Текст книги "Повседневная жизнь современного Парижа"

Автор книги: Ольга Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Глава двадцатая ЕВРЕЙСКИЙ ПАРИЖ

Франция дала своим евреям гражданство на сто лет раньше, чем большинство других стран, но это не помешало коллаборационистскому правительству лишить 300 тысяч из них всех прав и 75 тысяч отправить в газовые камеры. Понадобилось 50 лет, чтобы Франция признала свои ошибки. Произошло это 16 июля 1995 года по инициативе президента Жака Ширака. Ныне евреи в Париже живут так же деловито и трудолюбиво, как и в любой другой столице мира. Воспитанный десятками веков скитаний дар адаптации и яростное желание преуспеть надежно защищают их от безработицы. Многие заняты в коммерции, в пошиве меховых манто и ювелирном бизнесе. Получившие высшее образование стали врачами, стоматологами, адвокатами, музыкантами.

Сегодня, как и сотни лет назад, еврейским кварталом Парижа считается квартал Марэ, вернее его часть, ограниченная с запада улицей Вьей дю Тампль, улицей Тюренн с востока, кусочком улицы Риволи и улицей Франсуа Мирон с юга и улицей Фран-Буржуа с севера. Пятьдесят лет назад здесь обитали самые разные евреи: ортодоксальные – с пейсами, в черных шляпах и сюртучках, будто только отошедшие от Стены Плача, абсолютно европейского вида ашкенази, турецкие сефарды, интеллектуалы и лавочники. Ашкенази поселились в Париже в незапамятные времена, но в течение последних 150 лет их община постоянно росла. В начале 1880-х годов приехало множество евреев из России и Польши. Говорливые, интеллектуальные, они были носителями революционных и творческих идей. Многие анархисты и социал-демократы собирались в кафе «Трезор», на улице Трезор. В 1902 году, наверняка с их легкой руки, в подвале дома 50 по улице Фран-Буржуа открылись рабочий еврейский театр и, примерно в то же время, библиотека с изданиями на идиш в доме 147 по улице дю Тампль. Вторая полюбившаяся анархистам библиотека появилась в доме 35 на улице Короля Сицилии. В 1910 году замечательный французский архитектор Гектор Гимар построил синагогу на улице Павэ.

В конце 1950-х и в 1960-х годах из Туниса, Алжира и других жарких стран приехали в Париж сефарды. Они, в отличие от своих европейских соплеменников, были менее интеллектуальны, занимались тяжелой физической работой и чаще остальных становились жертвами антисемитизма. Вспоминает тунисский еврей Марк Аталь: «Как тунисец, я почти каждый день видел в глазах встречных незнакомцев одинаковое спокойное презрение, ставшее привычным на тротуарах столицы. Париж строился заново, использовались руки иностранцев – дешевые, послушные, возводившие будущие дома для средних французов. Кто-то разрывал себе мышцы, кто-то портил спину, все – здоровье, и все чокались за здоровье тех, кто их презирал».

Служат богу ашкенази и сефарды по-разному, и потому в те годы они частенько ссорились из-за синагоги на улице Турнель, 6. Решить, кому и когда служить, оказалось непросто: взаимные обвинения, колкие замечания, потрясания руками в воздухе. В конце концов синагога была разделена надвое и еврейская община обрела покой… Сердцем еврейского квартала издавна была улица Розье, с 2006 года ставшая в воскресенье пешеходной. К вечеру здесь всегда людно. Тут и там галереи еврейского искусства, кафе, предлагающие быстрые обеды и ужины, «Желтый бутик» Саши Финкельштейна в доме 27. Польские продавщицы, шипяще между собой переговариваясь, упаковывают для покупателей сырники, бублики и штрудели, за высокими столиками посетители уплетают Сашины шедевры «гастрономии идиш Европы и России», сам Саша – худой, печальный, голубоглазый, сидит за кассой. По улице пробегают табунчики еврейских туристов, останавливаются перед домом 7, с боязливым интересом рассматривают ресторан Жо Гольдберга, где 9 августа 1982 года террористы палестинской группы Абу Нидаля расстреляли в упор шестерых посетителей и более двадцати ранили…

