Текст книги "Миа (СИ)"
Автор книги: Оливер Твист
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)
Глава 14 Визит непрошенных гостей
День, между тем, был очень хороший, замечательно теплый, но не жаркий. Периодически солнце перекрывали облака, на несколько минут земля покрывалась тенью, а затем вновь ярко сиял на улицах города свет, отражался в витринах магазинов, зелени аллеи по которой я шел, в стеклах домов. И лица прохожих тоже лучились светом, впереди было лето, пора отпусков, каникул, пора ночных свиданий и прогулок, полуденного зноя, пыльных дорог и теплых, бурных ливней. Время беспечных и бесшабашных велосипедистов, веселыми стрижами со звоном носившихся по дорогам и тротуарам, вынуждая водителей и прохожих, шарахаться в стороны и чертыхаться им вслед. Время красивых девушек, звонко цокающих каблучками своих туфелек по тротуарной плитке, время сладкого пения птиц по утрам, ранних, свежих рассветов и долгих, сиреневых сумерек. Отличное в общем, время для тех, кто беззаботен и полон радужных надежд. Вдруг отчетливо вспомнил: «Ты любишь лето, Хьюстон?» И сердце пронзила такая сильная боль, что слезы выступили на глазах.
Дошел незаметно до парка и умылся в маленьком фонтанчике. Заодно и напился холодной, отдающей железом воды, смочив пересохшее горло и уняв на некоторое время, терзавшую меня жажду. Потом сел, перевести дух, на одну из скамеек вдоль узкой дорожки, огибающей по периметру центральную площадку. В разгар рабочего дня в парке было не так многолюдно. Кое-где между деревьями мелькали собачники со своими питомцами, слышался разноголосый лай, зычные выкрики команд. На нескольких лавочках неподалеку сидели женщины в легких, пестрых платьях, о чем-то оживленно говорили, их голоса, птичьим щебетом, долетали до меня. Они неторопливо двигали вперед-назад разноцветные коляски, качали в них своих младенцев. Временами громко и мелодично выводила короткие трели какая-то пичужка. Откуда-то издалека доносились звонкие детские крики. Пахло свежей травой и влажной землей, иногда налетал порывами дурманящий сладкий аромат цветущей черемухи. И все здесь было пронизано покоем и умиротворением, которых так не хватало моей душе.
Но чем дольше я сидел, тем больше охватывало меня сонное оцепенение, возбуждение и горечь обиды, сменились апатией. Мне захотелось лечь на жесткую, нагретую солнцем скамейку, закрыть глаза и слушать как неумолчно что-то шепчут на своем зеленом языке деревья у меня над головой. Может жалуются воробьям на ветер, что непочтительно треплет их за кроны, может обсуждают нас людей, суетливой мелкотой мельтешащих внизу у корней, может рассказывают друг другу свои долгие зимние сны. Я закрыл глаза, но тут же перед внутренним взором, в красной, мерцающей мгле возникло искаженное гневом, бледное, бескровное лицо дяди. Оно словно отпечаталось на сетчатке, и я никак не мог от него избавиться. Тогда я стал рассматривать испещрявшие его морщины, красные прожилки на крючковатом носу, сжатые до бритвенной остроты губы, которые вдруг разомкнулись, обнажив желтоватые неровные зубы и он закричал:
– Какого рожна тебе еще надо было, паршивец! Сдохнешь в канаве!
Я вздрогнул и очнулся. От этой недолгой, обморочной дремоты начала нудно болеть голова. Поднявшись, почувствовал сильную, как от простуды, ломоту во всем теле, и понял, что до общаги не дойду. Пересчитал бренчавшую в кармане мелочь. Ее как раз хватало на автобус и еле передвигая ноги, поплелся на остановку.
В комнате, когда я до нее наконец добрался, был приятный полумрак. Легкий сквозняк колыхал висевшие на окне светлые, тонкие шторы. На столе стоял стакан с недопитым утром чаем. Я жадно опустошил его и налил еще из чайника, забытого на стуле. Выпил до капли и эту безвкусную, едва теплую воду, потом не раздеваясь, в изнеможении свалился на кровать, вытянул, гудевшие от усталости ноги, и позволил милосердному сонному забытью дать отдых измученной мрачными мыслями, голове.
