Текст книги "Миа (СИ)"
Автор книги: Оливер Твист
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
– Ну как? – вполголоса спросила Миа, присев рядом со мной. – Тебе нравится?
– Высший класс! – ответил я. – Сколько ты за него отвалила? Прости за нескромный вопрос.
– Это неважно, Эрик, – сказала она. Достала браслет и приложила к моей руке, обернув вокруг запястья. – Гляди как красиво.
– Да, но…
– Нет, не отказывайся, пожалуйста. Если ты его не возьмешь, я просто выброшу браслет в окно. И он совсем не дорогой, обычный.
Я не поверил, но больше не стал возражать. Не хотел портить ей праздник, потому что голос и взгляд у нее стали напряженными. Было ясно, что она действительно расстроится, не возьми я подарок.
– Хорошо, – сдался я. – Спасибо. Классная вещь, мне очень нравится.
– Ты ведь будешь его носить?
– Да, если хочешь, прямо сейчас надену.
Я расстегнул ремешок часов, заменил его на стального собрата, и снова надел часы на руку. Металлические звенья поначалу слегка холодили кожу, но быстро согрелись. Браслет оказался чуть великоват, но часы с ним приобрели весьма солидный, благородный вид, словно тоже прибавили в цене.
– Не хочешь немного погулять, – спросил я Миа, наклонившись, чтобы поцеловать ее.
– Потом, – ответила она, обнимая меня.
За окном вовсю трещала канонада праздничных фейерверков, озаряя комнату разноцветными сполохами. Но мы не замечали их, поглощенные друг другом.
Глава 10 Роковая простуда
Так без особых происшествий прошла зима в частых встречах, поздних прогулках, в странных двойственных отношениях. Порой Миа ни с того ни с сего начинала грустить, и мне стоило больших трудов вновь вернуть ей хорошее настроение. Она больше не пыталась ввести меня в круг своих друзей. Но иногда начинала непонятные разговоры о том, что будет, если она вдруг подойдет и поцелует меня при всех. «Представляешь, какие у них будут лица!» – смеялась она. Я тоже смеялся, отшучивался и старался сменить тему.
Той весной погода словно испытывала наше терпение северными, стылыми ветрами, затяжными дождями, моросящими весь день напролет, которые порой сменялись редкой белой крупой, сыпавшей с неба с утомительной монотонностью. Изредка проглядывало солнце и пользуясь внезапным потеплением, постепенно оживала хмурая городская растительность. А потом, будто наверстывая упущенное, весна основательно взялась за дело, и к середине апреля стало по-настоящему жарко. Поэтому и простуда застала меня врасплох, подкараулив после пробежки, где я как следует выложился и изрядно вспотел. Тогда поднявшийся внезапно ветер показался мне приятным и освежающим. Но когда добрался до общаги и сходил в душ, в мышцах началась болезненная ломота, а голова неприятно потяжелела. Я не обратил на это серьезного внимания: меня ждала Миа, и я не мог ее подвести. В последнее время нам не часто удавалось встретиться: курсовые, зачеты, подготовка к сессии занимали почти все свободное время. А в институте мы по-прежнему делали вид, что едва знакомы.
Когда автобус подъехал к нужной остановке, и я покинул его душное нутро, то понял, что зря не отменил встречу. Голова была тяжелой и мутной, в горле скребло наждаком, а тело потряхивало от озноба. Было еще не поздно вернуться, посетить аптеку, купить микстур или что у них есть от сезонной напасти. Но, видимо, благоразумие не мой конек. А может, так было предрешено свыше и пришло время расставить все на свои места. Только я об этом еще не знал и, слепо следуя за судьбой, пребывал в иллюзии, что сам принимаю решения.
Словно издеваясь, лифт лениво проползал этаж за этажом, норовя заглохнуть на полдороге. Я устало прислонился к зеркальной стенке и уставился на свое нечеткое отражение, которое ответило мне хмурым воспаленным взглядом, словно говоря: и куда тебя несет, бестолочь? – Точно, бестолочь, – согласно кивнул я в ответ, чтобы чем-то занять себя. – Тут уж ничего не поделаешь. Какой есть, терпи. Я же тебя терплю.
Кабина едва заметно вздрогнув замерла, прервав мою тираду. Двери бесшумно открылись, и я вышел в просторный вестибюль. Миа открыла сразу, как только я отпустил кнопку звонка, и попыталась тут же повиснуть у меня на шее. Пришлось мягко удержать ее, отстранившись подальше. Сказал:
– Я ненадолго. Кажется, заболел, ты лучше не приближайся. Боюсь заразить.
