Текст книги "Не сдавайся (ЛП)"
Автор книги: Оливия Ригал
Соавторы: Шеннон Макаллан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
– Тогда все в порядке. – Она отступает на шаг, опускает глаза. Еще несколько шагов назад, и она огибает здание. Она осознала угрозу и отказалась повернуться ко мне спиной. Может, мне следовало оставаться тупым и веселым, не обращая внимания на вызов? Слишком поздно. Что сделано, то сделано. Пора двигаться дальше.
У меня не было достаточно времени с Кортни, чтобы хорошо понять, что здесь происходит, но кое-что подтвердилось. Во-первых, она, несомненно, в опасности. Встреча с Лией только что это удостоверила. Эта женщина имеет явную склонность к садизму, и это заставляет меня с гораздо большей вероятностью поверить в то, что Кортни сказала – как минимум – об избиении ее матери, а сама Кортни где-то подцепила эту хромоту. Маленькая девочка Кортни никогда не лгала, и у меня нет причин думать, что повзрослевшая Кортни так сильно изменилась.
Хотя вся эта история с принудительным браком по договоренности. Неужели это дерьмо все еще происходит? Очевидно, у нее есть основания так думать. Страх в ее глазах был неподдельным.
Этот страх. Старые воспоминания о ней и чувства снова нахлынули. Она больше никогда не будет бояться. Я вернулся.
Я возвращаюсь к карте, просматривая область, чтобы прощупать почву. Я бы с удовольствием поболтался здесь и присмотрел за Кортни до конца дня, а потом поехал бы туда, проследил за их грузовиком, но это невозможно. Это дороги бумажной компании, на самом деле лесозаготовительные тропы, между Гринвиллом и участком. Нет, лагеря. Это самое подходящее слово. Было бы слишком очевидно, что я следую за ними. Нет, мне придется где-нибудь припарковаться и идти пешком.
Поход получился двенадцать миль, может, пятнадцать, если учесть эту бесконечную хрень. Кортни будет в безопасности здесь, в городе, я думаю: народ штата Мэн может быть сам по себе и игнорировать кучу дерьма, которое их не касается, но не могу представить, чтобы кто-то позволил молодой женщине подвергаться насилию на публике, не начав какое-то дерьмо на свой страх и риск. Старые привычки, старые манеры – рыцарство еще не умерло, по крайней мере, не здесь.
Это будет долгий день и еще более долгая ночь.
Глава 9
Кортни
Субботний вечер, 13 августа 2016 г.
Шон вернулся! Он вернулся за мной! Мое сердце парит, и я хочу петь с самой чистой радостью, которую когда-либо испытывала.
Даже несмотря на эмоциональный подъем, я совершенно измотана. Почти уверена, что сегодняшний день стал рекордсменом по объему продаж. Все одеяла проданы и большая часть продуктов тоже. Я на самом деле благодарна Лие, когда та берет ключи от грузовика и объявляет, что она за рулем. Благодарна даже несмотря на то, что мы втиснулись между дверью и Иеремией, а Натан сидел у нас на коленях.
Младший сын пророка засыпает по дороге домой, и я укачиваю его на руках. Я не могу заставить себя ненавидеть его. Он просто заблудший маленький мальчик, ищущий одобрения и любви, которые никогда не получит от своего отца или брата.
Мы возвращаемся домой как раз к концу вечерней трапезы и началу молитвы. Я устала и весь день была на ногах. Нога болит, и когда это происходит, моя хромота становится еще более заметной. Интересно, заметил ли это Шон? Конечно, он знал, как мог не заметить?
Иеремия, похоже, этого не замечает. Он наблюдает, как я бьюсь над горами корзин и сумок, складывая все на хранение, и даже не предлагает помощи. Ему удается схватить меня за задницу, и под тяжестью груза я не могу увернуться.
Ты хочешь не жену любить, а рабыню. Племенная кобыла. Но опять же, что я знаю о любви? Я думала, Шон любит меня, но он все равно ушел, много лет назад.
