Текст книги "Неблагой уезд (СИ)"

Автор книги: Ольга Кузьмина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Неблагой уезд

Купальская ночь, или Утопленники

«Степь, да степь кругом, путь далёк лежит. В той степи глухой замерзал ямщик...» – крутился в голове уездного исправника Степана Алексеевича Неклюдова навязчивый мотивчик. И то сказать, как ему не крутиться, ежели проклятый ямщик и впрямь замёрз. И как только умудрился – в тёплую майскую ночь! И не в такой уж глухой степи, десять вёрст до города, в аккурат на перекрёстке трёх дорог. Но замёрз, да так, что кровь стала льдом. Исправник тайком перекрестился.

– Не поможет... – прошелестело за спиной.

Степан Алексеевич хотел плюнуть через левое плечо, но вовремя спохватился. Его предшественник так плюнул однажды, а потом до конца жизни ходил скособоченный. Исправник молча кивнул становому приставу, чтобы перенёс тело в бричку, а сам заглянул в почтовую кибитку. Седоков в ней, по счастью, не было – ямщик вёз опечатанные сургучом посылки и сумку, полную писем. Всё, вроде, в целости и сохранности.

– Перегружай! – скомандовал исправник.

– Ваше благородие, а с кибиткой что делать? – спросил его помощник. Слишком молодой для станового пристава, он впервые выехал на дело за город и теперь вздрагивал от каждого птичьего крика.

Почтовая тройка исчезла без следа, словно кверху поднялась. Упряжь, правда, осталась, но когда в неё попытались запрячь мерина, прихваченного из управы, он вдруг начал фыркать и упираться. А молодая кобыла, на которой приехал исправник, злобно оскалилась, взвилась на дыбы и заплясала, словно топтала копытами что-то невидимое.

«Эх, грехи наши тяжкие! – уныло подумал Степан Алексеевич. – В отставку, что ли, подать? А жить на что? Да и не отпустят меня...»

За три года он успел сто раз пожалеть, что согласился на должность исправника в глухом уезде, с чьей-то нелёгкой руки прозванным Неблагим. С другой стороны, в долговой яме было бы хуже.

– За кибиткой завтра вернёмся, – решил он. – С отцом Никифором.

Тяжко вздохнув, исправник сел на лошадь. Его помощник привязал мерина к бричке и забрался на козлы, нервно поглядывая на уложенное поверх ящиков медленно оттаивающее тело.

– Поехали! – скомандовал Степан Алексеевич.

Брошенная кибитка осталась на перекрёстке. Когда улеглась пыль, из придорожного ракитника выглянул острый птичий клюв. Коротко стрекотнул и снова спрятался. В кустах зашуршало и заскрежетало.

– Тащи быстрее! – поторопил кого-то скрипучий голосок. – А то до вечера не управимся.

В ответ что-то невнятно буркнули. Из кустов выбрался мальчишка в куцем плисовом сюртучке и натянутом на уши картузе с треснувшим козырьком. Подтянув расхлябанные сапоги, мальчишка выволок из ракитника перевязанный шпагатом ящик, взвалил на плечо и поёжился.

– Промерзло всё... Слышь, Анчутка, мне Мидир Гордеевич теперь голову оторвёт!

Выскочившая из кустов большая сорока клюнула отлетевший от посылки кусочек сургуча и опасливо оглянулась на кибитку.

– Ништо, авось отогреются. Растения – они живучие. Шибче давай! А то крутятся вон... Шантрапа полевая! Накостыляют нам по шеям.

Сорока взлетела, оставив в придорожной пыли странные следы, больше похожие на гусиные, чем на сорочьи. Мальчишка глянул на солнце, клонившееся к закату, вздохнул и затопал напрямик через поле некошеной травы, неуклюже переставляя ноги. То ли сапоги натирали, то ли ноги для этих сапог были неподходящие.

Брошенная кибитка медленно покачнулась и тяжело завалилась на бок. Ободья колёс треснули, спицы разлетелись в разные стороны. Кожаный верх прочертили рваные царапины. Кибитка задёргалась, как туша оленя, терзаемая волчьей стаей.

Когда на следующий день прикатил исправник с бутылью святой воды (отец Никифор не поехал, сославшись на острый приступ инфлюэнцы), от почтовой кибитки остались только разбросанные по дороге ошмётки...