Но она решительно втащила меня в квартиру, обхватила холодными ладонями лицо и встав на цыпочки прижалась губами ко лбу. Потом тихо ахнула:
– Да ты весь горишь! Я не отпущу тебя, ни в коем случае. Даже не спорь.
Я разумеется попытался, но сопротивлялся довольно вяло, не чувствуя никакого энтузиазма. Она усадила меня на диван, закутала пледом и убежала на кухню готовить какой-то особый лечебный коктейль, периодически появляясь в дверном проеме и проверяя, как я там. Я старательно улыбался и отвечал: «В порядке, не беспокойся» и при этом думал: «Сейчас немного отдохну и пойду потихоньку». Потом закрывал глаза и пытался не уплыть далеко в манящую забытьем дрему. Но окончательно очнулся лишь когда Миа принялась легонько трясти меня за плечо и совать в руки таблетку из прозрачной баночки с яркой, пестрой этикеткой. На столике дымилось в большой бульонной чашке какое-то сильно пахучее варево темно-коричневого цвета. У лечебного коктейля, приготовленного Миа, был почти забытый вкус пунша моей памятной ночи, первой из череды проведенных с адептами Йойо. Только здесь в основе было вино, и оно неожиданно сильно ударило мне в голову, а его пряный аромат развязал язык. И я зачем-то пустился в воспоминания, по своей несвязности больше похожие на бред. Наверное, никогда еще я не был так откровенен с Миа, как в тот момент. Она слушала мои излияния очень внимательно, подливая горячего хмельного питья, по мере того как пустела объемная кружка.
Надо сказать, что средство действительно возымело почти моментальный эффект, лоб покрылся обильной испариной, плед казался пуховой периной, под которой я медленно плавился, но стало легче дышать и в голове немного прояснилось. От наступившего облегчения и алкогольных паров организм размяк, и меня понесло. Я принялся болтать без удержу, сейчас даже не припомню что. Время от времени все же порывался уйти, но Миа удерживала меня и в конце концов уложила в постель. Я уже не сопротивлялся, по телу разлилась сильная слабость, в голове шумел и свистел закипающий чайник, глаза слипались и простые движения давались с трудом. Поэтому лишь пробормотал спасибо и, опустившись на кровать, облегченно закрыл глаза.
Сон стремительно перенес меня на своих мягких крыльях в прошлое. Я вновь оказался под старым раскидистым дубом, только было лето. На качелях, окутанная прозрачным золотистым облаком, сидела Птица и улыбалась своей обычной, такой щемяще родной и знакомой улыбкой, теплой и ласковой.
– Хьюстон, – позвала она меня почему-то голосом Миа.
– Привет, – откликнулся я, и не в силах скрыть радость, негромко рассмеялся. Подошел к ней, неслышно ступая по ярко-зеленой траве в золотых солнечных пятнах. Она легко соскочила с качелей, взяла меня за руку, а потом сказала странную фразу: «А ты до сих пор Хьюстон?» И я ответил: «Для тебя всегда, Птица». Она коснулась кончиками пальцев моих губ.
– Хочешь, я опять тебя поцелую, Птица?
Она молчала, глядя мне в глаза, и я не в силах был отвести взгляд, завороженный ее близостью.
– Да, – сказала она, наконец. – Хочу. А ты, Хьюстон? Чего хочешь ты?
– Больше всего на свете… – ответил я и не стал больше тратить время на разговоры, вновь погрузившись в ослепительное, снежное-золотое кружение…
Глава 11 Пробуждение
Проснувшись утром, я не сразу понял, где нахожусь. Вчерашняя слабость прошла и болезнь не давала о себе знать, лишь легкий звон в голове напоминал о том, что было накануне. Когда рассеялись остатки сна, заработала память, восстанавливая в сознании события предыдущего вечера: собственная неосмотрительность, это же надо было притащиться с простудой к девушке, радикальное лечение Миа, сладко-пряный, хмельной глинтвейн и неудержимый поток воспоминаний. Я подавил тяжелый вздох раскаяния и почувствовал рядом тепло чьего-то тела. Это была моя спасительница. Я посмотрел на нее, и мне внезапно стало не по себе. На какую-то кошмарную долю секунды померещилось, что Миа умерла: лицо было бледным, застывшим, глаза плотно сомкнуты, а губы сжаты. Потом она едва уловимо вздохнула, и наваждение прошло.