Пятьдесят лет назад улица Розье мало чем отличалась от улиц Одессы – простых и бесхитростно-настоящих. Вот как пишет о ней ее бывший житель Роже Аскотт: «Нет, не камни интересуют меня здесь. Это место моей юности, моего детства, дом моих родителей. Это мои корни. Мой отец был ребенком улицы Розье, а я – внук улицы Розье и, прогуливаясь по ней, не могу не испытывать семейных чувств. А если когда-нибудь я буду лишен возможности по ней пройти, то мне будет трагически, чудовищно ее не хватать!» Для старых евреев, помнящих ту, прежнюю улицу Розье, она начинается с запахов, которые нынче смягчились, почти растворились в загазованном воздухе: дивных запахов маринованной селедки, кошерных сосисок и только что вынутого из духовки, обжигающего нёбо штруделя. Потом всплывут в памяти сами продуктовые магазины, и у стариков загорятся глаза, и они начнут по-мальчишески перебивать друг друга:

– Мясная лавка Блюма! Как же это было замечательно! Даже лучше, чем у Гольдберга, а уж он-то знает толк в мясе и копченостях.

– Правильно, но еще лучше была молочная лавка Гомински! Вы помните?

– Я-то помню, а вот вы забыли булочную Бермана.

– Я забыл Бермана?! Бермана, у которого продавались самые чудные творожные пирожные, старинный варшавский рецепт?!

– А лавка «Клапиш» с гефилтэ фиш?

– Не говорите мне о ней. Такой гефилтэ фиш уже никто не сможет приготовить.

Описываемых магазинчиков давно нет, даже ресторан Гольдберга в 2007 году закрылся, но светлая ностальгия стариков делает цветными их воспоминания, подобно тому как умелый фотограф раскрашивает старые черно-белые фотографии.

– В лавке «Клапиш» вы получали превосходную селедку и карпа. Люди в то время стояли в очереди, чтобы купить карпа. В лавке были большие чаны с водой, в которых плавали живые карпы – еврей никогда не покупал мертвечину. Мадам К. оглушала рыбу палкой и отрезала голову. И мы придумали ей прозвище «мадам Клапфиш» [9]9
  Клап – оглушать, бить; фиш – рыба.


[Закрыть].

– А в доме 19 была лавка Марковиц. Она – крепкая красивая женщина, он – маленький сухой человечек с вечно плохим настроением. Входя к ним, я то и дело наталкивался на банки с селедкой и чаны с карпами…

…Каждый, кто приезжал на улицу Розье, считал ее своей собственностью: оставлял автомобиль посреди дороги и уходил на четверть часика поболтать с приятелями, сделать покупки и не обращал никакого внимания на гудящие сзади машины. Обитали в этом квартале, конечно, и не евреи, но они потихоньку оевреивались и осваивали идиш.

Все новенькие жили в ужасных условиях. Марэ тогда еще не отреставрировали (это было сделано позднее, в 1980-х годах), но и к 1982 году в трети тамошних домов не было ни ванной, ни душа. Отсутствие удобств компенсировалось безопасностью. Летом дети до десяти часов вечера сидели на скамеечках перед домами, болтая не достающими до асфальта ногами. Родители ничего плохого в этом не видели, чужих в квартале отродясь не бывало. По воспоминаниям стариков, дети еврейских эмигрантов отличались редкостным патриотизмом. Говорили о велогонках, – еврейский ребенок горячо картавил: «Хочу, чтобы выиграл француз!» Заходила речь о самолетах, – патриотическое дитя тут как тут: «Французские самолеты – самые лучшие!» И это при том, что, приехав с родителями, они вначале ютились в чудовищном отеле «Лондон», а потом жили в таких условиях, что не решались пригласить школьных друзей домой: еще, чего доброго, засмеют.