***

Светлые июньские сумерки просачивались в приоткрытое окно, колыхали кисейные занавески, манили едва слышным звоном колокольчиков, во множестве цветущих на лугу за оградой. Степанида Аполлинаровна, хозяйка усадьбы, столь легкомысленных цветов не одобряла. В её саду росли только полезные травы: беладонна, волкобой, белена, петрушечник, бузина, волчье лыко, вороний глаз… Под землёй притаилась грибница бледных поганок. Степанида Аполлинаровна слыла в окрестностях самой просвещённой по части гибельных зелий ведьмой. Поговаривали, что и мужа она себе заполучила, попросту угостив его отравленной наливкой и пообещав противоядие после свадьбы. Может, и не врали слухи. Иван Макарович Почечуев, мелкопоместный дворянин и некромант-самоучка, хоть и отличался буйным и блудливым нравом, но жену свою боялся до нервической дрожи. В результате страдали слуги, на которых хозяин срывал накопившуюся злобу. А кому из прислуги больше всего достаётся? Мальчику на побегушках, вестимо.

Дилан-ап-Родри из почтенного рода тилвит тэг, вот уже год как отправленный на чужбину, сидел за кухонным столом и торопливо царапал гусиным пером на сероватом листе бумаги, вырванном из кухонной книги. Прежняя кухарка записывала в книгу рецепты, а нынешняя, по своей безграмотности, пускала бумагу на растопку. Но Дилану всё равно было стыдно перед книгой, поэтому он старался писать убористо, чтобы вместить всё послание на одном листе.

«Милый дедушка, Гвин-ап-Нуддович! Забери меня отсюдова, сделай такую милость, вечно тебе должен буду! Нет больше моих сил терпеть! Как отправил ты меня к Мидиру Гордеевичу, так я и старался твой наказ выполнить – служил не за страх, а за совесть. А в том, что госпожа Элис, к госпоже Этайн приревновав, поморозила саженцы розовых кустов, из Италии выписанных, в том моей вины нет!»

Дилан поёжился, вспомнив гнев скорого на расправу Мидира Гордого, который сам себя величал Справедливым. И зачем только бывший король сидов перебрался в эту дикую страну? Кто вообще это придумал – бежать невесть куда, вместо того, чтобы затаиться и переждать лихое время?

Вопрос был риторическим, да и ответ Дилан знал, но что толку?

Идея переселиться в Россию принадлежала Элис, королеве Неблагого двора. Когда в Шотландии заполыхали костры, на которых рьяные протестанты начали сжигать ведьм и колдунов, а с ними заодно и фэйри-помощников, Дивный народ встревожился. Неблагой двор отправил послов к сидам в Ирландию, где было поспокойнее, и в Уэльс, в подземный Аннуин. Короли сидов ответили в том смысле, что двери в полые холмы всегда открыты. Только пусть сначала дорогие родственники помогут вышибить с Зелёного острова захватчиков-англичан, а то ведь как Наверху, так и Внизу. Если потомки ирландских королей, с которыми у сидов договор, проиграют и лишатся своей земли, то и в подземной Ирландии произойдёт то же самое.

Лучшие провидцы Неблагого двора долго совещались над тушей белого кабана, так и эдак гадая на внутренностях, и сошлись во мнении, что сражаться в заведомо проигрышной войне нет никакого смысла. Да и вообще, до Уэльса добираться проще.

Повелитель валлийских тилвит тэг Гвин-ап-Нудд с радостью согласился принять шотландских беглецов, но при одном условии: они принесут клятву верности и признают владыку Аннуина своим единственным королём. Что фактически означало уничтожение Неблагого двора. Пусть политическое, а не физическое, но шотландские фэйри на это пойти не могли. И вот тогда королева Элис вспомнила о своих побочных родственниках – потомках знаменитого барда Томаса Лермонта, перебравшихся за море в страну настолько огромную, что на её просторах можно с лёгкостью затеряться.

С тех пор прошло почти триста лет. Неблагой двор обжился в российской глубинке, безопасной и спокойной. Фэйри здесь никто не трогал. Случались порой столкновения с местными хозяевам – лесными, водными и полевыми – но до открытой войны дело ни разу не доходило. А главное – здесь не рыскали отряды охотников на ведьм. Разве что изредка мужики сжигали какую-нибудь вздорную бабу, обвинённую в порче урожая или моровом поветрии. Но настоящие ведьмы и колдуны, уважающие себя и законы, жили припеваючи.