Спал я долго, временами сон истончался, и я начинал ворочаться на жаркой постели, чувствуя, как першит пересохшее горло. Хотел встать и выпить воды, но снова проваливался в темные лабиринты подсознания, где безнадежно блуждал, пытаясь среди ускользающих теней найти кого-то. Я спал, когда пришел Макс, мой сосед по комнате. Проснулся на несколько минут с трудом разлепив глаза, когда он стал тормошить меня и звать поужинать. Я отказался, что-то невнятно промычав, и он спросил, низко склонившись над моей головой, так, что я почувствовал исходящий от него кисловатый запах пива:
– Ты заболел?
Я ответил:
– Нет.
Закрыл глаза и вновь стал погружаться в сон. Слышал, как он сказал:
– Выглядишь не очень.
– У меня все в порядке, – пробормотал я и отключился.
Мне снились странные неприятные сны. Я бродил по городу, видел знакомые улицы, дома, остановки и магазины. В магазинах горел свет, а вокруг была ночь. Но не обычная ночь, ласковая и тихая, которая приходит как добрый друг, навевая покой. А жуткий негатив дня, тьма безвременья, заполненная рваными бледными полосами тумана, который простирал свои призрачные руки, слепил и прятал мир вокруг. Да и был ли он еще там этот мир или осталась только этот мгла, заполненная до краев неживым белесым маревом, в котором проступали скелетами силуэты голых искореженных деревьев, люди на площадях, черной редкой массой толпящиеся вокруг темных фигур каких-то ораторов, что-то вещающих унылыми, громкими голосами в безнадежную тьму окружающего пространства. А там, где небо – надвигались, грозно клубясь, мрачные, пепельные громады туч, из которых гигантскими рваными прядями, похожими на грязный, скрученный в жгут войлок, хлестали землю толстые канаты смерчей и тускло-серая стена дождя из неживой воды, лишая последней надежды. Из одного такого тесного и темного мира я попадал в другой, такой же безнадежно мрачный и унылый, влачился, безуспешно пытаясь вырваться, по череде черных сфер, словно бусы связанных в бесконечный клубок. Там не было пространства и воздуха, эти миры были замкнуты на самих себе. Я чувствовал себя в них погребенным заживо и отчаянно пытался выбраться, надрывая в кровь душу то беззвучной мольбой, то криками о помощи, которые ударяясь о замкнутые границы, низкий небосвод и тусклые стены, возвращались ко мне безответным эхом.
Я очнулся утром, чувствуя бесконечную усталость и громадное облегчение от того, что наш реальный мир так непохож на тот из моих снов. Лежал, ощущая, как много вокруг воздуха и пространства, как предрассветная тишина бальзамом льется в сознание очищая и просветляя его. На соседней койке сопел Макс. Одеяло ритмично вздымалось в такт его дыханию. Его сон был безмятежным и ровным. Я встал, разделся, снял измятую рубашку, джинсы, повесил их на спинку кровати, затолкал под матрас носки, и ступая босыми ногами по прохладному полу подошел к открытому настежь окну. Долго стоял, дыша полной грудью и стараясь ни о чем не думать. Наблюдал как быстро светлело небо на востоке, как зарумянился его край, предвещая скорый восход солнца. Потом выпил воды, и почувствовал острый приступ голода.
На тумбочке в кухонном закутке за шкафом стояла сковородка с холодной жаренной картошкой. Я съел ее всю, и с приятной тяжестью в желудке, снова лег, с головой накрывшись таким же как у соседа одеялом, его казенным близнецом. Сквозь охватившую меня дремоту слышал, как вскоре поднялся и стал собираться на практику Макс. Он проходил ее в какой-то строительной конторе, расположенной неподалеку от общежития и обычно, я уходил раньше него. Мне, чтобы добраться до места нужно было ехать с пересадкой. Он начал меня будить, думая, что я проспал. Но я сказал ему:
– Отстань.
Он спросил, удивленно уставившись на меня:
– Ты разве не идешь?
Я ответил:
– Нет.
И закрыл глаза, чтобы не видеть его обескураженной, добродушной физиономии. Тогда он снова спросил:
– Может вызвать тебе врача?
– Макс, – сказал я ему, не открывая глаз. – Оставь меня в покое. Я не болен.