В этой большой деревне все друг другу помогали. Когда откуда-то издалека приезжала новая семья, старухи кормили переселенцев супом, булочник приносил хлеб. Из воспоминаний еврея-сефарда, приехавшего в 1958 году из Алжира: «Тот, кто оступится, не успеет еще дойти до конца улицы, а все уже знают, что у него болит нога! Все друг другу доверяют, все одалживают. Никаких бумаг не надо. Все соседствуют: наркоманы и раввины, воры и честные отцы семейств, нищие и благополучные. Это самый красивый квартал и самый вонючий. Здесь я живу и здесь только и буду жить!»

Еще двадцать лет назад улица Розье в воскресные дни превращалась в своеобразный рынок с товарами из Европы, Северной Африки, Израиля. Все ходили, рассматривали, оценивали, приценивались, увлеченно торговались, загружали покупки в клетчатые сумки на колесиках. Теперь этого нет. Все оевропеилось. На месте старинного хаммама в доме 4 открыли магазин одежды HLM, в помещении ресторана Гольдберга, возможно, откроется «Мах Мага». Да и евреев здесь осталось немного. «Евреи оставили этот квартал. Они теперь живут в 16-м и 19-м округах, – говорит помощница мэра Парижа Лин Кохен-Солаль. – Мы не можем превратить улицу в центре Парижа в почтовую открытку. Никто больше не будет приезжать в сердце города, чтобы купить кошерную еду, эта эпоха закончилась».

…Самым страшным днем для парижской еврейской общины навсегда останется 16 июня 1942 года. В доме 22 по улице Экуфф на рассвете были арестованы 44 жильца – взрослые и дети. Их увозили 40 полицейских. Ни один из арестованных из концлагеря не вернулся. На улице Оспиталье Сен-Жерве, где с 1846 года работала первая общинная школа израэлитов Парижа (в доме 6 учились мальчики, в доме 10 – девочки), в тот день арестовали и отправили в концлагерь 165 учеников и их учителя. По «еврейскому вопросу» работало 900 полицейских и жандармов. Они проходили улицу за улицей, квартал за кварталом. Из квартир выводили еврейские семьи, сажали в автобусы и отвозили в Дранси и на Зимний велодром. Шесть долгих дней 13 тысяч стариков, женщин, мужчин и детей провели в чудовищных условиях: без еды, без воды. На всех было шесть туалетов, стояла страшная жара, у многих началась дизентерия. 22 июня выживших отправили в Собибор и Освенцим. Из 13 тысяч вернулись 30 человек Из 3500 детей не выжил никто.

Руководил арестами шеф полиции Виши Рене Буске. Именно он в августе того года аннулировал официальное разрешение оставлять детей арестованных и подлежащих отправке в Освенцим евреев в свободной зоне – хотел узаконить свои уже сотворенные и грядущие зверства. Его не осудили – преступника защищал Франсуа Миттеран. В 1993 году адвокату-антифашисту Сержу Кларсфельду удалось начать процесс против петенизма. Буске должен был выступить на нем в качестве свидетеля. Кларсфельд надеялся перевести Буске из категории свидетеля в категорию обвиняемого, но тот никогда не вошел в здание суда. 8 июня 1993 года он был убит у себя в квартире на авеню Рафаэль в 16-м округе. Убийца – Кристиан Дидье – представился курьером Министерства внутренних дел и выстрелил в Буске в упор. «Я отомстил за Зимний велодром», – довольно заявил он полиции. А Кларсфельд был в отчаянии – процесс против петенизма не состоялся.

В годы войны все добро евреев – картины, драгоценности, мебель, квартиры – присваивалось, и в течение десятков лет никто не заводил речь о его возвращении. Опираясь на антисемитские законы Виши, префектура реквизировала принадлежавшие евреям дома 6, 22 и 24 по улице Франсуа Мирон. После освобождения они перешли в собственность города, и о необходимости вернуть дома законным владельцам речь зашла лишь в 1996 году, после выхода в свет книги Брижитт Витал-Дюран «Частное владение», рассказывающей о грабеже евреев Марэ во время войны. Позором общины стал бессарабский еврей Жуановичи. Во время оккупации он создал с шефом французского гестапо Анри Лафоном фирму и заработал колоссальное состояние. Лафона в конце 1944 года казнили, а Жуановичи вывернулся, доказав, что поддерживал Сопротивление. В 1950-х годах его осудили за экономические аферы.

