Текст книги "Несмотря ни на что"
Автор книги: Оливия Уэдсли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
Глава VII
На Пикадилли мимо Рендльшэма прошел Джон, не замечая его.
Рендльшэм следил, пока тот не скрылся из виду, повернув на улицу Полумесяца. При свете уличных ламп было видно, что Джон сильно озабочен и торопится куда-то. Рендльшэм продолжал свой путь в клуб, взволнованный встречей.
Ему было в высшей степени безразлично так называемое «мнение света». Оно могло иметь значение только для честолюбцев, боявшихся испортить свою карьеру, да для людей слабых. А Рендльшэм не был слабым человеком. И Кэролайн была не его «слабостью», а единственным, чем он дорожил в жизни.
Общественное мнение – Рендльшэм понимал это – сильно ополчится против его брака с Кэролайн. Но его это не трогало. Он очень любил лорда Кэрлью, и было неприятно наносить удар его чувству чести, делать его имя предметом сплетен, пересудов. Но как же быть? Они с Кэро уедут куда-нибудь подальше за море, спасаясь от взрыва общественного негодования.
Бой часов заставил Рендльшэма очнуться от задумчивости. Он на мгновение остановился внизу лестницы, неподвижно уставясь в пространство.
«Странно! – подумал он. – Вчера в это самое время я стоял на этом же самом месте и слышал, как били часы».
Действительно, по случайному совпадению, он накануне вечером, выйдя после обеда, чтобы просмотреть вечерние газеты в клубе, в этот самый час оказался у тех же самых ступенек. Но вчера еще ощущал тоскливое безразличие ко всему, а сегодня все изменилось, жизнь переломилась навсегда. Что это за странная сила, – спрашивал он себя, – которая распоряжается им?
Он не просто желал Кэролайн. Он говорил себе, что она ему необходима, несмотря на ее испорченность, расчетливость и эгоизм. Наряду со всеми этими хорошо ему известными недостатками, в ней было столько очарования! И она могла внести в его жизнь новый громадный интерес, сильнее всего того, что составляло эту жизнь до сих пор: наслаждений всякого рода, устраивания своих денежных дел, встреч с новыми и старыми друзьями. До знакомства с Кэролайн он думал, что любил многих женщин. Но только она одна, казалось, могла стать для него тем фундаментом, на котором он построил бы другую, лучшую жизнь.
Кэролайн унизила, обманула его, изменила ему ради другого. Он думал, что ненавидит ее, – но во время своих терзаний открыл в душе настоящее, хорошее человеческое чувство к этой девушке. Он угадал, что она несчастна, угадал и причину: она любит Джона, а Джон не дает ей того, чего она ждет от него. И отвергнутый влюбленный страстно желал утешить Кэро, и делал это не ради себя – ради нее.
Действительно или воображаемо ее горе – не все ли равно, раз она так остро его переживает? Собственное несчастье научило Рендльшэма не судить о чувстве по его внешним проявлениям.
Каждая любовь, хотя бы и самая жалкая, бесплодная, капризная, движется одной и той же силой. Не каждая река чиста и быстра, есть мелкие, бегущие в глуши, никому не видные ручейки, которые, кажется, совсем без пользы вьются по белу свету. Есть скучные, стоячие, заросшие тиной пруды.
И однако, все ключи, реки и ручейки берут начало из одного великого источника, чудесного, не мелеющего источника.
Не каждый отдает лучшее, но в жизни самого скупого из нас бывают моменты, когда его дар достоин стать рядом с самым божественным и щедрым из даров.
Если вы склонны судить о любви по самым незначительным и тривиальным из ее проявлений, вы никогда не постигнете, что такое любовь.
Если вы не готовы давать без конца, то не имеете права брать.
Любовь вовсе не для того существует, чтобы стать каким-то жизненным удобством, она не то, что делают из нее люди, связывая ее, раздувая значение всего внешнего. Что общего у любви с тем, ради чего в нашем обществе женятся, называя это любовью; со стремлением упрочить свое положение, «устроиться» или иметь человека, который будет баловать тебя?
Вот отчего часто встречаешь неудовлетворенность, метания, требование от любви того, чего она дать не может, потому что то чувство, которое диктует эти требования, очень далеко от истинной любви.
