Текст книги "Повседневная жизнь современного Парижа"

Автор книги: Ольга Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

«…Что есть воспитание? Где мы его получаем? Большинство считает, что в университетах и школах. Я считаю, что школа дает нам лишь образование в достаточно явной форме промывки мозгов. Воспитание и образование не есть синонимы. Школы и университеты часто приносят больше страданий и вреда, чем пользы. Я считаю, что наше воспитание – это весь наш жизненный опыт (неважно, где и каким образом мы его приобрели), а школы и университеты этот очевидный факт не берут в расчет. Однажды в самолете, летевшем из Амстердама в Париж, я познакомился с человеком, чьей работой было управление кораблями в портах. Он говорил на семи языках, но не умел ни читать, ни писать. В страшном смущении он попросил меня заполнить его таможенную декларацию. Я выполнил его просьбу, заверив, что у него нет причин для смущения, потому что я не умею управлять кораблями и не говорю на семи языках. Все, кто закончил университет, себя переоценивают, а те, кто его не посещал, страдают от постоянного ощущения неполноценности. Школы и университеты должны принимать во внимание наш опыт и перестать превращать нас в ходячие энциклопедии. Наши университеты делают из молодых „искателей должности“. Они убивают творческое начало, инициативу и оригинальность. Мы постепенно теряем умельцев, изобретателей, создателей фирм и ученых. Они все хотят быть высокооплачиваемыми служащими. Нам нужны хорошие учителя. Хороший учитель должен не столько учить, сколько подбадривать, поддерживать и стимулировать. Он должен подтолкнуть учеников к общению, поиску, умению задавать вопросы и оставаться самим собой. В конечном итоге каждый учится сам. В противном случае это не обучение, а павловские опыты. Ушли из начальной школы, не получив диплома: Карнеги, Чарли Чаплин, Чарлз Диккенс, Айседора Дункан и Максим Горький. Добровольно ушли из старших классов: Генри Форд, Джек Лондон, Амедео Модильяни и Фрэнк Синатра. Не учились в коллеже: Авраам Линкольн, Хемингуэй, Киплинг и Гоген. А Пикассо, Гейне, Эйнштейн, Дарвин, Черчилль, Пуччини, Ньютон и Золя учились плохо! Моя мечта – создать университет на корабле дальнего плавания. Он бы медленно плыл вокруг света, останавливаясь на недельку в двухстах портах, и выдавая дипломы, то есть высаживая одних учеников-путешественников, и набирая новых. Все ученики делились бы знаниями и опытом. Научившись жить в мире и гармонии на корабле, они могли бы изменить свое поведение и на суше. В реализации этого проекта участвовали бы все страны, и его воплощение в жизнь было бы дешевле и значительно веселее, чем Третья мировая война. Какая жалость, что я забыл взять адрес парня, управлявшего кораблями».

«…„Минуточку, пожалуйста. Сейчас не время. Мы вернемся к этому позднее. Завтра. Может быть, на следующей неделе…“ Дамы, господа. Умоляю вас, не ждите. Не раздумывайте. Не откладывайте на потом. Обнимитесь сейчас. Встречайтесь сейчас. Делайте счастливыми сейчас. Не ждите, умоляю вас. Не запрещайте себе любить. Не душите любовь».

Частый гость Джима – шотландец Джон Кальдер. Этого 82-летнего издателя в неизменном темном костюме и при галстуке молодые коллеги называют легендой. Друг Сэмюэла Беккета, в 1949 году он открыл в Лондоне свой издательский дом «Calder Publishing». Опубликовал Гёте, Золя, Чехова, Толстого, Достоевского и, позднее, современных российских авторов, в том числе Юлиана Семенова. В 1950-х собирал «Писательский фестиваль», объединявший на неделю писателей со всего мира в веселую и говорливую толпу, фонтанирующую шутками и талантом. В 1980-х годах перебрался во Францию: «При Железной леди в Англии стало трудно дышать». Обосновался в парижском пригороде Монтрёй и преподавал в университете британскую литературу. В его квартире стены заменяют полки с книгами. Телевизор Джон не смотрит уже двадцать пять лет: «Слишком много еще нужно прочесть,‘чтобы терять время на эту коробку!»

