Текст книги "Темный оборот луны"

Автор книги: Ольга Покровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Вот, – сказала она, доставая из кармана кожаной жилетки ключ и передавая его Гале с таким видом, словно передавала что-то втайне от других, хотя в комнате больше никого не было, и на них никто не смотрел. – Давай, дорогая, успеха тебе. Я его знаю?

Галя поблагодарила.

– Нет, вряд ли, – сказала она, краснея.

– Только учти, там сосед, – продолжала Ленка, склоняясь к Галиному уху. – Не пугайся. Пенсионер одинокий, он малость не в себе, но тихий. И пьет тихо. Мешать не должен, он вас, может и не заметит. У него крепко в башке тараканы.

– Куда потом ключ?.. – спросила Галя.

– Дверь захлопни, и в ящик брось, – сказала Ленка. – Только ящик смотри не перепутай. Там ремонта сто лет не было, не разберешь, где какая квартира и где какой ящик. Внимательно смотри.

– Буду смотреть, – пообещала Галя. – Обижаешь.

– Подожди, – сказала Ленка. Она достала носовой платок и, облизав кончик, аккуратно вытерла уголок Галиного века. Перед глазами мелькнула ее рука с тонкими пальцами и колечком из кубачинского серебра. – Размазалось от снега... Теперь нормально. У тебя что за духи?.. – спросила она озабоченно. – Холодноватые...Класс! Ну, иди, иди!

Сжимая в кулаке, как сокровище, ключ, Галя выбежала, застегивая по дороге пальто, на улицу. Теперь, когда все было готово, сердце у нее стучало, и она чувствовала, как пылали щеки, и хотя она силой заставляла себя сохранять хладнокровие, как будто ничего не должно было случиться, но все равно ничего не могла с собой поделать, и волновалась. Ей было даже немного странно сознавать, что вот сейчас, через полчаса она встретится с Виталиком, которого увидит третий раз в жизни, и совсем скоро уже совсем будет понятно, как у них сложатся отношения, и сложатся ли вообще, и совершенно непонятно, от чего это все зависит, если от нее, то она ведь готова на целый ассортимент ухищрений, но в том-то и дело, что все зависит не только от нее... Через пятнадцать минут она уже была на Белорусской и поспешно бежала, не замечая прохожих, к замку, который отпирался зажатым в руке ключом. Ей пришло в голову, что она смотрит на себя как бы со стороны, с каким-то наблюдательным интересом, так, словно она играет чью-то роль, а не живет сама по себе. Я сделаю все, что от меня зависит, твердила она себе, перебирая в памяти все свои интимные умения, которые, жарко дыша, выскакивали из полузабытой глубины и толпились в ожидании своей очереди, пока Галя мысленно не пристроит их в связный сценарий.

Впрочем, уже через полчаса вся эта неприличная толпа убралась обратно в подкорку, а Галя была вынуждена разочарованно признаться самой себе, что контакта с Виталиком у нее не получается никакого, и что они как были чужими людьми, так и остались.

Он поднялся и отсел от нее на стул к окну, а она, чувствуя себя покинутой, неуютно поежилась. Молчали, и, кажется, это молчание было для него совершенно естественно. Он оперся локтем на стол и смотрел вверх, на высоченный потолок, где в тенистой темноте угадывались какие-то очертания.

– А чья это квартира? – спросил он, неясно улыбаясь кому-то тому, кто находился там наверху, рядом с потолком.

Галя, сидя на диване, сжалась в комочек, и ей почему-то захотелось что-то натянуть на себя, хотя от толстых батарей несло теплом.

– Не знаю... – протянула она. – Знаю только, что хозяева сейчас не придут.

Снова случилась пауза. Он как будто забыл про нее.

– Это хорошо, – он так и не опускал на нее глаз. – Умели раньше строить, а?

– Да, – согласилась Галя, вздохнув. Ей было все равно, умели строить или нет. – Непонятно только, как там пыль протирать.

Виталик вспомнил про нее от неожиданности ответа.

– Откуда там пыль? – сказал он непонимающе.

– Пыль везде, – сказала Галя и принужденно рассмеялась, исключительно для того, чтобы не сбивать этот беспредметный разговор на серьезное и занудное обсуждение. – Да это я так, к слову.

– А, – сказал Виталик и поднялся. – В горле пересохло. Пойду воды выпью.

