Текст книги "Красота в наследство"
Автор книги: Ольга Сенько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
Глава 12
Как правило, после бурных событий должна наступать передышка. Ирина медленно приходила в себя. Она не была сломлена, знала, что делать дальше, как выбраться из этого кошмара. А самое главное – убеждена, что нашла наилучший выход. Родов она не боялась. Это, как известно, процесс физиологический, то есть нормальный, запрограммированный самой природой. Женщина, в принципе, может родить и сама, без посторонней помощи. Примеров достаточно, а в себе она была уверена. Боли не боялась, по натуре была терпелива. Точка в известном предложении поставлена ею еще не была. Она все чаще подумывала о том, чтобы родить как-нибудь тихо на этой даче и сделать что-нибудь с ребенком. Слово «убить» в голову не приходило, и это «что-нибудь» выглядело туманно. Была ли она на это способна или нет, так и осталось неясным, потому что тот, кто ей раньше помогал, стал мешать. При Женьке нечего было и строить такие планы. Он появлялся на даче так часто, как только мог. Еле-еле сдал сессию, а уж в каникулы торчал безвылазно, превращаясь невольно из защитника и покровителя в сторожевого пса. Сначала он докучал Ирине своими уговорами одуматься, взять ребенка и выйти за него замуж. По его представлениям, все это можно легко сделать. До диплома ему оставался один год, он будет работать, сделает для нее все и так далее и тому подобное. Сначала она из чувства признательности все это выслушивала и мягко отказывалась, потом, устав от его дурацких притязаний, предупредила раз и навсегда, чтобы он прекратил строить планы, она уже все решила, и одарила его своим жестким взглядом. Женя понял, что все бесполезно. Ему явно была отведена лишь роль соучастника, но даже от нее отказываться он не собирался. Гулял с Ириной, уверял, что ей это полезно. Они часто выходили в лес за грибами и ягодами, сидели на берегу тихой речки, что протекала неподалеку от дачных участков. Домики все там были скромными, тогда не принято было возводить дворцы на огородах. Ирина, оставшись одна, даже насажала цветов и зелени. Конечно, ей было скучно, хотелось в Москву, но ехать туда она не рисковала. Лето выдалось не жаркое и не холодное, природа источала покой. На машине Ирина ездила в соседний городок в магазин, покупала продукты. Поговорив с женщинами, узнала, где находится ближайший роддом: выходило, километров за двадцать. Все будет нормально – внушала она себе. Живот, конечно, прилично вырос, ребенок уже давно вовсю шевелился, то и дело давая о себе знать, но она старалась о нем не думать. Ей было противно. Представлялся мерзкий уродец. А так чувствовала себя нормально, передвигалась легко. Это просто надо пережить, и все. Пусть выйдет сам, как положено, без всяких вмешательств, и освободит меня наконец от этих сложностей. Их и так достаточно.
Загвоздка вышла с паспортом. Когда в роддоме попросили представить паспорт, чтобы написать отказ от ребенка, Женьке пришлось смотаться в Москву и побегать. Ирина ни за что не хотела предъявлять свой. Не хотела оставлять хоть малейших следов. Он ездил, искал, срочно связался через знакомых с неким криминальным типом, но паспорт сделал. Имя оставили, изменили год рождения и фамилию. Ирине пришлось выложить немалую сумму своих денег: у Женьки не было – студент как-никак, он ее уговаривал не идти на эти бесполезные траты, но, как обычно, уговорить не смог. Документ прошел спокойно: роддом – не милиция.
Когда увозил ее оттуда, чуть не плакал. Так ему хотелось вернуться и все исправить. Когда на второй день ему сказали, что все в порядке, родилась девочка, хорошая, здоровая, Женька просто отцом себя почувствовал. Ирина была, как обычно, спокойна. Он только однажды видел ее в смятении, когда, позвонив, она пригласила его к себе, сказала, что ей нужно с ним поговорить. Сидела и рассказывала глухим голосом о том, что с ней случилось, не плакала, но голос дрожал. Спросила:
– Ты мне поможешь? Больше мне обратиться не к кому.
Вот он ей и помог. Увез из роддома. Назавтра они уезжали домой, в Москву, попрощавшись с гостеприимной маленькой дачей. Жене тогда казалось, что это для него островок счастья. Но обоим давно пора было в институт. Женя и в семье скрывал, где он пропадает все лето, особенно от сестры. Это была самая главная просьба Ирины. И он ее выполнил.