– Миа, – позвал я ее шепотом, почему-то не решаясь повысить голос. Ресницы у нее не сразу дрогнули, она медленно, словно с трудом открыла глаза, посмотрела на меня чужим, отстраненным взглядом, и таким же как взгляд незнакомым, чужим голосом спросила:
– Кто такая Птица?
– Что? – задохнулся я от неожиданности. – Откуда…
Потом откинулся на подушку и сказал, чувствуя в груди тоскливый холод, мгновенно поднявшийся откуда-то из глубины:
– Неважно. Какая разница.
– Она из твоего прошлого?
Я промолчал. Не стоило Миа поднимать эту тему. Я сам старался насколько это было возможно похоронить ее в глубинах памяти, не думать, не вспоминать. Иначе, казалось, просто не выжил бы. Но все равно не мог избавиться от прошлого, временами остро напоминавшем о себе случайной мелочью: невзначай брошенным кем-то словом, смехом, знакомой мелодией, сценой в фильме, дождливым днем или танцующими в сумерках снежинками. Как ни странно, поездки к Йойо дарили успокоение, хотя казалось, что сам воздух там был пропитан воспоминаниями. Но был друг и его поддержка много значила для меня, давая силы. Что есть, то есть. А кроме того, все в нашем «доме с привидениями» осталось настолько по-прежнему, что временами казалось, и Птица никуда не уехала. И стоит только завернуть за угол, я вновь увижу немного растрепанную копну коротких, темных волос, в уголках ее губ заиграют забавные ямочки, которые мне всегда, до одури, хотелось поцеловать. Она скажет: «Привет, Хьюстон!» и рассмеется. Как же мне вновь хотелось услышать ее голос, то как она произносит мое имя. Я бы отдал все что угодно за такую возможность, все что угодно…
– Она и сейчас что-то значит для тебя, да? – спросила Миа, вторгаясь в мои размышления.
– Почему ты спрашиваешь? – я не узнал свои голос, звучавший так словно принадлежал бесконечно усталому человеку.
– Ты помнишь, как целовал меня ночью?
– Нет, – слова почему-то вязли на языке, – разве я целовал тебя?
Мне казалось, что я отключился, еще до того, как моя голова опустилась на подушку. Я приподнялся и посмотрел на Миа, пытаясь понять, что произошло. Она долго молчала, не глядя на меня. Лежала, уставившись в далекий, серый в рассветных сумерках потолок, потом произнесла:
– Да, ты прав. Ты целовал не меня, а ее. Вот только, если бы ты хоть раз поцеловал так меня…
Она не закончила и зажмурив глаза, отвернулась. Потом повернулась на бок и накрылась с головой одеялом.
– Миа, – я растерянно смотрел на нее, не представляя, как такое могло случиться. Потом осторожно коснулся ее плеча, острым углом выступавшего под одеялом и сказал. – Прости.
– За что? – спросила она, приглушенным плотной тканью голосом. – За что простить? За то, что тебе нужна она, а не я? Ты за это просишь прощения?
– Миа, – я склонился над ней и обнял, попытался отодвинуть от лица край одеяла, но она не позволила. Я снова позвал ее: Миа, но ведь я тебе тоже не нужен, стоит ли переживать. Ты же сама говорила. И потом у тебя есть Алекс…
Она вдруг резко откинула одеяло, села и повернув ко мне покрасневшее лицо, воскликнула:
– При чем тут Алекс! Для меня есть только ты, понимаешь. И ты мне нужен, Эрик! Потому что я люблю тебя.
Эти слова заставили меня отшатнуться с неприятным чувством неправильности происходящего.
– Но, ведь это неправда, Миа.
Кого я только пытался убедить. Я долго предпочитал не замечать очевидного. Даже когда Йойо ткнул меня в это носом, я сделал вид, что не понимаю, о чем он. Просто потому, что мне было так удобно. Единственное, что я могу сказать в свое оправдание, если здесь вообще уместны какие-то оправдания, я не хотел этого и с самого начала ни на что не рассчитывал. Мне тогда казалось, что с Миа будет проще забыть, то, что я хотел забыть. И действительно, какое-то время это помогало, действовало подобно анестезии. Но потом становилось еще хуже, потому что приходили мысли о том, что потерял я, и что получил Син. Я смотрел на Миа и думал, что не смогу быть больше с ней, не имею права. Она не заслуживала такого, она заслуживала, чтобы стать для кого-то единственной, одной на свете, самой-самой, неповторимой. Я не мог дать ей этого, как бы ни хотел, как бы не старался.