Потом повернулся к нему спиной и снова накрыл голову одеялом. Он спрашивал что-то еще, но я больше не стал отвечать и он, наконец, ушел. После чего я тоже поднялся. Надел джинсы, взял в руки рубашку, понюхал ее и поморщился. Она неприятно пахла потом, ночными кошмарами и вчерашним днем. К тому же на груди темнело несколько пятнышек засохшей крови, отчетливо выделяясь на бледно-голубой ткани. Я поскреб их ногтем, но они остались на месте. Поэтому я кинул ее в тазик, достал из шкафа свежую майку, и прихватив с собой полотенце и мыло отправился в душ. А когда вернулся, испытал настоящее потрясение, обнаружив в комнате непрошенных гостей.
Глава 15 Трудный разговор
За столом на наших скрипучих, обшарпанных стульях, сидели Стива и Георг, зачем-то пристально рассматривая висевшую у меня над кроватью картину. Я растерянно застыл в дверях, судорожно сжимая в руках тазик, где кучкой лежали постиранная рубашка и влажное полотенце.
– Доброе утро, Эрик! – сказал Стива. Они оба выжидательно уставились на меня. – Может пройдешь?
Я вошел в комнату, стараясь держаться от них на расстоянии. Мало ли что у товарищей на уме. Все-таки мое лицо не боксерская груша, чтобы каждый день на нем упражняться. Они стали молча смотреть, как я негнущимися руками, словно в замедленной съемке, такое у меня было ощущение, принялся доставать из тазика вещи и развешивать их на протянутую под потолком веревку. Потом Стива кивнул на незаправленную кровать из-под которой торчал поцарапанный бок моего старого этюдника, и спросил:
– Твоя?
Я отчего-то покраснел и сказал:
– Да… Что вам нужно?
Стива посмотрел на Георга, тот поднялся и шагнул ко мне. Мне захотелось отшатнуться, но я остался стоять на месте, с бешено стучащим в горле сердцем. Он подошел, какое-то время рассматривал меня с мрачным выражение на лице и непонятным удивлением во взгляде. Потом произнес медленно и тяжело, даже надменно, впрочем, уверенным, твердым тоном:
– Я бы хотел принести вам свои извинения, молодой человек. Думаю, что несколько погорячился вчера. Хотя, скажу откровенно не испытываю особых сожалений. Мои слова и поступки были продиктованы чувствами, которые я не могу игнорировать. И все же прошу простить.
Он посмотрел на меня вопросительно, с каким-то старомодным достоинством. Я снова отчаянно покраснел от волнения и сказал:
– Хорошо, – а потом добавил, – Я не хотел, чтобы Миа пострадала. Действительно, не хотел. Мне очень жаль, что все так вышло…
Он обернулся и сказал шефу, который закинув ногу за ногу все так же сидел за столом и с серьезным лицом наблюдал за нами:
– Стива, оставь нас, пожалуйста, наедине.
И когда тот вышел, плотно закрыв за собой дверь, произнес:
– Вчера мой друг очень просил меня не горячиться, успокоиться и уже потом принять взвешенное решение. Я, конечно, не мог на это пойти. Вы, надеюсь, понимаете, какие меня переполняли эмоции.
Я сказал:
– Да, понимаю.
Он кивнул и произнес:
– Присядем?
Мы сели, он опустился на стул, который громко заскрипел под ним, а я на свою койку, предварительно накинув на смятую постель покрывало. Затем он продолжил:
– Однако, Стива умеет быть настойчивым. Он убеждал меня подождать всего лишь до следующего утра. Вероятно, надеясь, что за ночь я остыну и мой гнев пройдет. Он очень беспокоился за вас, молодой человек. Я знаю его не первый год, нам через многое пришлось пройти вместе. И он человек, мнение которого я глубоко уважаю. Поэтому я спросил у него: «Почему? Почему он так за вас бьется?» Знаете, что он мне ответил?
Тут Георг сделал многозначительную паузу, потом продолжил несколько назидательным тоном:
– Он ответил: потому что должна быть хоть где-то в мире справедливость. Он сказал: ты, конечно, можешь его уничтожить, сломать ему жизнь. Хотя судьба и так от души по нему проехалась. Ты многое можешь, потому что он для тебя – никто, и у него нет влиятельных родных, которые заступились бы за него, у него вообще нет родных. Ты только представь это, Георг, сказал он, каково это не иметь никого из близких, на кого бы ты мог опереться в трудную минуту, кто оказал бы тебе поддержку. Я ответил, что напрасно он меня пытается разжалобить. Помолчите! – он снова поднял руку властным, не терпящим возражения жестом, предупреждая мою попытку что-либо сказать ему. – Я рассказываю вам это только затем, чтобы вы знали, что за человек ваш наставник и ценили. Надеюсь, что хоть на это вы способны. Еще он сказал, что, по его мнению, вы поступили как честный человек. Хотя могли бы использовать чувства девушки к вам для достижения своих корыстных целей, сделать отличную карьеру без особых усилий.
