Текст книги "Игра с огнем"

Автор книги: Оливия Уэдсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Глава XVIII

– Сколько я буду получать? – спрашивала Сента у Мики.

– Три фунта в неделю и некоторую точно фиксированную сумму за каждый перевод.

– Можете считать меня вашим коллегой, – не задумываясь, ответила Сента и поехала к Джорджи.

– Ты хотела бы нанять где-нибудь квартиру и жить вместе со мной?

С обычной своей беспечностью Джорджи согласилась. Под ее милыми глазами были темные круги – отблески печали. Затем прибавила:

– Готова на все ради перемены. А ты?

Подумав минуту, Сента сказала:

– Я предполагала – на Флит-стрит, если мы сумеем найти там что-нибудь подходящее.

Джорджи понравился этот план, и им удалось найти три комнаты над товарным складом Лодгейт Сиркус.

Джорджи взяла на себя роль декоратора, применяясь к царившему тогда увлечению футуризмом и прочими крайними течениями в искусстве.

Одна комната была отделана в виде гроба с черными стенами, потолком и полом. Две другие напоминали сон, могущий присниться сумасшедшему или как бы предназначались для выступлений «Летучей Мыши».

В день переезда Сента начала свою литературную работу. Мистер Уотер ушел из дела. Ведение журнала не требовало особенно квалифицированного работника, и Мики предложил мистеру Хольдону Сенту в качестве помощницы по делопроизводству.

К этому времени Мики уже освоил это дело, и оно ему очень нравилось. В редакции у него была небольшая комната с окнами во двор; в соседней комнате работала Сента.

К концу месяца гости и приемы Джорджи поглотили большую часть денег Сенты. Чтобы поддержать бюджет, она предложила написать какую-нибудь не узкоспециальную статью для одного из журналов на Флит-стрит. С этого началась ее литературная карьера – как говорил впоследствии Мики.

Раньше Сенте не приходило в голову, что писательство такое же дело, как и всякая иная профессия. Сента поняла, что за исключением тех случаев, когда она является плодом гения или большого таланта, литература – не что иное, как специальность, дающая путем упорной и тяжелой работы средства к существованию.

Конечно, были такие люди, для которых творчество – высшее достижение, но Сента убедилась, что они никогда не были из числа тех настойчивых пилигримов литературных походов, которым приходится с трудом зарабатывать на каждую почтовую марку, наклеиваемую ими на свое письмо в редакцию с просьбой об авансе.

Она часто говорила об этом с Хольдоном. Он был бесконечно оптимистичен и терпелив в отношении работавших у него литераторов и нянчился с ними, как с детьми.

Хольдон говорил, что ни один издатель не может быть уверен в успехе книги – для них не существует одного общего штампа.

– Нельзя принимать вкус публики за ставку ва-банк, играя в азартную игру ведения издательского дела. Многие уже на этом погорели.

– Значит, я могу надеяться, – сказала Сента в ответ на слова Хольдона.

– Почему вы не напишете какой-нибудь роман? – спросил он ее. – У вас уже есть достаточный опыт в литературной работе.

– В нашей квартире? – она рассмеялась. – Приходите сегодня вечером, у нас как всегда будут гости, и вы увидите, в каких условиях я живу. Приходите.

Когда Хольдон пришел, квартира была переполнена гостями. Комната-гроб уже была переделана. Джорджи превратила ее в золотистую шкатулку, на фоне которой прелестно выделялось небольшое цветущее сливовое дерево, посаженное в кадку.

Всюду: на столах, буфете и окнах стояли сифоны и бутылки с пивом, виски и бренди.

Сента окликнула Хольдона:

– Как поживаете? Вы, наверное, знакомы с большинством из присутствующих. Налейте себе, пожалуйста, сами чего-нибудь и выпейте.

С трудом протиснувшись через маленькую гостиную, она со смехом протянула ему бокал.

Впервые видя Сенту в вечернем платье, Хольдон подумал: «Какой у нее удивительный цвет лица, красивая фигура! Вся она – прелестна. Маунтхевен, наверное, такого же мнения».