– Там сосед, – предупредила Галя. Виталик кивнул, натянул джинсы и вышел в коридор. Там было совсем темно, пахло сырыми овощами, которые наверняка здесь где-нибудь в ящике хранились, и чем-то кисловатым. Виталик отметил про себя, что ему очень хочется жить в цивилизованной стране, где цивилизованно хранят припасы. Впереди откуда-то падал неяркий свет, и слышался шум воды из открытого крана. Ступив на порог кухни, Виталик настороженно замер. Низко над круглым столиком висел пурпурный дольчатый абажур, направленно кидая желтое пятно строго вниз, и распространяя по остальному пространству красновато-бурый таинственный полумрак. В желтом пятне над алюминиевой кастрюлькой сидел худой старик в клетчатой рубашке, чистил стершимся стальным ножом картошку. Услышав шаги, он поднял глаза на Виталика и, не выражая никаких эмоций, зафиксировал на нем взгляд. Виталику показалось, что он даже не моргал. Ему стало неуютно, и он остановился, чтобы первоначально прояснить обстановку. Старик все смотрел и смотрел. Виталик обратил внимание, что хрусталики его кажутся как нарисованные простым контуром на глазном яблоке.

– Живой? – наконец спросил старик. – Или мертвый?

Виталик опешил и ничего не отвечал. Он уже был не рад, что попался на глаза этому ненормальному, и стал потихоньку прикидывать, с какой стороны бы его скрутить поделикатнее, если тот вдруг начнет нервничать. Тут же он поймал себя на том, что нет у него, наверное, чувства юмора. Витька, к примеру, наверняка был бы в восторге от такого необычного экземпляра. Виталик склонил голову набок и прикинул. Деликатно скручивать он не очень-то умел. Тот же Витька предпочел бы в морду. Такие понятия как неловкость или почтение к старости вообще не из Витькиного морального кодекса.

Тем временем старик чуть нагнулся вперед и пристально сощурился.

– Подожди, – сказал он недовольно. Голос у него был негромкий и как бы без выражения. – Не помню я твоей фамилии. Багров? Нет... Ферсман? Подожди... Крутицкий? Как же тебя... стоп! Терещенко? Точно, – старик со звяканьем отпустил нож на дно кастрюльки. – Точно, Терещенко.

Виталик не возражал. Он вообще уже решил не волновать престарелого дедушку резкими движениями.

– Терещенко... – продолжал старик довольно. – Помню. Память не отшибло еще... – он вздохнул. – Я тебя давно ждал. Чувствовал... А остальные где? Придут?

Виталик ничего не мог сказать ни про остальных, ни про неведомого ему Терещенко, а потому продолжал молчать, но старик, видимо, не нуждался в ответах.

– Смотри, молодой ты какой, – сказал он с досадой. – Не то что я... Вот, видишь, какой старый гриб сижу... Стой, как же звали-то тебя? Сергей? Нет, Сергей это тот... как его... ну неважно. Видишь, плохо с именами у меня. Лица-то я все помню... Филипп? Ну, правильно. Конечно, Филипп тебя звали. Отчество уж извини, не помню. Да на кой тебе, такому молодому, отчество?

Виталику надоело стоять. Он на ощупь зацепил ногой табуретку и сел, хотя его не приглашали.

– Сядь, сядь, – одобрил его старик. Он все еще был занят пристальным изучением Виталикова облика.

– Чистое у тебя тело-то, – заметил он, наконец, и Виталик вздрогнул от удивления тем, что у него чистое тело. – Ничего нет... чистое. Подожди, а шрам у тебя вроде был, вот здесь, – он провел себе ребром ладони под мышкой. – Хотя нет, это не у тебя... да хотя что. Там шрамов нету, – он опять вздохнул. – А я вот знал, что придешь именно ты. Сигналы, что ль, какие посылал?

Виталик ничего не ответил. Он не придумал с ходу, что ему ответить такое, чтобы не сильно возбуждать дедушку.

– Ну, молчи, молчи, – разрешил старик. – Молчи, раз у вас так положено. Это, брат, понятно: раз положено – надо выполнять. Всюду свой порядок имеется. Мы ведь тоже... положено – надо выполнять...

Виталик скорбно подумал, что вот он, облик родины, в ее чистом беспримесном виде. Ему пришло в голову, что неспроста ему напоследок пришло такое явление. Это стоило запомнить. В коридоре что-то тихо зашуршало, и Виталик понял, что у Гали кончилось терпение. Чтобы предупредить ее появление рядом с ним, он плавно поднял руку в останавливающем жесте в ее сторону.