Если предателей евреи вспоминать не любят, то имена тех, кто им во время войны помогал, а таких было немало – три четверти выживших евреев обязаны своим спасением простым французским семьям, – помнят, чтят и называют праведными. В тот момент, когда французы поняли, что арестованных евреев ожидает верная смерть, они стали их прятать, кормить, выдавать их детей за своих. Даже кардинал Герлье, на авторитет которого во многом опиралось правительство Виши, обратился 2 сентября 1942 года с коммюнике: «Проходящая ныне депортация евреев по всей территории Франции провоцирует столь болезненные сцены, что мы обязаны протестовать. Мы присутствуем при жесточайшем разлучении семей, и никому нет пощады – ни старику, ни слабому, ни больному. Сердце сжимается при мысли о том, что вынесли тысячи людей, и еще больше о том, что им предстоит».

Именно это обращение заставило президента вишистского правительства Лаваля ужесточить тон в разговоре с боссами СС. В тот же день они отметили: «Президент Лаваль объяснил нам, что наши требования относительно еврейского вопроса наткнулись в последнее время на невиданное сопротивление со стороны Церкви. Шеф этой оппозиции – кардинал Герлье. В связи с этим президент Лаваль просит по возможности не выдвигать ему новых требований по еврейскому вопросу и, в частности, не указывать число евреев, подлежащих депортации». Так благодаря сопротивлению Церкви была аннулирована программа отправки в концлагеря пятидесяти поездов по тысяче евреев каждый, которую полиция Виши должна была выполнить с 15 сентября по 30 ноября 1942 года. Но начиная с 17 сентября три поезда по тысяче человек все же отправлялись в Освенцим еженедельно. Всех узников отлавливала французская полиция. Еще больше полиции свирепствовала милиция, созданная в 1944 году по желанию немцев – французские фашисты сотрудничали с гестапо и, осознавая приближающийся конец, творили страшные зверства и грабежи. Особенно отличились Поль Тувье и Клаус Барбье, которые много позднее были осуждены благодаря усилиям того же Сержа Кларсфельда и его жены Беаты, лично ездившей в Боливию, где прятался Барбье, и добившейся его выдачи французским властям…

Великодушно простив трагедию времен Виши, французские евреи, не останавливаясь, проходят мимо мраморных дощечек с именами депортированных жильцов, прикрепленных к стенам сотен парижских домов. Одна из них, недалеко от моей квартиры, гласит: «Здесь 25 июля 1944 года гестапо арестовало 17 детей. Они были вывезены в Освенцим-Биршенау и моментально уничтожены. Не забудем жертв расовой ненависти». Младшему депортированному, Анри Минденбауму, было два года, старшей, Мириам Сонненблок, 11 лет. С ней погибли ее братья – четырехлетний Симон, шестилетний Лиман, семилетний Жан и девятилетняя сестра Марта. Стараюсь представить, как Мириам помогала одеться четырехлетнему Лимону, как прятал в рюкзак книжку только что научившийся читать Жан, Лиман судорожно собирал карандаши, а у Марты, понявшей, что их ждет, не по-детски похолодели руки. И как в грузовичке, увозившем их в никуда по пахнущим теплым асфальтом рассветным улицам, к ним пристроился еще заспанный двухлетний Анри Минденбауму…