Рендльшэм знал, что Кэролайн выходит за него с грубо эгоистической целью. Но зная, что она всегда томится какой-то обидой на жизнь, не умел найти в ней того, чего ей бессознательно хотелось, – и хотел попытаться утишить эту воображаемую обиду, изменить ради Кэро всю свою жизнь. Сумеет ли? Этого он не знал. Но видел, что Кэро одиноко сражается с судьбой за свое счастье и ужасно хотел помочь ей.
Кто-то тронул его за плечо. Он узнал одного из приятелей. Они вместе вошли в залитый огнями клуб, где было весело и уютно.
– А старый полковник Строуэн умер, бедняга, – сказал кто-то громко.
Эти самые слова произнес и Джон, войдя к Чипу. Чип, к которому приехала на праздники из школы сестра, обедал с ней вдвоем и в данную минуту просматривал первую вечернюю газету.
– Да, он, кажется, был совсем одинок, – заметил друг в ответ на слова Джона. – Никого не оставил родных. А ты что хотел сказать относительно него, Джон?
Джон стоял перед камином в той освященной веками позе британца, которая вызывает у стороннего наблюдателя подозрение, что альтруизм, склонность уступать долю жизненного комфорта ближнему, не есть наша национальная черта.
– Да так, ничего особенного, – сдержанно отвечал он, улыбаясь Чипу. – Только видишь ли, теперь Броксборо не имеет представителя в парламенте. Свободное место!
– Да, правда. Значит, вы все отправитесь туда агитировать?
Джон утвердительно кивнул.
– Ты поедешь с нами завтра? Поможешь нам, да?
– Следовало бы… – нерешительно протянул Чип. – Да вот как же быть с девчушкой… с Туанетой? Я не могу оставить ее одну дома. Невозможно… У нее теперь каникулы и…
– Так привези ее с собой, – подхватил Джон. – Будет много дела. Туанета может помогать при подсчете голосов. Конечно, тебе нельзя оставить ее здесь. И точно так же я не могу обойтись без тебя там.
Чип был доволен, но не показал виду. Он даже пытался возражать:
– Не знаю, прилично ли это… Сестренке-то, конечно, понравится такая идея. Придется мне торчать по вечерам в отеле после того, как она ляжет спать, не оставлять же ее одну. Но ведь это не надолго, я думаю? Ты выступишь один раз, один большой митинг – и готово? Завтра выезжать, говоришь? Гм! Больно скоро!
– Я говорил уже с лордом Кэрлью, – сказал быстро Джон. – И Мэннерс очень благосклонно относится ко всему этому. Маркс тоже меня очень поощряет, даже предлагал свою помощь: как он ни занят, но хочет съездить туда тоже и отстаивать мою кандидатуру. А лорд Кэрлью уделяет мне вечер. Подумай, Чип! Такой случай – и как раз сейчас! Я никак не надеялся, да и никто не мог ждать, что так скоро. Это – поразительная удача! Я чертовски рад, что тренировался тогда в Мэклефильде. Конечно, Броксборо нужно обрабатывать совсем другими приемами… Другая публика: главным образом – земледельцы. Но сегодня я так верю в свое счастье, что готов был бы ехать баллотироваться куда-нибудь на звездные края… Который час? Одиннадцать? Устал я изрядно. Думаю лечь пораньше. Нам лучше всего выехать завтра около одиннадцати, туда пять часов езды. Я поеду в своем автомобиле и возьму, конечно, Дорсона. А вы с Туанетой – в твоем, полагаю?
Он зевая закинул руки за голову и потянулся. Чип смотрел на него.
– Как здоровье Кэролайн?
Джон вдруг сразу опустил руки и, в свою очередь, посмотрел на Чипа.
– Спасибо, лучше, – отвечал он. – Свадьба будет третьего числа, ровно через месяц.
Он с минуту помолчал.
– Выборы двадцать пятого. У меня останется десять дней на то, чтобы приготовить, так сказать, брачные одежды и все такое. Все ведь, собственно, было уже готово к декабрю.
– Рад слышать, что Кэро поправляется, – заметил Чип.
– Надо будет, конечно, забежать туда завтра перед отъездом, – сказал скорее себе самому Джон, медленно направляясь к дверям. На пороге оглянулся, как бы желая сказать что-то еще, но только пожелал Чипу доброй ночи и пошел наверх.
