Текст книги "Несмотря ни на что"
Автор книги: Оливия Уэдсли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Джон присел напротив двери на изумрудно-зеленый диван в будуаре и достал папиросу. В комнате заметно темнело, из спальни вливался аромат курения. Джон испытывал странное волнение.
«Наверное, человек привыкает ко всему этому, когда влюблен и обручен. Но сначала – чертовски странно себя чувствуешь! Никогда не думал, что это все может делать человека счастливым, – должно быть, я ужасно эгоцентричен. Правда, свинство с моей стороны хотеть уехать в Лондон! Какая девушка на ее месте не сочла бы меня ужасно неромантичным?.. Но ведь можно бы и отложить романтику на после… Ох, я не знаю ничего, все это так спутано… Старик очень мило отнесся ко мне… Господи, хоть бы Кэро поскорее пришла, а то я начинаю впадать в черную меланхолию!.. Кэро такая оригинальная и прелестная… Но мне бы хотелось знать, какова она в действительности, что, собственно, скрывается под этой откровенной «оригинальностью». Уж не узость ли моя заставляет меня в душе презирать все это псевдодекадентство? Просто я еще недостаточно вращался в свете, все мне ново… Странные создания – женщины…
Он откинул голову на спинку дивана… – и вдруг прохладные руки закрыли ему глаза, прохладные губы прильнули к его губам, и голос Кэро сказал тихо и страстно:
– Ты все время ожидал меня здесь?
Ее прикосновение, как по волшебству, заставило забыть обо всем. Джон привлек ее к себе и, прижимаясь щекой к ее щеке, спросил:
– Кто не стал бы ждать на моем месте?
Поцелуи Кэро обрушились на него, как буря; она ерошила его густые волосы, смеясь от радостного возбуждения.
– А, так ты любишь, любишь? Скажи! А я пережила сегодня за столом отвратительную минуту! Мне показалось, что ты признался мне в любви в связи с этим падением кабинета! Какая нелепость, не правда ли? Это не похоже на меня – подумать такую вещь. Но я подумала и прошу прощения, дорогой. Скажи, что прощаешь!..
Он целовал ее закрытые глаза и крепко обнимал ее сильными руками, словно желая остановить вопросы, ответы…
Кэро была удовлетворена: теперь он любит ее так, как ей хочется. Исчезла его стыдливая сдержанность, безотчетное сопротивление.
– А тебе действительно так хочется ехать в Лондон? – прошептала она.
К Джону уже возвращалось прежнее настроение, пылкость его немного остыла.
– Мне хочется начать действовать, – честно признался он. – Мне давно этого хотелось.
Кэро побледнела в темноте, ею овладела мучительная ярость. Она была сильно влюблена и сознание этого жгло ее, как огнем. Нет, она заблуждается, она только дает – и ничего не получает взамен! Интуиция не обманула ее: Джон не влюблен, Джон равнодушен к ней. Кэролайн ясно увидела настроение Джона, его побуждения, даже его едва сознаваемые надежды и опасения.
Им движет не любовь к ней, а честолюбие. Так, значит, ей, Кэролайн Кэрлью, которая, несмотря на юность, уже завоевала себе определенное место в обществе, он отводит второстепенную роль в его жизни! Она будет помощницей, супругой, но не тем единственным, ради чего и чем он будет жить. Она для него – не цель, а средство.
Чувство злобного унижения охватило ее; она неподвижно лежала в объятиях Джона. Он же легкими поцелуями касался ее завитков, шепча, что они похожи на крылья бабочек, – такие же мягкие, шелковистые и сверкающие.
Вот только это он и будет давать ей – ласки, благоразумную супружескую нежность. А она ждала от него поклонения, душевного упоения, отрешения от себя, а не этого полурыцарского, полумальчишеского бесцветного «ухаживания».
Прошлой ночью, после поцелуя в гондоле, она призналась себе, что любит его. Любит чуть не с первой встречи. И думала, что и он любит ее.
Кэро теперь недоумевала, как это ее, видевшую смысл существования в том, чтобы открывать и удовлетворять все новые импульсы, потребности, ощущения, мог привлечь Джон, который даже не обладал той веселой наглостью, с какой некоторые мужчины подходят к женщине, «чтобы развлечься».