Я немедленно сожалею о неблагодарной мысли – Шон, возможно, ушел ранее, но теперь он вернулся. Шон вернулся! Он вернулся за мной!
Натану с трудом удается следовать за нами, и он тут же снова засыпает за столом, даже когда его отец проповедует. Находясь между Лией и Иеремией, я поедаю остатки общего ужина: кусочки курицы, которые никто не брал, высохшие или костлявые, морковь и лук, слишком деформированные, чтобы продавать их туристам.
Отец Эммануил разглагольствует долго и громко. Он выкрикивает зажигательную проповедь, полную огня и серы, наполненную грехом и проклятием. Америка падет, провозглашает он, потому что она спала с Вавилонской Блудницей. Он продолжает и продолжает говорить о мерзости запустения, о Гоге и Магоге, пророчествующих реки крови, покрывающие землю, и собравшаяся община поглощает каждое слово с таким же удовольствием, как ест свой ужин.
Если вчера за завтраком они одобрительно кивали на нелепую логику сына, то безумие отца заставляет их зажечь факелы и двинуться на Манхэттен, Вашингтон и Голливуд с очищающим огнем Господа.
Только в конце, когда отец Эммануил приказывает нам склонить головы в покаянии и молиться о прощении и милости Господа, я снова слышу свои мысли.
Я закрываю глаза и покорно опускаю голову, прокручивая в голове разговор с Шоном. На моих губах расцветает улыбка, и я сдерживаю ее. Почти невозможно сохранить подходящую маску для обстоятельств, когда все, что я хочу сделать, – это кричать с самых высоких горных вершин, кричать всему миру, что я самая счастливая девушка на земле. Шон вернулся за мной!
Восемь долгих лет я ждала и молилась. Я зашла так далеко за пределы любой надежды, а теперь? Мои молитвы были услышаны. Шон вернулся! Он вернулся домой, вернулся в мою жизнь. Назад ко мне! Все, что я хочу сделать, – это кричать мою благодарность небесам, восхваляя Бога, в которого почти потеряла всякую веру. Я хочу танцевать и показать миру свою радость. Но я не смею.
Мое «аминь» в конце последней молитвы сатаны несет в себе лишь слабую тень блаженства и экстатического ликования, которые чувствую внутри, но все же я показываю слишком много счастья. Глубоко посаженные глаза Лии пристально смотрят на меня, но даже ее острый взгляд, разрезающий слои тайны, исследующий, чтобы найти скрытую правду греха, не может ничего сделать, чтобы вернуть меня на землю. И вообще, что ты можешь сказать, мерзкая сука? Что я слишком пылка в своем поклонении? Что слишком увлечена восхвалением Господа и Его Плана? Его совершенно великолепного плана, который принес мне мое освобождение?
Когда гимны и молитвы заканчиваются, мне удается оттащить Натана от стола. Он едва держится на ногах, засыпая почти на каждом третьем шаге, но в конце концов мы добираемся до его матери в лазарете.
Сестра Ребекка читает Библию за письменным столом, рядом на подносе остатки ужина. Она едва притронулась к еде. Сатане нравятся худые женщины, но женщина уже настолько худая, что выглядит болезненно. Она всего в нескольких фунтах от моей изможденной матери.
Когда мы входим, мать Натана отрывается от книги и на какую-то долю секунды улыбается. Не мне, а своему сыну, и даже в своем изнуренном тумане маленький мальчик, кажется, улавливает этот трепещущий знак любви и приближается к ней. То, как он смотрит на мать, кричит, что он хочет обнять ее на ночь. Как она может этого не видеть? Или ей просто все равно? Мимолетное прикосновение ее губ к его лбу – это все, что он получает, когда она отправляет его в постель. Нет ни распростертых объятий, ни проявления привязанности. Сколько еще он будет искать любви и нежности в мире, прежде чем полностью примет суровый аскетизм своего отца? Или уже слишком поздно? Я должна верить, что его еще можно спасти.
