Текст книги "Не сдавайся (ЛП)"
Автор книги: Оливия Ригал
Соавторы: Шеннон Макаллан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
Глава 21
Кортни
Вечер пятницы, 19 Августа 2016 года.
Тук. Тук. Тук.
Сейчас там Лукас. Это должен быть он.
Тук. Тук. Тук.
Брат Джонатан не настолько жесток. Он позволил бы мне поспать.
Тук. Тук. Тук.
Это сводит меня с ума.
Тук. Тук. Тук.
Для чего мне отдыхать? Сегодня был мой последний шанс. Все, что я делаю, – это убеждаюсь, что буду здорова и готова к завтрашнему дню. На мою свадьбу. Для монстра.
Тук. Тук. Тук.
Я поклялась Иеремии, что умру, прежде чем позволю ему прикоснуться ко мне, и у меня быстро заканчивается время, чтобы выполнить свою клятву. Как только завтра взойдет солнце, женщины начнут готовить меня к тому, чтобы доставить к ожидающему демону, и у меня не будет ни минуты наедине с собой. Даже если бы я на мгновение осталась одна, нет таких глупцов, чтобы оставить острый предмет в пределах моей досягаемости, и у меня не будет времени ни на что более медленное, чем вскрытие вены.
Тук. Тук. Тук.
Хватит ли у меня смелости сделать это?
Могу ли я покончить с собой?
Я знаю, чего хочет Иеремия, что он планирует со мной сделать. На самом деле быстрая смерть сейчас лучше, чем очень короткая жизнь в пытках от рук этого садиста? Лучше, чем умереть при родах до тридцати лет, крича последние мгновения своей жизни, когда я даю этим извращенным, злобным засранцам еще одно поколение «пророков»?
Тук. Тук. Тук.
Если я сделаю это, что тогда? Ад – это настоящее место? Когда я была маленькой девочкой, священники всегда говорили, что самоубийство – это смертный грех и что ты попадешь прямо в ад. Бог, которого я знала, был добрым и любящим. Милосердным. Конечно, он меня простит. Конечно, он поймет. Не так ли?
Тук. Тук. Тук.
Деревянные стены ящика для покаяния гладкие, без зазубрин или неровных краев, которые я могла бы использовать. Здесь нет света, нет электричества, которое могло бы остановить мое сердце.
Тук. Тук. Тук.
Вот оно! Крюк на низкой крыше. Он предназначен для подвешивания лампы, но на него можно повесить еще что-нибудь. Ему нужно удержать меня всего несколько минут. Это долго не продлится, да? Я не хочу, чтобы было больно.
Тук. Тук. Тук.
Тряпки, которые оставила мне Хизер, недостаточно длинные, чтобы сделать веревку, но длинная юбка моего платья обеспечит дополнительную ткань. Разорванные на полоски и скрученные вместе, их должно хватить. Если Лукас даже услышит, как рву одежду, ему все равно, а я уже много лет заплетаю себе волосы, так что пройдет быстро.
Тук. Тук. Тук.
Мне так страшно. Но я снова буду с тобой, Шон, и ты тоже, Дэниел. Я надеюсь, что ты в мире с Джошуа. Скоро увижусь со всеми вами.
Тук. Тук. Тук.
– Радуйся, Мария, полная благодати, – начинаю я. Уже много лет не читала старых молитв, но меня воспитывали католичкой, как и Шона. Эти слова утешают и так сильно отличаются от того, что проповедуют здесь. – Наш Господь с тобой. Благословенна ты среди женщин, и благословен плод чрева твоего, Иисус. Святая Мария, Матерь Божья, помолись за нас, грешных, сейчас и... – Я тихо, горько смеюсь, прежде чем закончить: – Сейчас и в час нашей смерти, которая наступит всего через несколько минут. Аминь.
Тук. Тук. Тук.
Мое ведро, перевернутое вверх дном, поднимает меня на нужную высоту. Когда отбрасываю его, мои пальцы ног не касаются земли. Я накидываю конец самодельной веревки на крючок и затягиваю петлю на шее, осторожно снимая узел с волос. В конце концов, не хочу, чтобы это тянуло. Я собираюсь умереть, но мне не нужно чувствовать дискомфорт, когда это делаю.