Он ясно отдавал себе отчет в том, что напоминание о Кэро прогнало возбуждение и нетерпение, вызванные событиями этого вечера. «Такой случай, как этот, нельзя упускать, надо ловить момент, – твердил он себе упрямо. – Нельзя сидеть и дожидаться. Да и Кэро уже здорова и не нуждается во мне. Через месяц мы будем мужем и женой».
Сегодня вечером Кэро не казалась рассерженной. Он смутно понимал, что она переживает нечто более глубокое, чем простое раздражение, чем случайная обида. Но дальше этого его интуиция не шла.
Джон ходил по комнате, готовясь лечь в постель.
На камине стояла одна фотография Кэролайн, на столе – другая. На обеих – то же неулыбающееся лицо. Чувство какой-то вины легло тяжестью на сердце Джона. Он взял фотографию со стола и пристально вглядывался в эти прекрасные глаза и брови, это лицо в ореоле коротких кудрей. Вспомнились неожиданно остро первые вечера в Венеции…
Он сел в кресло, все еще держа в руках карточку.
В последнее время его жизнь неслась так стремительно и так чудесно. Некогда было остановиться – вот и все; он совсем не хотел быть невнимательным к Кэро. Как назло, болезнь надолго приковала ее к постели, и оттого ему, естественно, приходилось меньше времени быть с нею и идти одному своей дорогой.
Но что-то было не так. Джон инстинктивно угадывал это. Он сидел неподвижно и смотрел в огонь.
Как бы то ни было, они с Кэро поженятся через месяц. После этого, видимо, ему придется вернуться в Броксборо, если…
«Невозможно же жить только любовью! – сказал он сам себе почти злобно. – И из того, что я страшно хочу поскорее встать на ноги, вовсе не следует, что я недостаточно люблю Кэро».
Никто и не обвиняет его. Что это с ним такое?
Джон нервно вскочил и поставил фотографию на место.
Да, и кроме того… Если даже так оно и есть – что его работа стоит для него на первом плане, – то Кэро не останется неутешной. Найдется кому утешать ее. Пусть он дает немного – намного ли больше он получает?
Вспомнил сегодняшнее свидание с Кэро, подумал о том, что завтра будут снова объяснения по поводу его отъезда…
Он чувствовал себя виноватым, вспоминая, какой Кэро была сегодня, и, вместе с тем, не признавал за собой никакой вины и злился, что все это мешает ему радоваться от души предстоящему выступлению в Броксборо.
Он лег в постель, но спал плохо. Новая причина для раздражения! Утром за завтраком среди целой кучи приглашений, деловых бумаг, объявлений, счетов он нашел письмо от матери. Она выражала ему сочувствие по поводу болезни Кэро. В письме была приписка от Вэнрайля.
Джон, надутый, разорвал письмо на клочки и бросил в камин. Он еще не освободился до сих пор от чувства глухого возмущения, которое родилось в нем в тот летний день, полгода назад, когда он выслушал признание матери. Он говорил себе, что пойдет один своей дорогой и сам создаст себе имя, – и достигнутый им успех заставит родителей почувствовать, что ни любовь их, ни помощь не нужны ему.
Трудно судить о глубине раны, нанесенной юной гордости или любви. В юности переживают все так остро и тяжело – и, вместе с тем, бессознательно остаются до неприличия оптимистичны.
В юности все может быть изжито – и возродиться. Они заявляют, что «никогда не простят» – а между тем только у них и встретишь эту великолепную веру в возрождение к жизни того, что умерло.
В душе Джона боль оскорбленного самолюбия, горечь раненой любви боролись с чувством справедливости. В прежде ясный круг его представлений вошла какая-то путаница и растерянность.
После завтрака он сделал крюк, чтобы заехать к Соломону и купить целую груду фиалок, белой и лиловой сирени, пушистой мимозы, веток цветущего миндаля. Все это великолепие было бережно уложено в автомобиль. По дороге он купил еще шоколаду и отправился к Кэро.
Она сидела в постели высоко на подушках; окна были открыты, но спущенные оранжевые шторы затеняли свет.
– Что это ты так рано? – удивилась Кэро, погружая лицо в цветы. – Я очень польщена, конечно.