Ребекку, Лию и мою мать объединяет одно: они не чувствительные матери. Я знаю, что они должны любить своих детей, но они этого не показывают. Что-то в них сломано или отсутствует? Это что-то в нас? Или просто это место, эта церковь и наш гнусный пророк?
В отличие от Иеремии и Натана, мне повезло, что у меня имелся отец, который компенсировал это, пока был жив. Память о тех моментах до сих пор согревает мое сердце, и я стараюсь поделиться, как могу, этим теплом с маленькими. С Дженни и остальными. Даже с Натаном, когда он позволяет.
Когда дверь в их комнату закрывается за сыном, Ребекка снова смотрит на меня.
– Я не буду лгать тебе, – признается она, качая головой, когда встает и стряхивает воображаемые крошки с платья. Ребекка жестом приглашает меня следовать за ней. – Твоя мать нездорова, сестра Кортни, – утверждает она мне на ходу.
Моя мать, кажется, усохла, лежа на маленькой раскладушке. Звук наших голосов выводит ее из оцепенения, и она медленно поворачивается в нашу сторону, но когда узнает нас, в ее глазах появляется только разочарование. Конечно. Она хотела, чтобы он посетил ее.
Я разрываюсь между гневом и грустью. Сколько раз ей придется дать пинка, прежде чем она сможет сломать это желание ползти обратно к нему? Даже у собаки больше здравого смысла. Даже собака в конце концов убежит или научится сопротивляться. Почему ты не можешь сделать то же самое, мама?
На прикроватной тумбочке стоит поднос с ужином. Он такой же полный, как и тот, который сестра Ребекка оставила почти нетронутым.
– Она ведь ничего не ела? – Мне не нужно смотреть на Ребекку, чтобы узнать ответ.
Я помогаю своей протестующей матери сесть. Она сопротивляется, пытаясь повернуться ко мне спиной, но уступает по настоянию Ребекки.
– Позови, если понадоблюсь, – говорит она, закрывая за собой дверь.
Я пододвигаю табурет и уговариваю маму поесть. Ложка за ложкой, суп исчезает, пока не остается половина содержимого в миске.
– Ох, мам, – вздыхаю я. – Где ты? – Когда заговариваю с ней, она поворачивает ко мне свое разбитое лицо, но ее глаза пусты, не сфокусированы, и я чувствую себя прозрачной. Она вообще знает, кто я?
Когда она слишком устает, чтобы есть, я беру ее за руки и помогаю встать. Она молча бредет в ванную и обратно, и я укладываю ее в постель.
– Почему мы здесь, мама? – Я знаю, что у нее нет для меня ответов, но мне все равно нужно спросить. – Зачем ты привела меня сюда? Почему ты не уйдешь отсюда? – Я отвожу от нее взгляд, стою, уставившись себе под ноги, и задаю последний вопрос горьким голосом: – Почему ты не даешь мне уйти?
– Потому что Он приказал, – шепот матери останавливает меня, и когда она протягивает ко мне руку, ее хватка на моем запястье сильна, подобно стальным кандалам. – Он пожелал, чтобы мы были здесь, и вот мы здесь.
– Это то, что ты хочешь? – Я разрываюсь между недоверием и злостью из-за ее ответа. – Для себя? Для меня?
– Не важно, чего я хочу, Кортни. Не имеет значения, чего мы хотим. Важно только то, что Он приказывает, – тихо шепчет мама. – Когда Он приказывает, это должно быть выполнено. Мы должны очистить себя от греха, от порока. Мы должны быть достойны Его.
– Но почему, мама? – Оторвав ее руку от своего запястья, ложу ее руку себе на бедро. Знаю, что она чувствует ушибы через поношенную юбку, и во внезапной вспышке ярости мне хочется, чтобы она почувствовала это непосредственно. – Почему ты не можешь просто позволить мне уйти? Ты сама сбежала, мама. Когда-то давно ты сбежала из такого места.