Тук. Тук. Тук.
Глубокий покой окутывает меня, безмятежное спокойствие. Еще одна «Радуйся, Мария», и пора. Я немного паникую при первом же врезании веревки, но лицо Шона в моем сознании снова успокаивает меня. Он улыбается мне, протягивая ко мне руки. Я иду, любовь моя. Я снова буду с тобой через минуту.
Тук, Тук. Взвизг!
Что это? Сейчас это не имеет значения. Мне все равно, что это было. На меня это не влияет. Через мгновение я обрету покой со своей любовью.
Теперь мое зрение начинает сужаться, кольцо черноты окружает слабый свет, просачивающийся сквозь трещины в крыше. Крик прекращается так же резко, как и начался, и заканчивается хриплым, задыхающимся звуком. У меня со слухом что-то не так. Ягненок издает этот звук, когда ему перерезают горло. Еще не время забивать ягнят? Не имеет значения. Почему меня это волнует? Я никогда больше не буду есть баранину. Это не должно быть важно, но почему-то это важно.
Свет. Яркий белый свет вдалеке. Малейший намек на это, и я падаю.
Падаю? Нет! Я не могу упасть. Мне нужно подняться наверх, к свету. К Шону!
Я ударяюсь ногами, соскальзываю и тяжело приземляюсь. Что-то меня трясет. Я слышу голос.
– Кортни! Кортни! Нет, нет, милая! – это голос Шона.
– Черт! Дай мне минутку! Да, черт возьми, я понимаю, что нам нужно уходить! Дерьмо, все пошло наперекосяк, ПИЗДЕЦ, ясно? Да, да. Отвлечение внимания через пять… четыре… три...
– Я не могу жить без тебя, Шон. Я пришла, чтобы быть с тобой. – Я улыбаюсь ему. Он весь в крови. – Они, наверное, ужасно обращались с тобой, прежде чем убили тебя. Я не подозревала, что мне придется упасть, чтобы попасть на Небеса, и я здесь?
Почему вообще это спрашиваю? Конечно, это Рай. Так и должно быть. Шон здесь.
– Закрой глаза, милая. Держи рот открытым! – Он закрывают мои уши руками и ложится на меня сверху.
– Это странный способ...
Земля загрохотала и задрожала, и нас обдало волной жара, затем свет меняется с чисто белого на красновато-оранжевый.
Мы не на Небесах. Мы в другом месте, и ворота только что открылись, чтобы впустить нас. Священники были правы насчет самоубийства.
– Кортни, ты можешь встать? Ты в порядке?
– Я с тобой, Шон. Я люблю тебя и не могу жить без тебя, так что вот я здесь. – Я протягиваю руку к его лицу, провожу рукой по бороде, все еще мокрой от крови. – Мне так жаль. Это моя вина, что мы здесь.
– Нет, все в порядке. Не беспокойся об этом, – успокаивает он, глядя через плечо на пламя. – Это кровь не моя. Ты можешь идти? Нам нужно было убираться отсюда к чертовой матери еще десять минут назад.
– Думаю, да, – отвечаю я, и он помогает мне подняться. – Но, Шон? Это ад. Нам не выбраться отсюда.
– Ад? Ад на Земле, конечно, но... – Шон вопросительно смотрит на меня, потом смеется. – О Господи! Кортни, милая. Ты не мертва. Я вовремя перерезал веревку. Ты жива.
Жива. Это сложно осмыслить.
– Но ты мертв. Шон, ты мертв!
– Смерть не может остановить настоящую любовь, – утверждает он, и в его глазах мелькает огонек. – Это может только задержать на некоторое время. – Он громко смеется и бьет ладонью по деревянной стене. – Черт возьми, но я всегда хотел использовать эту фразу! И да, я не умер. Я был почти мертв только потому, что этот говнюк Лукас размахивал битой.
Не умер. Ты не мертв. Мы оба живы? Мария, ты была со мной, оттянув час моей смерти. Ты вернула мне мою жизнь, и ты вернула мне мою любовь.
– Если снаружи не ад, то что же тогда происходит?
Сейчас ничто не имеет смысла, и мне все равно. Шон жив!
