Текст книги "Красота в наследство"
Автор книги: Ольга Сенько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
Я не знаю, Ирина, как она это сделала. И о чем думала. Как удалось ей совершить такую мерзость. Его вина, конечно, тоже в этом была. Но в данной ситуации он являлся скорее жертвой. Любил он Анюту. Так не сыграешь, не притворишься. Да и нужды в этом не было.
Ленке тогда было пятнадцать лет. Аня случайно вернулась с работы за документами и застала их в постели… – Тетка долго молчала. – Я помню этот день, как сейчас. Хотя правду узнала намного позже. И когда я пришла, его уже не было. Такой я сестру не видела. Она не плакала и не кричала, никого не упрекала. Она тихо сидела и смотрела в одну точку. Ленка, поджавши хвост, забилась в нашей комнате в угол. Потом тоже ушла. Я искала ее неделю, наконец, нашла, и она мне все рассказала. Оправдываться и не думала. Долбила тупо: «Так получилось». Я хотела ее убить, эту маленькую наглую сучку, которая из-за своего детского любопытства и упрямства, из-за проснувшейся похоти мимоходом разрушила всю нашу жизнь. Не знаю, какая злая воля ею руководила и как она смогла это совершить. И сколько это продолжалось. Сейчас думаю, что скорее всего была первая попытка. У меня на это свои соображения. Анюта молчала три дня, потом стала умолять меня: «Верни мне дочь». Она ее ни в чем не винила, сразу переложила на него все зло. Ленку я привела домой. Самой было противно смотреть, как изо всех сил Анюта пытается сделать вид, будто ничего не случилось, что не было этих трех лет в ее жизни. Сколько душевных сил надо было иметь для этого? Аня ее никогда ничем не упрекнула. Знаешь, Ирина, такие случаи в жизни встречаются довольно часто, то и дело слышишь: там отчим изнасиловал падчерицу, здесь. Не знаю, как у других обстоят дела в подобных ситуациях, а у нас это произошло именно так, как я тебе рассказывала. На этом дело не кончилось. Его я больше не видела и не знаю, искал ли он встреч с Анютой. Через два месяца он погиб в своей лаборатории. Сказали, по неосторожности. Я знаю, кто был причиной этой неосторожности. Анюта с тех пор стала совсем другой. Иногда мне казалось, что она сошла с ума. Часами могла сидеть и смотреть в одну точку. А еще через год она умерла. Неизвестно от чего. Перебрали все диагнозы, от рака до туберкулеза, и все отвергли. А она чахла и чахла, пока не угасла совсем. Ей было тридцать четыре года. Я ничего не могла сделать. И никто не мог. Елена смотрела на нее со страхом. Прощения не просила. Может, боялась напоминать. Не знаю, поняла ли она потом, что натворила. После смерти Анюты она уехала. И я не скрываю, что способствовала этому. Не могла я ее видеть. – Тетка долго молчала, дыхание ее было хриплым. Воспоминания дались нелегко. Она сидела и смотрела отрешенным взглядом, явно не видя ничего перед собой. Наверное, смотрела в прошлое. Наконец медленно перевела свой взгляд на Ирину. Глаза-буравчики опять бесцеремонно сверлили ее. – Я знаю, что тебе сейчас будет тяжело. Но ты сама этого хотела, не правда ли? Я не собиралась ничего тебе рассказывать, пока не поняла, что ты уже достаточно взрослая. Успела в жизни пережить и свою трагедию. Ты ведь мне не много рассказала. Могла и ничего не говорить. Я, увидев тебя в первый раз, поняла, что ты страдаешь душевным изъяном. Это наследственное, я думаю. У Елены тоже это было. Не знаю, как и назвать. Какой-то душевный порок. Но, похоже, Лена потом всю жизнь заглаживала то, что натворила. Мать, конечно, не вернешь. Анюта не хотела жить больше, потому и умерла. А Лена сама стала хорошей матерью и, наверное, хорошей женой. Недаром твой отец последовал за ней. Страшная смерть, ужасная и мучительная. А знаешь, тот, Алексей, отчим твоей матери, он тоже сгорел заживо. Судьба.