Джон не говорил ей того, что говорило множество других, – а между тем и он не святой, не невинный агнец. Сдержанность придавала ему таинственность в глазах Кэро, и ей страстно хотелось разбудить то другое «я», что спало в нем. Он покорил ее именно тем, что не добивался ничего, что, не будучи холодным, казался неуязвимым и далеким.
Даже тогда, когда Джон целовал ее в гондоле, она с досадой отдавала себе отчет в том, что он способен любить, но еще не любит.
Потом… потом произошел разговор о политике за ленчем.
Быть может, глаза Джона выдавали то, что он не решился бы сказать вслух. Быть может, Кэролайн угадала правду именно потому, что была в этот момент, как она мысленно называла это, «одержима Джоном». Как бы то ни было, – тогда за столом она угадала и сразу возмутилась против того, что угадала в Джоне.
Но потом, увидев его ожидающим в ее комнате, поддавшись чувству, которое вызывали в ней его торопливые жадные поцелуи, она устыдилась своего подозрения. А тут Джон вдруг своим признанием подтверждает его!
– Так ты бы хотел уехать? – пробормотала она снова.
Джон засмеялся немного сконфуженно.
– Хотел бы, правда? – настаивала Кэро.
– Нет, если ты предпочитаешь оставаться, – сказал он, добросовестно стараясь убедить себя, что их желания совпадают.
– Ты вполне уверен?
– Уверен.
Он снова поцеловал ее.
– Если так, мы остаемся. Люблю, когда меня балуют!
Она обхватила голову Джона и потянула ее вниз.
– Целуй меня, целуй, я добьюсь того, что ты будешь обожать меня так, как я хочу, слышишь? Добьюсь!
Но когда Джон, наконец, ушел переодеваться к обеду, Кэро долго еще сидела на диване, устремив в одну точку сверкающие глаза. Она любила Джона, и в силу своей натуры, именно потому, что любила его, – жаждала ранить так же больно, как больно он ранил ее тщеславие!
– Да как он смел?! – спросила вслух.
Так сидела она очень прямо, неподвижно, словно вглядываясь в свое будущее, когда в дверях спальни показалась горничная.
– Помогите мне одеться, – резко скомандовала Кэро. – Только скорее, пожалуйста.
Девушка достала платье белое с золотом, воздушное сочетание газа и шелка.
– Для обеда по случаю помолвки это подойдет, мадемуазель?
Кэролайн отрывисто засмеялась.
– Я надену черное бархатное. И достаньте мою зеленую шаль, я возьму ее с собой вниз на случай, если мы выйдем после обеда.
Леди Кэрлью сказала беспомощно: «О, милочка!», когда Кэролайн появилась в столовой в своем черном бархатном «футляре» с черным тюлем, закрывавшем горло до самого подбородка. Она выглядела в нем очень красивой, но впечатление получилось какое-то похоронное.
– Эге, Кэро, это что же – траур по утраченным возможностям? – участливо осведомился Дерри.
Лорд Кэрлью посмотрел на дочь с выражением легкого неудовольствия, но не сказал ничего.
Джон и Чип вошли одновременно, у каждого красовался белый цветок в петлице.
– «Смотрите, вот идет победитель», – запел Дерри на мотив модной песенки.
За обедом Кэро была весела и болтлива. Разговор ее так и сверкал остроумием.
– А как же речи? – требовал Дерри. – Без речей нельзя! Ну-ка, Джон, покажите себя мужчиной! Будьте на высоте положения!
– Речь буду держать я! – сказала Кэро весело. – Совсем коротенькую, даже у Дерри хватит терпения дослушать. Итак, леди и джентльмены, довожу до вашего сведения, что все мы завтра едем в Лондон и Джон будет министром, как только нам удастся сделать его таковым!
Будущий министр смотрел на нее с изумлением. Она бросила ему взгляд, исполнивший его трепетом.
После обеда она увлекла его на террасу. Спустившись по ступеням вниз, поджидали гондолу.