– Я не торгую душой и никогда бы так не поступил – вставил я зачем-то. Но он только отмахнулся и продолжил:
– Возможно, в этом он был прав. Возможно. Но вот в том, что за вас некому заступиться он ошибся и очень сильно. Его слова не удержали бы меня от тех шагов, что я уже решил предпринять в отношении вас. И отсрочка ничего не изменила бы. Но вечером, только из уважения к старому другу, я решил поговорить со своей племянницей. Он настоятельно просил меня об этом. Миа сейчас живет у меня. Вы это знаете?
Я сказал:
– Да.
Он спросил:
– Откуда вам известно?
Я замялся, потом ответил:
– Мы разговаривали с Миа об этом.
Он с подозрением, мгновенно вспыхнувшем в его взгляде, пристально посмотрел на меня:
– Значит, вы виделись с ней после происшествия? Когда, где, зачем?
– Нет, мы не виделись. Только разговаривали по телефону, когда она была в больнице, перед тем как ее выписали. Она сказала, что не хочет возвращаться домой, к родителям. Будет чувствовать себя как в тюрьме под присмотром надзирателей. Что ей надоели каждодневные допросы, и она хочет немного покоя, чтобы все обдумать, все что с нами… Все, что с ней случилось. И в свою квартиру она тоже не вернется, потому что не может там находиться одна. Сказала, что поживет пока у своего дяди, что вы всегда ее понимали, и ей будет с вами хорошо.
Глаза у него заблестели, он отвернулся, встал и отошел к окну. Долго стоял и молчал. Я тоже встал, не зная куда себя деть. Потом он снова заговорил, стоя ко мне спиной, и голос его изменился, зазвучал глуше и мягче:
– Бедная моя, маленькая девочка. Ее счастье, ее благополучие для меня превыше всего… Прежде чем приняться за вас, я все же решил посмотреть, как она к этому отнесется. Я сказал ей, что сегодня приходил дядя Стива со своим протеже, ее однокурсником, неким Эриком. И спросил, хорошо ли она вас знает? Она покачала головой и не глядя мне в глаза ответила, что почти нет, что вы не общались. Я спросил, тогда почему этот юноша не возмутился, когда я ударил его, обвинив в недостойном поведении. К сожалению, этими словами, я причинил ей боль, сильную боль. Она раскричалась, расплакалась, сказала, что я не имел права так поступать, что если я причиню вам хоть какой-нибудь вред, она ни минуты не останется в моем доме и больше никогда не захочет меня знать, что я должен быть благодарен вам за то, что вы спасли ей жизнь. Но мне трудно испытывать это чувство.
Он повернулся и посмотрел мне в глаза посуровевшим взглядом, ясно давая понять, что та неприязнь, которую он ко мне питал, никуда не делась.
– Ведь, если бы не вы, ее жизни ничего не угрожало. Я с трудом успокоил ее. И знаете, скажу откровенно, меня очень удивила такая реакция. Я вдруг понял, что совсем не знаю свою племянницу. Мы долго говорили с Миа потом. Не только о вас. Мы действительно, с самого ее детства очень близки с ней. Она всегда знала, что может обо всем мне рассказать, я всегда выслушаю и постараюсь понять. Так вот, Миа сказала, что в происшедшем виновата только она сама и вы здесь совсем ни при чем. У меня, еще раз подчеркну, иное мнение, но не в этом дело. То потрясение, когда она была на краю жизни, заставило ее по-другому взглянуть на многие вещи. Понять, что действительно важно. Она сказала, что до встречи с вами жила так, как хотели мы, ее близкие, и это было совсем не то, что на самом деле ей нужно. И теперь, она хочет все изменить, найти себя, свою дорогу. И что я должен помочь ей в этом, а не сводить с вами счеты, опускаясь до недостойной мести… Что ж, пусть так и будет. И я здесь даже не ради извинений, они вынужденные, только, чтобы успокоить мою дорогую девочку и друга. А, чтобы вы знали, кому обязаны своим благополучием. И вот что еще, настоятельно советую вам больше не звонить Миа и не искать с ней встреч. Иначе, мне все же придется принять ряд определенных мер.