– О, мои, э-э, отвлекающие маневры очень успешны. – Шон выглядит смущенным. – Может быть, слишком успешны. Я взорвал бак с пропаном и топливный бак для генератора. И все электрические панели. Думаю, очень скоро это место привлечет много внимания. Такой большой баллон с пропаном? Держу пари, что взрыв был слышен всю дорогу до Гринвилла. – Шон замолкает, склонив голову набок и прислушиваясь к чему-то, чего я не слышу.
– Да. Принял. Уже в пути. – Шон кладет руку мне на щеку, и я крепко прижимаю грубые мозолистые пальцы к своему лицу. – Кортни, нам нужно убираться отсюда, прямо сейчас. Ты можешь идти?
– Пешком? Шон, ты жив! Если ты хочешь, я могу лететь!
– Давай убираться отсюда, – указывает он, целуя меня в лоб и проводя рукой в черной перчатке по моим спутанным, грязным волосам. – Держись позади меня и не высовывайся.
Шон укрывается у дверного проема, выглядывая из-за него через прицел компактного черного пистолета, и я ахаю при виде тела прямо за дверью.
– Шон? – Я хлопаю его по плечу. – Кто это? – спросила я.
– Эм? О! Лукас, – рассеянно отвечает Шон.
– Было больно? – Мой голос хриплый от веревки. – Пожалуйста, скажи, что он был напуган и испытывал боль.
– Да. Ему было больно. Очень больно. Ладно, план такой. Наш попутчик встретит нас на другой стороне часовни. Это не самое близкое место от нас, но для него это самое выгодное место, куда он может добраться и вытащит нас отсюда, не столкнувшись с осложнениями.
– С осложнениями?
– Не забывай про взрыв, – усмехается Шон. – С минуты на минуту сюда спустятся егеря, и мы не хотим, чтобы нас остановили по пути отсюда. И пожарные машины прибудут, но Служба охраны приедет первой.
– Тогда пошли, – отвечаю я и следую за Шоном. Прямо за дверью замираю, завороженная видом Лукаса. Из-за пореза и того, под каким углом находилась его голова, он выглядит почти как дозатор «Пец»! Ход моих мыслей прерывается выстрелом, гравий разлетается в стороны, и что-то падает на землю в нескольких футах от меня. О нет, я слишком отстала!
– Бегом! Бегом! Бегом! – Шон кричит на меня и, похоже, во что-то стреляет. Я вижу вспышки перед черным пистолетом у его плеча, но слышу только щелчок и скрежет металла о металл. – Да, я вижу. Дерьмо! Мне следовало взять с собой винтовку. – С кем он разговаривает?
Через мгновение я снова оказываюсь позади Шона, следуя за ним в тень. Во временной безопасности мы можем остановиться, чтобы перевести дух, и у меня есть минутка, чтобы в первый раз осмотреться. Я живу здесь много лет, но сейчас планировка совершенно другая. Когда баллон с пропаном поднялся, он, должно быть, сравнял половину... Боже мой! Посмотри на пламя! Клубящийся столб тянется ввысь, кружа листья красного и оранжевого цвета.
– Я был прав, – утверждает Шон со смехом, таким полным удивления и восторга, что не могу не улыбнуться вместе с ним.
– По поводу чего? – спрашиваю я.
– В огне это выглядит лучше. – Шон вновь стал серьезным. – Мы не можем пойти по кратчайшему пути. Похоже, они не могут решить, что больше их интересует: потушить пожар или убедиться, что мы с тобой отсюда не выберемся. Нам нужно обойти часовню с задней стороны. Ты знаешь местность, что предлагаешь?
– Иди сразу за эти дома, – указываю я на лачуги из фанеры и брезента, укрытые от взрыва горящим главным домом. – С другой стороны за ними есть забор, и мы можем там спуститься, надо лишь повернуть направо за угол забора. Мы пройдем почти весь путь до часовни. В конце минуем сарай, а после пересечем часовню и выйдем через заднюю дверь.
Шон заглянул за угол хижины. Тени в узком пространстве стали глубже, чернее, чем обычно, после того, как я посмотрела на столп огня. Мне плевать на тени или огонь! Я пойду с тобой куда угодно и никогда больше не буду бояться.
– Работает на меня. Вперед.