– Скажите, ради Бога, почему вы вдруг переменили решение? – спросил Джон.
– А вы довольны?
Она не отводила испытующих глаз от его лица, освещенного стоявшей на каменных перилах лампой.
– Пожалуй, да, – отвечал Джон. – И тронут вашей уступкой, дорогая!
Он притянул ее ближе и почувствовал, как она дрожит от его прикосновения. Все складывалось великолепно, он был счастлив. Заключив ее в объятия, целовал губы, глаза, волосы.
– Клянусь Богом, я люблю тебя, – пробормотал он.
Гондола врезалась в гладкую поверхность воды у истертых мраморных ступеней.
Джон помог Кэро войти и сел рядом с нею, рука об руку, словно боясь пропустить какое-нибудь слово.
«Теперь, когда его желание исполнилось, – он нежнейший из влюбленных», – подумала с язвительной горечью Кэро. Она позволяла целовать себя, слушала, как он вполголоса строил планы будущей жизни вместе. Подавала реплики, возвращала поцелуи, невольно заражаясь его пылкостью. Чувственность толкала ее к нему, а душа оставалась настороже.
Джон же в упоении ничего не замечал. Ему ничего больше не оставалось желать. Успех впереди казался обеспеченным. И пока они скользили в гондоле, переходя из мрака в полутьму, от звучной музыки – к напоенной ею тишине, томная нега этого вечера как будто обостряла в нем напряженное ощущение счастья.
А рядом с ним Кэро, наблюдая мечтательно-сосредоточенное выражение его лица, терзалась ревнивой мукой.
Джон становился все более желанным именно оттого, что недостаточно любил ее.
Когда он перенес ее из гондолы на лестницу, она на миг прильнула к нему.
– Пойдем, ты должен на минуту зайти ко мне!
Они вошли в темную надушенную комнату, и тут Кэро в неожиданном порыве упала к ногам Джона.
– Я люблю тебя, – зашептала она, – отчего ты не можешь отвечать мне тем же?.. Почему я не нужна тебе так же, как нужен ты мне?
Он поднял ее и сказал горячо:
– Да люблю же, люблю, милая! Что это, отчего ты недовольна?
Кэро резко высвободилась и подтолкнула его к двери.
– Оттого, что ты доволен, – отвечала хмуро.
Глава V
– Господи, и что за охота людям разъезжать? Я бы оставался в Лондоне всегда, всегда и постоянно, – говорил Джон в экстазе.
Он и Чип поселились в доме Чипа на Чарльз-стрит.
Дом был небольшой, с зелеными ставнями, очень комфортабельный. Из окон – вид на Баркли-Сквер, с его шумом и движением, которым особенно отмечены на улицах Лондона обеденные часы.
– Как хорошо возвратиться сюда, – продолжал болтать Джон. – И быть ближе ко всему… ты все еще не готов, Чип? Что это ты сегодня так долго прихорашиваешься?
– «Если женщина не рождена Венерой, она остановится ею при помощи зеркала», – процитировал ворчливо Чип, воюя со своим галстуком. – Я не бальный Адонис, как некоторые другие!
Им предстояло обедать в ресторане с семейством Кэрлью и, пока они шли по Баркли-стрит, Джон распространялся об ощущении, которое вызывают в нем лондонские мостовые. Он говорил с настоящим поэтическим жаром, на который Чип реагировал хладнокровным замечанием, что, конечно, «исторические камни столицы» лучше, чем эти гниющие старые каналы и разрушающиеся ступени.
Джон расхохотался – сегодня он готов был смеяться чему угодно. Осенний воздух бодрил и поддерживал в нем веселое возбуждение.
Он снова в Лондоне, в мире «последних изданий», «экстренных выпусков», Уайтхолла, в мире, где женщины и мужчины все как будто заняты азартной игрой, и каждый – играет за себя.
Когда они проходили по Баркли-стрит, газетчик выкрикивал новость об уходе одного из министров.
– Черт возьми, это о Бэрклее! – воскликнул Джон, хватая газету. – Это взбудоражит лорда Кэрлью. Нам, пожалуй, придется завтра ехать в Честер!