– А поцеловать меня ты не собираешься? – спросил Джон.
Она стремительно выставила подбородок.
– Как будет угодно моему повелителю!
Джон обнял ее.
– У меня есть новости, дорогуша.
– Приятные? Деловые? Опасные?
Джон внутренне поморщился под градом этих прилагательных.
– Дело в том, – начал он, наконец, с храбростью отчаяния, – что у меня имеются шансы попасть в Палату. Старый полковник Строуэн умер, и я сегодня еду, чтобы баллотироваться на освободившуюся вакансию.
– Сегодня? – повторила Кэро.
Он сжал ее плечи немного крепче и смотрел почти вызывающе.
– Сегодня, девочка. В таких делах упустишь минуту – все потеряешь. Как же ты не можешь понять?
– Понимаю.
– Ты не сердишься, дорогая? Я возвращусь за целую вечность до свадьбы и ты к тому времени будешь, надеюсь, совсем молодцом. Как ты себя сегодня чувствуешь?
– О, совсем по-новому, – весело отвечала Кэро. – Я прямо возродилась.
– Ты правду говоришь? – допытывался Джон.
– Правду, мой заботливый возлюбленный, правду! Погляди на меня. Разве не заметно?
Он смотрел на прелестное матовое лицо, тонкие пунцовые губы, глаза, смущающие, таившие какую-то мысль.
– Ты сегодня очень красива, – сказал он сдержанно.
Яркий румянец вспыхнул на миг на щеках Кэро.
– А не пора ли тебе мчаться в пристань твоих надежд и желаний, сиречь в Броксборо? – заметила она небрежно. – Выборы – дело неотложное, не так ли? Какая жалость, что я не могу поехать с тобой и помочь вам считать записки!
– Да, очень обидно, – горячо поддержал Джон. – Это было бы чудесно!
– И полезно тоже.
– И так декоративно! – засмеялся Джон, целуя ей руку. – Ты всегда ведь все собою украшаешь.
– Как, комплименты? – воскликнула Кэро. – Чем объясняется этот неожиданный пыл?
– Отчего ему и не быть? – отпарировал Джон. – В конце концов, моя милая, через месяц мы венчаемся.
– Ах, вот что!
Он усмехнулся несколько неспокойно и поцеловал ее. А Кэро смотрела на него из-под длинных ресниц.
– А не обвенчаться ли нам раньше? – спросила лукаво и, не дав Джону ответить, рассмеялась: – Нет, нет, ведь мы не аркадские пастушки! Тебе надо ехать баллотироваться, а мне – выздороветь, приготовить туалеты, учить свою роль. Кстати, Джон, ты выучил свои реплики?
Глаза ее блестели откровенной насмешкой.
– Я прочитал всю венчальную службу, – сказал Джон почти сердито от смущения.
Кэролайн даже запищала от смеха. Он поднялся, раздраженный, сбитый с толку.
– Боюсь, мне пора, Кэро. Пожелай мне успеха.
Она больше не смеялась. Удержала его руки в своих.
– Я тебе желаю всего… чего тебе самому хочется, – сказала она почти беззвучно. И Джон с удивлением заметил слезы на ее глазах.
– Иди, иди, пожалуйста. Тебе ведь необходимо. Я… пожалуй, я в самом деле еще идиотски слаба после этого гриппа.
– До свиданья, дорогая.
Он на миг встал на колени у постели, чтобы быть ближе к Кэро.
– Ты не сердишься, не будешь огорчена из-за того, что я уехал? Ведь такой случай Бог знает когда еще может представиться снова. Если бы ты была серьезно больна…
– Да, тогда бы ты оказался в большом затруднении, не правда ли? – заметила Кэро без тени иронии. – Но, к счастью, я выздоравливаю, мой нежный жених! Так что отправляйтесь, желаю вам быть избранным и примите мое благословение!
Он смеясь простился с нею поцелуем и постоял еще минутку, вдевая цветок в петлицу.
– Вернусь, и почти сразу – наша свадьба.
– О, это еще далеко. Сначала ты погрузишься в треволнения выборов. Ты должен держать меня в курсе дел, сообщать о каждом твоем выступлении, хорошо?
– Мой секретарь будет посылать вам отчет каждое утро, – с шутливой торжественностью заявил Джон.