Галя остановилась. Она тоскливо постояла в коридоре, подождала. Потом вернулась обратно в комнату. Молча посидела на диване, съежившись и обняв себя за плечи. Виталик не шел. Галя почувствовала, хорошо знакомое ей чувство ненужности – чувство, которого она очень боялась и не любила. Она послушно натянула сапоги, пальто, скучно забросила через плечо сумку, открыла дверь на лестницу и нерешительно оглянулась. Было тихо. Галя неслышно прикрыла дверь, щелкнув замком, спустилась по лестнице вниз и, задумчиво вздохнув, опустила так недавно вожделенный ключ в нужный почтовый ящик.

Она медленно шла по улице, мимо ехали машины, вздрагивали провода, в домашних окнах горели люстры, висели занавески, стояли на подоконниках банки с вареньем, кипели чайники. У фонаря Галя посмотрела на часы, убедилась, что уже поздно, но не ускорила шаг. У нее как будто вообще не было сил, и ничего не хотелось делать, даже идти домой. Даже мысль о ждущей Насте ее не подгоняла. Настя все равно уже спала.

Она шла, опустив голову, по темному переулку, пока чуть не влетела в мусорный бак, оставленный на тротуаре. На баке коряво и размашисто было выведено масляной краской "уютный у.". Галя вздрогнула от общего дискомфорта и от того, что непонятная надпись только усиливала это чувство. Но тут же, подняв глаза, она увидела высокие витринные окошки, обведенные полуарочной неоновой надписью "кофейня "уютный уголок". За окошками стояли столики, сидели под золотыми светильниками люди, только на всех столиках почему-то были большие пивные кружки с янтарным пивом, белой пеной, и изящные пальчики с лакированными ноготками задумчиво двигали ближайшую кружку по круглой подставке. Строго над дверью висела гигантская сосулька, словно приберегая себя для какого-то большого человека, на кого не жалко и упасть.

На углу Лесной Галя забралась в троллейбус, немного спустя – пересела на другой. На метро было бы быстрее, но хлопотней, а она чувствовала себя слишком уставшей для подземелья, тем более что спешить уже было некуда. В троллейбусе было холодно, промозгло, и от кого-то пахло псиной. Галя забралась на колесо к окну, чтобы никто не тревожил и не требовал освободить место. Сперва было людно, но постепенно все народ сходил, и становилось свободнее. Дождевая морось обметала черное троллейбусное стекло. Фонарные кружки радужно переливались. Измученная Галя наблюдала, склонив голову, как короткий серебристый перелив сменялся горячим оранжевым, затем наползала лазурная полоса, переходя опять в серебристый... Она чувствовала себя усталой, безмерно усталой, и хотя умом понимала, что вся эта усталость от мелких чисто женских неприятностей, но от этого понимания ощущение усталости не проходило. Она попыталась мысленно убедить себя в том, что надо быть жестче и закаленнее, но ничего не получалось. Слишком надоело это постоянное одиночество, и что никто не дает себе труда хоть немного притвориться, что неравнодушен к ней и сказать хоть одно ласковое слово, просто ради приличия, и что на свидание водят под видеокамеры, и что ключ от комнаты надо искать где-то самой, и что на ее появление огорченно замечают "а, это ты...", и что сесть не приглашают, и что на день рождения не подарят даже одного цветка, и что все не по-человечески, и холодно, холодно... Завтра я буду сильной... – говорила она себе. Буду сильной, и ни на что не буду обращать внимание. Плевать мне будет на все. Подумаешь, какая принцесса на горошине... Вот только сегодня силы уже кончились...

На очередной остановке лихо запрыгнула молодая девушка в козлиной шубе, слежавшейся клоками, неверным пьяным взглядом окинула троллейбусную внутренность и, хотя были пустые скамейки, плюхнулась рядом с Галей. Галя равнодушно отвернулась. Через некоторое время она поняла, что соседка бочком, бочком придвигается к ней поближе. Галя скучно повернула голову, и девушка, дождавшись внимания, навалилась на Галю и заговорила, дыша каким-то сладким ядовитым ликером в самое ухо.

– Слушай, – сказала она, искательно жмурясь. – У тебя не будет мелочи?

Не отвечая, Галя локтем слегка отстранила от себя клокастую шубу, порылась в кармане и отрешенно высыпала девушке в быстро подставленную ладонь какие-то монеты. Та энергично кивнула, чуть не свалившись при этом со скамейки.