В белом с зеленым зале ресторана им пришлось дожидаться Кэрлью. Джон был в нетерпении. Осмотрел цветы: все в лучшем виде.
Вплыла, наконец, леди Кэрлью, окруженная знакомыми. Кое-кто заговорил с Джоном. В числе этих людей был и Рендльшэм, о любви которого к Кэролайн говорили в свете в продолжение всего сезона.
Он всегда своим видом напоминал денди прошлого века. И теперь, когда стоял у дверей, высокий, безучастный, безупречно элегантный, немного хмурый, это сходство особенно бросалось в глаза.
Джон немного знал Рендльшэма. Он теперь каждый день встречал людей, чьи имена были ему знакомы раньше. С одним он вместе учился в Итоне, другие были известные общественные деятели. Лорд Кэрлью повсюду брал с собой Джона, неофициально исполнявшего обязанности его личного секретаря.
Джон чувствовал, что попутный ветер мчит его в желанную гавань. Он наслаждался своей зарождающейся известностью, тем, что он – избранник Кэролайн, дружеским расположением, которое выказывал ему лорд Кэрлью, очевидно, веривший в его способности.
Кэролайн вошла после всех, очень хорошенькая в своем смело придуманном платье огненного цвета, с серебристым шарфом, опоясывавшим ее гибкую фигуру.
Рендльшэм подошел к ней раньше Джона, и Джон слышал, как она здоровалась с ним, видел, как рассеянное лицо Рендльшэма выразило вдруг странную жестокость. Он вышел вперед.
– Хэлло, Кэро, – сказал он весело.
Кэролайн улыбнулась ему и продолжала разговор с Рендльшэмом, который взглянул на Джона и сказал шутливо:
– Третий всегда лишний, не правда ли, мой милый Теннент? Вы извините?
Джон засмеялся, отошел и заговорил с леди Кэрлью. Он почувствовал какую-то антипатию к Рендльшэму, потом забыл о нем, живо заинтересованный важными новостями, которые принес только что вошедший лорд Кэрлью.
– Бэрклей ушел в отставку, – сообщил он, – нам надо ехать немедля в Мэклефильд. Боюсь, что вам придется поработать сегодня ночью, Джон, необходимо приготовить отчет о Ньюкасле, а если Конвэй успеет передать мне свой статистический материал, я бы хотел, чтобы вы сделали для меня выборки.
– Слушаю, сэр, – отозвался Джон.
Кэролайн, наконец, подошла. Сели обедать.
– Вы будете свободны завтра, – сказал Джон небрежным тоном, обращаясь к невесте. – Мы уезжаем в Мэклефильд, чтобы провести на выборах Тримэйна.
– О, я привыкла к роли заброшенной невесты, – отвечала Кэро. – Может быть, найдется какой-нибудь великодушный спортсмен, который согласится утешать меня.
– «Может быть», – повторил Джон, улыбаясь. – Отчего бы вам не быть более точной?
– Потому что это было бы глупо… Стоит только раз поставить себя в зависимость от факта – и вы потом не отмахнетесь от него. Вслушайтесь, знакома вам эта мелодия?
Заглушая тихий звон вилок и ножей и шаги лакеев, медленно запели скрипки.
– А мне полагается знать ее? – спросил Джон, не замечая своей оплошности.
– Нет, – сказала ласково Кэро. – Возможно, что вы и не слышали ее.
Это была та самая песня неаполитанских лодочников, которую они слышали вечером, плывя в гондоле, когда в первый раз поцеловались. Кэро посмотрела на сидевшего рядом Джона, не догадывавшегося о своей вине, и такого красивого, удовлетворенного своей работой, любовью – всей жизнью.
«Не ошибаюсь ли я? – спросила себя Кэро, всегда занятая психологическими изысканиями. – Может быть, я неправа относительно его?
Может быть, он – только один из тех нормальных юношей, которых она так часто встречала: достаточно благоразумный и порядочный, приятный своей живостью, – одна из симпатичных бесцветностей, имя коим – легион?»