– Миа, – сказал я ей, – ты удивительная девушка, ты заслуживаешь лучшего, самого лучшего, что только один человек может дать другому. У меня нет ничего, чем бы я мог поделиться с тобой. Ты очень дорога мне, но не так как ты хочешь, не так как ты этого заслуживаешь. Прости меня за это.
Она вдруг прижала двумя руками к груди одеяло и посмотрела на меня испуганным взглядом, прикусив губу. Потом торопливо заговорила:
– Эрик, не слушай меня. Пожалуйста, забудь все, что я тебе сейчас сказала. Пусть только, все будет по-прежнему. Хорошо?
Я покачал головой:
– Миа, я не могу. Я сейчас чувствую себя подлецом последним. – Давно так паршиво не было у меня на душе. Ничего уже не могло быть по-прежнему. – Это пройдет, Миа, не такой уж я ценный кадр.
– Но ведь у тебя не прошло, – возразила она и уткнулась лицом в одеяло. Я не знал, что сказать, попробовал обнять ее, она не отстранилась, напротив, прижалась, и мы довольно долго сидели так молча. Потом я сказал:
– Мне пора.
Она осторожно спросила:
– Ты еще придешь?
– Нет, я больше не приду, – мне с большим трудом дались эти короткие слова, язык стал неповоротливым и тяжелым. – Только, если как друг. Прости. Я не хотел, чтобы тебе было плохо. Я лишь хотел, чтобы тебе было хорошо.
– Я знаю, – сказала она тихим, глухим голосом, спрятав лицо в ладонях и опустив голову, так что волосы совсем скрыли ее. – И возможно поэтому мне сейчас так невыносимо плохо. Скажи, у нас с ней есть что-то общее? Ты поэтому был со мной?
– Нет, не поэтому. Но вы действительно чем-то похожи. Не внешне, нет. Чем-то другим, я не знаю, как это выразить, – сказал я с тоской. Но она вдруг с внезапной надеждой взглянула мне в глаза.
– А ты, когда-нибудь сможешь поцеловать меня, именно меня, также как ту девушку?
И я сказал:
– Нет.
Свет, вспыхнувший в ее глазах, потух, и она произнесла очень тихо:
– Тогда уходи. Уходи сейчас, пока я тебя отпускаю.
И я ушел, а что еще мне оставалось делать. Ушел в совершенно паршивом настроении, чувствуя себя не просто виноватым, а тяжело, непоправимо виноватым. Осознание этого лежало на сердце свинцовой тяжестью.
Глава 12 Ночной звонок
Миа позвонила ночью. Весь следующий день после нашего разговора я, погружаясь в невеселые размышления, едва слышал содержание лекций. Хотел узнать, как она, и не решался позвонить ей. Малодушно боялся, что она неправильно истолкует мой интерес, боялся дать ей ложную надежду. Я действительно не мог дать ей того, что она хотела, как бы ни старался, как бы ни желал этого сам. То, что я испытывал к ней: нежность, привязанность, благодарность, восхищение, было так ничтожно мало, так недостаточно по сравнению с тем, что готова была подарить мне она. Я не мог пойти на такой неравноценный обмен.
Резкая трель звонка вырвала меня из сонного забытья, я машинально бросил взгляд на часы, было двадцать минут второго. От настойчивого, громкого сигнала захолонуло сердце. Я услышал ее голос, прерывающийся, едва различимый, и почувствовал, как меня замутило от внезапно вспыхнувшей тревоги.
– Миа? Что случилось? Ты меня слышишь?
Краем глаза увидел, как на своей койке подскочил и удивленно вытаращился на меня Макс.
– Так это была Миа, – потрясенно произнес он. – Ну ты даешь…
– Макс, заткнись, – бросил я, мучительно пытаясь разобрать, что шептала в трубку Миа.
– Эрик, пожалуйста, приезжай, – ее голос доносился словно с другой планеты, с планеты отчаяния, планеты гибнущих душ, и это было по-настоящему жутко. – Эрик, мне страшно.
– Хорошо, Миа! – крикнул я. – Я сейчас приеду. Скажи мне, что с тобой?