С прямолинейностью капризного ребенка Чарльз никогда ничего не скрывал. Эта черта была чуть ли не единственной его добродетелью. Не покидая Сенты ни на минуту, он предложил ей:

– Поедемте кататься. Сегодня чудесный вечер. За городом мы окунемся в аромат весны.

Сента оживленно ответила:

– О, с удовольствием, но не сейчас. Я должна сначала исполнить свои обязанности хозяйки и позаботиться о том, чтобы мои гости не скучали.

Все еще сидя на полу около граммофона, Мики наблюдал за ними, не отрывая глаз. Сотни раз он спрашивал себя – любит он Сенту или нет. Ответить на этот вопрос он не мог. Как будто война совершенно уничтожила способность остро чувствовать. Это было не физическое недомогание, а просто душевная усталость. Иногда он считал, что причиной этого была его глупая вера в существование идеальной любви, пережившая все ужасы прошедших лет.

«Идеальная любовь – нет, мой милый, не с такой парой штанов, как у тебя».

Чарльз со своей жизнерадостностью, любовью к веселью, способностью ни над чем не задумываться, наслаждался жизнью. А он, вечно вопрошающий, грызущий самого себя и сомневающийся, проходил мимо всех благ земного шара, не имея храбрости считать себя достойным поцелуя.

«Комплексующее ничтожество» – называл себя Мики, применяя это, входящее тогда в моду, американское выражение.

Джорджи подошла к Мики.

– Отчего такой бледный и скучный, достопочтенный святой Майкель?

Несмотря на большое количество выпитого вина, она не опьянела. Только тон ее был более легкомысленным, чем обычно.

– Пойдемте в наши итальянские висячие сады.

Они вышли на плоскую крышу. Впереди них, закрывая звезды своей черной массой, вырисовывался собор Св. Павла. Влево сверкала река, на которой огни пароходов и лодок светились, как золотые и пурпурные цветы.

– Как здесь хорошо и тихо, – воскликнула Джорджи. – Чего ради человек должен продолжать жить, если кончилось его счастье. Таких как я – легионы. Помните эту строчку из стихотворения о мертвецах: «И ряд за рядом строятся они, молодые, красивые, храбрые». Это применимо также и к нам, оставшимся здесь. Нас тоже, молодых, красивых и храбрых – нескончаемые ряды. Мы тоже были там, отдавая лучшую часть нас самих, а ныне мы здесь, в этом проклятом мире, уже не помнящем ни о чем. Кто счастлив среди тех, что сейчас веселятся в наших маленьких комнатах? Кто из них смертельно ранен в душе и все еще вынужден жить? Мне часто хочется быть старой, чтобы не переживать больше этих страданий…

Мики спросил:

– Джорджи, скажите, сколько вам лет – двадцать два, двадцать три?..

Схватив его за руку, она стала размахивать ею в такт своим словам.

– К людям, любившим во время войны, неприменимы слова утешений: успокойтесь, успокойтесь, вы молоды и вновь полюбите. Можно еще раз увлечься кем-нибудь и тешить себя мыслью, что достиг желанного, но никогда нельзя вновь пережить то, что дала первая любовь.

Полная отчаяния, она плакала.

– О, Мики, Мики, я так желаю Билля. Его желает лучшая часть моего сердца… Что облегчит мою печаль, в ком найду я утешение?..

Она прижималась к нему, цепляясь за него, как обломившаяся лиана. Снизу доносились звуки граммофона, наигрывавшего романс «Шепот», и молодой сильный голос Сильвестра, исполнявшего его.

. . . . . . . . . .

– Готовы? – спросил Чарльз и пошел вперед позвать авто. Сента быстро спускалась по лестнице. Увидев сначала только ее серебристые туфельки, он тихо сказал:

– Как будто звездочки танцуют по ступенькам.

– О, Чарльз, вы говорите чудесные вещи.

– Это ничто в сравнении с тем, что я мог бы сказать вам…

Большое авто, управляемое Чарльзом, бесшумно пролетало по опустевшим улицам, как ночная бабочка.