Кэро мысленно переживала снова некоторые моменты их близости. Раза два, пожалуй, ей почудилась какая-то особенная нота в его голосе, какая-то особенная сила в его поцелуях. Или он не давал ей того лучшего, что есть в нем, не давая ей самой глубины своей души?
Другие мужчины, влюбленные в нее, готовы были на все, с радостью выполняли ее прихоти, подчинялись капризам, считали за милость, что она допускала их до себя. Ах, если бы Джон походил на них – и вместе с тем оставался самим собой, – он бы навеки покорил ее.
Его рука лежала на белой скатерти совсем близко от ее. Загорелая, мужественная, красивая рука. Кольцо, которое она подарила ему в день обручения, блестело при свете ламп.
На секунду Кэро положила свою руку на руку Джона – и он, продолжая разговаривать с ее отцом, повернул голову, улыбнулся ей и отвернулся снова. По лицу Кэро медленно разлился темный румянец.
«Какая я дура, что люблю его, Боже, какая дура!» – твердила она себе со злостью.
Она злилась на себя, на Джона, на рок, судивший ей любить его, тогда как Джон недостаточно любил ее.
Джон очень дружелюбно принял ее беглую ласку. Улыбнулся, причем, вероятно, подумал, что в ресторане следовало бы быть сдержаннее, – и тотчас забыл о ней.
Другой мужчина ответил бы какой-нибудь лаской, не беспокоясь о том, что это будет замечено.
Джон повез Кэро домой в автомобиле. Он отпустил шофера и правил сам.
– Везите меня за город, – решительно потребовала Кэро.
– В такой поздний час? – возразил Джон невозмутимо, – невозможно, дорогая. Мне нужно поскорее попасть домой и просмотреть кучу бумаг, заметок и так далее. Это – для завтрашней речи. Ужасно сожалею, Кэро, милая. Отложим до другого вечера.
– Ну, что же, нельзя так нельзя, – торопливо сказала Кэро.
– Как жаль, что я не могу… – пробормотал с сокрушением Джон, чувствуя, что она обижена.
Он поцеловал ее в автомобиле и спросил:
– Ты любишь меня?
– А что бы ты сказал, если бы я ответила «нет»?
– Что же я мог бы сказать? Но ты любишь, я знаю, хотя мне иногда думается, что ты хотела бы, чтобы я был другим… Я буду тебе хорошим мужем, Кэро, ей-Богу.
– Будь лучше дурным, – шепнула она у самых его губ.
Джон поздно засиделся в эту ночь в кабинете лорда Кэрлью. Все «заметки» были весьма объемистыми и содержали очень мало сведений. Приходилось делать выборки, сокращать, переделывать.
Когда он закончил все, было уже два часа ночи. Он встал, зевнул, смешал виски с содовой, закусил сэндвичем.
Огонь в камине догорел. В тишине доносился только иногда какой-нибудь звук с Пикадилли.
Джон распахнул окно и засмотрелся в озаренный фонарями мрак. Он думал о том, что ближайшая неделя определит его судьбу. Предстояло выступить с речами в нескольких местах. Если он окажется годным для избранной им деятельности, то, может быть, выставят его кандидатуру в парламент какого-нибудь городка.
Он намеревался выступать в защиту нового проекта земельного закона и системы сдельщины. Один из этих «козырей» должен был завоевать ему расположение избирателей.
– Что-нибудь да выгорит! – сказал он вслух со смешком.
Кэрлью основательно вышколил его. Он быстро оценил способности Джона и самоотверженно делал все возможное, чтобы дать им должное применение.
Премьер-министру уже стало известно о многообещающем новичке, молодом Тенненте, которого выдвигает влиятельный Кэрлью, его будущий тесть. Вождь консерваторов, Райвингтон Мэннерс, слышал дебаты между Джоном и полудюжиной таких же начинающих, как он, однажды вечером на обеде, который давал лорд Кэрлью. Было известно, что у Джона есть состояние, виды на будущее. Старый Карлей Форбс, дядя его матери, вызвал к себе Джона, поговорил с ним и потом говорил о нем другим с расположением и некоторой гордостью. Это замяло вопрос о происхождении и родных Джона. Джон так никогда и не узнал, что мать написала дяде, прося оказать ему эту услугу. Это была единственная милость, о которой Ирэн просила кого-либо из родни со дня появления на свет Джона, – и она не решилась признаться в этом Вэнрайлю.