Память у Кальдера феноменальная. Он помнит всех своих авторов и увлеченно рассказывает мне о путешествии по Америке с моим отцом в конце восьмидесятых, когда они представляли выпущенную и хорошо проданную его издательством книгу «ТАСС уполномочен заявить». «Никогда не знаешь, будет ли книга провалом или оглушительным успехом, – любит повторять Кальдер. – Даже если в последние годы работы мои дела шли плохо, я счастлив, потому что публиковал то, что мне нравилось. Во мне боролись коммерсант и читатель, и читатель всегда побеждал. Благодаря этому мне не стыдно ни за одну изданную мною книгу». Недавно Кальдер написал толстенные мемуары, открыл в Лондоне книжный магазин, но большую часть времени по-прежнему проводит в Париже и постоянно ходит в Ирландский дом на улице Ирландцев в 5-м округе смотреть постановки пьес своего любимого Беккета. «Приходи с семьей в эту субботу, – приглашает он меня, – постановка обещает быть интересной».

И вот мы в Ирландском доме. Старинный особняк с огромным посыпанным гравием внутренним двором и высоченными деревьями. Весна. Пахнет молодой листвой. Приветливые веснушчатые ирландки встречают зрителей, рассаживают их на стульях и скамейках под деревьями, разносят бокалы с красным и белым вином. Два актера: один маленький, сухой, другой высокий, с гривой седых волос, начинают разыгрывать веселые сценки обожаемого Кальдером Беккета. Тетрадки с записанным чернилами текстом держат в руках, иногда в них заглядывают. Играют увлеченно, ирландско-французско-британская публика похохатывает, Кальдер не отрывает от актеров голубых выцветших глаз. Смотрит с отцовской любовью, сотрясается от беззвучного смеха. Но начинается теплый весенний дождь. Сперва все стараются его не замечать, но дождь неожиданно становится частым и очень холодным, начинает греметь гром, сверкает молния, и заботливые ирландки переводят нас, как стало овец, под своды особняка, а два артиста героически остаются под ливнем и, промокшие насквозь, продолжают играть, пока… вода не размывает окончательно их записанный чернилами текст. И тут они, как Кальдер, заходятся в беззвучном смехе и разводят руками, а мы кричим «Thanks!» и аплодируем. А потом друзья накидывают на плечи продрогшего Кальдера клетчатый плед и увозят домой. Старый славный Кальдер, живи, пожалуйста, подольше. Уставший от собственного прагматизма мир, как никогда, нуждается в живых легендах…

…Где же я впервые увидела длинноносую молодую американку Кэрол Пратл с неизменной косой светлых волос и широкой улыбкой? У Одиль? У Джима? У рафинированной франко-русской пары преподавателей Сорбонны Лоры и Жака Бенуа? У Татьяны Кларсфельд? Не помню! Странно, я помню все наши встречи в Москве, когда я водила Кэрол по перестроечной столице к Сереже Пенкину, в переоборудованный им в красивое жилище подвал. Он тогда готовился к десятому поступлению в Гнесинку, сочинял одну за другой песни и подрабатывал дворником. Помню, как Кэрол лихо пила с ним водку, и Сережа безнадежно махал мне рукой: «Леля, я опять провалюсь. Не нра-а-а-влюсь я экзаменационной комиссии». (Мой отец в тот год позвонил в Гнесинку, и Сережу наконец приняли.) Помню, как Кэрол зачарованно смотрела спектакли в Театре им. Ленинского комсомола, как подружилась с Инной Чуриковой, как ездила читать свои стихи и говорить о поэзии к Андрею Вознесенскому и Зое Богуславской. Помню все наши встречи в Париже, но забыла, где я ее увидела впервые…