Я следую за Шоном через зазор, затем вниз по тропинке между зданиями. Он снова натянул очки ночного видения на лицо и не испытывает проблем, двигаясь уверенно среди беспорядка сломанных детских игрушек, садовых инструментов и других вещей, разбросанных по маленькому заднему дворику. Я почти ничего не вижу, но держусь достаточно близко, чтобы коснуться Шона, и иду туда, куда он, избегая худшего.
Когда мы добираемся до угла забора, Шон прижимается к столбу, отходит назад, чтобы коснуться меня в темноте, безмолвно говоря мне задержаться.
– Что случилось? – шепчу я.
– Ничего, – отвечает он. – Все же. Позволь мне сначала все прояснить.
Боевая подготовка Шона берет верх, и он поворачивает дуло пистолета за угол, следуя за ним с плавной грацией и стремительной скоростью, но затем замирает, очерченный пламенем вверху. Шон шевелит губами, но я не могу разобрать, что он говорит, несмотря на рев пламени и лай испуганных собак.
Шон на что-то уставился.
На что он смотрит?
Шон опускает дуло пистолета, и я лихорадочно роюсь в памяти, пытаясь понять. Там всего двадцать-тридцать футов. Дом священника в конце, кухонная дверь. Задняя дверь в сарай слева. Что еще? Я подкрадываюсь к углу.
– В чем дело, Шон? Что ты видишь?
– Ты их слышишь? – голос Шона хриплый – от чего? Страх? В этом нет никакого смысла. Шон прорвался через это место, чтобы добраться до меня, не показав ни малейших признаков паники. Что сейчас не так?
– Слышу что? – спрашиваю я. Пламя вокруг нас такое яркое, что в поселке светло, как днем.
– Собака, – проговаривает он. – Собака лает. Солнце в полночь. – Шон рукой оттягивает четырехглазые очки на шлем, затем снова поднимает пистолет, указывая на что-то, чего я не вижу. Его глаза широко раскрыты, и он тяжело дышит. – Черный занавес.
Собака? Солнце в полночь? Чернота…
– ...занавес, – заканчиваю я вслух, наконец-то, понимая и рискуя выглянуть из-за угла, чтобы убедиться, что мои подозрения верны.
Конечно же, сестра Джоанна оставила окно на кухне приходского дома открытым, и занавеска колышется на ветру.
– Шон, – зову его я, выходя из укрытия. – Занавес голубой. Он сделан из домашней шерсти – одной из самых красивых тканей, которые мы когда-либо здесь шили.
Шона взглянул в мою сторону, прочь от открытого окна, и снова опускает ствол.
– Я сама сплела эту нить, Шон, – успокаиваю я, подходя достаточно близко, чтобы коснуться его руки. – Прошлой зимой. Все в порядке. Это... – Что я могу сказать? Что нет никакой опасности? Они стреляли в нас! Конечно, есть опасность. Как мне вернуть его обратно? – Шон, любимый, это не твой сон.
– Я знаю это, – проскрежетал он. – Я совершенно, черт возьми, очнулся, и я здесь. Снова. И она там, за занавеской. Просто. Твою мать. Жду.
– Нам нужно идти, Шон. Помнишь? – Я дергаю его за рукав, но с тем же успехом могу тянуть за покрытую тканью статую. – Эта дверь вон там. Пройдем там, выйдем из сарая и тогда будем в безопасности.
– Она уже забрала моих братьев, Кортни! Я не позволю ей заполучить и тебя тоже.
– Смотри, – говорю я, медленно пятясь от него к окну. – Это безопасно.
– Нет, – настаивает он. – Это не так. Вернись.
Я останавливаюсь, когда чувствую за спиной грубо отесанную деревянную стену дома священника, занавеску на моих волосах.
– Видишь? А теперь давай, Шон, – настаиваю я. – Вперед. Через дверь. – Шон опускает пистолет и делает нерешительный шаг ко мне, затем еще один. – Хорошо! Еще немного, и мы сможем уехать отсюда навсегда. Мы можем пойти домой. Вместе.
Ветер вновь меняет направление, и занавеска задевает мои плечи, и... это не ветер. Там кто-то есть.
– ШОН! – кричу я, но что бы это ни было, он это уже видел.