– Вот спасибо, дай тебе бог здоровья!

Она слезла с сидения и, пошатываясь в такт троллейбусным поворотам, отправилась к водителю. Галя снова отвернулась. Через некоторое время девушка, с честно прокомпостированным билетом в руке, снова плюхнулась рядом. Шуба у нее на коленях разошлась, и Галя обнаружила, что та одета прямо на ночную рубашку. Соседка, хоть и была пьяна, заметила Галин взгляд.

– Ты не думай, – сказала она. – Я не попрошайка. Просто так получилось... я ушла из дома... в ночи... выбежала, а ничего не взяла с собой. Ох, у меня, понимаешь, такие обстоятельства... любовь жуууткая... – она навалилась Гале на плечо. – Ты Славку Тарелкина знаешь?

– Нет, – сказала Галя, безучастно покачав головой. – Не знаю.

– Да ты что! Славку тут весь район знает. Жууткая, короче, у меня любовь, понимаешь, вот бегу к нему в одной ночнушке... Ты меня осуждаешь?

– Нет, – сказала Галя устало. – Мне все равно.

– Вот спасибо, дай тебе бог здоровья! – обрадовалась девушка, чуть качнулась и поправила полы шубы. – Вообще-то я замужем, вот какая петрушка... и ребенок у меня... а вот от них гуляю. Ты меня осуждаешь?

– Нет, – повторила Галя. – Мне все равно.

– Вот спасибо, хороший ты человек!

Галя пожала плечами, не понимая, за что ее благодарят. Тем временем девушка продолжала говорить. Она что-то рассказывала, какой у нее муж, какой Славка Тарелкин, и какая у нее история... Галя слушала одним краем уха, ничего не отвечала, и только покорно следила: серебристый, оранжевый, лазурный... серебристый, оранжевый, лазурный...

Наконец девушка встряхнулась и вскочила.

– Ну вот, – сказала она, оглядываясь на окна. – Это моя, – она похлопала Галю по рукаву. – Хороший ты человек! Дай тебе бог, чтоб все у тебя было, а тебе б за это ничего не было!

И она бодро вывалилась в открывшиеся двери. Потом они захлопнулись, и троллейбус, пробуксовав на старте в снежной наледи, тронулся дальше. Рядом с Галей опустился бледный подросток, держащий в вытянутой над коленями руке пакетик с квашеной капустой. На пальце тускло серебрилось кольцо, где вязью было выдавлено "Господи спаси и сохрани". Галя сразу вспомнила про Настю. "Хорошо, – подумала она. – Мне хотя бы есть, к кому приехать...".

В коридоре купейного вагона, в поезде, шедшем на Москву, часа в четыре вечера, под прозрачными лампами, стояла, держась за поручень, молодая женщина и смотрела на дальние, проплывавшие мимо в синеватом предвечернем свете заснеженные поля, коричневые нитки дорог, дымчатые пятна леса и пролетающие станционные домики на переездах. Женщина была очень тоненькая, в белой майке, подчеркивающей полное отсутствие каких бы то ни было телесных округлостей, и в брюках, с коротко стриженными темными волосами, загибавшимися на концах вверх, как поганочья шляпка.

Лязгнула дверь, ведущая в тамбур, и в коридоре сразу послышались голоса.

– ... да никакая не эпилепсия! – произнес кто-то энергично.

Женщина посмотрела в сторону открывшейся двери. Навстречу по коридору гуськом, один за другим, двигались двое молодых людей в тренировочных штанах. Первый был красивый спортивного вида парень с зачесанными назад мокрыми волосами, с зубочисткой в углу рта, прыгавшей в его напряженно кривящихся от разговора губах. Второй, его сверстник, был пониже ростом, порыхлее телом, с круглой вихрастой физиономией.

– Что я, эпилептиков не видел? – продолжал красивый. – У них тогда изо рта пена, и они боли не чувствуют. Хоть лупи их, сколько хочешь, им по барабану. А это так... сердечный приступ, наверное.

– У такого молодого сердечный приступ? – недоверчиво возразил рыхлый. – Это у мужиков в возрасте сердечные приступы бывают.

– А молодые что, не люди? – сказал красивый презрительно. – Сердечный приступ он хоть у грудного младенца может быть.

Они уже приблизились, когда женщина обернулась и преградила им путь.