– Если овцы убегут, – утверждает она, – пастырь не сможет их защитить. – В ее голосе, в глазах есть намек на печаль. Это действительно так, или я только воображаю это? Я вижу это, потому что хочу, чтобы это было? – Стадо должно расти, – заканчивает она, повторяя то, что отец Эммануил сказал мне в своем кабинете.
– В этом все дело? – спрашиваю я, чувствуя тошнотворный ужас в животе. – Ты с ним заодно? Ты хочешь, чтобы я вышла замуж за Иеремию? – Я отшатываюсь от ее прикосновения. – Ты знаешь, что это будет значить для меня?
– Стадо должно расти, – повторяет она, и теперь это не мое воображение: в ее глазах действительно читается искренняя печаль, сожаление. – Он приказывает, и мы должны повиноваться. Только так мы можем спастись от наших грехов, от этого грешного мира. Я думала, что смогу жить там, думала, что смогу защитить тебя сама, но не смогла. Я слышу Его голос и должна повиноваться ему. – Мама моргает несколько раз и каждый раз медленнее, пока ее глаза просто не остаются закрытыми.
Я снова сажусь, оставаясь с ней, пока ее дыхание не переходит в ровный ритм сна. Старательно избегая синяков, я убираю седеющие волосы с ее лица. Как ты можешь выглядеть такой старой, когда тебе всего сорок? Моя мать кажется такой уязвимой, такой хрупкой, но ее хватка на моем запястье была сильнее, чем я могла ожидать.
Это самое откровенное, что она сказала об этом. Лекарства и истощение, должно быть, дали мне ключ, чтобы открыть ее, но все еще недостаточно, чтобы она говорила прямо. Или, может, их слишком много, чтобы это допустить? Каждый раз, когда спрашивала почему, она просто приходила в ярость. Вскоре я научилась избегать ее пощечин, и не прошло много времени, прежде чем научилась избегать этих неудобных вопросов. Даже я умница, подобно собаке, мама. Почему ты так не можешь? Что ты имела в виду? Что все это значило?
– До свидания, – прощаюсь я со спящей матерью. Я получила все ответы, которые могла получить сегодня. Я хочу рассказать ей о завтрашнем дне, о побеге с Шоном. Хочу рассказать ей все, но не делаю этого. Если она действительно спит, то это пустая трата моего времени. А если нет? Это означало бы катастрофу.
Покидая лазарет, я благодарю Ребекку, но не знаю, в каком направлении идти. Налево или направо? Поспать в моей разграбленной лачуге в последний раз или вернуться в спальню на последнюю ночь?
Дженни выскакивает из ниоткуда и прыгает мне на руки.
– Ты выглядишь грустной, – говорит она, обнимая меня за шею. – Думаю, тебя нужно крепко обнять на ночь.
Я обнимаю ее в ответ с фальшивой, безрадостной улыбкой на лице.
– Ой, но мне не грустно! Вовсе нет, – отвечаю я ей.
– И я не в настроении обниматься! Хочу щекотаться! – Когда говорю эти слова, я шевелю пальцами руки прямо над ее животом. Мне даже не нужно прикасаться к маленькой девочке, чтобы она визжала от смеха, размахивая грязными босыми ногами в воздухе. Я смеюсь вместе с ней, надеясь, что она не уловит нотку печали, потери, которую слышу. Я уже скучаю по ней.
Я провожаю ее до общежития. Я могу остаться там с ней. Там безопасно из-за многолюдия. Конечно, Иеремия или его отец оставят меня в покое, если я буду с другими девочками. Но мне нужно поговорить с Дэниелом.
– А теперь беги, милая, – отправляю я Дженни, поцеловав ее на ночь в лоб. – Если смогу, я зайду проведать тебя чуть позже.