После того как они ушли, я совершенно выжатый и обессиленный опустился на кровать. Напряжение, владевшее мной во время встречи, медленно отпускало. Стива сказал, заглянув в комнату перед уходом, что на сегодня дает мне выходной, который я потом отработаю.
– Дисциплина превыше всего, а ты и так уже день прогулял, – заметил он. Георг только сухо кивнул на прощание. Мне все это часом не приснилось? Я поднял глаза и увидел свое отражение на стекле в распахнутой створке оконной рамы: взъерошенные, стоящие торчком на затылке волосы, красная растерянная физиономия. Да, мне нужно было время, чтобы прийти в себя. Остаток дня я провел в библиотеке, погрузившись в чтение заданной на лето литературы по специальности, но временами отвлекался, мысленно возвращаясь к прошедшему разговору и пытаясь как-то его осмыслить. Потом долго гулял по улицам, чувствуя себя как человек чудом восставший с одра болезни, и вновь радуясь всем тем повседневным мелочам, которых обычно не замечал.
На следующий день Стива ничем не напомнил мне о происшествии, но я все равно, улучив момент, подошел к нему, чтобы поблагодарить. Он ответил коротко: все в порядке, иди работай. Дядю Миа я с тех пор больше не видел.
Глава 16 Письмо
История имела небольшое продолжение. Когда я закончил практику, то устроился подсобником на стройку, на один из объектов компании, временно, до окончания каникул. Мне нужна была подработка, да и не мешало набраться опыта, посмотреть на процесс изнутри. Ничем особенным я там не занимался: месил раствор, таскал кирпичи, учился понемногу кладке у каменщиков, крепких, до черноты загорелых мужиков, сопровождавших свои наставления смачными, хоть и не всегда литературными комментариями и доброжелательным смехом. Они постоянно смолили какие-то очень душистые, забористые сигареты, покупали вскладчину, целыми блоками у одного мелкого дельца, промышлявшего, как я потом понял, подобной контрабандой. Сигареты были в мягких белых пачках, иностранные, и называние у них было такое же экзотичное и пряное, как и запах – «Партагас». Нигде больше, кроме как на этой стройке, я таких больше не видел. Эти доброхоты пытались и меня к ним приучить. Я как-то попробовал ради интереса, но не смог сделать ни одной затяжки, от едкой горечи сразу перехватило дыхание, глаза наполнились слезами и от дальнейших попыток я наотрез отказался. «Слабак» – таков был общий вердикт курильщиков. Но хотя бы отстали. К концу смены я пропитывался насквозь этим ядреным ароматом, и только долгое отмокание под душем помогало от него избавиться. Но моя рабочая спецовка так и отдавала крепким табачным духом, который плотным облаком окутывал меня, как только я надевал ее, доставая из шкафчика в подсобке.
В один из дней середины августа, незадолго до обеда, я как раз потрошил новый мешок с цементом для очередной порции раствора. Бригада, с которой я подвизался, выкладывала шахту лифта на третьем этаже и нужно было торопиться, чтобы подготовить смесь до того, как они закончат и уйдут на перерыв. Я уже засыпал в большой, глубокий чан все необходимые ингредиенты, залил по норме воды и включил мотор, вращающий барабан бетономешалки, когда меня окликнул мастер:
– Эй, ты, студент, спустись-ка вниз. Там к тебе пришли.
– Кто? – удивился я. Он внезапно подмигнул, засмеялся и сказал с какой-то игривой интонацией:
– Да ладно, сам небось знаешь.
– А как же… – я посмотрел на вверенный моим старания подшефный агрегат, но он махнул рукой:
– Иди уже, присмотрю тут. Только недолго.
Я быстро сбежал по лестнице, гадая, кому мог понадобиться. Яркое солнце ударило в глаза, когда вышел из полутемного помещения, и на несколько мгновений ослепило, заставив сильно прищуриться. Я заморгал, пытаясь осмотреться, как вдруг услышал окликавший меня знакомый голос:
– Эрик!