…Гонения на евреев в Париже не ограничивались временем Второй мировой войны. В Средневековье многих обвиняли в колдовстве, надругательстве над христианскими святынями, казнили и прибирали к рукам хозяйство. Антисемитизм на протяжении французской истории то затихал, то разгорался с новой силой. Тогда любой предлог был хорош, чтобы выказать свою неприязнь. 6 сентября 1933 года тринадцатилетняя Соня Розенваг, жившая на улице Шампионнэ в 18-м округе, попросила младшего брата Лазаря сбегать к сапожнику на улицу Летор за починенными башмаками. Сапожник ненадолго вышел, попросив приглядеть за мастерской хозяина соседнего бистро Тиоласа. Он позвал ребенка к себе: «Почему ты так плохо говоришь по-французски? Идиот, или приехал из другой страны?» Лазарь испуганно молчал. Тогда Тиолас, к восторгу полупьяных завсегдатаев, снял с него штанишки, «чтобы узнать вероисповедание». Тут в бистро появилась Соня, начавшая волноваться за брата. «Грязная свинья!» – закричала она тоненьким голоском. Тиолас схватил Соню за руку и потащил жаловаться на оскорбление в полицейский участок. Полицейский девочку отругал. Тиолас злорадствовал: «Это будет дорого стоить. Или твоя мать заплатит штраф в 500 франков, или вашу семью ждет тюрьма!» Соня глотала слезы: «Пятьсот франков! Где же мама достанет такие деньги? Как быть?!» Вернувшись с братиком домой, она приготовила ему полдник (мама еще не вернулась с работы), написала прощальное письмо и пошла к Сене. Тело девочки выловили на следующее утро. Пару дней парижане ходили смотреть на «мерзкого Тиоласа», испуганно перетиравшего за стойкой стаканы, но вскоре их умы заняли новые истории и события, и никто больше не вспоминал девочку с аккуратной челкой, в мешковатом платье и дешевых хлопковых чулках, собиравшихся складками на коленках…

Антисемитизм во Франции существует и сегодня. Проявления его порой очень жестоки. 20 января 2006 года уроженец Берега Слоновой Кости Юсуф Фофана организовал с десятью сообщниками, называвшими себя «Бандой варваров», похищение молодого еврея Илана Халими. В течение месяца юношу пытали, прижигая сигаретами и кромсая ножом, а потом, агонизирующего уже, выбросили на дорогу. Заманила Илана на квартиру в парижском предместье Баньё девушка по имени Ялда. Юсуф поручил ей найти любого еврея, дескать, «они все между собой солидарны, богаты и обязательно заплатят выкуп». Она зашла в близлежащий магазин мобильных телефонов и увидела работавшего там Ила-на. Продолжение известно. Сейчас Ялда в заключении и уже трижды пыталась покончить с собой, ее посредники тоже отбывают наказание, а Юсуф, хотя врачи не нашли у него психических отклонений, несет в тюрьме белиберду: «Инч Аллах, придет коммандос и освободит меня. Политически – я трофей войны, которую ведут сионисты из Нью-Йорка. Экономически – арабские нефтяные компании во имя Аллаха захотят любой ценой освободить трофей войны». Во время суда судьи пытались разговорить этого чернокожего антисемита, но он ни разу не вспомнил о своей жертве, только повторял: «Аллах и его пророки не любили евреев» и, подписывая допросы, коряво добавлял в уголке «Смерть Израилю». Требовал постоянного присутствия судьи по фамилии Гоэтзманн. «Я предпочитаю Гоэтзманн, потому что она еврейка. Я хочу смотреть в лицо моим врагам». Шесть братьев и сестер садиста вполне ассимилировавшиеся во Франции люди, все работают, папа – пенсионер, мама – уборщица. Кто знает, может, в ней и дело, ведь однажды у Юсуфа на следствии вырвалась фраза: «Мне было стыдно, когда родители убирали сортиры». Эксперты вынесли вердикт: «Эгоцентричен, доминатор, манипулятор. Страдает нарциссизмом». С момента своего заключения он сменил 36 адвокатов и честно признался судьям: «Я здесь для того, чтобы вас доставать».

Парижане горячо отреагировали на трагедию: 26 февраля 2006 года на улицы города вышла многотысячная демонстрация. Взмыли на высоких шестах в серое зимнее небо фотографии дружелюбно улыбавшегося густобрового Илана и символ движения против расизма – желтые картонные ладошки, на которых было написано «не тронь моего друга». Люди шли тихо-тихо, и было слышно, как шелестели на ветру полотнища фиолетово-бело-красных флагов.