Я быстро иду к переоборудованному садовому сараю. Меня бросает в дрожь при мысли о возвращении, но в то же время меня охватывает ликование: это последняя ночь, когда я назову эту жалкую лачугу домом. Поначалу это был не совсем дом, но все же убежище. Место, где мы с Дэниелом какое-то время чувствовали себя в безопасности.
Собравшись с духом, я открываю дверь, пугая Дэниела. Он сидит на развалинах нашей кровати, отдыхая от наведения подобие порядка. Увидев меня, он встает и раскрывает мне объятия. Я бегу к нему, и он обнимает меня.
– Я так боялась за тебя, – бормочу я ему в грудь. – Я думала, ты никогда не вернешься.
– Ты чересчур волнуешься, – отвечает он. Дэниел ласково похлопывает меня по спине и успокаивает.
– Неужели ты не веришь в моего брата? Он никогда не допустит, чтобы со мной случилось что-то плохое.
– Нет, Дэниел! – Я осторожно отстраняюсь и смотрю Дэниелу в глаза, гадая, действительно ли он верит в это или просто пытается меня успокоить. – Я не верю в твоего брата. – Недоверчиво качаю головой. Может быть, под другим углом? Даже если он полностью отрицает намерение брата, то должен понимать, что его племянник опасен.
– А как же Иеремия? – спрашиваю я. – Ты ему тоже доверяешь?
Улыбка исчезает с его лица.
– Значит, ты знаешь, что он пытается заполучить тебя.
– Как я могу не знать? – спрашиваю я. Дэниел смотрит на меня в замешательстве, и я фыркаю. – Твой племянник объяснил мне все очень популярно. Это пока приостановлено. По крайней мере, на данный момент. Разве твой брат не сказал тебе? Он думает, что я беременна. Это, конечно, не так. Но, как он мне сказал, овец надо разводить.
– Ах. – Дэниел сжимает меня крепче, прижимаясь лбом к моему. – Я... не думал, что он готов двигаться дальше. Я верил, что еще есть время.
– Время для чего? Для тебя, ты знаешь об этом? – Мой голос истеричен, и я ненавижу его. – Этого не случится, и ты это знаешь, – я подавляю рыдания. – Дэниел, я нужна твоему племяннику. И он получит меня, так или иначе.
– О, Кортни, мне так жаль, – расстраивается Дэниел, прижимая мою голову к своей груди. – Я знаю, что ты не испытываешь к нему никаких чувств, но он неплохой человек. Ты могла бы научиться любить его. Что еще ты можешь сделать?
– Дэниел. Муж. Послушай меня. Даже если каким-то образом окажется, что я беременна? Иеремия опасен не только для меня. – Иеремия? Не плохой человек? -
Если он не сможет забрать меня у тебя таким способом? Он тебя сдаст. Тебя и Джошуа, обоих. И ты знаешь, каким будет наказание! Он может сделать это в любом случае, даже когда у него буду я. Ради мести. Ты слишком долго стоял у него на пути.
– Опять, – говорит он почти шепотом. – Что. Еще. Можешь. Ты. Сделать?
– Мы можем бежать! Вот что мы можем сделать, – отвечаю я, глядя ему в лицо. Его глаза плотно закрыты, а морщинки от смеха вокруг рта делают его старым и усталым. Неужели вся борьба ушла из тебя? Неужели ты не видишь, в какой опасности находишься? – Если ты не хочешь сделать это для себя, подумай о Джошуа! Здесь опасность грозит не только тебе.
– Я знаю, ты все еще мечтаешь о своем Прекрасном принце, – утверждает Дэниел, крепко обнимая меня. – Иногда по ночам ты взываешь к нему во сне, и это разбивает мне сердце, но ты должна смотреть правде в глаза.
Он оставляет это заявление висящим в воздухе, и мне требуется вся моя сила воли, чтобы не сказать ему, что я видел Шона сегодня на рынке. Я хочу сказать ему, что мой Прекрасный Принц вернулся и он собирается меня спасти. Но не могу.