Чарльз, держа одну руку Сенты, нежно произнес:

– Вы – дарлинг, что согласились поехать!

– Но поездка так чудесна, она как, как… не знаю даже с чем сравнить.

Сента откинула голову и с наслаждением ощущала ветер, пробегавший по ее волосам, освежая лицо и шею, и мечтательно думала о том, что он напоминает ей приятное прикосновение чьей-то руки.

Однажды в такую же чудесную ночь она каталась с Максом, прислонившись к его плечу и чувствуя каждое его движение. С чисто физической болью ее сердце сжалось от рыданий: «Быть вновь любимой – так любимой».

Ни Фернанда, ни Макс не ответили на ее письмо, а между тем уже полгода, как окончилась война.

Голос Чарльза вернул ее к действительности. Прижавшись к ее оголенной руке, он воскликнул:

– Как приятна прохлада вашего тела!

Чарльз остановил машину под распустившимся большим кустом сирени. Освещенные луной цветы отливали серебром. Не отрывая глаз от Сенты, он стал целовать ее руку от кисти до плеча.

«Макс тоже так целовал… он долго прижимался губами к тому месту около локтя, которое он называл «моя ямочка»…

Впервые за много лет в Сенте вновь заговорила страсть. Чарльз это почувствовал.

Учащенно дыша, он привлек Сенту, покорную и трепещущую, в свои объятия, его рот коснулся ее, ей казалось, что это губы Макса, такие чудесно-прохладные, такие волнующе-дерзкие.

Легкими долгими поцелуями он продолжал ее ласкать. Сента слышала сильное биение своего сердца и внезапно, повинуясь инстинкту, парализовавшему ее волю, она тоже стала целовать его. В страсти ее поцелуев было еще что-то, она даже не понимала, что это было – не то задушенное озлобление против бессмысленной пустоты ее жизни, не то голод по трепету и ощущениям, спавшим в ней и ждавшим своего часа.

Молодость мстила за годы войны…

У Чарльза было врожденное умение быть нежным и чутким любовником. Он никогда не смел мечтать о том, чтобы Сента откликнулась на его страсть; интуиция рыцарства и понимания души женщины заставили его сдержать свои порывы и ласки…

Даже при слабом свете луны на бледном лице Сенты была видна усталость.

На обратном пути она полулежала, прислонившись к нему. Чарльзу казалось, что она задремала. Но Сента не спала, хотя глаза ее были закрыты.

Она не спала, потому что в ней все трепетало; разбуженные желания, рожденные многие годы тому назад любовью Макса, взывали к ней, требуя их удовлетворения, уменьшения их пламени, застывшего под пеплом войны и вновь разгоревшегося.

Что бы ни случилось в будущем, этот час, когда Чарльз пробудил в ней страсть и образ Макса, останется навсегда незабываемым.

Она не любила Чарльза; многое в нем было враждебно и чуждо ей: его внутреннее самодовольство, его бессердечие, правда, не жестокое, его откровенное презрение, всегда напоминавшее о том, что он считает женщин недостойными верности.

А ведь она, Сента, отвечая на его страсть, поощряет его, становясь равной тем женщинам, легкие победы над которыми питают его легкомысленное отношение к ним.

В тот самый момент, когда они подъехали к дому, из темных ворот вынырнул Мики.

– А, Чарльз, алло!

Чарльз весело ответил:

– Ты как раз вовремя вышел нас встретить.

Прощаясь с Сентой, он спросил:

– Вы можете освободиться завтра днем, чтобы позавтракать со мной? Можно за вами заехать?

Спустя мгновение он уехал. Никто из гостей еще не уходил. Сильвестр, слишком много уделявший внимания разным напиткам и принявший их слишком большое количество, ссорился с Джорджи.

С отчаянием она крикнула:

– О, Сента, заставь его уйти домой!

Сенте удалось успокоить и уговорить брата уйти; спотыкаясь, он пошел вниз по лестнице.