Кэрол приехала в Париж из Чикаго в 20 лет, чтобы изучать историю искусства и литературы, и, как сотни молодых американок, основательно в нем задержалась. Она неизменно была полна творческих замыслов: что-то переводила, писала стихи, читала лекции (даже умудрилась как-то пригласить меня прочесть лекцию студентам о традиционном праздновании православной Пасхи), давала частные уроки и планировала устройство русско-французских выставок и фестивалей. Жила Кэрол в 11-м округе, на улице Ледрю-Роллен. Ее двухкомнатная квартирка с низкими потолками на последнем этаже всегда была солнечна, а из мансардных окон открывался столь любимый богемой вид на крыши Парижа. Больше всего мне нравилось бывать у Кэрол, когда к ней приезжали погостить американские подруги – тогда в маленькой квартирке становилось особенно светло и весело. В 1990 году у нее остановилась племянница Айседоры Дункан – Дорис. Кэрол в то время не на шутку увлеклась изучением творчества великой американки, посещала танцевальные курсы ее последовательниц и переводила на русский книгу о ее жизни. Кэрол быстро приготовила обед, молниеносно накрыла на маленький столик, разлила по бокалам розовое вино. Весь обед мы говорили о политике, благо к тому времени при советских эту тему уже вежливо не умалчивали.

– Что говорят о Союзе в США? – спросила я Дорис.

Дорис рассмеялась:

– Как всегда, у нас говорят, что перестройкой русские обязаны нам, свержению диктатуры Чаушеску румыны обязаны нам, положительным процессам в Чехословакии – тоже нам, и разрушению Берлинской стены немцы обязаны кому? Конечно же нам! Что поделаешь, сверхдержава, комплекс величия.

– Поэтому я и предпочитаю жить в Париже, – вздохнула Кэрол. – Итак, Дорис, ты согласна помочь мне в организации фестиваля имени твоей тети в Москве? Обещаю не уподобляться нашей параноидальной отчизне и не заявлять на его торжественном открытии, что я – первопричина возрождения русского балета и создательница вакхических танцев.

– Помогу, не волнуйся. Но имей в виду – я вдвое тебя старше. Так что на особую прыть с моей стороны не рассчитывай. Большая часть беготни ляжет на тебя.

«Беготня» Кэрол продолжалась долгих три года. В 1993 году, после многочисленных поездок, телефонных звонков, поисков спонсоров, несостоявшихся встреч, невыполненных обещаний, сумбурных факсов и запутанных писем, Кэрол, наконец, организовала в Москве международный фестиваль Айседоры Дункан. Артисты танцевали «Орфея и Эвридику». Кэрол, затаив дыхание, следила за представлением, еще не особо веря в то, что происходящее – реальность. В середине первого действия, как и полагалось в то анархическое время, в зале неожиданно загорелся свет, артисты испуганно замерли, публика, решившая, что начался антракт, ринулась в буфет, у Кэрол затряслись руки. Но администраторы вовремя спохватились, извинились, рассадили, успокоили и спектакль закончился благополучно, и были овации, поздравления, цветы, крики «браво» – одним словом всё, к чему с детства приучены российские зрители и артисты и что захлестывает океанской волной адреналина не избалованных этим европейцев. Кэрол, выведенная на сцену, смеялась, всхлипывала, роняла букет, опять смеялась, посылала воздушные поцелуи, вновь роняла букет и снова всхлипывала. Она возвращалась в Париж помолодевшей на десять лет. Появившиеся у глаз морщинки разгладились, потускневшие от стресса волосы вновь золотисто блестели. Она снова стала двадцатилетней девчонкой из Чикаго, для которой не было ничего невозможного, а наступающий день сулил только радость.

Глава двадцать вторая ПРЕДМЕСТЬЯ

Многие парижские предместья возникли как спальные районы при закрытых ныне заводах и фабриках. Работали на них эмигранты последней волны. Безработица, существовавшая с середины 1970-х годов, усугубилась в 1980-х, когда началась передислокация производств в Китай, Тайвань, Словакию, Макао и Румынию. Кто-то нашел место на стройках, но десятки тысяч арабских и чернокожих эмигрантов очутились в своих маленьких квартирках, на потертом диване перед телевизором, без особой надежды быть где-нибудь востребованными. Как говорят французы – terminus(конечная остановка).