Конечно, я доверяю Дэниелу. Дело не в этом, вовсе нет. Я уверена, что он будет счастлив за меня, но не осмеливаюсь сказать ему об этом, пока он остается здесь. Кто знает, что они сделают с ним, когда поймут, что меня больше нет? Если он останется, то чем меньше будет знать, тем лучше. Для нас обоих.
Я делаю глубокий вдох и смотрю Дэниелу в глаза.
– Пожалуйста. Пожалуйста, Дэниел. Беги со мной, – умоляю я.
– Ты же знаешь, что я не могу. Ты знаешь, почему я не могу. – Он вздыхает, улыбается мне такой усталой и грустной улыбкой, что у меня разрывается сердце.
– Возьми с собой Джошуа! – умоляю я, но знаю, что дело не в этом. Или не только в этом. Они никогда не жили во внешнем мире и боятся его больше, чем отца Эммануила. Они больше боятся жить снаружи, чем умереть здесь.
– Но если ты чувствуешь себя достаточно храброй, чтобы попробовать, то сейчас самое подходящее время, – подбадривает Дэниел, удивляя меня радостным голосом. Он счастливо улыбается, когда объясняет. – Разве ты не понимаешь? После вчерашнего? После того, как Иеремия и твоя мать сделали это? – Он машет рукой вокруг разбросанных обломков нашей совместной жизни. – Отлично. Ты боялась Иеремии, поэтому и сбежала. Это даже меня бросает в дрожь.
– Ты так полагаешь? – Я даже не думала об этом.
– Да, – отвечает он, снова крепко сжимая меня.
– Я даже могу прийти в ярость от того, что Иеремия так запугивает мою любимую жену и заставляет бежать. – Слышен рык из груди Дэниела. Я впервые слышу, чтобы этот нежный, милый человек выказывал хоть малейший намек на гнев. – И я в ярости. Наш брак может быть и фиктивным, Кортни, но ты очень много значила для меня последние пять лет.
– Ты уверен? – спрашиваю я его в последний раз. Я должна дать ему еще один шанс. – Пожалуйста, вы оба. Беги со мной.
– Я уверен, – отвечает Дэниел. Он целует меня в лоб и раскрывает объятия, освобождая меня. Это буквальное освобождение, но также и символическое. – Кортни, не беспокойся обо мне. Со мной все будет в порядке.
Я потрясена. Буду очень скучать по нему. Его доброта и тихая сила были опорой для меня так долго. Не в силах вымолвить ни слова, я протягиваю к нему руку, и Дэниел берет меня за руку.
– Наш брак, Кортни? Он не законный, – утвердительно говорит Дэниел, кивая головой в сторону внешнего мира.
– Никаких документов, никаких лицензий. Это ничего не значит, кроме как здесь, на этой ферме. Я освобождаю тебя от твоих клятв, – говорит он, целуя тыльную сторону моей руки, а затем смотрит мне в глаза.
– Если ты действительно веришь, что твое счастье где-то там, – поощряет меня он, поворачиваясь и направляясь к двери, – тогда иди. Найди его. Хватайся за него. И все мои надежды и молитвы пойдут с тобой. – Остановившись в дверях, Дэниел оглядывается на меня, в последний раз встречаясь со мной взглядом. Теперь в нем нет ни радости, ни насмешливого юмора, который я так привыкла видеть в нем. – Но беги далеко, Кортни. Беги быстро. Не позволяй им снова привести тебя сюда, – заканчивает он и смотрит уже не на мои глаза, а на мою ногу.
Глаза Дэниела блестят от слез, но на его губах играет улыбка, когда он выходит из двери нашего дома. Он хороший человек, попавший в такую плохую ситуацию. У меня тяжело на сердце: я только что попрощалась с одним из моих самых дорогих друзей.
Глядя ему вслед, я гадаю, увижу ли его когда-нибудь снова.