Когда Хольдон прощался с Сентой, он сказал ей:

– Почему бы вам не написать романа о жизни современной молодежи, о ее образе мыслей, о господствующем в ней легкомыслии и оторванности ее от нравственных устоев? Это – современная тема, навеянная войной. Книги, описывающие войну и все ее последствия, будут теперь иметь большой успех. Подумайте над этим.

Скоро разошлись и остальные гости, так как Джорджи довольно откровенно заявила им:

– Убирайтесь, милые мои, уже пора. Три часа ночи, и я смертельно хочу спать.

Когда дверь закрылась за последней парой, они с Сентой навели порядок, открыли окна, чтобы проветрить прокуренные комнаты. Занималась заря, небо посветлело.

Нетерпеливо расчесывая волосы, Джорджи спросила:

– Мне кажется, было весело. А по-твоему как? Куда ты исчезла? Деревенский простор, чары весны, страстные поцелуи Чарльза – такова была программа?

Сенте пришлось, смеясь, сознаться, что Джорджи права – программа действительно была такова.

– Я не влюблена в Чарльза. Я позволила ему целовать себя только потому, что он напомнил мне Макса. Во всяком случае в одном я уверена: жить без привязанности я дольше не могу, и я возьму от Чарльза столько утешения, облегчения, назови его как хочешь, сколько смогу в его чувстве ко мне – можешь тоже определять его каким угодно названием: влюбленностью, любовью или просто страстью.

Глава XIX

Мики вошел в гостиную вместе с Чарльзом. Это была очень уютная комната, в ней было много красивых вещей; хорошие картины украшали стены, пол был покрыт мягкими коврами. На маленьком столике были приготовлены сандвичи и напитки. Налив себе стопку виски с содовой водой, Чарльз, кушая сандвичи, заметил, что вечеринка была довольно веселой.

Мики угрюмо сказал:

– Тебя не было там почти все время.

– Да, не было, – ответил Чарльз, глаза которого еще сохраняли отблеск воспоминаний.

Мики нервно ходил по комнате. Зажег одну папиросу, бросил ее, потом, закурив другую, выпалил:

– Чарльз, собираешься ли ты жениться на Сенте?

Чарльз остолбенел. Затем, продолжая кушать, спокойно посмотрел на Мики.

– Почему ты спрашиваешь?

– Из любопытства.

– Довольно скверного тона, – сухо прибавил Чарльз.

Мики, машинально разглядывавший какую-то книгу на столе, покраснел. Подняв голову, он встретился взглядом с Чарльзом.

– Я это заслужил. Я не был с тобой откровенен. Мной руководило не любопытство – не знаю точно что. Но, встречаясь так часто с Сентой, я ее хорошо узнал, может быть, только некоторые черты ее характера. И если ты, если – о, черт побери! если ты думаешь только поиграть и причинить ей страдания – то это будет ужасно. Вот и все. Ты можешь меня не выгонять из твоего дома – я сам ухожу. Уже давно я считаю себя не вправе продолжать вести такую роскошную жизнь за твой счет.

– Подожди, подожди, – сказал Чарльз, – конечно, если ты чувствуешь, что должен уйти от меня – уходи, но я всегда буду считать мой дом твоим домом. – Он сел в глубокое кресло. – Ты говоришь, что не любишь Сенту? Вполне ли ты в этом уверен? Если нет, то какого черта ты ревнуешь ее ко мне? А ведь с твоей стороны это не что иное, как ревность.

– Нет, – взволнованным голосом, почти крича, бросил Мики, – я не ревную ее к тебе, я только страдаю от мысли, что ей может угрожать несчастье.

Печальными глазами он глядел на красивое, спокойное лицо Чарльза.

– Всеми силами души хотел бы я знать, что я чувствую или что чувство, переживаемое мной и так захватившее меня, – настоящее.

Он встал, подошел к Мики и ласково положил ему руку на плечо.

– Ты слишком серьезно относишься ко всему. Не делай этого, заставь себя быть более легкомысленным. Попроси у Хольдона неделю отпуска, возьми одну из машин и поезжай куда-нибудь, к морю или в горы, куда хочешь. Тебе необходимо отдохнуть.