Я без Лены, конечно, скучала. Но видеть ее не хотела. И простить не могла. Она мне писала. Уехала тогда в ваш город, закончила институт, долго жила одна. Потом с отцом твоим познакомилась, вышла замуж. Остальное все ты уже знаешь. Я и до сих пор ее не понимаю. Словно бес в девчонку вселился. И сама я виновата, просмотрела беду. Я сожалею о ее гибели, такая страшная смерть. И, хотя в бога не верю, иногда думаю, что это расплата… Советовать тебе ничего не собираюсь. Ты и так уже все решила, я вижу. Просто хочу пожелать – постарайся полюбить кого-нибудь. Если сможешь, конечно. Слишком жесткая ты. Панцирь толстый. Ну все, поговорили. Если хочешь, заходи еще. Или больше незачем? – Тетка опять уставилась, но во взгляде теперь сквозила насмешка.
Ирина ответила ей тем же. Несмотря на полное смятение, собралась и выдала старухе свой знаменитый отцовский взгляд в упор. Зайду. С Андреем. Пусть посмотрит на бабушку. Он ее никогда не видел. Дала понять, что разговор похоронен между нами.
Выйдя на улицу, долго сидела в машине и курила. Третий раз в жизни. Раньше не выносила запаха дыма. Чувство было такое, что кто-то вспорол ей живот и выбросил внутренности на землю, а она сидит и смотрит на них, думая: «Почему я до сих пор жива?»
Дети из хороших семей всегда склонны идеализировать родителей. У Ирины были для этого все основания. Она раньше, пока не стала взрослой, никогда не думала, что родители – просто люди. Отец казался ей самым умным и сильным мужчиной. Он физически не смог бы врать, пьянствовать или развратничать. Это был удел других. А мама никогда не могла принадлежать никому, кроме отца и детей. Все это представлялось настолько диким, что в голове не укладывалось. Мама совратила отчима, погубила двух человек, пусть не специально, но что это меняет? Ее милая, нежная, заботливая мама, которую любили и уважали все, кто ее знал. Мысль о том, что тетка ее обманула, в голову даже не пришла. Ирина поверила ей безоговорочно. Такое не нафантазируешь, имея даже очень больное воображение. А тетка была нормальна, даже слишком нормальна. Наизнанку меня вывернула, и очень быстро, горестно усмехнулась Ирина. Как она обо всем догадалась? Ее прошлые искания себя и сексуальные опыты казались теперь жалкой сварой в общественном транспорте.
Приехав домой, долго тряслась мелкой дрожью. Налила рюмку коньяка, выпила. Через пять минут полегчало. Стало даже весело. Мир приоткрылся ей с изнанки. У каждого есть в душе черные пятна. Главное, не демонстрировать их окружающим. Теткин прогноз насчет дурной наследственности всерьез не восприняла. Слишком устойчивой была ее психика для насаждения всяких комплексов. «У меня другой порок, не душевный, а сексуальный. Господи, и чем я только занималась? Наверное, от безделья. Пойду работать на кафедру, времени не будет – и проблем не будет. Все придет потом само. И любовь, и секс. А я искала его почему-то в мусорном ведре, дура. Правда, что самое удивительное, нашла ведь». Ирине было смешно.
Пора было вплотную заняться будущим. Не идти же, в самом деле, работать в школу или в лабораторию. В крайнем случае, останусь здесь, на кафедре. Напишу диссертацию. Буду делать карьеру. Необременительно, не надрываясь. Кафедра на примете уже была. Заведующий, профессор Полянский, приглашал ее взять тему для будущей диссертации. Старенький уже, сексуальных притязаний опасаться не стоило. Он просто любовался женской красотой и видел, что девица к тому же неглупа. Работу осилит.