– Где он, – спросила она решительно и без предисловий. – У кого приступ?

Рыхлый осклабился, обнажив щербатые зубы.

– Вы что, врач? – спросил он с любопытством.

Красивый еще пожевал зубочистку.

– Лучше не ходите, – посоветовал он деловито. – Помрет, так под суд пойдете.

Женщина недоверчиво покачала головой.

– Меня переживет... – сказала она мрачно. – Где он, далеко?

– Второй вагон отсюда, – кивнул красивый и обернулся к спутнику. – Второй, точно?

– Второй, – согласился рыхлый. – Посередине где-то. Да там найдете.

Оба продолжили свой маршрут, а женщина, войдя в раскрытое купе, достала из сумки несколько лекарственных пузырьков и отправилась туда, куда ей указали. Лязгая дверями, через холодные, продуваемые сквозь щели переходы, она добралась до нужного места, где в купе посреди столика была завернутая в фольгу курица, а на нижней полке лежал Виталик в полурасстегнутой рубашке, закрыв лицо рукой, а рядом с ним, со стаканом в руках, испуганно хлопотала полная тетушка в стеганом халате. При появлении в дверях посторонней она подняла голову, беспомощно глядя на женщину в белой майке.

– Может, валидола?.. – спросила она с явной надеждой передать свои хлопоты любому, кто настолько замешкается, чтобы эти хлопоты принять. Откуда-то из дальнего купе выглянула проводница, видимо, держащая процесс на контроле.

– Не надо валидола, – серьезно сказала женщина, входя и приседая на край полки. Виталик при звуке ее голоса вздрогнул, отодвинулся и забормотал что-то вроде "Уйди, Ирка...", и полная тетушка озабоченно встрепенулась, но была остановлена успокаивающим движением руки – Ничего не надо. Сейчас справимся.

Она уверенно схватилась за ручку подстаканника и потрясла над коричневыми остатками чая перевернутым пузырьком. Резко запахло анисом. Тетушка, облегченно увидев, что пост при больном принят, и что все вроде делается правильно, вышла и шустро пропала где-то в глубине вагона.

– Давай, – сказала женщина, которую звали Ириной, отнимая Виталикову руку от лица. – Давай, давай. Дурака не валяй. Загнуться хочешь?

– Ты тут еще зачем... – пробормотал Виталик неприязненно, приподнимаясь. Черты лица у него совсем заострились, и оттого казались жутковатыми – Тебя еще не хватало...

– Вот и благодарность, – сказала Ирина. – Вот так всегда. Говорила тебе, вместе поедем. Нет, надо в детство играть...

Виталик допил стакан, поморщившись от запаха, поставил его, звякнув, обратно на столик и сел, измученно проведя ладонью по лбу. Поза его уже была не болезненная, а просто усталая.

– Ну, кто ж знал, – проговорил он, вздохнув. – Ты на меня действуешь отвлекающе... Фу, гадость какая... Ты травишь меня, что ли?

– Такого как ты, – сказала Ирина без тени улыбки, – Никакая отрава не возьмет. Тебя хоть змеиным ядом пои – толку не будет.

– А ты что, раньше пробовала? – произнес Виталик задумчиво.

Он поднялся, шагнул из открытой двери купе к коридорному окну и взялся за поручень. Из соседнего купе обреченно и лениво доносилось : дэ-пять – ранен!– дэ-шесть – убит...

– Ну и запах ты тут... – проговорил он, не докончив фразы – И можешь дышать этой дрянью? Пускай проветрится.

Ирина подошла и встала рядом с ним.

– Чего ты так, – сказала она, покачиваясь и глядя в окно. – Возьми себя в руки. А то не в Америку свою попадешь, а в дурдом. Или язву желудка какую-нибудь схватишь. От нервов.

– Легко сказать, – проговорил Виталик, не смотря на нее. – Ты забываешь, что я его опознавал...

– Ты опознавал? – сказала Ирина равнодушно, с легкой долей удивления.

– А кто еще? Не родителям же это показывать...

Ирина флегматично пожала плечами, словно не понимая существа проблемы.

– Ну, опознавал... Что ж теперь, самому вешаться, что ли.

Виталик раздраженно покачал головой.

– Вот... вот какая же ты все-таки бездушная! А потом удивляешься, что едем порознь.

– Конечно, – сказала Ирина, презрительно надув губки. – Я бездушная. Я все дела бросаю, еду на похороны, и я же теперь бездушная.