Она несколько раз всхлипнула и прошелестела бледным, слабым голосом: Пожалуйста, Эрик, мне так плохо…
Я не стал больше ждать, еще раз крикнул ей, что скоро буду, и соскочил с кровати. Быстро натянув штаны, схватил на ходу куртку, и уже в дверях, обернулся к застывшему на кровати Максу. Его и без того большие, круглые глаза, сейчас без очков стали похожи на блюдца.
– Хоть слово кому-нибудь скажешь, и я тебя закопаю, – сказал я ему и вспомнил при этом Сина.
– Эрик, могила! – прошептал он, но я уже вылетел за дверь.
На улице было безлюдно и как-то очень мрачно, я бежал вдоль дороги, молясь о машине. И, наконец, увидев свет фар, бросился наперерез катившему мне навстречу автомобилю. Реакция у водителя была ничего так, нормальная, но он все же вскользь задел меня по бедру, когда тормозил под визг шин и собственные не очень литературные выкрики. На следующей день на этом месте расцвел на ноге огромный, темно-фиолетовый, синяк. Но в тот момент, я не почувствовал боли от столкновения, почти не сознавал и сам удар. Немолодой водитель, распахнул дверцу и резво выскочил с явным намерением навалять мне по первое число. Я почти лежал на капоте, намертво вцепившись в него руками, чтобы взбешеный моей выходкой водила, не мог стащить меня с машины и отшвырнуть прочь, что он и попытался немедленно сделать. Единственное, чего я боялся, что он заедет мне монтировкой или гаечным ключом по голове и вырубит, прежде чем я смогу ему хоть что-нибудь объяснить, поэтому я сразу прервал его гневные вопли своим криком.
– Помогите, пожалуйста! Там человеку плохо, – я повторял это снова и снова, пока он не спросил довольно мрачно, перестав выламывать мне руки:
– Чего тебе надо, псих?
Я назвал адрес, и он хмуро пробурчал, смачно сплюнув при этом:
– Ладно, так уж и быть доброшу. От машины-то отцепись.
– Спасибо! Большое спасибо, – сказал я, все еще подозрительно глядевшему на меня дядечке, и едва не расплакался от облегчения.
Надо отдать ему должное, он даже не хотел брать у меня деньги, когда мы добрались до места, по дороге проскакивая на красный свет, но я все равно выгреб всю наличность, что была у меня в кармане и оставил на сиденье.
У двери подъезда меня на какой-то миг накрыла волна паники, что я забыл код домофона, который еще в первую встречу сообщила мне Миа. Но цифры сами собой выскочили из памяти, а пальцы почти автоматически набрали нехитрое сочетание из двух семерок и девятки.
Я бежал по коридору так быстро, как позволяло сбитое дыхание, но все равно не мог отделаться от чувства, что едва двигаюсь. Словно увяз в густом сиропе или очутился в кошмарном сне, где ты обычно судорожно и безрезультатно пытаешься сдвинуться с места, а что-то неведомое, но нестерпимо жуткое за твоей спиной все ближе и ближе, вот-вот настигнет. От этого волосы на голове поднимаются дыбом, а из горла пытается вырваться крик, но вязнет в черном, душном воздухе и ты только хрипишь от бессилия. Сознание панически рвалось вперед, а ставшее вдруг катастрофически неуклюжим и медлительным тело никак не поспевало за ним, и это ввергало в отчаяние. Временами, пол уходил у меня из-под ног, качался как корабельная палуба, и где-то навязчиво и глухо стучали барабаны. Я никак не мог сообразить зачем они здесь, мне все хотелось крикнуть, чтобы они заткнулись, чтобы перестали. И только потом я понял, что это пульсировала кровь у меня в ушах. На звонок никто не ответил, а спустя несколько секунд я обнаружил, что дверь открыта. В квартире, стояла тишина, такая неживая тишина, что меня на самом деле замутило от липкого, холодного страха.
Миа лежала в большой комнате на ковре возле дивана, сжавшись в комок, светлые волосы закрыв лицо, разметались по полу. В руке был зажат белый, пластиковый пузырек из-под каких-то лекарств. Под столом валялось несколько мятых и выпотрошенных упаковок. «Зачем, Миа,» – простонал я мысленно. Меня пронзило чувство, что она уже не дышит. Все кончено, я опоздал. Понял, что сейчас потеряю сознание, потому что кошмар гнавшийся за мной всю дорогу, все-таки настиг меня и схватил своей ледяной рукой сердце, запустив туда острые как бритвы когти. Тогда я прикусил язык зубами, пронзительная боль заставила организм встряхнуться, а во рту стало солоно. Но я почти не сознавал этого, и рухнув на колени, перевернул ставшее вдруг очень тяжелым тело. Миа слегка захрипела, и я закричал, мешая надежду с отчаяньем:
– Миа, очнись! Ну, пожалуйста, очнись!