Люди, в течение долгих лет бывшие экономическим мотором Франции, стали ее тяжелым балластом. Они быстро привыкли к бездействию и подали пример своим детям. Выросшие среди бездушных высоток, зарисованных граффити, на тесных детских площадках с грязноватым песком, многие из здешних юношей и девушек, видя бездельничающих родителей, не считали необходимым учиться в лицее или искать работу. До ближайшего музея – 20, а то и 30 километров. Бесплатны для молодежи до 18 лет только национальные музеи, вход в остальные стоит от двух до десяти евро. О театре и говорить не приходится – билеты в Опера-Гарнье (Старую парижскую оперу) или оперу на площади Бастилии стоят 5—10 евро (стоячие места или галерка без всякой видимости) до 170 евро, а в драматические театры в среднем от 8 до 50 евро. Школы изредка вывозят учеников в столичные музеи, но театры остаются для большинства «terra incognita». В этих районах катастрофически не хватает школ рисования, спортивных клубов, хоров, консерваторий. Ребята почти никогда не выезжают на каникулы, не видят моря и гор. Иногда каникулы организует школа.

Вот воспоминания девушки из предместья, получившей диплом воспитательницы и повезшей школьников из своего парижского предместья в Нормандию: «Я смотрела на удивительно красивый пейзаж и говорила детям: „Вы не понимаете, как вам повезло. Посмотрите, все спокойно. Мы не в ситэ, никто не кричит!“ Вставало солнце, на пляже не было ни души. И я замолчала, и все замолчали. Как хорошо быть вдалеке от ситэ! Как невыносимо царящее в нем напряжение…» Дети эмигрантов формируются на нескончаемых американских детективах, транслируемых по телевидению, и модных рок-и рэп-группах. Все телепередачи перебиваются (как и повсюду в мире) рекламой красивых машин, домов, каникул, путешествий. Общество потребителей, ничего не поделаешь.

В двенадцать лет здешние ребята еще мечтают о работе, в шестнадцать выбирают самый быстрый путь к получению рекламируемых благ – становятся торговцами наркотиков, которые в предместьях в ходу. По подсчетам профессора Жильбера Фурнье из университета в Шатено-Малабри, ежедневная доза парней из предместий – от 30 до 40 самокруток Самое сложное парижское предместье – департамент Сена-Сен-Дени. На 1999 год в нем проживало 300 тысяч эмигрантов. Каждая четвертая семья здесь – выходцы из Африки или Турции. Но проблема не в том, что в департаменте много эмигрантов, а в том, что в их среде (и особенно среди молодых) очень распространены безработица и преступность. Современные молодые люди из предместий агрессивны, обижены на забывшее их общество, не ощущают себя французами. Это они чаще всего освистывают Марсельезу на футбольных матчах. Их словарный запас беден, темы сводятся к обсуждению марок машин и одежды. Юноши из этого круга становятся жертвами радикально настроенных имамов, вербующих наемников для ведения джихада в Чечне и Афганистане.

Политический исламизм во Франции начал выдыхаться, но на смену ему пришел салафизм. Он ставит в пример верующих предков, призывает сконцентрироваться на морали и порвать все отношения с европейским обществом. Фанатики-бородачи забивают псевдо-религиозной чушью пустые головенки, и едут двадцатилетние французы по паспорту и изгои по самоощущению в далекие страны непонятно за что сражаться и непонятно за кого погибать. Те, кто не попадает в сети к исламистам, связываются с бандитами – почти половина изнасилований и ограблений, совершаемых в Париже, дело рук юношей до 19 лет из предместий. Часты нападения на женщин-автомобилисток Однажды напали и на меня. В тот день я ехала в мой любимый магазин в Сенте-Сен-Дени. Сумка небрежно брошена на переднее сиденье, все мысли о предстоящих покупках. Я даже не заметила двух темнокожих пареньков на мопеде, притормозивших на светофоре справа от машины. Неожиданно меня оглушил грохот – один из них проломил ломом боковое окно, завалив всю кабину осколками, просунул в образовавшееся отверстие черную худую руку, похожую на лапку лемура, испуганно схватил мою сумку, вскочил за спину приятеля, тот дал газу, и мопед, пару раз вильнув задом, был таков. Я не надеялась, что воров поймают, но решила подать заявление в полицию, чтобы страховая компания оплатила ремонт машины. Притормозила возле группы арабских юношей и спросила адрес ближайшего отделения – те только довольно хмыкнули, с кривой улыбкой поглядев на разбитое стекло.