– А на кого возложена эта почетная роль?
– На Чипа. У меня, конечно, нет секретаря, но Чип так мил, что согласился ехать со мной и помогать.
В дверь постучала горничная.
– Ну, на этот раз окончательно до свидания, – сказала Кэролайн.
Через минуту после ухода Джона она снова услала горничную и не успела та выйти, как Кэро соскользнула с кровати, и, завернувшись в одеяло, спряталась за складками оранжевой шторы, ожидая, когда Джон выйдет на улицу.
Она видела внизу его автомобиль и шофера у двери. Очевидно, он сейчас выйдет.
Джон появился с шляпой в руке. Лорд Кэрлью провожал его.
Яркий свет зимнего солнца был благосклонен к Джону: он словно еще подчеркивал молодость, живость, красивую мужественность этого лица, этой худощавой фигуры. Лорд Кэрлью положил ему руку на плечо и оба смеялись чему-то. Джон закинул голову назад, как всегда, когда смеялся.
Кэролайн немного дрожала в своем убежище. Какими далекими казались те солнечные дни в Венеции, когда Джон вот так же смеялся, невыразимо привлекая ее чистотой, нетронутостью души и молодой жизнерадостностью, какой веяло от этого смеха, от каждой его позы.
Теперь он уходит из ее жизни, теперь она накажет его за то, что он не любил ее так, как она желала. Но она уверяла себя, что не сожаление, не упреки совести волновали ее сейчас. Просто – воспоминание о той радости, что умерла и не вернется.
Джон надел шляпу, надвинув ее, как всегда, на лоб. «Какие глупые мелочи подмечает и любит иногда женщина в мужчине», – с досадой сказала себе Кэро. Шофер уже пускал в ход машину. Джон уселся впереди.
Посмотрит ли он вверх на ее окна?
Он посмотрел. Поднял вдруг голову, и Кэро показалось, будто его взгляд устремлен прямо в ее зрачки.
– Передайте, пожалуйста, привет Кэро, – донеслось до нее явственно, – и автомобиль двинулся. Исчез из виду.
Кэро снова лежала на подушках, мрачно глядя перед собой.
Венеция проходила перед ней в видениях. Вот они с Джоном в солнечное утро. Смех, нежная интимность. Вот – они в компании других, непринужденные, беспечно-веселые. Вот – одни в гондоле плывут мимо наглухо запертых дворцов, закрывающих небо, и ни одна живая душа не видит их. Джон, устав грести, растянулся на скамейке, она проводит пальцами по его волосам… Но все это – отрицательное счастье. Ей надо больше, чем это. Полуребяческая, застенчивая ласковость Джона не искупала вины. А вина его была в том, что он не стал – и не станет настоящим влюбленным.
– Он мне надоел, – сказала вслух Кэролайн, – и сказала правду. И тут же прибавила, чтобы заглушить минутное недовольство собой: – Я освобождаю его столько же ради него самого, сколько ради себя.
Глава VIII
Мчась в Броксборо, навстречу резкому ветру, под бледно-голубым зимним небом, Джон чувствовал себя ужасно счастливым и освобожденным от всех неприятностей и забот.
Кэро была сегодня так мила с ним, лорд Кэрлью так ласково ободрял его. А впереди – открытая дорога к будущему, о котором он мечтал.
В Эндовере он нашел Чипа и Туанету, закусывающих в «Лебеде».
Туанета, похожая на миниатюрную французскую маркизу, переодетую эскимосом, увидев его, вскочила и закричала:
– Джон! Джон! Мы здесь! Скорее! Этот тушеный кролик – просто объяденье, не так ли, Чип, миленький?
Джон вошел и уселся, придвинув стул ближе к пылающему огню. Он тоже нашел, что кролик – «объяденье»; похвалил новое пальто Туанеты.
– Я говорила Чипу, что оно должно иметь «богатый вид», – объяснила серьезно Туанета. – Это – ради выборов. Мы все должны выглядеть хорошо, Джон, это ужасно важно! Я заставила Чипа купить себе новую шляпу, знаете, такую мягкую и с перышком сойки, воткнутым за ленту.
– Это, должно быть, нечто умопомрачительное, – заметил Джон с приличной случаю серьезностью. – Чип, ты, вероятно, выглядишь в ней божественно!
