записей, после чего почли за благо прослушать мессу в церкви Сен-Северенского прихода, дабы торжественно ознаменовать освящение нашей новой книги.

В удостоверение чего руку приложили: Мален, старший клерк; Гревен, второй клерк; Атаназ Ферэ, клерк; Жак Юэ, клерк; Реньо де Сен-Жан-д'Анжели, клерк; Бедо, младший клерк-рассыльный. В лето господне 1787.

После мессы мы отправились в Куртиль и вскладчину усладили себя щедрым завтраком, окончившимся лишь в семь часов утра».

Протокол был написан мастерски. Любой знаток поклялся бы, что это почерк восемнадцатого века. За ним следовали двадцать семь протоколов приема, последний из которых был помечен роковым 1792 годом. После перерыва в четырнадцать лет записи возобновлялись с 1806 года, когда Борден был назначен стряпчим при трибунале первой инстанции в департаменте Сены. Вот комментарий, свидетельствующий о восстановлении «королевства стряпчих» и других объединений:

«Невзирая на свирепые грозы, коими создатель покарал французскую землю, ставшую ныне великой империей, господь, по великой милости своей, сохранил драгоценные архивы достославной конторы мэтра Бордена; и мы, нижеподписавшиеся клерки досточтимого и праведного мэтра Бордена, дерзаем узреть в сем чудесном спасении, в то время как столь многочисленные записи, хартии и привилегии погибли, – предстательство святой Женевьевы, заступницы сей конторы, а также воздаяние за верность старинным нравам и обычаям, коими мог похвалиться последний стряпчий старого закала. Пребывая в неведении относительно доли участия в этом чуде святой Женевьевы и мэтра Бордена, мы почли за благо отправиться в Сент-Этьен-дю-Мон, прослушать там мессу перед алтарем сей святой пастушки, посылающей нам столь много агнцев для стрижки, и угостить нашего патрона завтраком в надежде, что он за него заплатит.

К сему руку приложили: Оньяр, старший клерк; Пуадевен, второй клерк; Пруст, клерк; Бриньоле, клерк; Дервиль, клерк; Огюстен Коре, младший клерк.

Писано в конторе, 10 ноября 1806 года».

«На другой день в три часа пополудни нижеподписавшиеся клерки решили засвидетельствовать здесь свою благодарность добрейшему патрону, угостившему их у г-на Роллана, ресторатора на улице Азар, роскошными винами трех провинций: Бордо, Шампани и Бургундии, а также отменными яствами за обедом, длившимся с четырех часов и до половины восьмого пополудни. Мы в изобилии вкушали кофе, мороженое, ликеры. Однако присутствие патрона помешало нам пропеть величальные песни стряпчих. Ни один клерк не преступил границ приятной веселости, ибо сей достойный, почтенный и щедрый начальник обещал повести затем своих клерков во Французский театр и показать им Тальмe[56]56
  Тальмe Франсуа-Жозеф (1763–1826) – знаменитый французский актер; «Британник» – трагедия Расина.


[Закрыть] в „Британнике“. Многая лета мэтру Бордену!.. Да ниспошлет господь бог свои щедроты на его досточтимую главу! Да поможет ему продать подороже столь славную контору! Да пошлет ему изобилие богатых клиентов! Да воздаст ему за его угощение сторицей! Да уподобятся ему грядущие наши патроны! Да будет он вечно любим всеми клерками, даже когда отойдет в вечность».

Затем следовали тридцать три протокола о приеме клерков; все эти записи отличались друг от друга почерками, цветом чернил, отдельными выражениями, подписями и наконец похвалами кушаньям и винам и были так составлены, что, казалось, протокол велся и подписывался во время самого пиршества.

Наконец под датой «июнь 1822 года», когда приносил присягу Дерош, можно было прочесть следующий образец этой юридической прозы:

«Я, нижеподписавшийся, Франсуа-Клод-Мари Годешаль, приглашенный мэтром Дерошем для выполнения многотрудных обязанностей старшего клерка в конторе, где клиентуру еще предстоит создать, узнав от мэтра Дервиля, из конторы которого я вышел, о существовании знаменитых, широкоизвестных всему судейскому миру архивных записей о пиршествах стряпчих, ходатайствовал перед любезным своим патроном о том, чтобы он испросил их у своего предшественника, ибо крайне важно было найти этот документ, датированный 1786 годом и имеющий связь с другими, хранящимися в суде архивами, существование коих подтверждено господами архивариусами Терассом и Дюкло и записи коих восходят к 1525 году, причем содержат ценнейшие исторические указания относительно судейских нравов и кушаний.

Ходатайство мое было удовлетворено, и контора нынче располагает неоспоримыми доказательствами тех почестей, кои наши предшественники неизменно воздавали Божественной Бутылке[57]57
  «Божественная Бутылка» – Об оракуле «Божественной Бутылки» рассказывается в романе Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль».


[Закрыть] и доброй трапезе.

А посему, в назидание нашим преемникам и для восстановления связи между веками и бокалами, мной приглашены были господа Дубле, второй клерк, Вассаль, третий клерк, Эриссон и Грандмен, клерки, и Дюме, младший клерк, позавтракать в будущее воскресенье у „Рыжего коня“, что на Сен-Бернарской набережной, где мы и отпразднуем приобретение этой книги записей, содержащей хартию наших пирушек.

В воскресенье, июня 27 дня, было выпито 12 бутылок разных вин, оказавшихся превосходными. Присутствующими отмечены также две дыни, паштеты jus romanum,[58]58
  То есть паштет «римское право», или паштет под римским соусом (латинское слово «jus» означает и «право» и «подливка»).


[Закрыть] говяжье филе и гренки с шампинионибусами. Ввиду того что мадемуазель Мариетта, прославленная сестра первого клерка и примадонна королевской Академии музыки и танца, предоставила в распоряжение конторы места в партере на сегодняшний спектакль, ее великодушие также должно быть здесь отмечено. Кроме того, решено, что все клерки скопом отправятся к сей достойной девице, дабы возблагодарить ее и объявить ей, что при первом ее процессе, если черт ей пошлет таковой, она оплатит только судебные издержки, что и отмечаем.