Наконец я нашла отделение, вошла в светлый холл и огляделась. Все стулья были заняты людьми с мрачными физиономиями, ждавшими своей очереди. За стойкой сидел молодой полицейский-мулат. Он записывал имена потерпевших, их беду и передавал сведения сидевшим по кабинетам невидимым коллегам. Сразу после меня в холл вошла рыдающая негритянка: «У меня обокрали квартиру! Все перевернуто вверх дном, вынесено самое ценное!» Мулат с невозмутимостью телохранителя Нефертити записал имя негритянки в здоровенный талмуд и попросил подождать. Просидев с час, я поняла, что рискую остаться здесь на ночь – очередь продвинулась на одного человека, а ограбленные, обворованные или побитые все прибывали. Неразговорчивый мулат сжалился надо мной, объяснил, что заявление можно подать по месту жительства, и я с радостью покинула эту обитель слез. В комиссариате моего благопристойного района было на радость пусто, и уже через пять минут я увлеченно рассказывала о злоключении внимательно слушавшему полицейскому.

– Сможете опознать нападавших?

– Да.

– Мы с вами свяжемся, как только что-нибудь узнаем.

Я вышла с копией заветного заявления для страховки, об инциденте забыла и страшно удивилась, когда через две недели меня пригласили на опознание – у одного из задержанных нашли мою банковскую карточку. И вот я в очередном комиссариате очередного неблагополучного предместья, но на этот раз меня быстро ведут в кабинет, усаживают рядом с молодой женщиной и просят подождать пару минут. Моя соседка оказывается адвокатом. На нее тоже напали в машине, выхватив сумку и чемоданчик.

– Что самое глупое, – говорит она с улыбкой, – в чемоданчике у меня была адвокатская мантия – ехала в суд для защиты. Я бежала за мопедом и кричала: «Дураки, отдайте мантию! Может, мне придется вас в ней защищать!»

Адвоката пригласили на опознание первой. Вернувшись через пять минут, она вздохнула:

– Не уверена, поэтому решила никого не называть. Бог с ними.

Теперь мой черед идти в темную комнату и смотреть в окошко на ярко освещенных пареньков с номерками в руках. Один араб и пятеро негритят. Мне кажется, что на меня напали номер 2 и номер 5 – они изо всех сил стараются принять невинный вид и слегка косят в сторону.

– Если я никого не назову, их освободят? – спрашиваю я сопровождающего меня полицейского.

Тот отрицательно качает головой. Значит, оболтусов посадят, я своим опознанием только увеличу срок На ум приходит фраза юристов: «Лучше оправдать виновного, чем осудить невиновного».

– Никак не могу опознать.

– Вы же говорили, что запомнили лица, – удивляется полицейский.

– Оказывается, нет.

Полицейский разочарованно пожимает плечами и провожает меня по выкрашенным темно-синей масляной краской коридорам до выхода…

А через несколько месяцев на мою южнокорейскую приятельницу – экскурсовода Мийе Делавалле, уже ограбленную однажды в машине, нападут вечером на улице. Проводив свою группу туристов до отеля «Конкорд-Лафайет» на площади Порт-Майо, она шла к машине. Неожиданно мотоциклист ударил ее сзади и попытался вырвать сумочку с казенными деньгами. Мийе в нее из последних сил вцепилась. Тогда мотоциклист швырнул ее на асфальт и стал бить ногами по голове. Стоявшие поблизости здоровенные охранники отеля не вмешались. Мийе оказалась на больничном с сотрясением мозга. Вспоминая об этом вечере, она судорожно, как незаслуженно наказанный ребенок, вздыхает и с несмываемым годами жизни с мужем-французом акцентом тихо говорит: «Эта история меня осень сирьно траматизировара».