Джон написал ей о Кэро, о своих надеждах и пока скромных достижениях.
– Этого рода красота не в моем вкусе, Рэн, – заметил Вэнрайль после того, как внимательно рассмотрел фотографии Кэро, присланные Джоном, и бесчисленные ее портреты в иллюстрированных журналах.
– Я припоминаю, что она была здесь с год тому назад. Если память мне не изменяет, это – очень ученая и мудрая юная девица и о ней тут поднялся целый вихрь разговоров и сплетен. Не было мужчины, который бы не влюбился в нее. Сознаюсь, я несколько предубежден. Не люблю этот тип. Слишком много театральности. Мне нравится, когда у женщины есть волосы… – он посмотрел на Ирэн, погруженную в чтение письма Джона, и добавил нежно: – волосы, в которые мужчина может зарыться лицом. А эта молодая особа со стриженой головой имеет какой-то ощипанный вид. И этот клочок тюля, который носит громкое название платья…
– О, милый, право же, она очень хорошенькая, – заступилась Ирэн.
– Не сравню с тобой, – возразил Вэнрайль, целуя ее руку.
– Ты слеп и глух, мой друг, как все истинно любящие мужья, – сказала она ласково. – Но, право же, Ричард, эта девочка очень красива, если даже ее красота и немного необычного типа.
– Раз она нравится Джону, то и слава Богу, – сказал Вэнрайль. – Во всяком случае, его мнение разделяет множество людей, и ему, должно быть, не без труда удалось завоевать эту леди.
– А что говорили о ней здесь, в Америке? – спросила Ирэн.
Вэнрайль погладил подбородок.
– Кто? Мужчины?
– Все.
Он на минуту остановил взгляд на жене, потом стал смотреть в пространство.
– Да так, ничего особенного: красавица, эксцентричная, – все, что ты находишь сама.
– А нравилась она людям?
Вэнрайль рассмеялся.
– Женщины – прирожденные юристы, Рэн! Целый синклит адвокатов не сумел бы учинить такого допроса! Милая моя, мисс Кэрлью чествовали, писали о ней в газетах, ругали – и обожали, и я думаю, половина тех подвигов, который ей приписывали, ей никогда и в голову не приходила. А говоря коротко, она – продукт времени и среды. Все девушки теперь пьют, сокрушают «условности» только для того, чтобы насладиться грохотом, а потом умудряются в девяти случаях из десяти выйти сухими из воды и стать солидными дамами и, будем надеяться, счастливыми до конца своих дней.
– Так что Кэролайн Кэрлью – одна из «передовых девиц», – заметила, задумавшись, Ирэн.
Подняв голову, она встретила взгляд мужа.
– А странно, что она обручилась с Джоном, если, как ты говоришь, ее любило такое множество мужчин. Потому что, хотя родители склонны видеть в детях необыкновенные достоинства, но я должна сказать, в Джоне нет ничего такого, что исключительно очаровывало бы людей. Он недурен собой, способный мальчик, и в нем, я бы сказала, многое еще не разбужено. Для Джона до сих пор существовал один интерес в жизни – удовлетворение честолюбия. Женщины ничего не значили для него, все казались одинаковыми. Скажет, бывало, про какую-нибудь девушку: «ужасно хорошенькая» или: «отличная спортсменка» – и больше ничего за этим не крылось.
– Ну, а теперь он, очевидно, «проснулся», – вставил Вэнрайль. – Безмерно влюблен, вероятно, а?
Ирэн покачала головой.
– Ричард, вот это-то мне и странно! Джон пишет несколько строк о том, что он жених, что ему страшно повезло, что по прилагаемой последней фотографии Кэро мы сами можем судить, как она прелестна. А затем с большим увлечением пускается рассуждать подробно о политическом моменте, о падении кабинета и так далее…
Вэнрайль привстал, взял тихонько из ее рук письмо и принялся читать его.
Затем взял обе руки Ирэн в свои.