Мики запротестовал:

– Чарльз, ты слишком внимателен ко мне. Мне очень неприятна моя резкость. В конце концов никто не может изменить или повлиять на жизнь другого человека, особенно когда это касается его наслаждения.

Кивнув на прощание головой, он пошел в свои комнаты.

Рассеянно собирая свои вещи и укладывая их, он думал: «Итак, Чарльз не собирается жениться на Сенте… Почему?»

Глава XX

Как легко можно дать себя унести страсти и увлечению, особенно когда они приятны и заманчивы.

Чарльз и Сента встретились на следующий день, как было условлено. Завтрак прошел очень весело, шуткам и смеху не было конца. Потом Чарльз отвез Сенту обратно в контору.

– Поедем сегодня вечером в дансинг?

– С радостью.

Недолго пробыв в дансинге, они вышли оттуда на Берклей-сквер. Там ожидало авто, унесшее их из душных раскаленных улиц города-великана к волшебно-зеленому лугу – свидетелю их первых ласк.

Что можно сказать о летней страсти двух сердец? Почти ничего… Она волшебна, неуловима, трепетна, как лунный луч или сверкание звезд. Быть может, многое на земле лучше, важнее и ценнее, но ничто не бывает так незабываемо.

Через несколько месяцев после той вечеринки, когда Чарльз впервые поехал с Сентой к «их очаровательному лугу», мысли его оказались на перекрестке стольких путей, что он не знал, вехи которого из них указывают ему правильное направление.

Как всегда он был совершенно искренен с самим собой, не прятался мысленно от сознания, что он желает Сенту, но стыдился этого. Нечто в ней – молодость, очарование личности или что-то иное удерживало его в последнюю минуту.

Главное, о чем Чарльз беспрестанно спрашивал себя: будут ли они счастливы, если поженятся? Надолго ли это?

Или лучше прямо спросить Сенту? Немного грубо, но зато лучший выход из положения.

Он понимал, что она тоже не любит его, об этом ясно говорила страсть ее поцелуев. Если они поженятся, увлечение пройдет, и через несколько недель все-все между ними будет кончено.

Чарльз нисколько не был склонен жениться только для того, чтобы создать повод к разводу. Ему казалось правильным жениться лет в сорок, создать в лице своего сына достойного преемника своего состояния. Мысль о браке с женщиной военной или послевоенной формации была ему отвратительна.

Сента была очаровательна, была достойна нежнейшей и самой пылкой страсти, – но…

Самым ужасным было то, что образ Сенты неотступно преследовал его, так что он не мог жить, долго не видя ее.

Сказать ли ей об этом? Однажды она смеясь говорила: «Я ни за что не могла бы выйти за вас замуж». И он, также в шутку, ответил ей: «Подождите, увидим».

Это было в тот день, когда он повез ее в свое имение Маунтхевен. Живописно расположенная усадьба понравилась ей. После поездки туда она была очень мила, но несколько по-другому.

Он ведь не знал, что тенистый парк и старый дом вернули Сенту к воспоминаниям о Рильте, и что в тот вечер он почти не существовал для нее, заслоненный образом Макса…

. . . . . . . . . .

Джорджи смело проводила свои желания в жизнь. По ее просьбе ее родные устроили Сильвестра в каком-то страховом деле.

У Сильвестра не было никакого желания зарыться в деревенской глуши: по правде говоря, он вообще не стремился к какой бы то ни было работе.

До сих пор ему хватало того, что давали родные или друзья, но эти ресурсы иссякли. Он был страстно увлечен Джорджи, хотел на ней жениться и считал, что ему должны помочь устроиться.

Давая взаймы брату пять фунтов, Сента с печалью думала: «И это тот Сильвестр, который так блестяще окончил школу и мечтал о большой дипломатической карьере!»

Тетя Мери, разоренная налогами, превратившаяся за годы военных лишений и тревог совсем в старуху, жила в скромной квартире в Брайтоне, надеясь там, в тиши, спокойно дожить остаток своих дней. Рассчитывать на ее поддержку теперь уже не приходилось. Сента советовала Сильвестру серьезно взяться за работу и начать нормальную жизнь.