Первыми жертвами эмигрантских предместий становятся живущие там девушки-мусульманки. Их заставляют носить чадру (последние годы на улицах все чаще можно встретить молодых мусульманок в чадрах и черных, до полу, пальто), беспрекословно слушаться старших братьев и отца, выходить замуж за претендента по выбору старших. Отвозят четырнадцатилетнюю девочку на школьные каникулы на историческую родину, и домой она больше не возвращается. Не спросив ее согласия, родители организовали свадьбу и оставили дочь в чужой стране с незнакомыми людьми. 70 тысяч девушек во Франции – потенциальные жертвы подобных свадеб. Отказ чреват наказанием.

В предместье Нёйи-сюр-Марн 13 ноября 2005 года была облита бензином и подожжена восемнадцатилетняя Шахерезада Белайни. Это сделал 25-летний пакистанец Амер Бутт за то, что она не захотела выйти за него замуж. Больше половины тела Шахерезады сожжено, лицо превратилось в неподвижную маску. В парижском пригороде Витри-сюр-Сен была заживо сожжена бывшим поклонником Соан Бензазин семнадцати лет. Чтобы заставить себя уважать, некоторые девушки становятся «амазонками». Носят мальчишескую одежду, дерутся, коротко стригут волосы. В лицеях объединяются в кланы и держат в страхе мальчишек Решение проблемы? Думаю, другая крайность.

Более интересным представляется создание в 2003 году ассоциации под названием «Ni putes, ni soumises» («Не проститутки, не подчинившиеся»). Президентом его выбрали Фаделу Амара, а «крестной» – Самиру Беллиль, уроженку Алжира, преподавателя, автора книги «В аду групповых изнасилований». В ней она рассказала о том, как в 14 лет ее похитил и изнасиловал лучший друг каида [10]10
  Каид ( араб.,буквально – вождь, предводитель) – в Алжире, Тунисе, Марокко представитель центральной власти, управляющий отдельным городом, округом, племенем или группой племен.


[Закрыть]ее предместья. Девочка решилась обратиться в полицию, и преступника приговорили к восьми годам тюрьмы, но родственники и друзья от нее отвернулись. Самира рассказала о ставших привычными групповых изнасилованиях, о грубоватых полицейских, о жестокости близких: «Зачем выходила из дому без чадры? Теперь не жалуйся!» Книгу она посвятила: «Подругам по несчастью, чтобы они знали, что с бедой можно справиться».

8 марта 2003 года в Париже прошла первая демонстрация ассоциации. 30 тысяч женщин и девушек заявили о своем праве по-европейски одеваться, посещать уроки биологии и физкультуры в школе, ходить в кино с подружками без надзора старшего брата. Они не хотят выходить замуж до окончания школы за выбранного без них незнакомого человека, не хотят быть жертвами каидов в предместьях, охваченных пещерным традиционализмом (по-европейски одетая девушка воспринимается как проститутка). «Хватит с нас уроков морали: наше положение ухудшилось. Печать и политики почти ничего для нас не сделали. Надоело, что за нас говорят, что высокомерно к нам относятся. Довольно оправданий наших унижений во имя „права на различие“ и уважения тех, кто заставляет нас склонить головы. Довольно замалчиваний в публичных выступлениях жестокости, бедности и дискриминации». За несколько лет работы ассоциация создала центры для молодых женщин, решивших порвать с окружением, опубликовала и распространила в школах воспитательные брошюрки об уважении к девочкам и девушкам, провела беседы в комиссариатах с полицейскими, которые занимаются жертвами жестокого обращения или изнасилования. Сегодня движение «Не проститутки, не подчинившиеся» – член консультативного Совета ООН и имеет свои филиалы в Бельгии, Испании, Швеции и Швейцарии.