– А чего ты приехала, – сказал Виталик, неприязненно отворачиваясь. – Могла бы не появляться.

Ирина скривилась.

– Да надо же человека в последний путь проводить, – она, задумавшись о чем-то, взялась за кольцо на пальце и стала крутить его из стороны в сторону. – Чтоб по-людски все было. Надо ж, чтоб хоть кто-нибудь за гробом пошел. А то... при жизни шатался из стороны в сторону, так хоть похоронить нормально.

– Могла бы не трудиться, – сказал Виталик резко. – Витьке твои одолжения не нужны.

– А ты за Витьку не говори, – проговорила Ирина. – К тебе не приду. А к Витьке у меня свое отношение.

Они помолчали. Поезд покачивало, и стучали колеса. За их спинами на столике купе подрагивала о стакан бутылка боржома с вечной пробкой. За окном темнело, в коридоре зажгли свет. В сизом, постепенно чернеющем окне видны были приглушенные зеркальные отражения, бледные снежные поля с дымчатым пухом лесных массивов и далекие огоньки на горизонте.

– Ему по большому счету уже вообще ничего не нужно, – проговорила Ирина. – Все для себя делаем.

– Ты-то сейчас как? – проговорил Виталик после паузы и, по-прежнему не глядя на собеседницу. – Чем занимаешься?

– Работаю, – сказала Ирина. Она говорила ровным, невыразительным голосом.

– Начальник, небось? – спросил Виталик едко.

Ирина скорчила гримасу куда-то в пространство, брошенному заводскому зданию с битыми стеклами, как раз проплывавшему мимо.

– Начальник дурака валяет, – сказала она. – Я руковожу. У меня турагентство. Могу тебя куда-нибудь отправить, если хочешь. К чертям на куличики.

– И как, – спросил Виталик с иронией. – Как бизнес идет?

Ирина проследила пролетевшие мимо окна сперва вспышки фонарей с затухающим кометным хвостом и, следом за ними, тяжелые бетонные противовесы на железных опорах.

– Да ничего, – протянула она. – Средне. На рекламу бы денег побольше. Чтоб фирму раскрутить. А так нормально.

– Какие вы все коммерсанты, – сказал Виталик. – Аж противно. Господи, и куда от всех от вас деваться?

– Не бесись, – сказала Ирина. – Видишь, убивают коммерсантов иногда. Утешает это тебя?

– Нет, – сказал Виталик. – Не утешает. Потому что убивают не тех.

– Ну, извини, – проговорила Ирина все так же спокойно. – Вот жива я пока. Не меня убили.

– Тебя не убьют... – процедил Виталик. – Ты сама кого хочешь...

– Ну-ну, – сказала Ирина все так же без эмоций. – Спасибо. Я еще бездушная после этого.

– Нет-нет, – сказал Виталик, мотая головой и делая рукой жест, как будто перечеркивая сказанное. Рука задела расстегнутый воротник рубашки, и Виталик поспешно стал застегивать пуговицы. – Ты извини. Я не то... Не дай бог... Живи сто лет. Ты не так поняла.

Ирина повернулась и прислонилась спиной к поручню.

– Правильно, – сказала она. – И не дождешься. Мне сына надо растить. Это тебе не надо, а мне его оставлять не на кого.

Она потянулась к карману и вытащила пачку сигарет.

– Пошли, покурим, – сказала она.

– Мне полагается спросить, как дела у ребенка, – проговорил Виталик издевательски ей в спину.

– Да мне тоже, знаешь, одолжений не нужно, – бесстрастно сказала Ирина. – Дай накинуть что-нибудь...

Она, наугад засунув руку в купе, сняла с крючка его разноцветный пуховик.

– Это твое? – спросила она, набрасывая на себя одеяние и теряясь в его мешковатых недрах. – Ты и носишь черте что.

– Да я и сам-то, – сказал Виталик. – Подожди...

Он вернулся в купе и вернулся с пачкой Явы в руке. Вместе они, мимо проводницы в открытом дверном проеме, в ворохе серых простыней, вышли в ледяной тамбур. Стены были заплеваны, и в переходе между вагонами билась в такт качкам поезда какая-то железка. Сильно стучали колеса, и пахло какой-то гарью.