От такой мирной жизни неблагие фэйри заскучали. И от скуки начали писать письма родственникам за море, приглашая погостить и даже насовсем, места всем хватит. Изрядно оскудевший Благой двор долго сомневался, подозревая ловушку, но всё же рискнул. Перебравшись в Россию, благие фэйри ошалели. Места не просто хватало – от сказочных просторов захватывало дух. Здесь и речи не шло о сражениях насмерть за какую-нибудь жалкую долину, как в Шотландии. Земли поделили мирно, а границу между Благим и Неблагим уездами установили по реке, настолько полноводной, что не всякая кельпи переплывёт.

Слухами, как известно, земля полнится, и даже море им не преграда. О счастье переселенцев узнали в Ирландии. В гости к неблагим фэйри прибыл король Мидир Гордый. Он крепко повздорил с верховным королём сидов Дагдой и решил, что вояж в дальнюю страну пойдёт на пользу здоровью.

Забрав с собой жену, Мидир приехал в Россию, огляделся, восхитился простотой нравов здешних людей, купил себе поместье в Неблагом уезде, две деревни крепостных для прокорма и зажил провинциальным барином, ни в чём себе не отказывая и не помышляя о возвращении.

А в это время в разорённой Ирландии сидам стало совсем невмоготу. В Неблагом уезде с беспокойством узнали, что старый Дагда собирает остатки своего народа и готовит исход с Зелёного острова. Перспектива нашествия воинственных сидов не порадовала обрусевших фэйри – как благих, так и неблагих. Да и Мидир не испытывал восторга от предстоящего воссоединения со своим туатом.

Бывшего короля всё чаще стали замечать на берегу реки. Местный Водяной был весьма охоч до музыки и азартных игр. Мидир недурно играл на арфе и пел, виртуозно перекладывая ирландские баллады на русский манер. А усладив слух хозяина реки, садился играть с ним в шахматы – по старым правилам, с игральными костями. Сначала на пустяки: жемчужные бусы для русалок, бочку заморского вина, тройку белых коней с золотыми гривами и красными ушами, на которых Водяной давно заглядывался... Раз за разом проигрывая, Мидир безропотно расплачивался. Водяной поднял ставку. И проиграл желание.

Королеве Элис по птичьей почте пришла срочная депеша: сиды погрузились на белые корабли и отчалили в туман, направляясь на северо-восток. А где они причалили – даже птицы не сумели узнать. Сгинула белая флотилия. То ли на дно морское отправилась, то ли на Острова Блаженных. Одно было известно доподлинно: Водяной аккурат в это время куда-то исчез, а когда вернулся, усталый и пропахший морем, больше с Мидиром не играл.

Тилвит тэг переселяться не собирались, но повадились отправлять на воспитание в Неблагой уезд своих младших сыновей и племянников. Особенно полукровок, которых стыдно в приличном обществе показывать.

Вот так и попал на усадьбу Мидира Гореевича Ардагова, как теперь именовался Мидир Гордый, юный Дилан. А после досадной промашки, когда не успел он вовремя перехватить посылку с драгоценными саженцами розовых кустов, Мидир отправил проштрафившегося воспитанника «в люди» – к знакомому колдуну-некроманту.

«Конечно, – с привычной тоской подумал Дилан, – будь я чистой крови, никто бы руку поднять не посмел! С головы до ног бы облизывали… Эх!»

Ноги прели в опостылевших сапогах, набитых соломой, чтобы не сваливались. Но хозяин запретил снимать обувку. Ивану Макаровичу плевать было с высокой колокольни на то, что Дилан ведёт свой род от самого владыки Аннуина. За поцарапанный копытами паркет некромант наказывал безжалостно – отправлял собирать по всей округе дохлятину, а потом вываривать жир для свечей.