Через площадку, огибая кучи строительного мусора, ко мне шла Миа. Я не сразу узнал ее. Она подстриглась очень коротко, и новая прическа удивительно шла ей. Я почувствовал, что покраснел от неожиданности и ее лицо тоже порозовело, сразу стало детским, немного испуганным и беззащитным. Она остановилась в паре шагов от меня, посмотрела долгим неуверенным взглядом, потом сказала:
– Привет!
Я подошел к ней поближе:
– Здравствуй! Ну, как ты?
Она ответила, тихим, нетвердым голосом, все также пристально глядя мне в глаза:
– Хорошо.
Потом словно с усилием отвернулась, окинула взглядом замусоренную площадку, откашлялась, поднеся ко рту ладонь, и произнесла своим обычным голосом:
– Я пришла попрощаться. Уезжаю сегодня, родители купили круиз – десять стран, море впечатлений, новые люди и города… новая жизнь.
– У тебя все получится, Миа, – сказал я ей. – Обязательно получится.
Она кивнула, потом снова посмотрела на меня долгим, внимательным взглядом, и вдруг чихнула, едва успев закрыть ладошкой рот, спросила удивленно:
– Ты что, начал курить?
– Нет-нет, – я энергично помотал головой и немного отступил от нее. – Это наши каменщики экологию портят, дымят как паровозы какой-то ядреной гадостью. Вот и я с ними заодно пропах. Зато, представляешь, комары не донимают.
– Эрик, – сказала она серьезно. – Пожелай мне удачи!
– Конечно, Миа! Конечно, я желаю тебе удачи, – я был искренен в тот момент как никогда в жизни. – У тебя обязательно все будет хорошо, просто отлично, по-другому даже и быть не может.
– Знаешь, твой друг, музыкант, он мне сказал то же самое.
Я переспросил недоверчиво:
– Йойо? Когда?
– Да, Йойо. Почему-то постоянно забываю его имя. Я была у него, после того как меня выписали из больницы. Он еще в прошлый раз, когда мы были там… Были там с тобой, сказал мне, что я могу приехать, когда захочу, сама. Вот я и поехала. Вдруг захотелось, будто меня кто-то позвал. Он ничуть не удивился моему приезду, даже, показалось, обрадовался. Потом мы с ним пили чай в вашей комнате, и он сказал, что я еще буду счастлива, что все у меня будет замечательно.
– Так оно и будет, Миа!
– Ну что ж, прощай, Эрик.
Она кивнула своей стриженой головой, часто заморгала, потом вдруг бросилась мне на шею и крепко обняла.
– Ты испачкаешься, – сказал я и тоже сжал ее на несколько секунд в объятиях. Она быстро поцеловала меня в губы и улыбнулась, уже легко и свободно, а потом не оборачиваясь заспешила к выходу, где у шлагбаума была припаркована ее машина.
Через несколько лет, когда я уже работал в должности младшего архитектора в компании у Стивы, он как-то раз заметил небрежно, попросив меня задержаться после планерки:
– Был вчера в гостях у Георга. Помнишь его?
Я сказал:
– Да, конечно. Как он? В добром здравии?
– Здоров как конь. У них крепкая порода. Радуется гостям.
– Вот как?
Меня немного удивило, зачем он мне это рассказывает, но вдруг сообразил.
– Да, Миа гостит с семьей, – подтвердил шеф мою догадку. – У нее чудесный муж, хирург в клинике, где она работает медсестрой. Ему прочат блестящую карьеру в науке. И между прочим, он просто обожает свою жену и дочку. Малышке сейчас два года. И, знаешь, они отвечают ему взаимностью.
– Здорово! – я действительно обрадовался. – Значит, у ней все хорошо?
– Просто отлично, – сказал он и, видя, что я собираюсь встать, хмуро бросил. – Сядь.
После чего надолго замолчал. Он чего-то выжидал, не отпуская меня, и я тоже молчал не зная, что еще сказать. Стива никогда раньше не напоминал мне об этой старой истории и своем участии в ней. И по тому, как он внезапно начал недовольно хмуриться, я понял, что шеф чего-то недоговаривает. На всякий случай спросил у него:
– Я могу идти?