– Вообще-то я бросил, – объяснил он, подавая ей сигарету и шаря по карманам в поисках зажигалки. – Месяц почти не курил. Но тут бросишь, чего доброго. Я так чувствую, до Америки, там бросать теперь буду... в здоровой обстановке... – тихий язычок пламени взмыл над зажигалкой в его руке.

– Успокоился? – спросила Ирина, освобождая от падающего рукава тонкое запястье и закуривая. Она почти утонула в бесформенном пуховике.

– Нет, – ответил Виталик. – Боюсь, я не скоро успокоюсь, – он отвернулся. – Бежать... – проговорил он, тряхнув головой. – Бежать отсюда без оглядки...

Мимо проплыл в отдалении грязно-желтый обшарпанный дом культуры с покосившейся дверью.

– Беги, – сказала Ирина по-прежнему невозмутимо. Она затянулась и прислонила палец к мутноватому оконному стеклышку.

Поезд шел по мосту, и оба наблюдали, как распространяется по тамбуру удушливый дым, и как пролетают мимо окна мостовые опоры.

– Я ведь совсем недавно к нему ездил, – сказал Виталик. – Успел же, а? Просто как чувствовал. И знаешь, он мне так понравился в этот приезд. Не пил. Я так понял, что давно не пил. Настроение у него было хорошее. Он мне ничего не говорил, что какие-то неприятности! Наоборот... То есть, конечно, цапался он там по мелочам, с соседями... так ведь он без этого не мог, чтоб с кем-нибудь не погрызться. Ведь у него бывало, что Маринке его телеграмму отправляли, а она его приезжала вытаскивать откуда-то из притонов в жидком состоянии, без сознания, в одних трусах. А тут он был совершенно здоровый, веселый...

– Может, их и не было неприятностей, – сказала Ирина, выдыхая и окутываясь беловатым дымом. – А так, по пьянке долбанули. Или по ошибке.

– Не знаю, – сказал Виталик, тряся головой и отвергая такое голословное утверждение. – Боюсь, что теперь уже никогда не узнаю. Но я в такие случайности не верю. Братки не ошибаются. И всегда самые лучшие люди, вот ведь что!..

– Ошибаются, – проговорила Ирина спокойно. – Извиняются, правда, потом. Но уже что сделано...

Тамбурная дверь приоткрылась, высунулся лысый мужичок в куртке, наткнулся взглядом на Виталика и Ириной и, почему-то решив, что помешал, исчез, сильно двинув защелкой.

– Кое-что он мне правильно сказал, – проговорил Виталик. – Кое-что умное... Это он был прав, наверное...

– Да он вообще был неглупый человек, – согласилась Ирина, изображая полное нежелание интересоваться и спрашивать, о чем Виталик это роняет обрывки фраз с таким глубокомысленным видом.

– Он был умный человек, очень умный, – сказал Виталик, как будто обидевшись. – Ты вот чего скажи: что у Петьки?

Ирина чуть скривилась.

– Ему нужен велосипед, – сказала она грубоватым баритоном.

– Так, правильно, – процедил Виталик. – Ты сразу: что нужно.

– А ребенку все вообще все время что-нибудь нужно, – сказала Ирина ядовито. – Как ни странно.

– Ну, – сказал Виталик. – И сколько стоит этот твой велосипед?

Ирина, слегка оттопырив нижнюю губу, бросила на него короткий презрительный взгляд.

– Двести баксов, – сказала она.

– Сколько?!

– Двести баксов, – она опять выпустила дым. – Конечно, это такой, который ездит, и который из остатков баллистической ракеты не клепали по конверсии.

– Без такого велосипеда он, конечно, не может обойтись, – сказал Виталик зло.

– Может, – сказала Ирина. – Я и сама могу его купить. Как и всегда покупаю. Просто ты спросил, я говорю.

Виталик громко вздохнул.

– Хорошо, – сказал он, нажимая на слова. – С завтрашнего дня начинаю копить ему на этот самый велосипед. За двести долларов. Если уж он без него никак.

– Копи, – согласилась Ирина так же равнодушно.

Виталик помолчал.

– Пойду, – сказал он неприятным голосом. – Наверное, уже проветрилась твоя отрава.