Чип сказал ворчливо:
– Это какая-то идиотская плюшевая штука, цвета морской травы приблизительно. Ничуть не буду удивлен, если распугаю всех избирателей!
– Не верьте ему, он в ней очень хорош, – вступилась с негодованием Туанета. – Чип, как ты можешь так… так хитрить?! Ведь когда примерял, сам сказал «отлично» – и был так доволен, так доволен! Ты отлично знаешь, что это правда!
Чип, отмалчиваясь, налег на сыр. Туанета, бросив ему еще один взгляд упрека, снова повернулась к Джону:
– Я купила у Хэтчерда биографию разных политических деятелей: Питта, и Мельбурна, и Диззи. Я о всех них слышала, конечно, но решила, что теперь должна вникнуть в политику, раз мне предстоит принимать в ней участие.
– Это добросовестно с вашей стороны! – похвалил Джон.
Она слегка пожала ему руку.
– О, Джон, я так хочу, чтобы вы добились успеха! А кто такие ваши враги?
– То есть другие кандидаты? Их два, – сказал, невольно расхохотавшись, Джон.
– Я их возненавижу, – заявила с убеждением Туанета; затем она взяла на руки гревшегося у камина котенка, подобранного где-то в дороге, и понесла его к автомобилю. Мужчины пошли за ней.
– Да она уже совсем большая, честное слово! – изумился Джон, словно в первый раз увидел ее.
– Порядком выросла, – с гордостью согласился Чип. – Через год или около того она вернется домой совсем, да будет тебе известно!
Туанета, прижимая котенка к щеке, нежно разговаривала с ним. Джон, занятый мыслью о предстоящем состязании, рассматривал ее несколько рассеянно, но все же отметил про себя, какая она рослая для своих пятнадцати лет, и вместе с тем по-детски стройная и тонкая. У нее был тот цвет лица, который иногда встречается в соединении с темными волосами и глазами, – чудесный оттенок бледного коралла.
Если Чип был некрасив, то о сестре этого никак нельзя было сказать. Но в характере у них было много общего. Оба отличались большой внутренней скромностью.
За исключением нового автомобильного пальто, которое Чип купил ей сегодня утром, да такой же коричневой кожаной, обшитой мехом, шапочки (которую она собиралась украсить розеткой цветов Джона), на Туанете было все «казенное». Монастырское форменное платьице из синей саржи. Волосы заплетены в косу. Она выглядела удивительно опрятной, свежей и милой. Все в ней было так четко и изящно, словно ее всю, от узеньких ножек до темных дуг бровей, вырезали превосходными острыми ножницами, не сделав ни одного промаха.
Она простилась с котенком поцелуем, и Чип, подсадив ее в автомобиль, сел с другой стороны. Джон подошел к дверцам, чтобы проститься с Туанетой.
– Как все это чудесно и весело, правда? – спросила она, хватая его за рукав. – То, что мы здесь с вами, и что впереди – борьба и… и что такая славная погода! Посмотрите, какое сегодня голубое небо! А изгороди – все в серебре, и на этом серебре ягоды, как кровь! Ах, Джон, ну разве не великолепно – жить и что-то делать?
– Еще бы! – откликнулся он, отходя, чтобы не мешать Чипу пустить в ход автомобиль.
Он поехал вслед за ними. Дорога блестела, как полированный металл, ни пылинки не поднималось из-под колес. Впереди золотилась на солнце меховая шапочка Туанеты.
Джон думал о последних словах девочки, выражавших не только ее, но и его настроение. Острое ощущение жизни, радостное возбуждение еще усиливались в нем по мере того, как день угасал. Солнечный свет сменился прозрачной синевой ранних сумерек, небо стало как будто чище и глубже и кое-где засветились на нем звезды. Узенький серп месяца, похожий на серебряный вопросительный знак, показался среди сапфировых облаков.
В окнах коттеджей зажигались огни. По дороге скользили, как тени, одинокие фигуры мужчин, возвращающихся после трудового дня. Раскрывались двери, пропуская струю света, и захлопывались за вошедшими, как бы торопливо отгораживаясь от холодного одиночества дорог.
Вот в долине у ног Джона показалось Броксборо. Автомобиль понесся быстрее. Красный фонарь Чипа мелькал, как блуждающий огонек, плясал как бы в упоении победы.