Он начал что-то раздраженно вычеркивать в блокноте, потом бросил на меня острый, внимательный взгляд и произнес довольно прохладным тоном:
– Она интересовалась как твои дела. Я заверил, что все в порядке, ты все тот же балбес. Кстати, он чем-то похож на тебя, ее муж… На вот держи, Миа просила передать.
Я взял в руки белый прямоугольный конверт, простой и совершенно чистый, без подписи и адреса, достал бумажный листок, плотно исписанный с обеих сторон мелким изящным почерком, и вопросительно посмотрел на Стиву. Он кивнул: если хочешь, читай здесь. И вновь углубился в документы.
«Милый Эрик! – писала Миа. – Ты ведь не против, чтобы я тебя так называла? Мы приехали немного погостить у дяди и пользуясь случаем, хочу передать тебе с нашим общим знакомым эту записку. Чтобы ты знал, мы – это мой муж и наша обожаемая малышка. Я очень долго думала, прежде чем написать тебе, а потом все же решилась. Потому что хочу сказать, как благодарна тебе за то, что ты помог мне изменить мою жизнь, изменить к лучшему. Помог мне найти себя, настоящую. До встречи с тобой я словно спала. Ты помог мне проснуться, помог понять, что на самом деле имеет значение.
Я люблю своего мужа, и он любит меня. А еще я очень люблю свою дочурку, свою работу и свою жизнь. Она не безоблачна и порой непогода настигает нашу семейную лодку. Но это быстро проходит и вновь начинает сиять солнце. Тебе, возможно, покажется, что я пишу слишком цветисто, но я действительно так чувствую. Поэтому, можешь просто улыбнуться и простить меня за неуместно высокий слог. Знаешь, иногда мне так хочется вновь увидеть твою улыбку. Это ничего не значит, не волнуйся. Просто она у тебя необыкновенная, очень искренняя и светлая. Я думаю, она твое тайное оружие. Улыбайся чаще, Эрик, только будь осторожен, как любое оружие она может ранить.
Эта моя привычка к письмам, она так и осталась со мной, только теперь я надеюсь, мое письмо дойдет до адресата и не доставит тебе беспокойства. Мой муж, он очень славный, добрый и веселый. И что самое забавное, так же как ты без конца краснеет по любому поводу. Наверное, в первый момент это и подкупило меня в нем. Какой он на самом деле замечательный человек, я разглядела позднее, наблюдая за ним во время операций. Ну, ты же знаешь, я никогда не отличалась особой зоркостью.
Моя работа – она не так престижна, как мечталось моим родителям, и, конечно, они не сразу смирились с тем, что я не буду продолжать их дело. Но я ни о чем не жалею. И когда зимним вечером выхожу после дежурства на улицу, слышу музыку, что доносится с катка неподалеку, вдыхаю свежий морозный воздух, то начинаю острее чувствовать эту жизнь, как она хороша и как хорошо жить. И эти мгновения для меня бесценны. Я знаю, ты понимаешь, что я хочу этим сказать.
Передавай привет Йойо, если он меня еще помнит. Перед нашей последней встречей, я была у него. Кажется, я говорила тебе об этом. Так вот, я тогда спросила у него, можно мне повидаться с тобой до отъезда, стоит ли это делать, потому что не была уверена, что выдержу. Но он сказал, что это неплохая идея. И сейчас я думаю, что так оно и было. После того, как мы попрощались, я почувствовала, словно часть моей души, ее потерянная часть, вернулась ко мне. Было все еще больно, но уже по-другому, совсем по-другому. Твой друг, музыкант, он очень необычный человек, очень чуткий и даже, мне показалось, мудрый. Я тебе не рассказывала об этом раньше, но еще в нашу первую к нему поездку с тобой, он предупреждал меня, что ты не сможешь дать мне то, что я хочу, как бы ни старался. Я только потом поняла, что он имел в виду.
Эрик, хочу сказать тебе напоследок, что, наверное, никогда не смогу сделать это по-настоящему, не смогу забыть тебя. И, знаешь, меня это радует, потому что ты навсегда останешься одним из самых лучших моих воспоминаний. Твой друг, Миа.»
Я закончил читать и еще какое-то время сидел, глядя на письмо, потом спросил у Стивы:
– Я могу ее увидеть?
Он взглянул на меня с неодобрением, бросил категорично и недовольно:
– Нет, ни к чему прошлое ворошить.
И я сказал: «Хорошо», подумав про себя, что он, скорее всего, прав.
КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ.