Движение женщин скомпрометировал затесавшийся в него мужчина. Мухаммед Абди, генеральный секретарь ассоциации и одновременно специальный государственный советник, был изобличен в жульничестве и приговорен в 2006 году к условному тюремному заключению. Дипломатичное молчание Фаделы Амара по этому поводу многие члены ассоциации восприняли как предательство и из ассоциации вышли. Самира Беллиль, преподававшая детям в предместье, до этих конфликтов не дожила: у нее начался рак желудка и в 2004 году (ей только исполнился 31 год) она умерла. Похоронили Самиру на кладбище Пер-Лашез, ее имя присвоили одной из школ арабско-негритянского городка под Парижем. Незадолго перед смертью она сказала: «Предместья полны прекрасными людьми, которые смело пытаются чего-то в жизни добиться. Не надо думать, что здесь обитают только насильники, это далеко не так».

По мнению психологов, молодежь предместий страдает инверсией ценностей. Ощущение дисгармонии приходит к этим ребятам рано: они всегда самые слабые среди сверстников в чтении, диктантах, математике; потом самые невезучие при поиске работы. У них всегда меньше, чем у других, карманных денег. У них нет надежды выбраться из родного квартала с командующими там каидами. Полицейские на каждом шагу останавливают их для проверки документов, а прохожие смотрят опасливо и подозрительно. У других деньги, работа, место в обществе, а у них этого нет и не будет. Общество отказывается от них, они лишние, они тревожат.Тут и происходит инверсия ценностей.

Плохо быть старательным и послушным учеником. Хорошо быть бездельником, считающим ненужными интеллект и усердие.

Плохо аккуратно одеваться. Хорошо показывать своим вызывающим нарядом, что ты живешь в квартале, отличном от кварталов буржуазии.

Плохо работать (инверсия ценностей: мы презираем все, чего не можем получить), лучше воровать или продавать наркотики.

Плохо уважать общество и общечеловеческие ценности.

Полиция и судьи, олицетворяющие порядок и уважение к закону, – враги.

Врачей, медсестер и пожарных, представляющих службы столь презираемого общества, надо закидывать всякой дрянью, чтобы они поняли, насколько их ненавидят.

Машины и магазины – символ денег других,напоминают о собственной нищете, поэтому должны быть сожжены.

Учитель как символ знания и авторитета должен быть оскорбляем.

…Из-за орудующих в предместьях банд страдают и местные жители. 19 мая 2005 года случилась трагедия в предместье Курнев. В тот день отмечался праздник Отцов и одиннадцатилетний Сиди Ахмет Хаммаш решил сделать папе подарок – хорошенько помыть его машину, припаркованную возле АШАЛЕМа. Сиди Ахмет уже полировал ее сухой тряпочкой, предвкушая радость отца, когда рядом началась перестрелка между двумя враждующими бандами. Его убила случайная пуля. Саркози (тогда министр внутренних дел) приехал к семье погибшего: «Банды исчезнут. Я применю необходимые силы, чтобы очистить ситэ». – «Если надо, привезите брандспойты, но очистите!» – просят заплаканные родственники. Саркози им это обещает. Разговор быстро становится известен всей молодежи предместий. Она недовольна. Саркози настаивает. «Термин „очистить“ вполне применим к тем, кто способен убить ребенка. И все, кто живет в аду предместий, со мной согласны!»