– Вот мы и приехали! – прокричал Чип. – Озябла, Туанета?
Нет, Туанета, по-видимому, не озябла. Она спустилась вниз к чаю такая сияющая, словно деревенский трактир был самым роскошным отелем в мире, а выборы – самым веселым праздником, какой можно придумать.
После чая явился агент их партии, Уайльдной, одетый кое-как, говорливый, язвительно-остроумный; очень полезный человек. Карманы у него были битком набиты газетами, за каждым ухом торчало по «вечному перу». Он изложил Джону план кампании, разработанный до мелочей.
Мужчины отправились в помещение комитета, где некогда был женский клуб. Там было неуютно. Дымившая печка плохо обогревала комнату. Уайльдной представил гостям своих помощников – шепелявого юнца и спортсмена, похожего на фермера и оказавшегося в действительности местным викарием.
Комната клуба завалена газетами, бумагами, плакатами. Викарий вгляделся в Джона и сказал, пожимая ему руку:
– Здорово, товарищ депутат!
– Чип, да это – Корнли! – воскликнул Джон, узнав его, и все трое стали вспоминать крокетный матч, на котором встретились десять лет назад и где Джон получил свое прозвище.
– Я так и знал, что это – вы, – гремел Корнли своим добродушным басом, – сразу догадался. Надеюсь, что смогу быть полезным, Теннент.
– Еще бы, еще бы, – вмешался агент. – Человека более подходящего для этого дела трудно найти!
Джон расспрашивал Корнли, каковы шансы его конкурентов, пользуются ли они популярностью.
– Видите ли, Дерэм – уроженец Броксборо. Это, конечно, дает ему большое преимущество. А насчет шансов Мэйнса вы, верно, осведомлены не хуже меня.
– Только насчет шансов в Лондоне, – отвечал Джон. – А здесь, на месте, его влияние каково?
– О, это трудно сказать наперед, – промолвил беспечно Корнли. – Конечно, его родня живет здесь давно, это тоже кое-что значит. Тетки и кузины Мэйнса из кожи лезут, хлопоча за него. А кто из женщин будет помогать вам?
– Мисс Тревор, сестра Чипа, – отвечал Джон. – Так, значит, Мэйнс решил сражаться вовсю? Жаркая же будет у меня работа! А интересно, кто агитирует за Мэйнса, есть кто-нибудь мне знакомый?
– Да вот Кейс, его кузен. Он бывал здесь у нас. И Винтоны. Вы, верно, встретитесь с кем-нибудь из них, их здесь целая куча. Их лагерь – аббатство.
После того, как Уайльдной надавал своим помощникам множество указаний и инструкций на завтрашний день, Чип, Джон и Корнли вышли вместе. Вокруг было тихо и темно. На дороге стоял чей-то автомобиль. Шофер, согнувшись, возился у колеса.
– Знакомое что-то, – заметил Корнли. – Это как будто одна из машин аббатства. Они все типа Дэмлеровских «Ландо».
Шофер, услышав его голос, поднял глаза и прикоснулся к шляпе.
– Хэлло, Франк! Что, поломка?..
– Шина лопнула, сэр. А у меня нет запасной.
В эту минуту раздался противный вой одного из этих новомодных рожков, способных вогнать в раннюю могилу ни в чем не повинного прохожего.
Еще один автомобиль, фыркая, подлетел к первому.
– Хэлло, миссис Сэвернейк! – крикнул мужской голос. Мэйнс выскочил из автомобиля и, открыв дверцу «Ландо» раньше, чем шофер успел это сделать, помог выйти закутанной по самые брови в меха даме.
– Какая неприятность! Я помчался сюда, как только до меня дошла ваша записка. Вы не озябли?
Он заботливо подвел и усадил даму в свой автомобиль.
– Привет, Мэйнс, – окликнул громко Корнли. – Не хотите ли увидеться со своим главным противником, Теннентом? Вот он, здесь.
Мэйнс стремительно обернулся.
– А, Теннент! Когда вы приехали? И Тревор здесь! Вот так съезд кланов! Миссис Сэвернейк, разрешите вам представить Джона Теннента и мистера Фолькнера Тревора. Теннент в школе был когда-то у меня под началом, как младший ученик, а теперь выступает против меня. Мщение угнетателям, а?!