Ирина не слишком опоздала к началу учебного года. И все пошло своим чередом.
Забылось не сразу, конечно. Долго набухала грудь, и сочилось из нее молоко. Как ей подсказали в роддоме, ее надо было перетягивать, чтобы молоко кончилось. Она этим занималась по вечерам и размышляла. Говорят, что женщину мучает совесть, если она бросает своего ребенка. Ирину почему-то не мучила, она испытывала лишь чувство облегчения. Смотреть в роддоме на девочку не стала, услышала только ее громкий крик, мало похожий на человеческий. Казалось, так надсадно, на одной ноте, без передышки орет какое-то животное. Она даже ожидала, что акушерка ей сейчас сообщит, что родился «не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка». Но сказали почему-то, что девочка, нормальная. Разве нормальные девочки могут издавать такие вопли? Не может человек быть нормальным, если он появился на свет благодаря всяким ненормальностям. Хорошо, что в палате лежала одна, под носом не было счастливых мамаш, ее никто не раздражал, не уговаривал. Есть такая манера, если человек чем-то не похож на других, накинуться всей волчьей стаей. Перевоспитывают, не стесняясь в средствах и выражениях: будь, как все, гад, а то затопчем. А зачем, собственно? Все вокруг и так, как все. Живут по одним и тем же законам. Родил, вскормил, воспитал себе подобного – и опять по тому же кругу. Встретились – влюбились – поженились. Или не влюбились, но поженились. Варианты бывают, но небольшие. А Ирина родилась уже необычной, резко выделялась из общей серой массы. Для чего ей было дано все это – редкая красота, ум? Чтобы повторять круг банальностей? И кто, простите, кто их придумал, эти законы, и почему она должна им подчиняться? Можно было бы, конечно, и замуж за Женьку выйти, жить потом, как все. А зачем? Ребенок был ей противен. Насилие, пусть даже организованное самой жертвой в невинных целях самопознания, породило другое насилие. Единственное, что у Ирины осталось, – любопытство. Интересно было бы посмотреть на результат. Когда вырастет, конечно. Она слышала, что здоровых детей из роддомов охотно усыновляют бездетные пары. Вот и хорошо, может, и любить будут, вырастят себе подобную особь. Если, конечно, нет психических нарушений. И как она умудрилась зародиться вопреки всем законам природы? Да еще и не давала о себе знать четыре месяца ничем. Наверное, чувствовала, что нежданный гость в этом мире, затаилась.
Размышляла на эту тему Ирина нечасто. Некогда было. Учеба, суета. Через два месяца, когда последствия родов прошли окончательно, она уже почти о них не вспоминала. Однажды, выйдя после лекций и направляясь к оставленной неподалеку машине, заметила знакомое лицо. Димыч сидел на скамейке. Явно поджидая кого-то. Напряглась, ожидая опять каких-то неприятностей для себя, но он смотрел в сторону, мимо. К нему подошла Таня, улыбаясь смущенно. Оки направились куда-то вдвоем.
«Еще одна нашла свое счастье», – подумала Ирина с чувством легкой досады. Вспомнила их совместный отдых, дурацкую выходку Лешки, праведное негодование Димыча. Ей стало немного грустно. Жизнь продолжалась. Впервые она почувствовала зависть. И к кому? К страшненькой Танечке. Наверное, счастлива она, раз так улыбается. Почему ей самой неведомы такие простые радости? И вдруг она вспомнила, как рассказывал ей Лешка, когда они болтали, вернее, он, счастливый, болтал там, на берегу, выдавая невзначай секреты друга, что Димыч, старый холостяк, очень искушенный обольститель и обольщает обычно он самых красивых женщин, не тратя времени на всяких сереньких мышек. Вот и допрыгался – Ирину охватило некоторое злорадство. Наверное, влюбился. Теперь женится и будет век доживать, наблюдая перед собой это овечье лицо. Хотя, в принципе, Ирина Танечке сочувствовала. С высоты собственной внешности. После юга отношения их дальше не развивались, все ограничивалось коротким общением во время занятий.