Она не отвечала, не открывала глаза. Только невнятно и тихо стонала, когда я начинал трясти ее, пытаясь привести в чувство, будто пыталась что-то сказать, а потом снова затихала. И мне казалось, что она стремительно уплывает у меня из рук туда, куда никому уже не дотянуться. Теряя голову от ужаса, я ударил ее по щеке, один и другой раз, и когда она все же с усилием разлепила глаза, подхватив под мышки, потащил в ванную, надеясь вызвать рвоту. Пару нестерпимых минут, которые я уверен стоили мне нескольких лет жизни, казалось, что бесполезно, ничего не выйдет. Потом тело ее судорожно дернулось, потом еще раз и в белоснежную емкость ванны хлынуло мутной струей содержимое желудка, в котором виднелись блекло-розовые горошины целых таблеток и крупные светлые кусочки. Ее начало рвать сильно и мучительно, но в ту минуту для меня не было звуков прекраснее. Я включил холодную воду и умыл ей лицо. Потом набрал воды в стаканчик, стоявший на полке, предварительно вытряхнув из него зубную щетку. Она упала куда-то на пол с глухим костяным звуком, а я попытался напоить Миа, повторяя как заведенный:
– Давай же, Миа, пей! Пей! Пожалуйста!
Мокрые волосы облепили ей лицо, глаза были еще мутные и нездешние, но она уже начала немного приходить в себя. Дрожа всем телом и клацая о край стакана зубами принялась жадно пить, давясь и захлебываясь, вода текла по ее подбородку, по моим рукам, но она все же делала глоток за глотком. Потом я сказал:
– Теперь потерпи немного и все будет хорошо.
И снова попытался вызвать у ней рвоту, сильно надавив своими пальцами на корень языка. Бедная Миа! Ее рвало снова и снова, тело раз за разом сотрясали мучительные спазмы, так что в конце концов она стала плакать и просить сиплым измученным голосом:
– Хватит, Эрик, я больше не могу…
Тогда я завернул ее в большое махровое полотенце висевшее на крючке. По какой-то злой иронии это было то самое полотенце солнечного цвета, которое она дала мне в нашу первую встречу. Взяв ее на руки, вышел в комнату, чувствуя, как меня самого шатает от пережитого. Я осторожно опустил Миа на кресло и присев рядом заглянул ей в лицо, бледное, опухшее, но живое. Спросил:
– Как ты?
Она посмотрела на меня и снова заплакала, потом крепко сжала мне руку и попросила:
– Не уходи, не бросай меня.
– Я не уйду, – сказал я ей. – Я только вызову скорую.
Она кивнула и медленно отпустила мою руку. Несколько минут спустя мы вместе сидели с ней на кресле и ждали приезда медиков. Я держал ее на коленях, завернутую в полотенце, она обнимала меня за талию, утомленно опустив голову на плечо. Мы оба были мокрые и грязные и пахло от нас будь здоров, но все это было неважно. Я говорил с ней, что-то без конца спрашивая и теребя, чтобы она опять не начала отключаться. Она отвечала мне тихим, хриплым голосом, так будто у нее сильно болело горло, хотя, думаю, что так оно и было. Когда приехал врач, Миа отказалась лечь на носилки, крепко прижавшись ко мне. Я сказал врачу, что сам отнесу ее в машину, так будет лучше. Он не стал возражать, накинул мне на плечи куртку, а Миа укрыл пледом с кресла. Мы спустились вниз на лифте, вышли на улицу и сели в машину скорой помощи. Миа отпустила меня только перед дверями отделения. Подняла покрасневшие, измученные глаза и прошептала:
– Я ведь не умру, Эрик?
– Нет, – сказал я, – конечно нет. Я тебе обещаю: с тобой все будет хорошо.