– Я устроюсь с Джорджи. Мы нашли очаровательную квартиру недалеко от Найтсбриджа.

– По средствам ли это тебе?

– Конечно, нет, но квартира как раз такая, какая нам нужна. Кто-нибудь выручит – или я выиграю на скачках, или что-нибудь в этом роде.

Вся его жизнь была основана на таких «что-нибудь» или «кто-либо».

Сильвестр искренне хотел работать, но был лентяем и любил веселиться.

Джорджи знала о «припадках», которые бывали у Сильвестра и пагубно влияли на его нервную систему.

– Вероятно, я должен сообщить об этом маме? – нерешительно спросил он Сенту.

– О, Силь, конечно! Ты ведь знаешь, что сообщение о твоей женитьбе на Джорджи, которую мама очень любит, доставит ей удовольствие.

Они отправились в Кемпден-Хилль, где не были оба со времени ссоры с Виктором.

Дом был окрашен в новый цвет и выглядел очень приветливо. Сара, открывшая им, приветствовала их радостной улыбкой.

Возвращение в родной дом после довольно продолжительного времени, естественно, вызвало в них обоих некоторое чувство смущения.

– Мама дома?

– Она вернется к чаю, – ответила Сара, – сегодня ведь вторник.

Оба успели уже забыть, что по вторникам у матери была дополнительная лекция.

Они вошли в гостиную: там все было таким же старомодным: и мебель, и чехлы на спинках кресел, и старенькое пианино.

– Та же комната и все же как будто другая, – заметил Сильвестр.

Так же естественно, как если бы он никогда не покидал этого дома, он подошел к лестнице, ведущей в кухню, и попросил Сару принести чай.

Вернувшись на цыпочках в комнату, он шепотом сказал Сенте:

– Какое счастье, никаких признаков Виктора.

Вошла Сара, неся чай и домашнее печенье. Сильвестр кончил пить третью чашку чая, когда открылась дверь и вошла Клое.

Она знала о том, что они пришли, и на ее лице было радостное выражение. Обычно бледная, сейчас она была румяная и возбужденная.

Сильвестр и Сента вскрикнули: «Мама!»

Усевшись с ней на диване, они сразу оживленно заговорили. Со свойственной Сильвестру откровенностью он довольно нетактично сказал:

– Как приятно, что «сейчас» похоже на прежние времена.

Пока Сента и Сильвестр рассказывали о своей жизни, Клое молчала. На последнее восклицание Сильвестра она заметила:

– Сейчас, действительно, так, как в прежние старые дни. – Затем, как бы желая сделать сообщение как можно более кратким, прибавила:

– Виктор, ваш отец, покинул меня, а также и пансионеры. – Спокойно улыбнувшись, она продолжала ласковым голосом: – Поэтому вы можете легко себе представить, как приятно мне было услышать от Сары, что вы оба пришли ко мне.

Сента, никогда не плачущая, едва сдерживала слезы. В первую же минуту, когда заговорила мать, она почувствовала в ней всю ту храбрость и самопожертвование, которые свойственны только материнской любви. Клое не писала им ни слова, ни одного звука, чтобы вернуть их к себе и все им объяснить. Но в тот момент, когда они вернулись в родной дом, она напряженно слушала их и делилась с ними своей радостью видеть их и счастьем вновь испытывать материнскую любовь.

Затем Клое им рассказала:

– Хотя я даже не знаю, как ее зовут, не то Бренд, не то Спрендвель, какая-то женщина, которую ваш отец знал еще в Австралии или Яве, или где-то в тех странах, где он бывал, по-видимому, его прежнее увлечение – вернулась, думая предъявить на него какие-то свои права. Я сразу согласилась с ней и даже не сердилась на Виктора. Но все оказалось таким невероятно простым, таким до ужаса несложным. Не долго думая, Виктор ушел с ней. Единственно приятным было то, что он искренне этому был рад. Его уход совпал с моментом отъезда Павла Трента и Тимофея. Вот почему дом пустой. Не будет ли это хорошим предзнаменованием, как вы думаете?