– Ложись, ложись! Вниз, вниз, вниз!
Я падаю, сворачиваюсь в клубок у основания стены и закрываю голову руками. Шон вновь поднимает пистолет с глушителем, нацеливает на окно и нажимает на спусковой крючок, как только я убралась от окна.
Щелчок.
Лицо Шона вытягивается, глаза снова становятся огромными, и теперь он по-настоящему паникует.
Почему? Что случилось? Что не так?
Оружие настолько тихое, что мне понадобилось время, чтобы понять, что оно не выстрелило, и я вижу фигуру, высовывающуюся из окна надо мной. Длинная, чёрная и узкая, и конец дула менее чем в десяти футах от человека, который рисковал своей жизнью, чтобы спасти меня. Шон бросает автомат и тянется к пистолету с толстой черной канистрой на конце ствола. Он быстрый – пистолет находится на достаточном расстоянии от кобуры к тому времени, как гравитация перетягивает первое оружие к концу его ремня.
Шон быстр, но недостаточно. Он никогда не успеет вовремя. Никто не промахнется мимо него на таком расстоянии!
Я дотягиваюсь до ствола пистолета, торчащего из окна, хватаю и дергаю так сильно, как только могу. Тот, кто держит его, отчаянно пытается втащить его обратно и нажимает на спусковой крючок, но он больше не направлен на мою любовь. Выстрел оглушительный, и я знаю, что у меня на руках будут волдыри от накаливания ствола, но мне все равно.
Теперь перетягивание каната с тем, кто держит другой конец оружия, и прием с перетягиванием каната срабатывает. На мгновение я расслабляюсь, упираюсь ногами в стену, а затем тяну изо всех сил. Мало того, что пистолет вылетает из окна, но и извивающееся тело следует за ним, приземляясь на меня сверху.
– Отойди, Кортни! Отойди! – приказывает Шон, но я все еще сопротивляюсь, придавленная тем, кто на меня упал. Упавший на меня сверху – маленький человек. Короткие волосы. Это не женщина. Это всего лишь мальчик.
– Натан! – кричу я так властно, как только могу. – Слезь с меня, сейчас же! – В одно мгновение он прекращает бороться и падает на землю рядом со мной, дрожа от беззвучных слез.
Он не страшный. Он просто... напуган.
– Почему ты это делаешь, Кортни?
Я опускаюсь на колени, беру за руки маленького мальчика и поднимаю его на колени перед собой. Натан смотрит на меня, по его покрытому сажей лицу текут слезы.
– Зачем ты привела его сюда, чтобы убить нас?
– Потому что ты запер ее в гребаном ящике, – отвечает за меня Шон, стоя у него за спиной. Натан вздрагивает, когда Шон дулом пистолета касается его затылка. – Потому что ты собирался выдать ее замуж за грязный, садистский кусок дерьма.
– Мой брат – хороший человек! – кричит Натан, поворачиваясь лицом к Шону с искаженным ненавистью лицом, но замирает после резкого удара по голове стволом пистолета.
– Твой брат? – спрашивает Шон, внезапно преисполненный вежливого любопытства. – Иеремия – твой брат?
– Да, – хнычет Натан. – Он хороший человек. Однажды он станет пророком, когда наш отец вознесется на Небеса. Святой человек. – Теперь слезы текут по-настоящему, а плечи подрагивают. Он так старается быть храбрым.
– О, Натан, – вздыхаю я и обнимаю его. – Дорогой, твой брат – монстр. Он причинил мне боль, Натан. И он собирался продолжать причинять мне боль. Пока это наконец не убило бы меня.
– Но если ты подчинишься... – Мальчик смотрит на меня растерянными глазами. – Кортни, ты должна подчиниться. Это Воля Господа, чтобы ты подчинилась. Ты же женщина. Ты должна быть наказана за грех Евы, за то, что стала причиной падения Адама!
– Малыш? Я не собираюсь никому подчиняться. Я никогда больше не буду собственностью. Больше никогда. – Еще одно крепкое объятие, затем я отпускаю его и встаю.
– И единственные грехи, за которые меня накажут, будут мои собственные. Это никогда не было Волей Господа. Такова воля твоего отца. Но, видишь ли, я люблю Шона. И Шон любит меня
– Мой отец – пророк Господа? – Это должно было быть утверждением, но интонация мальчика превращает это в вопрос. Может, я все-таки чего-то добилась с ним. – Святой человек?