Мысли о прошлом она от себя отгоняла, стараясь до предела заполнить свое время. Подошла летняя сессия, экзамены сдала хорошо. По вечерам выбирались с Женькой куда-нибудь в кафе или в кино, он увлекся диссидентскими делами и часами рассказывал Ирине все новые подробности о существующем строе. Правда, этого борца тихого сопротивления вскоре зацепило КГБ, он работал в секретном НИИ. Предлагали совместительство. Женька пришел как-то вечером пьяный, весь в соплях и долго рассказывал Ирине, как все происходило. Она слушала и сочувствовала. Потом успокоился. Парень был неглупый, и ему тоже надо было делать карьеру. А по-другому не проживешь. В стране советов хорошо оплачивались только всякие пакостные вещи. А Женьке нужны были деньги. Он продолжал мечтать, что будет жить с Ириной и хотел содержать ее достойно, водить в лучшие рестораны и одевать в лучшие наряды.
Летом расписались. Тихо, почти без свидетелей. Родители Женьки ничего не знали, и он был вынужден потом прятать от них паспорт. Посидели вчетвером в ресторане с Андреем и его женой. Было даже весело. Почти настоящая свадьба.
Лето прошло в хлопотах. Беготня, документы, обмен, прописка. Ирина с Андреем слетали на родину, упаковали родительский скарб, выбрали самое лучшее из мебели, новая квартира была в два раза меньше. Ирина сделала ремонт. Расставила мебель. Получилось милое, уютное гнездышко, вполне достойное для жизни. А в представлении некоторых – шикарное. Старая мебель красного дерева, натюрморты на стенах, пианино «Петром», на котором она училась играть. Она ездила по магазинам, покупала, придирчиво выбирая, новые шторы. Кухня, хоть и маленькая, тоже получилась уютной, как у мамы. Старая жизнь безвозвратно ушла в прошлое. Большая часть денег ушла вместе с ней. Но Ирина перестала о них думать. Она была теперь москвичкой. А здесь возможностей заработать гораздо больше. Доучиться ей хватит, во всяком случае. Можно еще пожить спокойно.
Последний год учебы она посвятила науке. Тема была скучная, и Ирина, как ни старалась, не смогла ею увлечься. Зато она была добросовестна и аккуратна. Весь свой талант исследователя посвятила на сей раз науке. Старику профессору нравились результаты, забрезжила аспирантура. Складывалось все удачно.
Личная жизнь ограничивалась общением с Женькой и секса не содержала. К постоянному мужскому вниманию в институте относилась равнодушно, с новыми людьми не знакомилась. Круг общения был замкнут. Ходила куда-либо только в сопровождении Женьки и достаточно редко. Со стороны они производили впечатление молодой, красивой, благополучной пары. На данном этапе Ирину это устраивало. Иногда по вечерам она вспоминала свой разговор с теткой. Желания посещать ее вновь не было, хотя совесть мучила. Надо собраться и приехать с Андреем. Это ей ничем не грозит, обещания надо выполнять. Ирина была обязательным человеком. Старалась делать все вовремя, никуда не опаздывала. Так ее воспитали родители.
А Женька на работе начал расти. К нему присматривались. Он пока колебался, на какую стезю встать, то ли общественную, которая сразу сулила быстрый рост в качестве администратора, то ли научную, но тут перспектива более туманная. Без особо крупных подлостей, хотя приходилось иногда интриговать и лукавить, он плавно зарулил из комсомольских работников в партийные, отбросив молодые глупые искания. Стал участвовать в попойках, пил, правда, умеренно и расчетливо. Иногда спал с девицами из ближайшего окружения, выбирая посмазливей. Это никак не отражалось на его рабской зависимости от Ирины. Прошел уже год с момента свадьбы. Он помнил про свои обязательства и со страхом ждал, когда она потребует их выполнения. Но Ирина была занята и не напоминала. Училась в аспирантуре, писала свою диссертацию. К тете Вере выбрались, навестили старуху. Старуха была уже плоха. Посидели недолго и ушли. Никаких ненужных откровений не было. Андрей, как всегда, деловит и вежлив, ему это знакомство было неинтересно. Брат жил только сегодняшним днем и не любил копаться в прошлом. А Ирина чувствовала, что подпала под теткино влияние. На нее раньше никто не влиял так, как эта старуха. С одной стороны, она ее побаивалась, умела тетя Вера заглянуть в темные закоулки души, с другой стороны, испытывала в этом потребность. Вспоминала иногда, что не зря люди ходили на исповедь, облегчали душу. Рождение дочери казалось теперь далеким, как будто произошло это не с ней и в прошлом веке. Ирине исполнилось уже двадцать пять лет.