Натянуты отношения между молодыми африканскими мусульманами и евреями в 19-м парижском округе. Стычки, перебранки, драки. Ближневосточный конфликт переносится ими на парижские улицы. Субботним вечером 22 июня 2008 года семнадцатилетний еврей Руди Ш. вышел из дома с кипой на голове и был избит на авеню Эдуар Пети группой молодых африканцев, живущих по соседству. Они били его ногами, прыгали на нем. Соседи молча смотрели, и только проходившая мимо африканка так страшно закричала, что нападавшие разбежались. Парня в коме доставили в отделение реанимации госпиталя Кошэн.

Глава двадцать первая ПАРИЖСКИЕ ЯНКИ И БРИТАНЦЫ

…Отношения французов и англичан не отличаются теплотой. Они столько между собой воевали, что вряд ли когда-нибудь смогут полностью абстрагироваться от многовековой взаимной неприязни. Один из парижских вокзалов называется «Аустерлиц». Британцы любезностью отвечают на любезность: лондонский вокзал, до недавнего времени принимавший парижские поезда, назван «Ватерлоо». Постоянный обмен подобными колкостями не мешает тысячам британцев плюнуть на свою пасмурную родину и обосноваться во Франции. Многие живут в Париже, но не пренебрегают и югом, очень любят красивый район Овернь и Альпы. Там англичанами заселены целые деревеньки, и булочники приноровились печь хлеб на английский манер. Что привлекает британцев у «врагов»? Дешевизна жилья (в два-три раза дешевле, чем в Великобритании) и хороший климат. Но есть и фанатики французской кухни, искусства, языка. Обычно это очаровательные богемные интеллектуалы.

Из дневника Юлиана Семенова: «Молодой парнишка, англичанин Филипп, живет здесь на восемьсот франков. Четыреста франков в месяц на еду и четыреста франков на комнату в гостинице без удобств. Выясняю, почему он влюблен в Париж Объяснение: „В Лондоне ты ходишь в какой-то определенный ресторанчик, кафе, бар и там у тебя есть свой крут знакомых. И ты не можешь вырваться из этого круга знакомых. Если ты вырвешься, в любом другом месте ты будешь чувствовать себя чужаком и на тебя будут смотреть с доброжелательным или недоброжелательным, с приветливым или неприветливым, но каждый раз с удивлением. Какая здесь может быть литература, какой может быть столик со страницей бумаги и с отточенным карандашом на ней, если на тебя глазеют, если тебе задают вопросы, если тебя спрашивают, джентльмен ли ты, откуда ты, и кто твоя мать и, как шутят здесь англичане: „Если она проститутка, то мы это переживем, а вот протестантка – этого мы не простим““…

То же с американцами. Американцы, особенно двадцатых годов, лишенные той великой культуры, которой она стала в тридцатых и сороковых годах, эти американцы находили в Париже какой-то отрыв, что ли, от механического, индустриального общества, которое подчиняет себе человека, нивелирует и конформирует его. Здесь, в Париже, каждый живет собой, каждый живет своей жизнью. Промышленные предприятия вынесены за Большое кольцо, а центр отдан искусству, политике, финансам, бизнесу. Поэтому-то центр не являет собой такого довлеющего индустриального пресса, каким является Нью-Йорк и Лондон. Когда я говорю – американцы, которые потом стали культурой Америки, – я имею в виду Хемингуэя, Скотта Фицджеральда, которые именно состоялись в Париже и потом перенесли свою культуру в Америку и отдали себя Америке, и, в общем, по их телам американцы шагнули в равенство с европейской культурой, по их книгам. А книга писателя, это как его тело, это его свет».