В ответ она крепко обняла меня за шею, прижавшись щекой к щеке и очень быстро заговорила, понизив голос до едва слышного шепота:
– Прости. Мне было так больно, очень-очень больно. Я только хотела, чтобы не было так больно. Хотела уснуть и ничего не чувствовать. И просто не смогла остановиться, как будто меня чем-то накрыло, каким-то черным одеялом, и я уже не понимала, что делаю. А потом это наваждение прошло, и я ужаснулась тому, что сделала. Стало так страшно, так безумно страшно. Ох, Эрик…
Зубы у нее застучали, и она вновь начала дрожать. Так, что мне пришлось обнять ее покрепче, чтобы хоть немного согреть. Врач и медсестра терпеливо ждали, стоя у высокой каталки, застеленной слепящей белизны простынкой.
– Я знаю, Миа, – сказал я ей так же тихо, только, чтобы слышала она одна. – Знаю. Прости меня, если сможешь. Прости, за то, что я натворил. Только это – не выход. Не надо так больше, я тебя очень прошу.
И она сказала: Я больше не буду. Я тебе обещаю.
А потом спросила: Ты ведь не станешь презирать меня за то, что я сделала?
Щека у меня стала влажной от ее слез, вновь полившихся из глаз.
– Никогда, Миа.
Когда ее увезли, я остался в пустом вестибюле ждать результатов осмотра. Ждать пришлось долго. Так долго, что я уже подумал, что про меня забыли или не посчитали нужным сообщить. А может мне это просто показалось, что долго, потому что каждая минута тянулась бесконечно и время тихо тлело. Все замерло в тишине, только слышалось размеренное тиканье часов, как будто кто-то невидимый отбивал маленькие острые льдинки от глыбы огромного айсберга, да изредка на своем посту шуршала бумагами пожилая медсестра, что-то энергично записывая в лежащие перед ней бланки.
– Это ты с ней приехал, – голос врача в ночной тишине больничного коридора прозвучал неожиданно резко и громко.
– Да, – я подскочил с жесткого пластикового кресла, – как она?
– С ней все будет в порядке. Ты сам-то как? Нормально?
Я сказал, что да, и он рассеяно посмотрел на часы в блестящей металлической оправе, висевшие на стене над широким дверным проемом, ведущим в отделение. На большом циферблате с точками вместо цифр, замерли черные ровные стрелки, шел четвертый час ночи.
– Ее родные сейчас приедут. Ты с ними как, хорошо знаком?
Я отрицательно помотал головой. Представляю, что он подумал при этом, хотя какая разница. Доктор как-то неопределенно двинул бровями, посмотрел мне зачем-то под ноги и сказал:
– Ну, в любом случае, думаю, тебе лучше уйти.
Я хотел возразить, но он нетерпеливо махнул рукой в сторону двери, взгляд его стал отстраненным и строгим.
– Парень, сейчас не лучшее время для знакомства, если ты понимаешь, о чем я.
Тогда я спросил, можно мне оставить ему свой номер телефона, на случай, если Миа вдруг станет хуже. Он согласился и попрощавшись, я уже двинулся к выходу, когда доктор окликнул меня и протянув пачку влажных салфеток, сказал:
– У тебя кровь на подбородке. Возьми, вытри.
За больничными дверями на улице меня встретил пронизывающий ветер, который показался еще более стылым от стоявшей вокруг тьмы. Только крыльцо и небольшой участок подъездных путей освещали неестественно-белым светом горевшие в вестибюле лампы. Сильный порыв ударил в лицо, и я внезапно осознал, что на мне под курткой только насквозь промокшая футболка в пятнах рвоты и желчи. Я запахнул поплотнее полы и опустился на узкую лавочку, неподалеку от входа, стоявшую в густой тени росших здесь деревьев. Напряжение, владевшее мной все это время, немного отпустило, но ослабевшие ноги отказывались двигаться, требуя передышки. Впрочем, сидеть было холодно и скоро меня начала бить крупная дрожь, которую я никак не мог сдержать. Да, впрочем, особенно и не пытался.
Когда немного пришел в себя, с трудом поднялся, и успел сделать всего несколько шагов, как на подъездную площадку вылетел, громко рыча мотором, глянцево-черный внедорожник, который показался мне просто огромным. Он резко остановился, пронзительно взвизгнув тормозами и из него выскочили крупный мужчина в распахнутой настежь куртке и женщина с копной пышных светлых волос. Их лиц я не разглядел, они очень быстро скрылись за дверью приемного покоя, только услышал возбужденные голоса, мужской бас и женский голос, встревоженный и в то же время очень властный. Меня они не заметили.