Женька принес огромный букет роз, пригласил в ресторан. Она пошла. Нельзя сказать, что за эти годы она так и осталась к нему равнодушной. Была благодарна за все, ценила внимание, да и привыкла. Уже не могла себе представить, что его не будет рядом. Когда они сидели в ресторане, она вдруг вспомнила, что им давно пора было оформить развод, прошло уже гораздо больше года, и завела об этом разговор.
– Ты знаешь, я тебе благодарна за все, что ты для меня сделал. Я знаю, как тебе было непросто. Я рада, что ты рядом, но все-таки, Женя, тебе нужна свобода. Полюбишь кого-нибудь, захочешь жениться. А я тут со своим фиктивным браком. Не хочу тебе мешать. – Тут она увидела, как улыбка сползла с Женькиного лица и глаза смотрят жалко.
– Если тебе нужна свобода и ты кого-нибудь любишь, другое дело. А мне она не нужна. Если хочешь, разведемся, – говорил он спокойно, но глаза выдавали его.
И тут, может быть, под влиянием бокала шампанского или под этим взглядом Ирину осенило. Почему она настолько глупа, что не понимает очевидных вещей? Вспомнила маму, разговор с теткой. Что она мечется, когда все лежит у нее под носом? Он любит ее, разве в этом можно сомневаться? Парень деловой, толковый и сделает все, чтобы она жила хорошо. Их связывает общая тайна. Ее тайна, но пережили все это они вместе. Он ее не предал, не бросил. А пресловутая любовь? Ей уже двадцать пять лет. Молодые иллюзии растеряны. Неужели на нее, то есть на любовь, она еще может рассчитывать?
У нее будет муж, защита и опора, дом, семья. Как у мамы. Что придумывать в этом мире, когда все давно уже придумано? Так живут все, и она так будет жить, никуда не денется. Так жили родители и были счастливы. И мама была счастлива, несмотря ни на что. И делала счастливыми и отца, и детей. А что моя нудная наука, ну что я там открою? Пустое времяпрепровождение. Надоело играть в эти игры. Скучно. Наверное, перебесилась.
– Давай потанцуем, – сказала Ирина.
И они пошли танцевать, прервав опасный разговор. Оркестр играл нежную мелодию, и на душе у нее стало так легко-легко, так безмятежно. Как будто пелена спала с глаз, стало все просто и понятно. Женька сразу это почувствовал. Он был счастлив. Ирина в ресторане недвусмысленно пригласила его на кофе, сияя глазами, и у них наконец состоялась первая брачная ночь. Он был очень нежным и страшно боялся. Хорошо, что это на потенции не отразилось, а то бывают ведь случаи. Ждешь-ждешь. Жену свою Женька раскусил не до конца, ибо любовь слепа, как известно. Он знал, что любовника у нее нет, и был уверен, что пережитое ею страшное изнасилование отвратило любимую женщину от плотских утех, поэтому боялся и переживал. Ирина была внешне спокойной, но нежной и ласковой. Втайне рассчитывала на чудо. Чуда не случилось. Все прошло, как обычно. Она сымитировала страсть. Сама не знала зачем. По привычке, наверное. Хорошо хоть Женькино счастье не раздражало. Скорее, наоборот. Она училась давать, а не брать. Причем безвозмездно. Вот так и будем жить, подумала.