«А давеча, – продолжал Дилан письмо, – Степанида Аполлинаровна на шабаш улетела. Так Иван Макарович затеял суккубу вызывать и велел мне пентаграмму начертить. А меня от свечей мертвяцких мутит. Оттого я знаки перепутал, и вместо суккубы инкуб явился. Хозяин на него уставился, глаза выпучив, и аж затрясся весь. Всё, думаю, прибьёт меня. А демон хвостом виляет и улыбается. «Ну, – говорит, – вот он я. Чем займёмся, господин мой?» И тут, как на грех, хозяйка вернулась. Видать, забыла чего-то. Как пентаграмму увидела, так и зашипела гадюкой, которой хвост отдавили. Иван Макарович от неё в угол забился, скулит: «Помилуй, душенька, к чему эта ажитация? Ведь я тебя и подружек твоих порадовать хотел! Мы ведь современные люди, без средневековых предрассудков...» Ну, Степадида Аполлинаровна об его спину помело обломала, а потом оседлала демона и умчалась. А меня хозяин заставил пентаграмму с полу языком слизывать...»

Дилан до сих пор ощущал во рту мерзкий привкус. Но хуже всего было не то, что случилось, а то что ещё предстояло...

«Вот таким манером я здесь второй месяц мучаюсь, как проклятый. И будто этого мало, отправляет меня ныне хозяин искать цветок папоротника. А дело это гиблое, всем про то ведомо. Милый дедушка, ежели я жив останусь, Мерлином тебя заклинаю, забери меня отсюда. Пожалей сироту горемычную!»

Дилан шмыгнул носом, свернул письмо в трубочку, обвязал заговоренным шнурком и сунул в карман. До ночи оставалось несколько часов, но сипухи из совиной почты работали с раннего вечера.

Юный тилвит тэг проверил мышеловку. На его сиротское счастье в ловушку попалась жирная мышь. Дилан сунул её в тот же карман, что и письмо – совы принимали оплату вперёд.

В доме было тихо, только из людской до чутких ушей тилвит тэг долетали шепотки. Слуги сегодня старались лишний раз на глаза хозяевам не показываться. Иван Макарович заперся в своём кабинете, а Степанида Аполлинаровна спустилась в подвал – проверить созревшие зелья. Дилана никто не провожал. Он закинул на плечо загодя собранную котомку, сбросил у порога опостылевшие сапоги и, цокая копытами по мощёной гравием дорожке, потрусил к задней калитке сада. Оттуда вела тропинка прямо к лесу. На опушке, возле раздвоенного дуба, должен ждать Анчутка. Ежели, конечно, не забыл про уговор. А ежели забыл... По спине Дилана побежали ледяные мурашки. Без советов опытного приятеля нечего и надеяться пережить Купальскую ночь.

***

Мидир Гордеевич Ардагов в этот день поднялся поздно, невыспавшийся и злой. Даже любимый кофий со свежими сливками и ватрушки, щедро политые мёдом, не улучшили настроения. Дражайшая супруга всё ещё дулась и отказывалась впускать мужа в свою опочивальню.

Размолвка длилась с мая – с тех пор, как погибли в замороженной посылке саженцы итальянских роз, а с ними погибли и надежды Этайн утереть нос Элис Робертовне Артамоновой, у которой был лучший розарий во всей губернии.

Ах, Элис, Элис... От одного её имени молоко сворачивается! Мидир с досадой отодвинул поднос с недоеденным завтраком. Королева неблагих фэйри с упоением играла в человеческую жизнь. Мужа её, Фому Фомича, бессменного Предводителя уездного дворянства, видели только на сезонных балах, где он тихо сидел у стены и приветливо кивал гостям, на манер китайского болванчика. Каждый раз, наблюдая столь унылую картину, Мидир про себя радовался, что счастливо избежал подобной участи. Его краткий адюльтер с Элис даже романом не назовёшь. Всего-то три ночи любовных утех – плата вполне удовлетворительная за позволение обосноваться в Неблагом уезде. И всё было хорошо – до первого появления Этайн на балу. Верно говорит старая ирландская пословица: «Всякая девица хороша, да не как Этайн».

Элис красотой не блистала. Королеву Неблагого двора не за смазливое личико избирают. Выходя на люди, госпожа Артамонова успешно скрывала серую кожу, кривые зубы и раскосые глаза за маской гламура, но даже гламур не в силах соперничать с истинной красотой. От Этайн сходили с ума сиды, что уж говорить о людях. Даже полусонный Фома Фомич оживился, узрев чету Ардаговых.