Женька, пользуясь полученными неожиданно правами, продолжал появляться у нее довольно часто, гораздо чаще, чем ей бы этого хотелось. Любил, ухаживал, как мог, о случившемся не напоминал. Ирина была ему, конечно, благодарна за помощь, вряд ли бы она справилась сама. Были даже моменты, когда она подумывала расплатиться с ним: улечься в постель и немного потерпеть. Но он явно рассчитывал на большее. Любил, заботился. Водил ее на выставки, в театры. В компании, правда, не приглашал. Вероятно, из ревности. Начнут ухаживать, а начнут обязательно: вдруг влюбится! Его-то она не любила, было видно. Но он продолжал надеяться. Надежды оказались напрасными. К концу учебного года Ирина, устав от его назойливого внимания, сказала, что у них ничего не выйдет, и нет смысла продолжать. Не любит она его. Чтобы простил и так далее. Совесть ее немного мучила. Но влюбленный Женька мучил еще больше. Все правильно, из двух зол выбирают меньшее. Сделала она все мягко и тактично – она это умела. Но он, конечно, страдал. Пообещал ей, что больше встречаться с ней не будет, ушел.
Встряска, которую перенес загадочный Иринин организм, подействовала на нее умиротворяюще. Желания ее не посещали. Она теперь ничего не хотела. Спала крепко, спокойно. Мысли о сексе улетучились совсем. Она иногда подумывала об этом с удивлением. Но раз не хочется, значит – и не надо. Сейчас надо заботиться о другом. Заканчивался третий курс, сессия. Летом она собиралась домой. В последнее время сильно тянуло туда, на родину. Москва с ее суетой надоела.
Глава 13
Ирина не была дома два года. У нее теперь и дома-то не было. Квартира сдана. Вещи родителей были закрыты в одной комнате, мебель она оставила постояльцам. Старый дом сталинской постройки в центре города, родной подъезд. Она шла с детства знакомой дорогой. После Москвы с ее масштабами все здесь казалось ей меньше, чем было в воспоминаниях. Даже запах в подъезде был родным. Она с жадным любопытством озиралась по сторонам, как будто видела все впервые. Воспоминания вызывали боль, но уже не такую острую. Вдруг сейчас, как будто ничего не произошло, дверь откроет мама?
Ей повезло, постояльцы уехали отдыхать на юг, и можно было спокойно пожить в родительском гнезде. Она ходила по квартире, гладила мебель, рассматривала вещи. Как недавно и как давно это было. Наконец, вернувшись из прошлого, подумала, что надо решать и практические вопросы. Как жить дальше? Заканчивать университет – это понятно. А куда потом? В Москве остаться можно только одним реальным путем – выйти замуж за москвича. Это, конечно, не проблема, она только недавно приложила массу усилий, чтобы избегнуть этой участи. Время в запасе есть – два года. Есть и другие варианты – заняться наукой, остаться на кафедре, поступить в аспирантуру. Ни на чем останавливаться не хотелось. Слишком все скучно. Вернуться сюда, домой? У нее тут все есть, все устроено. Квартира, гараж. А дальше? Что опять дальше? Ирину уже злила собственная апатия. Буду жить, как все. Все-таки, как все. А куда я денусь? Какие могут быть варианты? И так уже пооригинальничала, еле потом расхлебала, достаточно. Ирина вспомнила о своей жизни с родителями, о том, как они ее любили. Наверное, плод ее экспериментов кто-нибудь усыновил. Вернее, удочерил. Хотелось бы, чтобы и ее любили, раз она сама не может. Ну никак не может любить этого несчастного ребенка. Вообще, применительно ли это слово «любовь» в отношении детей и родителей? Разве может быть любовь заранее заданной, запрограммированной? Наверное, это больше инстинкт. Эдакий задуманный природой механизм, чтобы связать людей, которые нуждаются в заботе. Дети – маленькие, родители – старые. Без посторонней помощи не проживешь. Все тут замешано просто на инстинктах. Свинья вроде и заботится о поросятах, но при желании может их сожрать, вдруг вспомнила Ирина. И никто ее за это не осуждает. У нее такие инстинкты. А любовь – это другое. Берется ниоткуда и уходит в никуда. Жаль, но испытать не пришлось. Только посторонние примеры перед глазами. Она вспомнила Димыча, Лешку, Сергея. Все это несерьезно как-то. Неужели это оно и есть – легендарное всепоглощающее чувство? Люди делают глупости, плачут, унижаются. Просто психическое заболевание – хорошо хоть, что не на всю жизнь и само проходит. Единственная положительная сторона – испытать счастье. Но потом за это все равно приходится платить. В природе царит равновесие. Закон сохранения плохого и хорошего.