Сегодня британцы и американцы преподают в Париже английский в многочисленных школах и центрах, читают лекции, пишут статьи для американских и английских журналов, что-то учат сами. Когда начинается тоска по отечественной литературе, отправляются в парижский книжный магазин «Village voice» на улице Принцесс в 6-м округе. Здесь выставлено 18 тысяч книг американских, британских и канадских авторов. Два этажа магазина бурлят, посетители не переводятся круглый день, постоянно устраиваются читательские встречи с писателями. Основала его в 1982 году самая англоговорящая француженка Парижа Одиль Элье – стройная, невысокая, кареглазая, чудесно улыбающаяся. Постоянно общаясь с англофонами, Одиль даже к каждой фразе по-французски прибавляет: «You know». В разговоре с посетителями ее карие глаза то и дело удивленно распахиваются и округляются, как у белочки. А когда она быстро взлетает по винтовой лестнице, ведущей на второй этаж, чтобы отыскать нужную книгу, то сходство это еще больше усиливается. Передо мной быстрая, хрупкая, выносливая белочка. Для того чтобы открыть магазин, Одиль несколько лет выбивалась из сил. «You know, днем работала, а ночью пекла пирожные на продажу. Как же я уставала! Не могла больше видеть тесто, не выносила запаха ванили, ненавидела кремы. Но своего добилась! Этот магазин – дело всей моей жизни!» Одиль не замужем. Несколько лет назад потеряла единственного брата. Он пришел к жене в роддом, полюбоваться на второго ребенка. Посмотрел на сына, поцеловал жену, выпил бокал шампанского и… умер от разрыва сердца. Через год умерла от рака и жена. Суеверный скажет – проклятье. Одиль не могла заботиться о племянниках, – это бы погубило магазин. Детей взяли на воспитание хорошие семьи, Одиль постоянно навещала племянников, а вернувшись домой, все короче обстригала волосы. «You know, Ольга, – сказала она мне, растерянно моргая круглыми беличьми глазами, – оказывается желание обрезать волосы является подсознательным выражением траура. Я тогда стригла прядь за прядью целый год».

…Время от времени в «Village voice» заходит полистать новинки и поболтать с друзьями высокий усатый американец Джим Хейнс. Родился он в Луизиане в 1935 году, отучился там в школе и университете, а в 1960-х перебрался в Англию. Как и все богемные интеллектуалы, он не любит ограничений и всю жизнь занимается тем, что его больше всего увлекает. В 1962 году организовал конгресс писателей и основал театр в Эдинбурге. Затем создал первую европейскую подпольную газету «Интернэшнл таймс». Потом принял участие в создании экспериментального лондонского ночного клуба, на открытии которого впервые выступила никому тогда не известная группа «Пинк Флойд». В 1970-х годах обосновался в Париже и до конца 1990-х читал лекции в парижском университете на тему «Социология и средства массовой информации» и вел семинар «Сексуальность и политика». Вот уже 30 лет Джим живет на улице Томб Иссуар в 14-м округе. Если открыть тяжелую дверь дома 83 по этой улице, пройти через подъезд с высоким потолком и открыть еще одну дверь, то глазам предстанет тихая аллейка. С левой стороны глухая стена, увитая виноградом, справа несколько небольших ателье артистов. В ателье под номером  А2 и обосновался Джим. Состоит оно из одной просторной комнаты с высоким потолком и мезонина, служащего спальней. Каждую субботу ателье наполняется соблазнительным запахом мяса и специй. Джим с двумя помощницами готовит блюдо для своего ресторана. Да, ателье на несколько часов превращается в самый необычный парижский ресторан. Вечером на Томб Иссуар собирается до полусотни людей – журналистов, педагогов, переводчиков, писателей, издателей, пенсионеров, студентов. Всех Джим встречает доброй улыбкой и, щекоча щеку пушистыми усами, обнимает. Каждый кладет на полку с книгами конвертик с деньгами. Кто сколько хочет или может – 10,15, 20 евро – никаких расценок в ресторане у Джима нет, и даже пришедший без гроша будет досыта накормлен. Помощницы раскладывают по тарелкам вкуснейшее мясное кушанье с рисом, разливают по бокалам вино, и начинается празднество. Столы отсутствуют. Люди с тарелками разбредаются по ателье, собираются по интересам, моментально находят общий язык Летом выходят на тихую аллейку перед ателье. Кто-то садится на ступени. Смешиваются французская, английская, русская речь. Все искренно, просто, легко.