Глава 15
Строить свою жизнь, свою семью и свой дом – непростая работа. Творческая. Мало кто это понимает. Подумаешь – живем, и ладно. День прошел, гадостей не принес – и прекрасно. «Будем бороться с неприятностями по мере их поступления», – этот лозунг не для нее, а для ленивых и недалеких. Ирина старалась ликвидировать неприятности на дальних рубежах, и по кирпичику строила свою жизнь. Кирпичики сортировались очень придирчиво и при малейшем изъяне безжалостно выкидывались в мусор. Этот процесс, естественно, являлся долгостроем и лишь к сорока годам мог считаться завершенным. А после завершения столь долгого строительства всегда следует начинать ремонт – подправлять, исправлять и так далее. Ей нужен надежный дом – настолько надежный, чтобы его не разрушил прямой бомбовый удар в виде какой-нибудь скоропостижной бурной страсти, – на который ни у кого из них не поднялась бы рука. И этот дом должен быть красивым – достойным своей хозяйки.
Женя Павлов оправдывал ее надежды. Осуществив свою самую главную в жизни мечту, он бросился укреплять занятые рубежи со своей стороны. Это изначально был сильный, даже очень сильный тандем. Красивая молодая пара, на которую сразу обращали внимание все – где бы Ирина с Женей ни появлялись, выплывала в жизни сама, ни на кого не надеясь. И гребли они мощно и синхронно. Вовремя оценив возможности перестройки, Женя начал сколачивать капитал. Было всякое, конечно. Несколько раз он погорел, но потом уверенно встал на ноги. В этой круговерти царили волчьи законы, и, чтобы уцелеть, Андрей и Женька стали работать вместе. Гарантом их взаимной благонадежности служила Ирина. Бог знает чем только они не занимались – от граблей до кораблей. Книги, металлы, продукты, сигареты, потом появились и завод, и склады, и магазины.
Андрей по-прежнему жил с Наташей, в семейной жизни он оказался стабильным и надежным, как отец. Заботился, обеспечивал и все такое. Сын уже встал на собственные ноги, завел свое дело. Дочь училась за границей.
Дни капали и капали, как вода из прохудившегося крана – бестолково и неотвратимо, потом сливались в недели, месяцы, годы и утекали мимо. Жизнь Ирины, казалось, застыла. Со всеми это случается – когда дни тянутся за днями, безликие и унылые, и однообразие начинает точить душу. Ее жизнь застыла на пике совершенства, о котором многие только – увы – мечтают. Она напоминала законченное полотно, когда наложен последний мазок и художник понял – все. Дальше – только портить.
Ирина жила именно так, как она хотела, и позволяла себе все, что хотела. Был уже пройден этап путешествий за границу, и полностью утерян к ним интерес. Закончен также капитальный ремонт большой квартиры в центре, заложен загородный дом в престижном месте. Со строительством не спешили, как бы чувствуя: сделают, а что же дальше?
Рождение сына гармонично вписалось в ее новую жизнь и не доставило ни малейших хлопот. Ребенок был именно такой, какой и должен быть у этой пары – красивый, сильный мальчик, который даже в детстве ничем почти не болел и который уже никак не мог отвертеться от благополучной сытой жизни. Он даже на свет появился тогда, когда ему это было позволено – ровно через три года после начала семейной жизни, когда Ирина поняла – их с Женей брак состоялся. Да и тянуть дальше некуда – скоро тридцать. Муж с беспокойством посматривал на нее, беременную, вспоминая их заточение на даче в той, далекой жизни. Но никогда не напомнил ей ни одним словом того, что она прочно решила забыть. Кроме них двоих на этом свете не было никого, кто бы знал о брошенном младенце. Тетю Веру давно уже похоронили на Троекуровском кладбище.
А беременная Ирина была прекрасна. Впрочем, прекрасна, как всегда. Родила она легко. Ирина не стала оголтелой матерью, но и упрекнуть ее было не в чем. Беспроблемный их сын рос и развивался, хорошо усваивая сначала пищу, потом науки, был в меру обласкан и не доставлял никому никаких хлопот. Красивый и умный ребенок красивых и умных родителей.