Соперничество двух дам прозвали «Войной цветов». Каждая стремилась перещеголять соперницу красотой букетов, выставляемых на ежегодной ярмарке. Мидиру даже пришлось построить весьма дорогостоящую теплицу. Особую надежду Этайн возлагала на золотые розы, заказанные за бешеные деньги в Италии, после долгой переписки с тамошними сильванами.

Мидир предчувствовал, что посылку с драгоценными саженцами попытаются украсть. Оттого и отправил Дилана перехватить почтовую кибитку. Но мальчишка опоздал. Замечтался, небось, по дороге, сочиняя глупые вирши, или с Анчуткой заигрался. Впрочем, не опоздай Дилан, мог бы и сам замёрзнуть на том поле, вместе с ямщиком. И как бы потом Мидир перед Гвин-ап-Нуддом оправдывался? Владыка Аннуина хоть и сплавил подальше нежеланного внука, но, случись чего, виру потребует разорительную – к гадалке не ходи.

Госпожа Артамонова, в ответ на претензии Мидира, прислала обстоятельное письмо, в котором за фальшивым сочувствием скрывалось искреннее злорадство. Всему виной, сообщила королева неблагих фэйри, грубиян-ямщик. Якобы, на станции встретился ему нищий старик и умолял подвезти до родной деревни. А ямщик, мало того, что обругал бродягу непечатно, так ещё и кнутом огрел. И вот беда – старик-то оказался Полевиком. А эти духи злопамятнее леших. Ямщик должен себя счастливчиком считать, что лёгкой смертью умер.

Мидир потихоньку навёл справки. Оказалось, что Полевик не первый год ходил в должниках у неблагой королевы. Расплатился, стало быть. Ну-ну, посмотрим, кто будет смеяться последним!

Господин Ардагов поднялся из-за стола, отряхнул зелёный атласный шлафрок и вышел на крыльцо, по пути отметив, что пора обновить заклятья на окнах, а то все занавески засижены. Мухи в это лето расплодились в неимоверных количествах, но Этайн запрещала убивать несносных насекомых.

Воспоминания, связанные с женой и мухами, окончательно испортили настроение. Мидир хмуро осмотрел двор, ища, к чему бы придраться. Спаниель Куделька радостно подбежал к хозяину и запрыгал вокруг, тихо повизгивая. Мидир рассеянно потрепал пса по шелковистым ушам. Шерсть Кудельки отливала золотом, как и волосы самого сида. Собственно, из этих волос спаниель и был создан.

В России мужчины стриглись коротко и Мидир, как ни гордился своими косами, счёл за лучшее не выделяться. Сжечь отрезанные волосы представлялось форменным расточительством, но и хранить было опасно. Поразмыслив, Мидир придумал им применение, заодно избавившись от необходимости тратиться на покупку охотничьей собаки.

– Доброго денёчка, барин! – Коренастый овинник Микентий поклонился, едва не ткнувшись носом в вышитые туфли Мидира. – Поздорову ли?

– Спал плохо... – Господин Ардагов потёр виски и зевнул. – Совсем ты за порядком не следишь, Мик. Всю ночь под окнами кто-то шастал. Да и сейчас суеты много, как посмотрю. Распустил ты своих.

В хозяйстве Мидира служили два управляющих – один для людей, а второй для нелюдей. Овинник Микентий, самый ловкий из домашней нечисти, за своё положение держался руками и зубами, ловя не то что каждое слово хозяина, но даже мысли стараясь угадывать.

– Так ведь праздник нынче! – овинник заискивающе улыбнулся. – Канун Купалы. Единую ночь в году наши с лесными заедино гуляют. Вот и готовятся – марафет наводят, чтоб, стало быть, перед русалками во всей красе предстать, – он выразительно подмигнул.

Мидир нахмурился. Самую короткую ночь в году сиды за особый праздник не считали. Хотя порой и выходили из холмов – потанцевать вместе с людьми у костра, увести за собой игрушку на одну ночь... Но это всё развлечения для юнцов. Сам Мидир давно остепенился в счастливом супружестве, ему бегать за полуголыми девками по лесу невместно. В прошлом году они с Этайн гуляли по лугу, плели венки... Но и сего невинного развлечения он теперь лишён! По сердцу полоснула обида. Каковы мерзавцы! Хозяин даже от семейных радостей отлучён, а они с русалками по кустам скакать собрались?!