Миссис Сэвернейк расхохоталась.
– А может быть, месть не постигнет вас. Может быть, наказан будет мистер Теннент за дерзкий мятеж!
Мэйнс успел укрыть ее всю меховой полстью, и лицо ее едва можно было разглядеть при тусклом свете луны. Голос был удивительно приятный.
– Я вас домчу домой в пять минут, – сказал Мэйнс своей спутнице. И прибавил, прощаясь с остальной компанией: – Надеюсь, вы все отобедаете у меня как-нибудь?
– Очень благодарны, – отозвался Джон за всех.
Мэйнс ему всегда нравился. Приличный человек. Да, это соперник серьезный.
Корнли проводил их в гостиницу. Сообщил о себе некоторые сведения: он друг Мэйнса, но совершенно не разделяет его политических взглядов. В Броксборо поселился недавно.
Все это он сообщил, сидя в глубоком кресле у камина в общем зале гостиницы.
– А миссис Сэвернейк – кто она такая? – спросил вдруг Джон. – То есть, мне это имя знакомо, но я хотел спросить, что она делает здесь.
– Гостит у родных Мэйнса, вероятно, – предположил Корнли. – Мэйнс очень влюбчив… Но она, я думаю, старовата для него… А какая красавица!.. Вчера вечером слышал ее игру…
Он имел привычку ронять отрывистые фразы, как будто без всякой связи между собой. Но, в конце концов, все они сводились к одному и производили на слушателя должный эффект.
– Я так и думал, что это Мэйнс катит в двухместном… на выручку… Вчера он не отходил от рояля… Однако миссис Сэвернейк не из его сторонниц. Она по своим взглядам ближе к вам, Теннент.
– Помнится, как будто я слыхал о ней… Она – друг Райвингтона Мэннерса, и лорд Кэрлью упоминал о ней. Странно, что я ее до сих пор не встречал!
– Она обычно зиму проводит за границей, – пояснил Корнли. – У нее, я думаю, уйма денег… и досуга… Этим летом она сюда приезжала, и я с нею познакомился… У нее дом где-то на Мэйфер… По-моему, ее совершенно справедливо называют красавицей.
– Что же, Мэйнс хочет жениться на ней? – спросил отрывисто Джон.
Веселое красное лицо Корнли сморщилось в улыбку.
– Он-то, видимо, очень хотел бы! Да миссис Сэвернейк, кажется, вообще не стремится выйти замуж. Муж ее давно умер. Он, насколько знаю, был военный. Умер в Африке или Австралии – что-то в этом роде. Во всяком случае, в каком-то месте, начинающемся на букву «А». Да, она, кажется, не думает о втором браке, а между тем вокруг нее увивается много разных молодцов. И влюблены не на шутку, знаете ли, – вот вроде бедняги Мэйнса.
– Мне Мэйнс всегда был симпатичен, – заметил лениво Чип. – Он малый честный и положительный, и, вместе с тем, не мелочный. Славный малый! И замечательно играет в гольф.
– У них там отлично все приспособлено, – сказал Корнли, указав подбородком в том направлении, где, по его мнению, находилось «аббатство». – Мы могли бы сыграть хорошую партийку.
– Нет, это уже после выборов, – возразил Джон. – До тех пор даже воскресенья нельзя терять. У меня в распоряжении не много времени. Надо будет подтянуться…
Он поздно ушел к себе. Корнли сидел и болтал, пока Джон не начал клевать носом. Он думал, что уснет в ту же минуту, как ляжет в постель, но, вытянувшись на холодных простынях, вдруг почувствовал, что голова у него совсем свежая и какое-то нервное беспокойство не дает уснуть.
Мысли в беспорядке толпились в его уме. Кэро, прощание с нею, поездка, его шансы на успех, встреча с Мэйнсом, откровенные рассказы Корнли, его характеристики Мэйнса, и миссис Сэвернейк, и Дерэма, и целой кучи других старых общих знакомых. Тишина вокруг, тишина спящей провинции казалась ему полной шумов и голосов, обостряла его возбуждение. Стукнул уголек, упавший сквозь решетку; скрипнула где-то внизу дверь. Далеко на дороге проходил кто-то.