Вот что, спрашивается, лезет в голову молодой девушке? Ей бы сейчас думать о нарядах, развлечениях, о счастье мечтать. С такой-то красотой. Жизни надо радоваться, но не получалось. Ирина в своем еще незрелом возрасте пережила много потрясений. Как могла, справилась с ними. Но сомнения ее одолевали. Несмотря на всю свою самостоятельность и необщительность, сейчас ей хотелось выплеснуть из себя то, что ее мучило. Но нечего было и мечтать об этом. Она представляла себе, что будет, если обо всем, что с ней случилось, узнает какая-нибудь из подруг. Об этом ну никому невозможно рассказать. Придется носить в себе. Эх, была бы жива мама. Она подумала, что тогда бы с ней ничего этого не произошло. Хотя почему? Но мать для своего ребенка – ангел-хранитель. В нормальном случае, конечно. А у Ирины была добрая, заботливая мама. Она бы ей помогла. Сидя в гостиной на родительском большом диване, она вспоминала и вспоминала. Себя, маленькую, в голубом платьице в белый горошек, с голубым бантом в льняных волосах, как вела ее мама из детского сада, покупала по дороге мороженое и говорила: «Ириша, только не откусывай, а лижи его, а то заболеешь».
Как ее водили родители в цирк. Сначала ее и брата, потом ходили без Андрея. Он уже вырос из подобных развлечений.
Вдруг ей в голову пришла мысль. У Ирочки были не такие уж молодые родители. Мама родила ее в тридцать пять лет, Андрея – в тридцать. Конечно, выглядела она всегда молодо для своего возраста, особенно на фоне многочисленных подруг и знакомых, бывавших в доме. Наши женщины, как известно, быстро стареют. Вот Зинаида Маклакова и Таисия Ивановна были моложе матери лет на семь, но на ее фоне смотрелись замученными жизнью оплывшими тетками.
Этот неизменный перманент на голове, грубые руки, жуткие кримпленовые платья – писк тогдашней моды. Мама рядом с ними выглядела чуть ли не девочкой. Конечно, она и жила лучше, без этого постоянного напряжения, беготни по магазинам и извечной проблемы – чем накормить семью при полном отсутствии всего в магазинах. Но все-таки. Маме уже было двадцать восемь, когда она вышла замуж. До этого она прожила большую жизнь, о которой Ирина абсолютно ничего не знала. Да, она была гораздо старше ее, когда встретилась с отцом. А отцу было, значит, тридцать два года. Они хорошо жили. Никаких размолвок, а тем более скандалов, дочь припомнить не могла. Если что и случалось, то дети этого не видели и не слышали. Идеальная пара. Интересно, чьей заслугой было это семейное равновесие? Наверное, маминой. Характер у отца был крутой, она об этом слышала. Иначе он не смог бы сделать такую карьеру. Хотя дома это не проявлялось. Дети росли благополучными под присмотром мамы, и у него не было необходимости влиять на них при помощи крутых мер. Любили ли они друг друга, отец и мать? Как жили? И что творилось по ночам в их спальне? Ирину эти мысли сначала даже ужаснули, ей показалось, что она оскорбляет память о родителях. Вспомнила лицо брата, когда он заявился к ней со своей пикантной просьбой. И как она потом, вернувшись из театра, ходила по квартире, как будто пыталась раскрыть какую-то тайну.
Свое любопытство казалось ей противоестественным и мерзким, но она не могла с ним справиться. А каким любовником был ее отец, была ли мама с ним счастлива? Будь они живы, и тогда узнать об этом было бы невозможно, а сейчас тем более. Ирина чувствовала себя извращенкой.
Мама… такой женщины больше нет. Ирина открыла комнату, в которую перенесла вещи родителей, их бывшую спальню. Подошла к шифоньеру. Мебель уже старая, но добротная. Сейчас такой не делают. Спальный гарнитур она помнила, сколько себя. Наверное, родители купили его еще до ее появления на свет. И зачали ее на этой кровати. Красное дерево. Открыла дверку шифоньера, стала рассматривать мамины платья. Бежевое, серое, темно-зеленое. Ей показалось даже, что они до сих пор пахнут ее духами, хотя прошло уже четыре года после гибели родителей. Отцовские костюмы. Сейчас уже старомодные. Мамины туфли, дорогие, кожаные. Вот эти отец привез из Германии, ездил в командировку еще очень давно, Ирина их помнила. Вдруг в дальнем углу шифоньера увидела незнакомую ей сумку. Сумка была кожаная – не маленькая, не хозяйственная, а скорее деловая. С такими чаще всего ходят теперь женщины. При необходимости в нее войдет и пара бутылок молока, мелкие покупки. Сейчас же в ней лежали письма. Довольно много – сумка была полная. Личная переписка матери, поняла она, просмотрев несколько писем. Некоторые были без конвертов, начинались все обращением к маме.