– Никто никуда не пойдёт! – голос Мидира раскатился по всей усадьбе.

Слуги-люди замерли на месте, обессмысленно уставившись себе под ноги. Домовые, банники и овинники насторожились и потянулись к крыльцу. Все принаряженные, с узелками в руках – видать, гостинцы приготовили. На крышу теплицы опустилась большая сорока. С любопытством завертела головой.

– Все слышали?! – Мидир осмотрел лохматую толпу. – Праздник отменяется. Кто выйдет ночью за ворота, тот может не возвращаться!

– Да как же это?.. Помилуй, батюшка! – забормотал разом спавший с лица Микентий.

– Помилуй! – заголосили остальные. – Обычай ведь!.. Спокон веков!.. К справедливости твоей взываем!

– Я всегда справедлив, но сегодня я ещё справедливее! – Мидир топнул ногой. – Блуда не потерплю! Чтоб отныне у каждого домового и дворового непременно жена была. Как это по вашему? Домовуха?

– Кикимора, – услужливо подсказала сорока.

– Вот, чтобы каждый женился на кикиморе! И гуляйте потом на здоровье, но только с жёнами!

Над толпой прокатился протяжный стон. Деревни господина Ардагова не бедствовали, и домашние нечистики замухрышками не были. Все как на подбор – упитанные и горластые.

– Это что, бунт? – В небесно-голубых глазах Мидира полыхнули молнии.

– Никак нет, ваше высокородие! – залебезил Микентий. – Этот стон у нас песней зовётся.

– Да нет у нас кикимор! – взвыл протолкавшийся к крыльцу рослый домовой. – Хоть все подворья обыщи! Нету!

– А нет, так будут! – скрипуче хохотнула сорока. – В аккурат к вечеру татарский коробейник до вашей деревни доедет. Он кикиморами торгует – оптом и враздробь. Ведьмы по три шутки покупают за пять пудов муки.

Толпа онемела.

– Так дорого? – удивился Мидир. – Ну, за оптовую закупку коробейник должен скидку дать. А ежели у кого со средствами туго, я готов одолжить. Не чужие, рассчитаемся.

Он не успел моргнуть, как на дворе опустело. Желающих оказаться в должниках у хозяина не было. Все знали, что Мидир способен потребовать в счёт долга отражение звезды из крещенской проруби или того хуже – череп петуха, зарытого под порогом чьей-нибудь бани.

– Анчутка, иди сюда! – Мидир поманил пальцем сороку.

Та снялась с крыши, кувыркнулась в воздухе и приземлилась уже тощим бесом в красном длиннополом армяке, подпоясанным плетёным из соломы кушаком. Из-под армяка виднелись большие птичьи лапы с перепонками, как у гуся. Из-за этих лап беса дразнили Беспятым, но господин Ардагов к водоплавающим птицам относился с уважением и обидное прозвище никогда не употреблял.

Анчутка служил Мидиру на птичьих правах – за еду в голодные зимы и блестящие безделушки круглый год.

– Чего желаешь, господин мой?

– Как там Дилан поживает?

– Мается, – Анчутка вздохнул. – Ему хозяин приказал цветок папоротника отыскать. Перед королевой решил выслужиться, сморчок недосоленный!

– При чём здесь королева? – насторожился Мидир.

– Так ей кто-то сказку про Аленький цветочек рассказал. Мол, краше его во всём свете нету. А Макарыч сдуру и сунулся – наверняка, говорит, это про цветок папоротника сказка. Вот королева и потребовала, чтобы ей этот цветок отыскали.

Мидир мрачно кивнул. Что Почечуев вхож к Элис Робертовне – не секрет. При такой-то жене! Именно Степанида Аполлинаровна поставляет неблагой королеве травы и готовые зелья. Даже странно, что она до сих пор не раздобыла цветок папоротника. Ведь с такой редкостью Элис наверняка выиграет «Войну цветов». Разве что добыть эту редкость чревато неприятными последствиями?

– Расскажи мне про цветок папоротника. Что это и как его добывают?