– Кстати, о твоем отце, – подтверждает Шон, снова постукивая Натана по голове. – Заткнись на хрен! Я знаю, что время играет важную роль. Послушай, мы работаем над этим, но есть еще одно незаконченное дело.
– Но я ничего не сказал, – ноет Натан.
– Знаю, малыш. Он не с тобой разговаривает.
– Верно, – отвечает Шон, снова переключая внимание на Натана. – Извините, на чем я остановился? Правильно. Твой отец. Святой человек. Я бы хотел встретиться с этим придурком. Посмотрим, смогу ли помочь ему стать еще святее.
– Он, он... – Натан заикается, икнув от слез. – Он в часовне. Он там, чтобы помолиться за наше избавление от злой силы сатаны. С кем ты только что разговаривал?
– С Сауроном, – произносит Шон с по-настоящему злобной ухмылкой, но Натан просто выглядит смущенным. – Кортни, любовь моя? Давай на минутку заглянем в часовню. Посмотрим, сможем ли мы помочь ответить на молитвы старого ублюдка.
– Натан, – убеждаю я. – Малыш? Будь в безопасности, ладно? Мы уходим прямо сейчас. Когда придут полицейские и пожарные, иди с ними. Они отведут тебя в безопасное и теплое место, и ты сможешь принять ванну и что-нибудь поесть, хорошо?
– Я в порядке, – отвечает он оцепенело.
Маленький мальчик остается на коленях, спиной к нам, когда мы исчезаем за дверью в сарае. Он даже не смотрит на дробовик, валяющийся в грязи рядом с ним.
– Этот ребенок просто нечто, – говорит Шон. – Он стремился быть таким же плохим, как его отец и брат.
– Так его воспитывали, – отвечаю я ему. – Он никогда не знал ничего другого.
– Он даже не знает, кто такой Саурон. Он умеет читать? Мы должны послать ему копию «Властелина колец» на Рождество, если сможем выяснить, в какой колонии он окажется.
– Шон, я беспокоюсь о детях, – произношу я. – Дженни. Мэтью. Все остальные. Что с ними будет?
– Почти то же, что ты сказала маленькому убийце, – отвечает Шон. – Возможно, они попадут в систему. Если это то, чем они здесь занимаются, не думаю, что кто-то из этих чокнутых сможет удержать при себе своих детей. – Он вздыхает, качает головой. – Я имею в виду, Служба опеки – это не здорово, но лучше, чем все, что они знали здесь. Они смогут получить консультацию, по крайней мере. Попробуй исправить ошибки... – Шон идет, жестикулируя пистолетом, охватывая не только сарай, но и весь комплекс.
– Я хочу забрать их сейчас. Возьмем их с собой.
– Ага, – соглашается Шон. – Я тоже. Я видел, как ты общалась с той маленькой девочкой. Ты любишь ее. Вероятно, ты для нее больше мама, чем ее настоящая мать. Но мы не можем, – мягко уточняет он. – Мы просто не можем. Сначала нам нужно доставить тебя в безопасное место. Тогда подумаем о том, чтобы организовать здесь Службу опеки, если Служба охраны и пожарные не сделают это за нас сегодня.
Языки пламени облизывают края сарая, и искры летят через входную дверь. В любой момент это превратится в ад, когда солома на полу подпалится.
– Нам лучше поторопиться, – утверждаю я.
– Да, – соглашается Шон. – Но сначала часовня. – На его лице суровое выражение, рот сжат в узкую линию.
Часовня в огне. Она еще не полностью затронута, но крыша уже горит, и это только вопрос времени, когда она полностью превратится в пепел. Мое сердце парит, когда я смотрю, как одна из белоснежных лент воспламеняется.
Это лучшая новость на свете. Моя свадьба отменяется.
Я смотрю Шону в лицо, оно бесстрастное и безжалостное, и сжимаю его руку. Его выражение не меняется, но он сжимает мою в ответ.