Письма она перебирала часа три. «Милая Леночка… милая Леночка и Игорь, как вы поживаете?.. Дорогая Лена… Дорогая Елена Васильевна…» – писали подруги, переехавшие в другие города, или подруги детства, поздравляли с праздниками, с Новым годом, писали сестры отца, именно ей, маме. Она занималась семейной перепиской. Отцу было некогда, да и не любил он, видимо, писать. Ирина не могла припомнить его личных близких друзей, кроме одного, Вячеслава Ивановича. Они были знакомы по работе. Из мужчин, друзей отца, больше в доме никто не бывал. Отец общительностью не отличался, и этой дружбы ему, очевидно, хватало. Поздравления с днем рождения, с Новым годом – внушительная пачка писем и открыток. У матери родственников было мало, она сама была единственным ребенком. Старая тетка, сестра бабушки, и дальние троюродные сестры – все они жили в Москве. Почти никого из них Ирине в доме видеть не доводилось. Как-то заезжала Мила, у которой Ирина останавливалась, приехав в Москву после гибели родителей. Семья ограничивалась общением с отцовской родней, те приезжали в гости, и не раз, вместе с детьми, мужьями, отдыхали на даче. Они тоже жили не здесь. Одна сестра на Украине, другая – в Воронеже. Больших успехов в жизни не добились, обычные средние семьи.
Ирина развернула очередное письмо, из которого выпал пожелтевший листок бумаги. «Давно написано», – подумала она. Почерк знакомый. Обращения в письме не было. «Я тебя прощаю, прощаю за Аню, но только ради твоих детей. Дай бог, чтобы их миновала участь моей сестры. Хорошо, что у тебя родилась дочь. Теперь ты посмотришь на некоторые вещи другими глазами и, возможно, кое-что поймешь. Дай ей бог счастья. Если тебя интересует моя жизнь, то я живу по-прежнему. Приезжать ко мне не надо, тем более что тебе сейчас не до этого. Можешь прислать фотографии детей…» Подписи под письмом не было, но почерк был знакомым. «Что за странное послание?» – подумала Ирина. Где-то недавно она уже видела эти буквы с наклоном влево. Опять стала перебирать письма. Точно, писала старая тетка матери из Москвы. Мама родилась в Москве, девичья фамилия ее была Голицына, и в семье часто прохаживались на тему ее аристократического происхождения. Это была фамилия бабушки, отца своего мама не знала, он умер очень давно, кажется, погиб на фронте. Брак их был гражданским. Мама сама, очевидно, ничего о нем не знала. Про тетку, сестру матери, иногда рассказывала. Тетя Вера помогала им, годы были трудные, голодные и военные. Была она одинока, замуж так и не вышла, как многие из ее поколения. Ирина припомнила, что тетка, по словам матери, была незаурядной женщиной, работала всю жизнь в библиотеке, писала вроде бы даже стихи, была необычайно умна и начитанна. Мама рассказывала, что она многому у нее научилась.
Что означает это странное письмо и кому оно адресовано? Вывод сделать было несложно. Кроме матери, писать тетка не могла никому. Отца она, похоже, никогда не видела. Листок совсем-совсем желтый, на сгибах перетерся, очевидно, читан был не раз. Что-то странное крылось за этим клочком бумаги.
И чем я только тут занимаюсь? Ей стало стыдно. Она оскорбилась за маму, за себя. Наверное, старая карга выжила из ума. С ними это бывает. Пересмотрела остальные письма. От тетки были в наличии только три поздравительные открытки, да и то скудные, без лишних сантиментов.