После рождения сына на работу она не вернулась. Наскучило преподавание, вдобавок многое там изменилось. Обнищали профессора и ассистенты, хирела наука, и Ирина все чаще стала ловить на себе недобрые взгляды. Конечно, многих раздражало ее благополучие: дорогая иномарка, материальная независимость и работа ради развлечения. Женщины ее круга не работали и пускались во все тяжкие: просаживали деньги в казино, меняли любовников и катались по всему миру. Ирина увлеклась живописью. Часто наведывалась на вернисажи, в галереи, ходила на лекции и пыталась сама во всем разобраться. Стала узнавать художников, которые к этому времени тоже обнищали и за бесценок могли продать свои работы. В доме появились картины. Пейзажи и натюрморты были очень недурны.
– Милочка, вы чувствуете хорошие вещи, – говорил ей старый Авербух, завсегдатай выставок. Да, она их чувствовала. Выслушивала мнение знатоков, но доверяла все-таки своему. И чаще всего оказывалась права, что вскоре оценили те люди, которые постоянно толклись на подобных мероприятиях. Они не покупали картин, они на них только смотрели и, видя, как Ирина выбирает свои натюрморты и пейзажи, поняли, что у этой красивой дамы в дорогой одежде есть врожденный вкус. Ее стали узнавать, признали за свою в непростой богемной среде и вскоре стали прислушиваться к ее мнению. С некоторыми из них, такими, как Авербух, она была поверхностно знакома, с остальными просто здоровалась.
Подруг у нее не было. Все они, молодые, наивные и беззаботные, остались в той жизни, в юности, в ее родном городе. Семья – муж и сын, – обнесенная защитными укреплениями, стала центром ее жизни. Вне семьи обитали дамы – чаще всего праздные жены Женькиных нужных знакомых и несколько старых институтских приятельниц. С ними можно было поболтать на отвлеченные темы, посплетничать и даже съездить в Европу встретить католическое рождество или прокатиться в Париж, если Женька был сильно занят.
Они изменили постепенно свой круг общения, точнее, он изменился сам не по их желанию, а по другим причинам. Приятели юности, которым не удалось пробиться в этой жизни, сами постепенно перестали приходить и звонить – все большая материальная пропасть их разделяла. Конечно, далеко не все устраивало Ирину в новых знакомых, но постепенно она отсеяла всех, кто был в принципе неприемлем.
Уклад семьи был несколько старомодный, родительский. Обязательные совместные ужины стали своеобразным ритуалом, как только Женька перестал пропадать допоздна на работе. По выходным – совместные обеды и выходы в свет или просто на прогулки. На столе всегда стояла красивая посуда на белоснежной скатерти. Готовила Ирина сама – не любила прислугу. Два раза в неделю приходилось часа по три терпеть в доме чужого человека, и чаще всего Ирина старалась уйти, чтобы не видеть, как чужие руки дотрагиваются до ее вещей, вытирают пыль с ее мебели и пылесосят квартиру. После этого, несмотря на сверкающую чистоту, дом казался ей оскверненным. Не любила она и холуев в ресторанах, и услужливых боев за границей, и невидимую вышколенную обслугу в европейских отелях. Но что делать? Не хотелось тратить все свое свободное время на уборку пятикомнатной квартиры, хотя дом был до отказа набит современной бытовой техникой.
Все, кто бывал в доме Павловых, возвращались в свои, зачастую более шикарные, хоромы с чувством легкой досады. Дамы нанимали дизайнеров, но никакие дизайнеры с их стальной и стеклянной мебелью, живописным хаосом и китайскими штучками в гостиных не могли достичь того шика, который был в Иринином доме. Хотя все в нем было просто. Что может быть проще красивой скатерти и льняных салфеток, полного комплекта столовых приборов за ужином? В отличие от Ириного ребенка детям многих других нуворишей неведомо, что бывают столовые ножи, красивые бокалы с минеральной водой без газа и обязательно супница на обеденном столе. Что за этим столом никогда и никто не чавкает и все пользуются такими накрахмаленными салфетками. Что есть много нельзя. Что родители всегда ведут негромкие беседы без нот раздражения в голосе. А в ванной всегда висят комплекты чистых полотенец, стоят солдатиками по две пары зубных щеток – на вечер и на утро – и множество самых разных флаконов, назначение которых усваиваешь не сразу. Что на стенах висят картины. Много картин. И время от времени мама привозит откуда-то новые, долго ходит по квартире, смотрит на стены, склонив набок голову, подбирая им свое место. Иринин сын не ведал, что мамы бывают разные, в том числе крикливые, нервные, толстые, распущенные, в замызганных халатах и разношенных тапочках, да и просто некрасивые или больные – ведь его мама была похожа на сказочную королеву. А еще у него был папа – умный и сильный. И у родителей была такая отдельная комната – спальня. Ему, Антону, дано было понять, что в эту комнату заходить не следует. Даже из любопытства. У него есть свое жизненное пространство, забитое игрушками. Еще Антон любил играть в гостиной – большой комнате с камином, где стоял длинный стол в окружении стульев, немецкий рояль в углу, а на стене висела только одна картина, которую Антон очень любил и которой почему-то боялась Ирина – ее большой портрет. У картины была своя история.