Сента ответила:

– Я буду жить дома и стану твоим пансионером. Сейчас я уже достаточно зарабатываю, и у меня много денег. Я собираюсь написать большой роман.

Сильвестр заявил:

– Мы должны отпраздновать такой великий день, обязательно должны. Я пойду за Джорджи, а Сента может пригласить Чарльза.

– Где же милый мистер Торрес? – спросила Клое.

– Я приведу Мики, – ответила Сента.

Условились, что зайдут за Клое часов в девять.

– Так поздно? – оживленно спросила она.

– Так рано, – ответил Сильвестр смеясь.

Когда они ушли, она долго еще прислушивалась, стоя у открытого окна, к отзвукам их шагов на улице. Потом села на старый диван и задумалась. Сильвестр, Сента – ее дети… Как странно они выражаются – «Мы должны отпраздновать», «Я буду жить дома», «Буду твоим пансионером». Ее душа затрепетала от охватившего ее чувства печали и любви.

Чувствуют ли когда-либо дети, какие цепи привязывают к ним мать, искренне любящую детей настоящей любовью? Сознают ли они вообще существование такой связи? Не является ли их первый вылет из родного гнезда началом конца?

Смеясь сама над собой, Клое вспомнила легенду об отце и блудном сыне. Теперешнее поколение не знает таких случаев. Теперь, если молодежь считает себя достойной вернуться в отчий дом, то лишь для того, чтобы пригласить родителей в дансинг; но Сента действительно хочет вернуться домой и жить с ней. Как это будет чудесно! А вдруг она передумает? Боясь капризов жестокой судьбы, Клое вскочила и попросила Сару прибрать комнату Сенты и привести ее в порядок.

Потом она пошла переодеться. Ее единственное вечернее платье было сшито еще до начала войны. Глядя на себя в зеркало, на свое худое измученное лицо, она смеялась над собой и над своей быстро наступившей старостью. Но как хорошо, что она худая, что она не похожа на тех матерей, которые шокируют своих дочерей невероятной толщиной.

– Дарлинг, ты страшно элегантен, – сказала мать Сильвестру, видя его впервые за много лет так хорошо одетым. Он казался даже более взрослым. Хотя Сильвестр не мог сказать того же о туалете матери, все же, когда они сели в авто, он нежно обнял ее.

В своем незнании ночной клубной жизни она была очаровательна. Все ее удивляло и восхищало. Клое сказала, что этот вечер напоминает выезды на балы в годы молодости.

Сента условилась с Клое, что переедет к ней на следующий день. Расставшись с ней в ту же ночь, она телефонировала Чарльзу, прося его прийти к ней в клуб. Немного позже он явился.

– Хотите танцевать? – спросил он Сенту. В тот момент, когда она ощутила его объятия, Сента закрыла глаза, боясь трепета страсти. «Завтра все будет кончено, но эти несколько часов…»

Было уже почти два часа, когда они выехали из Лондона за город. В воздухе чувствовалось приближение грозы, и аромат свежескошенного сена был одуряющим, как крепкие духи.

Доехав до своего любимого луга, они остановились. Чарльз спросил:

– Почему вы меня вызвали, говоря, что должны сказать что-то важное. В чем дело, дарлинг?

Повернувшись к нему лицом, она сказала:

– Чарльз, так больше продолжаться не может.

– Что вы хотите этим сказать?