Ирина сложила письма обратно в сумку и задвинула ее туда, где она и лежала. Теткин листок забрала. Червяк сомнений проснулся в ней, и она чувствовала, что от любопытства не избавится. Разобрала свои вещи, принялась звонить подругам. Каникулы прошли быстро. Дома почти не бывала. Ездила с друзьями к ним на дачу, плескались в речке, жарили шашлыки. Вернувшись в город, ходила в гости. Ничего нового за эти два года тут не произошло. Еще одна подруга вышла замуж. Поговорили, рассказала о себе. В основном новостей ждали от нее. Девочки смотрели на Ирину с некоторой ущербностью провинциалок, им казалось, что в Москве, где жила Ирина, кипит настоящая жизнь, постоянно происходит нечто невероятное и интересное, они ждали от Ирины рассказов о сногсшибательных знакомствах, встречах, полагая, что с ее-то возможностями можно заводить самые страстные романы. Ирина чувствовала это по жадному блеску в их глазах, по нетерпеливым расспросам. Да? А где еще была? А в «Современнике»? А на Таганке? Кого видела? Кто играл? При воспоминании о Таганке она горько усмехнулась, хотя была там не только в тот злополучный вечер. Рассказывала, приукрашивая свою жизнь, как могла, не желая разочаровывать подружек.
– А мы тут гнием, в этом болоте, сама видишь, ничего интересного, – говорили девочки, вздыхая.
Ничего не меняется. Действительно, за прошедшие три года изменились только магазины, да и то не в лучшую сторону. Как ни мало внимания обращала Ирина на эту сторону жизни, но приходилось и ей заходить за продуктами, которых в магазинах практически не было: Дикие очереди стояли за самыми элементарными вещами в ее родном громадном промышленном городе. Эти серые угрюмые женские лица, толпы в мешковатых одеждах, конечно, отличались от праздной московской публики, заполняющей по вечерам театры и гуляющей по улице Горького. В Москве тогда не было проблем ни с продовольствием, ни с одеждой, во всяком случае – тряпками из братских стран. Можно было, тоже отстояв очередь, купить их в ГУМе или в фирменных магазинах. Там одевались студентки из университета, вызывая потом зависть своих провинциальных подружек, которые считали это самым что ни на есть московским лоском. Для этого девочки выкраивали крохи из стипендии, экономили на еде. Ирину такие проблемы не трогали, но она все чаще подумывала о том, что будет, когда закончатся родительские деньги. Сейчас она выглядела и одевалась так, что могла смело конкурировать с любой московской стильной штучкой, даже если не принимать во внимание внешность. Мама приучила ее с детства следить за собой, ухаживать за ногтями, волосами. Наверное, от матери Ирина унаследовала и умение одеваться, вкус к модным, элегантным вещам, умение подбирать к ним украшения. Она могла одной маленькой деталью, шейным платком, хитро завязанным, изысканным необычным пояском, до неузнаваемости изменить свой туалет. Плюс уверенность во взгляде и манеры. На родных улицах на нее глазели так, как если бы увидели слона.
Пролетели каникулы, пора было возвращаться. Перед отъездом Ирина перерыла все вещи родителей в поисках записной книжки матери. Так и не нашла ее. Вероятно, потеряли, когда давали телеграммы родственникам после маминой смерти. Она уже для себя решила, что найдет во что бы то ни стало эту старую тетку и поговорит с ней. Пусть она объяснит, что означает это послание. Подсознательно чувствуя, что делает то, чего делать не следует, оправдывала себя простым желанием познакомиться с родной сестрой бабушки, которая к тому же живет в Москве. Придумывала, короче, всяческие оправдания и благородные поводы для своего любопытства. Червяк внутри сосал. Странно, но при такой въедливости и любознательности, а также упорстве в достижении целей, Ирину совершенно не волновала наука. Вот там бы применить все эти ее ценные и редкие для молодой женщины качества. Так нет же, с упорством маньяка копается в прошлом. Было ей это интересно. А в биологии свой интерес, как ни старалась, она не нашла. Пыталась посещать факультативы, заниматься наукой, но смертельная скука гасила Иринины благие начинания.
Тетку найти оказалось просто. Адрес она раздобыла у Милы, троюродной сестры матери. Та косилась, спрашивала, зачем ей это нужно, уверяла, что старая Тортилла отвадила всю немногочисленную родню и окопалась в своей однокомнатной квартире в новостройках Свиблово, что тетя Вера обладает желчным и вздорным характером, общаться с ней непросто и лучше не портить нервы. Ирина адрес взяла и решила рискнуть. Найденный желтый листок бумаги подтверждал характеристику тети Веры – семейная сумасшедшая. В Свиблово она попала недавно, при расселении коммуналки в центре, где прожила всю свою сознательную жизнь. Ирина поехала к ней в первое же воскресенье.