Анчутка вдохновенно поднял глаза к небу:

– Сам не видел, врать не буду, да мне тот цвет без надобности. А только говорят, что расцветает папоротник один раз в году – в ночь на Купалу. Выстреливает бутон из земли с треском, будто из мушкета пальнули! А раскрывается золотым и кровавым пламенем. Оттого и зовут его жар-цвет. Пока он цветёт, клады из земли поднимаются, загораются синими огоньками. Ежели хочешь добыть цветок, в Купальскую ночь иди в лес, в самую чащобу, прихватив с собой белую скатерть и нож. Ищи заросли папоротника попышнее, очерчивай круг ножом, расстилай скатерть и сиди в круге, глаз с папоротника не спуская. Как только распустится цветок, в тот же миг срывай его и спеши домой, накрывшись скатертью.

– Да при чём здесь скатерть? – не понял Мидир.

– Ну так, чтобы лесавкам было, на чём пир устроить, – Анчутка ухмыльнулся от уха до уха. – И ножик поострее наточить надобно, чтоб не мучиться долго. Сто лет живу, а до сих пор не слышал, чтобы хоть один добытчик жар-цвета из лесу выбрался.

Мидир невольно улыбнулся, но тут же посуровел. По всему выходило, что Дилана нужно спасать. Почечуев, видать, решил, что если добудет мальчишка цветок – хорошо, а если сгинет – не жалко. Нет, сам Иван Макарович не рискнул бы ссориться с соседом. Не иначе как Элис постаралась внушить некроманту эту мысль. Видать, заподозрила, что Мидир отправил Дилана к Почечуевым шпионить. Или решила через смерть знатного воспитанника разорить Мидира вчистую, чтобы не покупал больше жене золотые, во всех смыслах этого слова, розы. Да, заигралась королева. Пора напомнить ей, кто в Неблагом уезде самый умелый игрок.

– Только это всё чепухня, – добавил Анчутка. – Хоть ты весь лес ископыть, впустую ночь потратишь. Где цветок появится, один Леший знает, да никому не сказывает, разве что за богатую жертву. Почечуев намедни на поляне трёх чёрных телят зарезал. А потом в дупло слушал, аж прилип ухом к сосне.

– И что услышал?

– Дилан сказал, что дорогу ему указали. Прямиком в то место, где Чёрный ручей в болото впадает. Там русалки с болотницами хороводы водят. – Анчутка помолчал. – Ещё я слышал, господин мой, что цвет папоротника – это душа русалки. Из тех, кто помоложе, кто жизнь свою человеческую не забыл. И оттого жар-цвет всегда разный. Оно понятно, что от хорошей жизни не топятся, а всё же причины у всех отличные. И чем больше горя в душе, чем больше злости на обидчиков, тем ярче горит цвет папоротника.

– И сжечь может?

– Виновного-то? Запросто! Зря что ли Почечуев на Купалу второй год из дома носа не высовывает. Да и жёнушка его в эту ночь травы только в своём саду собирает. Горит на них русалочья душа. Ох, ярко горит!

– Если я правильно понял, – нахмуренное чело господина Ардагова понемногу разглаживалось, – цветок папоротника появляется один на весь лес? Превосходно! Отправляйся с Диланом. Постарайся, чтобы он отыскал цветок и при этом не пострадал. Почечуев должен получить свой жар-цвет. Справишься?

– Ну дак... – Анчутка почесал за ухом. – Найти-то можно, господин мой. А вот из леса вынести… Да и не возьмёт Почечуев цветок в руки. Его жена хрустальный ларец приготовила, заговорённый.

– Ты ведь знаешь, кто из русалок мечтает отомстить Почечуевым, верно? – вкрадчиво спросил Мидир.

Анчутка отвёл глаза.

– Не моё это дело...

– А тебе и не придётся ничего делать. Просто расскажи всё Дилану. Да прибавь, что ежели с Почечуевыми несчастный случай приключится – по их собственной вине – пусть ко мне возвращается. Я всегда за справедливость, ты знаешь.

Анчутка молча кивнул и подпрыгнул, на лету оборачиваясь сорокой. Мидир посмотрел ему вслед, потирая руки. Приятно, когда тебя понимают с полуслова. Надо будет взять Анчутку на жалованье. Пусть за Диланом постоянно присматривает, а не от случая к случаю. Может, хоть чему-то полезному научит.