Там собралась небольшая толпа: мужчины и женщины, несколько детей. Я не вижу ни Дженни, ни Мэтью. У большинства мужчин винтовки и дробовики, у некоторых молотки и топоры, но без лидера никто не поднимет на нас руку. Толпа молча расступается, словно Красное море перед современным мрачным Моисеем, покрытого доспехами и кровью. Шон отпускает мою руку и снимает шлем, когда мы поднимаемся по нескольким ступенькам к уже открытым двойным дверям.
Внутри часовни стоит невыносимая жара. Языки пламени лижут основание одной стены, а цветы, собранные вокруг алтаря, завяли и побурели. Отец Эммануил преклоняет колени в молитве перед алтарем, под потрескавшимся гипсовым потолком. Обугленные черные пятна растут с каждым мгновением.
Шон отбивает тяжелыми ботинками барабанный бой по деревянному полу, когда мы приближаемся к Эммануилу, останавливаясь между первым рядом скамей. Старик не оглядывается.
– Я подойду через минуту, – произносит он усталым голосом.
– Не торопись, – спокойно отвечает Шон, и через несколько секунд старик поднимается на ноги, отряхивая колени. Это рефлекс: он руками, черными от сажи, оставляет больше грязи, чем очищает.
– Вижу, что ошибался на ваш счет, мистер Пирс, – говорит он наконец. – В конце концов, ты угроза.
– Нет, – тихо отвечает Шон. – Я не представляю угрозы. Я мщу.
– Месть моя, я... – начинает Эммануил, но Шон перебивает его.
– Господь – человек войны, – цитирует он. – Книга Исхода. А что касается мести? Я... Отплачу.
– Ты смеешь богохульствовать в этом доме Господнем? Ты богохульствуешь словами Господа? – Эммануил вскидывает руки, его волосы образуют безумный белый ореол. Дым собирается у потолка, и теперь вторая стена тоже загорелась.
– Это не Божий дом, Эммануил, – поправляю я. – Или как там тебя на самом деле зовут. Я действительно не знаю, как тебя зовут. Даже фамилию твоих сыновей. – Я фыркаю, качая головой от осознания.этого.
Насколько глупы эти люди? Следовать за кем-то, когда они ничего о нем не знают?
Эммануил бросает на меня пронзительный взгляд, отводит руку назад, чтобы дать мне пощечину, но сдерживается, расслабляя ее и медленно позволяя ей упасть, когда Шон поднимает большой пистолет.
– Разве не удивительно, как меняет размер наше восприятие? – размышляет Шон. – Я имею в виду девять миллиметров? Это не очень много. Но прямо сейчас? Для тебя? Это выглядит таким же большим, как глубочайшие, темные врата в ад.
Цветы вокруг алтаря загорелись, сам алтарь объят пламенем. С потолка падает штукатурка, и тлеющий конский волос, вросший в него, добавляет едкого дыма. Я всегда знала, что Эммануил – сатана в человеческом облике, но теперь? Освещенный пламенем, он никогда не выглядел более демонически.
– Если ты сразишь меня, я стану более могущественным, чем ты можешь себе представить! – голос Эммануила отчаянный, визгливый.
Шон резко смеется. Это грубо, но наполнено искренним юмором.
– Серьезно? – спрашивает он. – Ты собираешься цитировать мне гребаные «Звездные войны»? Вот как ты хочешь выйти? – Шон качает головой. – Этот способ не сработал хорошо даже для Оби-Вана, – подтверждает Шон сумасшедшему. – И все же, лучше не рисковать.
Шон отводит пистолет от головы Эммануила и дважды стреляет. Эммануил падает на землю, и мое сердце разрывается, когда слышу, как этот сукин сын кричит от боли. Одна из пуль Шона раздробила его левую коленную чашечку. Другая ударила его в низ живота. Ни одна из ран не обязательно смертельна, но любая из них затруднит выход из горящей часовни.
– Ты поднял руку на Помазанника Господа! – задыхается Эммануил, корчась на полу. Его голос хриплый от дыма, ослабленный болью и потерей крови. – Ты будешь гореть за это!
Некоторое время я думаю обо всех жизнях, которые этот сумасшедший разрушил своим извращенным пониманием религии. Моя собственная жизнь, искалеченная и замученная, но не сломанная. Мучения, через которые он заставил меня пройти. Будущее, которое он планировал для меня. Каждая галочка в этом списке – это очко против него, и мое сердце ожесточается.