Собственно, идея написать портрет Ирины принадлежала Женьке, точнее, он первый ее высказал. Ничего особенного в портрете не было, такие заказывали многие, это было модно, а уж его жену грех было не написать. Видя, как она приобретает картины, альбомы с репродукциями и рассказывает ему взахлеб о молодых талантах, технике живописи и новых своих знакомствах, он предложил:
– Ириша, почему бы не заказать твой портрет? Как ты на это смотришь? Кого рисовать, как не тебя?
Свой собственный портрет Ирина, конечно, хотела, но пока не представляла себе, кому можно его заказать. О чем и сообщила Женьке.
– А Шилов?
– Да ты что? Неужели у тебя такой дурной вкус? Не говоря уже о том, сколько он берет за свою работу.
– А сколько?
– Несколько тысяч. Долларов, разумеется.
– Ну и что? Найдем.
– Нет, он не стоит этих денег. Честно говоря, он не стоит ни гроша. Это дутая фигура. Пшик. Он не художник – конъюнктурщик.
– Но он вроде бы сейчас в большой моде.
– Тебя что интересует, мой портрет или мода? Я не хочу остаться в истории в сахарном сиропе – он капает с его портретов. Это не искусство.
– Да? Тебе, конечно, виднее, – растерянно ответил муж. – А кто тогда?
– Не знаю, – задумалась Ирина. – Надо поискать.
После этого разговора прошло несколько месяцев. Ирина отпраздновала свой промежуточный юбилей – тридцать пять лет. Для женщины – немало. Но именно в этом возрасте красота ее достигла совершенства. Полностью утратив молодую припухлость, четко оформился овал лица, стали больше и засияли зрелой женской мудростью серые чудные глаза и по-прежнему светилась гладкостью матовая безупречная кожа. Фигура стала чуть суше, подтянутей. Все такой же была прическа – волосы чуть ниже плеч, густые, обычно собранные на затылке в узел. Несколько раз к ней подступались знакомые дамы да и мастера в салоне с советами сделать стрижку. Это была, по мнению Ирины, провокация. С короткой стрижкой ходят все. Это будет уже не она. Обещания, что она помолодеет, ее не трогали. И без того выглядит молодо. Хорошие волосы не способны испортить женщину.
Увлечение живописью занимало много времени. Сегодня Ирина собиралась на очередное открытие выставки московских художников на Крымском Валу. Стояла ранняя осень, открывался театральный сезон, и после лета начинала оживляться культурная жизнь. Ирина любила это время, любила Москву, запах горелых листьев в парках, синие московские вечера, когда еще не холодно.
Она зашла в Дом художника и улыбнулась, услышав привычный оживленный гул, который производили группки людей, скопившиеся по углам. Было много знакомых лиц – ценителей живописи. Несколько подобных ей – высматривающих добычу, и просто праздношатающаяся публика. Народу много. Ирина, кивнув несколько раз знакомым, начала свой обход. Она всегда бродила по залам одна, дистанцируясь от желающих, типа Авербуха, составить ей компанию.
Много новых имен. Есть откровенный кич, унылые пейзажи Крыма, в изобилии голые уродливые женские тела, шизоидные абстракции.