Тон задает Джим, объединивший в одном лице хиппи, марксиста, пацифиста, мондиалиста, зеленого, буддиста, философа и сексуального революционера. У него свой взгляд на любовь, нетерпимость, дружбу, обучение, работу, который он высказывает друзьям. Свои мысли Джим увековечил в «Манифесте нашего времени» – небольшой книжечке, отпечатанной в его самиздатовском издательстве «Handshake Editions». Желающие могут купить ее в ателье за 5 евро, а подписчики получают все новые произведения, которые он выпускает под названием «Письма от Джима». Его творческое кредо: «Не заставляйте читателей терять время. Предлагайте ему большие идеи в коротких книгах, а не жалкие идейки в толстенных томах». Приведу лишь несколько наиболее симпатичных идей Джима.

«…Я – землянин. История человечества является и моей историей. Все, жившие до меня и живущие сегодня, приняли участие в моем формировании. Мои корни – повсюду и уходят в глубь земли…»

«…К моему сожалению, я не люблю иметь дело с:

американцами,

арабами,

французами,

немцами,

китайцами,

мусульманами,

евреями.

Я люблю людей как отдельно взятые личности, уникальные индивидуумы. Приходите ко мне будучи тем, кто вы есть, и принимайте меня как человеческое существо, ничем от вас не отличающееся…»

«Верю, что мы можем решить наши проблемы, исправить ошибки и изжить несправедливость, не прибегая к жестокости. Она, обычно, является следствием неудовлетворенности, неумения выразить свои чувства, отчаяния и фанатизма».

«…Грубый материализм я воспринимаю как предательство. Некоторые очень богаты, у других не хватает на еду. Быть может, нам следует выяснить и обозначить уровень потребностей минимум и максимум? Я стараюсь довольствоваться малым и делиться с другими тем, что имею. Кто хочет уйти далеко, тот не берет большую поклажу».

«Быть живым – это чудо. Счастье – это состояние духа. Горе, несправедливость, страдания и бесчувственность вокруг нас. Но есть и любовь, радость, нежность. Выражение радости не заставит страдание исчезнуть, но немного этому поможет. Для того чтобы страдания и бедность исчезли, надо приложить силы, но ни в коем случае не тратить свою энергию на критику окружающего. Будьте радостны и щедры. Не говорите. Подавайте пример. Если вы считаете, что мир нуждается в улыбках – улыбайтесь.

Если любите чистые улицы – будьте аккуратны и не сорите. Соберите мусор, который увидите. Думайте о других. Если у вас есть излишек, отдайте его нуждающемуся. И даже если вам чего-то не хватает, поделитесь».

«…Слушая о постоянно растущем количестве безработных в Европе и США, я понял, что безработица исчезнет, как только трудящиеся станут работать меньше и, таким образом, отдадут часть работы безработным. Это бы спровоцировало колоссальные социальные, психологические и политические изменения. И хватит думать о зарплате. Если мы сможем снабдить каждого необходимым минимумом, то затем изгоним понятие „работа“ как утомительную обязанность. Людям необходимо тратить энергию творчески, в радости».

«…Несколько лет назад меня пригласили в Цюрих, чтобы провести конференцию на тему „Понять других“. Мои слушатели поразились, когда я им объявил, что даже не стоит пытаться это сделать. Сколько раз мы слышали: „Я не понимаю мою жену, мою дочь, моего мужа, моего сына…“ и т. д. и т. п.? Сколько сил мы потратили на это безрезультатное занятие? Хотим ли мы понять наше прошлогоднее „я“? Или „я“ прошлой недели? Или вчерашнее „я“? Каждый из нас постоянно меняется и улучшается. Каждый день мы все – новые и другие. Но это нельзя ни уловить, ни зафиксировать. Единственное, что мы можем сделать, это принимать, уважать и любить. Или обратное. Я стараюсь уважать всех и вся. Для начала я уважаю себя. Да, я принимаю себя, уважаю, и даже испытываю к себе добрые чувства. Почему бы и нет? Мы можем быть исключительно самими собой и совершаем путешествие по этой земле всего один раз. А сколько людей, увы, себя не принимают и тратят массу времени и сил, чтобы попытаться стать кем-то другим?»