– Ты... будешь гореть... за это...
Шон снова поднимает пистолет, чтобы пристрелить его и положить конец боли Эммануила. Чтобы прекратить крики.
– Нет, Шон, – прошу я, мягко опуская его руку. Встаю на колени рядом с сукиным сыном, настолько близко, чтобы поцеловать его, если бы захотела. Достаточно близко, чтобы прошептать ему на ухо: – Ты сгоришь первым.
Шон убирает пистолет в кобуру, и мы выходим из часовни, держась за руки.
Молчаливая община все еще находится там, но теперь она стала на два представителя больше: ужасный труп брата Лукаса лежал на одеяле у подножия ступенек; и Натан, сжимающий в руках огромную старинную семейную Библию, которая стоит на маленькой лестничной площадке наверху. Он наблюдал за всем через открытые двери.
Он такой потерянный. Такой смущенный. Мое сердце разрывается из-за этого маленького мальчика. Он виновен в стольких страданиях, как в моих, так и в других. Я знаю, что он стал причиной смерти Дэниела и Джошуа, когда рассказал отцу о том, что они делали вместе, но как могу винить его? Им манипулировали, поставили в положение, где нет другого пути. Я не знаю, что сказать мальчику, и протягиваю к нему молчаливую руку.
– Нет, – отвечает он, качая головой. – Просто иди.
Грузовик Шона грохочет на холостом ходу позади толпы, и кто-то неистово заводит двигатель, когда мы спускаемся по ступенькам.
– Давай! Двигайся! Шевелись! – кричит водитель через открытое пассажирское окно. – У нас около шести минут, чтобы убраться отсюда к чертовой матери!
Дорога – или выезд, как называет ее Шон, – ухабистая, и его большой полноприводный грузовик зарабатывает свою репутацию в сто раз больше, когда здоровяк за рулем мчит в кромешной тьме прочь от горящего комплекса. Он едет без света, используя другой комплект тех же четырехглазых очков ночного видения, которые носит мой Шон. Это всего лишь короткий пробег по бездорожью, всего несколько минут, но моя голова отскакивает от крыши «Блейзера» по меньшей мере четырнадцать тысяч раз, прежде чем мы находим грузовик другого человека на поляне в лесу.
– Спасибо, – благодарю я водителя после того, как мы укладываем все в его грузовик. – Прости, боюсь, я не расслышала твоего имени?
Некоторое время он не отвечает, оглядываясь назад, туда, где бурлящий, вздымающийся огонь все еще освещал далекий горизонт, и проводит пальцами по очень коротко остриженным волосам. Это выглядит как бессознательный жест, привычка.
– Там было чертовски круто, – произносит мужчина, оглядываясь на меня. – Такой же беспорядок, как и во многих других местах, где я был с этим придурком. Однако мы вышли из этого, и, судя по тому, что я слышал по радио, ты большая часть этого.
– Что мне еще оставалось? – спрашиваю я. Шон обнимает меня за талию, и я прислоняюсь к его плечу. – Он спас меня. Я... я не знаю, что еще сказать. – Я не нахожу слов, чтобы объяснить, как и почему в тот момент, когда Шон был парализован своими воспоминаниями, знала, что нужно делать, и сделала это.
– Думаю, мы спасли друг друга, – тихо произнес Шон, и мое сердце колотится, когда он сжимает меня.
– Ага, – отвечает водитель. – Думаю, что он прав. Ну что, мисс? Ты участвовала в операции. Ты боролась. Ты была рядом с нами, так что, думаю, ты заслужила это право. – Он протягивает мне руку, полностью охватывая мою. – Меня зовут Анджела, – отвечает он мне.
Импульсивно я выскальзываю из руки Шона, протягиваю руку и обнимаю мужчину со странным именем.
– Большое вам спасибо, Анджела.
– Какие родители назвали бы своего сына Анджелой? – спрашиваю я Шона, пока мы наблюдаем, как вдалеке исчезают задние фонари другой машины.
– Не знаю, – отвечает Шон, крепко прижимая меня к груди. – Во всяком случае, пока нет. Хотя думаю, что мы узнаем это, когда у нас появятся дети.