– Рэн, первый жизненный конфликт иногда толкает человека на низкие поступки или просто нелепые. Джон пока не делает ни тех, ни других. Может быть, он смотрит на нас сверху вниз, теперь, когда, по его понятиям, сумел упрочить свое положение без нашей помощи. Я склонен подозревать в нем такие чувства. Но не обручился же он только для того, чтобы иметь право так чувствовать! Отчего ты мучаешься и выдумываешь что-то, когда он говорит, что счастлив, и сразу написал тебе такое милое дружеское письмо?
– Отчего? – повторила Ирэн, улыбаясь дрожащими губами. – Да оттого, вероятно, что у женщины идиотские идеи относительно того, какова должна быть истинная любовь. И оттого, что я… так больно задела его юное самолюбие.
– Ты задела кое-что посерьезнее моего «юного самолюбия», когда он родился и ты меня прогнала, – сказал Вэнрайль угрюмо. – Но я не мучил тебя так, как этот мальчик. То ты страдаешь из-за того, что он не желает понять и простить нашего прошлого и не пишет ни слова. То он пишет, – но в письме его говорится только о нем самом и ни слова о нас – и это тебя тоже волнует! Милая моя, тебе давно пора было вернуться домой к мужу, уж хотя бы для того, чтобы, браня тебя, он заставил тебя быть умнее! Джон счастлив, можно сказать, торжествует. Он имеет невесту, не сегодня-завтра получит должность. Он может оставить в покое грехи родителей! Нет, нет, Рэн, нечего тебе хмуриться и смотреть в сторону с видом страдающей мадонны! Я предпочитаю, чтобы ты была похожа на простую смертную, на мою жену! Джон идет своей собственной дорогой, и поверь мне, дорогая, ему и в голову не приходит, что его кто-нибудь может жалеть! Наоборот – он избранник, счастливец, который снисходительно жалеет других! Для человека его склада – да еще в этом глупом возрасте – нет лучше такого положения вещей. Пускай же все идет своим чередом. Напиши ему в ответ, что мы страшно рады за него, добавь, что, если выпадет когда-нибудь трудная минута и понадобится помощь – пусть вспомнит о нас. Эта девушка может составить его счастье, а может и вызвать катастрофу. Джону было бы это полезно. Ему слишком легко до сих пор давалась жизнь, дорога была проложена, и звук его собственных шагов заглушал для него шаги других. Он забывал, что каждый имеет право идти своим путем. Думается мне, что Кэролайн, которой жизнь представляется, вероятно, чем-то вроде Саломеи, пляшущей фокстрот, внесет нечто новое и довольно быстро заставит Джона забыть девиз «грешники должны быть наказаны». Знаю, ты про себя думаешь, что отец никогда не понимал и не поймет Джона, что отец не знает снисхождения! Рэн, дорогая моя, всем матерям следовало бы хорошенько усвоить одно – и твердо держаться этого всегда, не уступая позиции ни при каких обстоятельствах: матери имеют право на личную жизнь, что бы там ни говорили дети! И не обязаны покупать свободу ценою страдания, как поступила ты. Жизнь – для молодых? – Что же, пускай пользуются ею. Но если кто-то в восемьдесят лет еще имеет шанс выиграть в этой игре и если он играет честно, – не мешайте ему быть счастливым и делать счастливым и других!
Он закурил сигару и некоторое время молча смотрел, как аметистовый дымок вьется и рассеивается в голубом воздухе. Потом сказал тихо:
– Если даже Джон женится ради карьеры, – можешь быть уверена, Рэн, что девушка или догадалась или догадается об этом. И она даст Джону хороший урок!
– Ага, так и ты это подумал, когда читал его письмо? – упрекнула его вдруг Ирэн.
По худощавому лицу Вэнрайля побежали морщинки смеха.
– Подумал, – сказал он лениво. – И ждал, что когда окончу свои объяснения, ты увидишь, почему я так думал. Утешься, Рэн. Если Джон и сделал низость, то, по всей вероятности, ему будет дана возможность уплатить свои долги. Мисс Кэрлью, как мне кажется, такого сорта кредитор, который сумеет добиться уплаты – вот и все.