А 25 октября Саркози приезжает в парижское предместье Аржантёй с инспекцией работы полиции – здесь с начала года хулиганы подожгли 130 машин. Банды молодых ребят в капюшонах встречают его руганью, но взрослые жители министру рады, и одна старушка, свесившись с балкона, кричит: «Надеюсь, вы избавите нас от этих подонков!» Саркози, запрокинув голову, отвечает: «Надоели они вам, а? Не волнуйтесь, от подонков мы вас освободим!» И снова слова министра приняла на свой счет вся молодежь предместий и теперь было достаточно малейшего повода, чтобы началось.Но масштаб волнений, потрясших парижские предместья, через два дня удивил даже тех, кто их ожидал. Причиной стала трагедия, произошедшая 27 октября того злополучного года в небольшом городке под Парижем Клиши-су-Буа. Трое нашкодивших пареньков, убегая от полиции, как загнанные зверьки, спрятались в трансформаторную будку. Их ударило током. Двое из подростков, семнадцатилетний Зиад Бенна и пятнадцатилетний Буна Траоре, скончались, третий попал в тяжелом состоянии в больницу. Всплеск гнева, произошедший тем же вечером в городке погибших мальчиков, моментально перекинулся на все предместья и продолжался в течение двух недель, войдя в историю Франции, как «красные ночи» ноября. Журналисты десятков телекомпаний показывали все новые и новые кадры варварства: сожженные машины, разбитые витрины, разоренные магазины, окровавленных полицейских.

Можно ли было этого избежать? Вероятно, да, поведи себя спокойнее представители власти. Вина полиции стала более явной после того, как были оглашены результаты расследования. Волнения не были организованы ни тайными исламистскими группировками, ни террористами-одиночками, просто необразованные и невежественные парни на свой манер выражали протест против абсурдной смерти сверстников. С 2002 года Ширак вплотную занялся борьбой с хулиганством и бандитизмом и пообещал навести порядок в предместьях. Тогда ставший министром внутренних дел Саркози стал требовать от полиции решительных действий. Полицейские оказались в аховом положении: с одной стороны, целые кварталы, населенные хулиганами, торговцами наркотиков и исламистами, в которые и заходить-то страшно, с другой – постоянное давление со стороны начальства: «Где результаты работы? Мы ждем безопасности для граждан, а ее как не было, так и нет». Один полицейский пытался задержать в супермаркете воришек, а те бросили ему в лицо «коктейль Молотова». Он превратился в живой факел и теперь напоминает Франкенштейна. Подобное происходит часто. Ощущение своей беспомощности все чаще толкало полицейских на неоправданные задержания и агрессивное поведение с подозреваемыми.

В последние годы, когда решено было увеличить эффективность работы полиции, туда приняли немало новичков. Воспитаны они (как и их противники) на глупых американских фильмах со стрельбой и драками. Времена спокойного и интеллектуального комиссара Мегрэ канули в Лету, настала эра грубоватых солдафонов с жестокими и неэффективными методами работы. Приметливые французы над теперешними полицейскими саркастически подсмеиваются. На решение Министерства внутренних дел поставить у каждой школы полицейского для контроля за учениками и пресечения торговли наркотиками население отреагировало хохмой: «Сначала полицейский постоит у школы, затем зайдет в класс – тут-то и научится читать». Некоторые полицейские признают, что не все у них благополучно. Недавно один из них ушел из полиции и стал… музыкантом-рэпером. В своих текстах 32-летний «Бригадье» осуждает бывших коллег и пытается завязать с молодежью диалог. Он понял то, о чем давно говорят психологи: полицейские, если они начинают применять грубую силу, воспринимаются трудными ребятами из предместий, как представители враждебной банды. С предместьями можно вести диалог, их можно воспитывать, но «задавить» их при всем желании невозможно. 25 ноября 2007 года в городке Вилье-ле-Бель департамента Валь-д’Уаз двое полицейских, погнавшись на мощной машине за двумя чернокожими подростками, пытавшимися скрыться от стражей порядка на мопеде, не придумали ничего лучше, как наехать на них. (Подчеркиваю, гнались они не за опасными преступниками, а мелкими воришками.) Оба мальчика – Мущин и Ларами, пятнадцати и шестнадцати лет – скончались на месте, а гнев предместий выплеснулся с новой силой, и на этот раз в «войне» участвовало и старшее поколение. Из окон домов на головы полицейских выливалась горячая вода из кастрюль и летели самые разные предметы – так сражались арабские и негритянские мамы. Приезд представителей власти в семьи погибших предместья не утихомирил, число сожженных машин догнало печальные рекорды 2005 года, 150 полицейских было ранено, причем 81 из огнестрельного оружия.