Мидир покачал головой. И как только в роду владыки Аннуина уродилось эдакое недоразумение? Потратить бы его, как разменную монету, да нельзя. Ну ничего, как говорится, в умелых руках и шестёрка туза бьёт.

***

Анчутка поспешно летел в сторону леса. До встречи с Диланом оставалась куча времени, но сперва нужно ещё кое с кем переведаться.

Пролетая над дорогой, он заметил маленькую поникшую фигурку. На краю канавы сидела, пригорюнившись, бездомная кикимора Нихренаська. Сарафан из дерюги порвался, похожие на паклю грязные космы выбились из-под платка, куриные ноги, все в натоптышах, посерели от пыли. По весне кикимору выгнали из города Пустовойска и с тех пор она скиталась по Неблагому уезду. Ни в одну деревню её не пускали. Анчутка, сам бездомный, втайне сочувствовал непутёвой кикиморе.

– Слышь, Нихренаська! – крикнул он. – Шкандыбай к усадьбе Мидира Гордеича! Нынче на твоей улице праздник! Будешь в женихах, как в сору рыться. Выбирай да не забудь – это я твоё счастье обеспечил!

Кикимора встрепенулась, хотела что-то сказать, но Анчутка уже умчался.

В первую очередь следовало отвлечь Лешего. Без его позволения цветок папоротника из леса не вынесешь. Жертва требуется – человеческая. А Дилан, по своему мягкосердечию, не то что ребёнка, даже кутёнка зарезать не сможет, стало быть, придётся исхитряться...

На опушке леса Анчутка свернул, по просеке долетел до большого озера, скрытого за стеной высоких плакучих ив. Здесь в летние дни любил отдыхать Водяной. Анчутка опустился на ветку, склонившуюся над водой, всмотрелся.

Водяной растянулся на мелководье у самого берега. Щурился на солнечные блики, лениво почёсывая брюхо своего любимца – огромного сома. Поговаривали, что это усатое чудище способно одним махом проглотить годовалого телёнка.

Эх, а ведь когда-то это озеро принадлежало Анчутке! Как приятно было скользить гоголем по тёплой, как парное молоко, воде, подкарауливать на вечерней зорьке рыбаков, прицеплять им на крючки заранее припасённые стоптанные лапти заместо рыбы... Не ходят больше на озеро рыбаки, всех сом распугал. Даже просека зарастать начала.

И чего Водяному в реке не сиделось? Глаза его выпученные, завидущие! И питомец его, проглот жадный, весь в хозяина! Кабы не он, зимовали бы Ивка с Алёной на озёрном дне – чистом и привольном. А не в речных омутах, в тесноте и обиде. И Леший, как назло, с Водяным на один голос поёт! Ну да ладно, Анчутка и сам не промах. Не маленький уже, набоялся, хватит! Тем более, Дилану помочь надо. Вот ведь, как всё одно к одному сложилось...

У корней ивы Анчутка приметил три пустых бочки из-под пива. Должно быть, Водяного уже успели поздравить. В Неблагом уезде все знали, что на Купалу водный хозяин именинник.

– С праздничком, дядюшка! – Анчутка подскочил на ветке, поклонился, разведя крылья.

Водяной благосклонно глянул на него и пробулькал что-то невнятное. Ишь, как его развезло-то на солнышке после пива!

– Ух, и могучая же у тебя рыбина! – восхитился Анчутка. – Любого зверя одолеет. Зря Леший хвастался...

– Леший? – Водяной сел, приподнявшись над водой. Длинные зелёные волосы заколыхались вокруг. – А чем это он хвастался?

– Да заявил давеча, что его медведь всех сильнее в округе. Ни одна животина, дескать, с ним не справится.

– Ах он гнилушка буреломная, пень трухлявый! – Вода в озере всколыхнулась. – Да мой сом его медведю башку оторвёт, проглотит и не подавится! Пусть только сунется в озеро!

Анчутка согласно закивал и полетел прочь. Надо спешить, пока хмель у Водяного не выветрился.

Лешего Анчутка нашёл на заветной поляне под могучей, в три обхвата, сосной. Хозяин леса, тяжело вздыхая и супя моховые брови, вёл подсчёт поголовью белок и зайцев. Не иначе, опять соседу в зернь проигрался и готовился перегонять зверьё на новое место жительства.