А вот еще полотна: тема – кошки. Элегантно. Красивое животное. На двадцать пятой кошке – из интереса она начала считать кошек – Ирину одолело любопытство: «Где она взяла столько кошек для натуры?» – а в конце, на тридцать восьмой кошке, ей явственно послышался запах кошачьей мочи, который обычно витал в подъезде дома, где они с Женькой жили раньше. Ирина поморщилась. Картин еще было много. «Надо отдохнуть, а то в глазах рябит от кошек», – и Ирина направилась к группке людей, с которыми шушукался старый Авербух. Он увидел ее и радостно замахал ручками:
– Ну как вам, милочка, новые дарования?
– Пока никак, – честно отмахнулась Ирина. – Кошки меня, честно говоря, утомили…
Тот мелко и понимающе захихикал:
– А Кричевский?
– Какой Кричевский?
– Стас Кричевский. В четвертом зале.
По тону Ирина поняла, что спрашивает Авербух не просто так.
– Я пока не дошла до четвертого.
– А-а-а. Ну тогда я молчу. Подожду, пока дойдете. Кстати, он сам сейчас там.
– Кто-нибудь совсем новый? – Она не могла припомнить никакого Кричевского.
– В принципе да. Новый. Из старых, – напускал туману Наум Маркович, набивая цену. – Первая выставка в Москве.
– Ладно. Посмотрим. – Ирина не спеша направилась в четвертый зал, слегка заинтригованная.
Народу толпилось немало, а в зале, казалось, было много света: он шел с нескольких больших полотен со сложными композициями. Художник был мастером фона: переливались нежно-сиреневые, розоватые, пастельные тона, под разными ракурсами громоздились головы, замысловатые геометрические фигуры, среди которых выделялись тщательно написанные руки старика и его лицо, подозрительно похожее на Леонардо да Винчи. Ирина остановилась возле небольшой картины. Сухие цветы. Она бы это взяла. Этюд с подсвечником. Взяла бы. Тоже бы взяла. «Стоп, – приказала она себе. – Подожди и оглядись».
Свет по-прежнему шел со всех его полотен. Даже с маленького этюда. Интересно, в чем тут дело? Может быть, какие-то краски с фосфором? Откуда это сияние? Картины странные. Что-то зашифровано. Углы, головы, греческая колонна – бред сумасшедшего. Но интересно, подумала она и почувствовала на себе чей-то взгляд. То есть ничего не ощутила, но почему-то обернулась. Посмотрела по сторонам и внезапно встретилась взглядом с незнакомцем, стоящим в углу зала. Его черные большие глаза бесновато горели как угли и нахально пялились на нее. Между ним и Ириной было расстояние в восемь шагов. Ирина от неожиданности растерялась. Давно, уже очень давно на нее так никто не смотрел. Но сработал забытый рефлекс, и на незнакомца повеяло холодом. Ее стальной серый взгляд намертво сцепился с черным, и началась борьба, как у борцов на татами: кто – кого? Овладев собой, она бегло рассмотрела незнакомца: худое, даже изможденное лицо, ухоженные волосы до плеч, элегантный костюм, галстук-бабочка. И тут ее озарила догадка: это и есть тот самый Кричевский – автор картин. Поскольку игра в гляделки затянулась, надо было срочно разрешать ситуацию. В таких случаях два выхода – или быстро идешь на контакт и ставишь на место, или позорно бежишь, чтобы больше никогда не встречаться. Ирину устраивал только первый вариант, и она, надев на лицо самую приветливую маску, пошла навстречу.
– Здравствуйте! Вы автор этих работ?
– Станислав Кричевский. – Он слегка поклонился.
– Спасибо. Благодаря вам здесь сегодня есть на что посмотреть. Меня зовут Ирина Павлова, – она протянула руку и тут заметила, что стоит он как-то боком, опираясь на палку, метнула быстрый взгляд вниз и увидела щегольские туфли на каблуках, в которые были обуты изуродованные полиомиелитом ноги. По спине ее пробежал холодок. «Боже, да он инвалид!»