– Мы с вами отлично понимаем, что такие отношения, как наши, в действительной жизни не могут существовать ни в коем случае; они не могут продолжаться у людей, каждый из которых живет и трепещет. Вы – живой человек, и та часть моего «я», которую я желала бы не чувствовать, слишком жива во мне. Мы напоминаем тех людей юга Франции, которые часами купаются, зная, что это им сильно повредит, но продолжают это делать только потому, что так им нравится. Мы с вами любим друг друга настолько, чтобы доставить себе наслаждение. Вам кажется, что я не знаю, не понимаю многого из того, что вы чувствуете; вы думаете, Чарльз, дорогой, что я также не знаю, что вы не задумываетесь над тем, чем все это кончится… Я знаю, вы в глубине ваших мыслей ни одну минуту не думаете обо мне скверно. Но я не хотела бы дожить до того момента, когда вы сочтете себя обманутым. Ведь я знаю, чем это всегда заканчивается – все мы знаем это. Если бы вы меня любили так, как я это понимаю, вы захотели бы иметь меня своей женой. Нет, нет, не говорите, дорогой Чарльз, я не хочу, чтобы вы на мне женились. Если бы у вас было это желание, мне не пришлось бы об этом говорить самой. Я не из тех, которые так легко отдаются. Иной раз среди наших поцелуев мне кажется, что я такова… Но сегодня после обеда я пережила нечто, что заставило меня понять это. Я не могу вам сказать, что именно я пережила, я не могу сама себе уяснить, что это такое, но последствием всего этого было следующее. Я чувствую, что я должна развивать свою душевную жизнь, что если бы я принадлежала вам, то возненавидела бы и вас и себя, какая бы страсть меня ни охватила; после разрыва наших отношений эта ненависть неминуема. Вы тоже впоследствии проклинали бы меня.

В наступившем глубоком молчании Сента слышала учащенное биение своего сердца.

Спокойным голосом Чарльз, наконец, спросил:

– Вы давно об этом думаете?

– Нет, недавно.

Он был уже иным, и голос его был не тот, и этот другой резко и больно отозвался в душе Сенты. Чарльз уйдет, и вместе с ним уйдет многое, что делало жизнь такой приятной и легкой, многое, напоминавшее ей то, что она некогда так любила.

Облокотившись на авто, Чарльз нежно обнял Сенту. Она почувствовала его дыхание и трепет, охвативший его.

– Разве время, нами пережитое, скверно? – шепнул он. – Сента, скажите, почему нам не жить так, как мы хотим? Я вас люблю, вы любите меня… Если бы вы не задумывались, вы больше любили бы меня. Что плохого в любви, если она никому не причиняет боли. Ни вы, ни я – мы не хотим связывать друг друга. Конечно, вы правы: мы должны предоставить все естественному ходу событий, но ведь это не повод к тому, чтобы…

– Нет, нет, перестаньте! – воскликнула Сента. – Разве вы не понимаете. Для меня не имеет значения возможность причинить боль кому бы то ни было, даже заставить страдать самое себя. Но, Чарльз, если бы мы потеряли головы от любви, если бы мы могли откровенно сознаться, что для нас ничто больше не существует в нашей действительности, тогда я вам не задумываясь сказала бы «да». Но мы оба не таковы, мы не умираем с голоду, мы не жаждем напиться, мы только лакомки, которых соблазняет новое блюдо. Если бы я принадлежала вам, то это лишило бы меня последней защиты перед возможностью быть охваченной призраками молодости, может быть, отблесками воспоминаний…

Чарльз задумчиво ответил:

– Я вас понимаю. Во многом из того, что вы сказали, вы правы…

Минуту помолчав, они сели в авто. Чарльз повернул рычаг машины.

Сента схватила его за рукав и неуверенным голосом сказала:

– Может быть, если бы мы даже поженились, финал был бы один и тот же; и этот конец был бы ужасен.

Улыбка, появившаяся на лице Чарльза, была незаметна в темноте. Он тихо ответил:

– Может быть, вы правы.

Когда они стали прощаться и он почувствовал, что это были последние поцелуи, последние прикосновения, ему захотелось крикнуть:

«Мы оба безумны, мы позволили каким-то глупым нервам быть сильнее нас. Бросим все это, станьте моей женой и мы будем счастливы!»

Но вместо этого он только сказал:

– Итак, прощайте, дорогая.

Сента крепко держала его за руку – еще минута, и он уйдет, в последний раз она услышит шум отъезжающего авто. На завтра не будет планов приятного времяпрепровождения, не будет страстного любовника, предлагающего веселье и радость души и дающего ей такое трепетное, неизъяснимо сладостное волнение.

Склонившись к ее руке, он поцеловал ее и скрылся.