– Бывай, – бросила Ирина ему вслед, не оборачиваясь. Она продолжала курить, не сводя глаз с дверного окошка. За ним проносились один за другим кирпичные домики со ржавыми трубами, потом их вереница разом оборвалась, и потянулись кривоватые на закатном фоне башенки, похожие на цементный завод. Было уже довольно темно. Виталик вернулся к себе в купе, поморщился от неуловимого остаточного присутствия аптечного духа, сел за стол и, взяв голову в руки, просидел так до самого вокзала. Неслышно вошла тетка в стеганом халате, опекавшая его, неуверенно покосилась, но ничего не сказала. Вернулся в протянутой к вешалке руке его пуховик – он не поднял головы. Только когда поезд убавил ход, тетка стала вытаскивать из сумки какие-то тряпки, чтобы переодеться, а на верхней полке кто-то всхрапнул и зашуршал, он вышел в коридор, прижался к стене и ждал, пока мимо него таскали сумки и тюки всевозможных размеров, и пробегала в узкой юбке, в накинутом на плечи форменном кителе, проводница, расталкивая пассажиров и цепляясь каблуками за рваную тряпичную дорожку. Был уже совсем вечер, когда поезд прибыл на вокзал. Виталику, когда он наблюдал за кукольным в вокзальном освещении перроном и за людьми, которые медленно двигались по нему, пришло в голову, что, наверное, он больше никогда в жизни не поедет больше в тот городок, да и вообще больше с этого вокзала никуда не поедет. Он машинально взял из купе свою небольшую сумку и, медленно двигаясь в хвосте нагруженной процессии навстречу морозному воздуху, вышел на платформу. Напоследок его пихнули в спину каким-то тюком, но он даже не обернулся – спешил. В болезненном неоновом освещении вокзала ему чудилось что-то угрожающее, и убежать хотелось прямо сейчас. У выхода с платформы ему показалось, что румяный детина, заполняющий на перилах кроссворд, оторвавшись на секунду, как-то странно на него посмотрел, словно поджидал с чем-то недобрым. Толпы ожидающих с фиолетовыми ответами на лицах внушали ужас. У самого входа в метро он шарахнулся в сторону от тетки, которая, вглядываясь куда-то в темноту за горой пустых и рваных коробок, мягко воскликнула: "Ой, они за телегу драться собралися, во дурные, а?" За коробками, однако, было тихо. Только подошел, привлеченный возгласом, продавец багульника, чуть не попав Виталику в глаз жестким пучком с кожистыми листиками. Отведя взгляд, Виталик увидел рядом с теткой ценник "Сосиська в тесте". Отвернувшись, он направился к источавшему тепло входу, но дорогу ему перегородило низкорослое женское существо – от двенадцати до двадцати пяти, точнее не определишь – со взрослым личиком и толстым разлапистым щенком в руках. Тот мирно зевал и облизывался. На его мягком коричневом животе было выведено синей шариковой ручкой "50$". Решив почему-то, что все эти люди его караулят, Виталик отскочил как ошпаренный, но продавщица щенка даже не взглянула на него, чутьем определив его покупательную неспособность, и, пройдя мимо, сунула свой товар под нос какой-то умилившейся женщине. Под светлыми сводами метро Виталик сначала было успокоился, но тут напротив уселся странноватый тип и, развалив ноги в стороны, стал ожесточенно крутить кубик Рубика. Время от времени он поднимал на Виталика сумасшедшие глаза и подмигивал. Виталик ерзал, смотрел на часы и считал остановки. Наконец его путешествие близилось к концу. Когда он слез с автобуса, то решил, что можно, наконец, немного расслабиться, и медленным шагом, вдоль улицы, направился к дому. Тут уже все было свое, и Виталика не смутил даже сурового вида дворник, который внушительной лопатой колол лед на тротуаре, так, что ледяные брызги летели в стороны, и хмуро отвечал кому-то прохожему в ответ на приветствие: "Салам, салам". Виталик почувствовал, что его знобит, как будто кладбищенский холод – он сильно промерз там, на ветру – все никак не отпускал его. В мозгу упорно всплывали картины прошедшего дня, ему снова виделось мертвое лицо Виктора в гробу, лицо, вымазанное тональным кремом, со зловещей полоской помады на губах. Виталик представлял себе, как он сейчас придет домой, и как его встретят, и что он скажет родителям, но тут к нему снова пришло неприятное чувство преследования. Он обернулся и вздрогнул от неожиданности – прямо за ним по проезжей части медленно полз черный автомобиль с приоткрытой дверцей, рожа у водителя была самая бандитская, и только через мгновение Виталик идентифицировал за приоткрытой дверью, в фигуре с гладким скосом лобной кости, на котором лежал синеватый отсвет фонарей, свою тетку Людмилу Павловну.