Текст книги "Агнесса среди волков"
Автор книги: Ольга Арнольд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Аргамаков как раз собирался вывести свой Верхневолжский банк в первую десятку банков страны и открыть филиалы как в крупных городах, так и в райцентрах Нижегородской губернии. Его финансовая империя и скромная фирма «Компик» прямо-таки нашли друг друга. Нельзя сказать, чтобы Аргамаков был скуп, но денег на ветер бросать не собирался: он считал, что для его сети гораздо важнее, чтобы в каждом самом захолустном отделении стоял пусть простой компьютер, но зато связанный со штаб-квартирой. К тому же в нашей стране, где воруют все, такую машину гораздо легче уберечь, чем могущественную и дорогую 486-ю модель.
Именно поэтому новые партнеры и вышли на малоизвестную французскую фирму, торгующую компьютерами «желтой» сборки; я не стала разбираться в разных тонкостях, но выяснилось, что от сделки при посредничестве этой фирмы мы получим очень солидные скидки.
Французы явно не собирались нас обманывать, но зато делали все, чтобы не обманули их. Насколько я понимаю, французы вообще не любят лишнего риска. На этот раз они выверяли все до тонкостей, из четверых приехавших двое были юристами. Иногда их дотошность меня просто бесила. Все документы сличались и проверялись по многу раз; не однажды мадам Альтюссер заставляла нас переделывать ту или иную бумагу, если ей чудилось, что на чьей-нибудь подписи не так выведена закорючка. Казалось, наши французские партнеры просто ошалели от собственной смелости, от того, что они сунули свои европейские головы в пасть русского медведя, и жалели об этом, и единственное их желание – остаться целыми и невредимыми; но о возможных барышах они все же не забывали.
Впрочем, может быть, я зря так сужу о французском характере. На второй день выяснилось, что мадам Альтюссер по матери русская и если и говорит на нашем языке с небольшим акцентом, то понимает все прекрасно; она просто не желала говорить по-русски, и ее знание языка скорее затрудняло мне жизнь, чем облегчало: то она требовала в документах заменить одно слово другим, то поправляла меня при переводе – чаще всего невпопад.
Зато именно благодаря ей я получила выходной. На сегодня была запланирована экскурсия в Звенигородский монастырь с заездом в этот старинный город, который когда-то чуть не стал столицей Руси, а также посещение имения Голицыно. Но микроавтобус нашей фирмы сломался, и французам подали «вольво», в котором могли разместиться только четверо пассажиров: еще несколько человек должны были ехать в старом «жигуленке» Жени. Я приготовилась сесть в его машину, когда мадам Альтюссер, окинув взглядом собравшихся, скомандовала:
– С нами поедут господин Ивлев и господин Войтенко. Госпожа Ивлева все эти дни трудилась не выкладывая рук и может отдохнуть. (Она очень гордилась своим знанием идиом и, очевидно, хотела сказать «не покладая».)
Я понимаю, что она хотела указать мое место, но все равно была ей благодарна: для меня прогулка вдоль реки действительно лучший отдых. Впрочем, я уже дошла до самой биостанции; на лодочной пристани никого не было, не было и самих лодок, давным-давно упрятанных в лодочный сарай. Я решила, что мне пора возвращаться, и повернула назад.
Но, к сожалению, мое уединение было скоро нарушено. Навстречу неспешной походкой шел Аргамаков и, приблизившись на расстояние нескольких шагов, поздоровался со мной.
Я удивилась: я знала, что Виолетта с утра собиралась в Москву по своим делам, а так как Аргамакова я сегодня нигде не встречала, то решила, что он тоже уехал вместе с ней.
Разговор наш начался весьма банально.
– Какая чудесная погода! – сказал он. – И какое замечательное место! Я уж думал, что так не бывает: и людей достаточно много, и природа почти дикая, незатоптанная.
– Как жаль, что у нас не было возможности полюбоваться природой в предыдущие дни, – сухо заметила я.
– Да, мне тоже жаль, что вы заняты с нами с утра до вечера. Вам, должно быть, очень скучно.
– Это моя работа. – Эти слова я произнесла уже таким ледяным тоном, что он должен был бы заморозить любое продолжение разговора на подобную тему, но Аргамаков не смутился:
– Не обижайтесь, я вовсе не считаю, что женщины не созданы для бизнеса. Просто вы не из того теста, что мадам Одиль или эта сушеная вобла Моник.
Видно, французы его тоже достали, подумала я.
Он наклонился, машинально подобрал с земли какую-то веточку с засохшими листьями и продолжал:
– В моем представлении, Агнесса, вы живая женщина, вы должны жить, чувствовать, ходить по лесной тропинке, вот как сейчас, а не корпеть над бумагами и переводить разные банальности с русского на французский и наоборот. И если бы вы видели, какая была у вас вежливая улыбка, когда эта стерва Одиль заставляла вас по десять раз повторять одно и то же, вы не удивились бы моему замечанию.
Вот тут я действительно удивилась: неужели я так в эти дни уставала, что даже выходила из роли деловой женщины, сама того не замечая?
– А это было так видно?
– Не волнуйтесь, не слишком. Просто я хорошо понимаю женщин. К тому же вы чем-то напоминаете мою жену. Кстати, вы знаете, что очень ей понравились?
Он не переставал удивлять меня. На следующий день после той памятной встречи с цыганкой Виолетта уехала на несколько дней в Нижний, а потом вернулась и поселилась в пансионате в большом и неуютном номере рядом с «люксом» ее мужа; мы с ней только вежливо здоровались – я все время была занята. Еще в Москве мы с Юрием крупно поговорили, и мой брат вынужден был признать, что в няньки к алкоголичке я не нанималась. Откуда же такая любовь?
– Спасибо за добрые слова.
– Не думайте, что я говорю это из вежливости, я слишком деловой человек, чтобы терять время на пустые, ничего не значащие фразы. Нет, вы действительно ей понравились, что очень странно, она редко проникается добрыми чувствами к женщинам. Но в вас есть что-то такое… Сочувствие, что ли. Видите ли, Виолетта пережила страшную трагедию – она потеряла ребенка, нашего ребенка… И с тех пор она так и не пришла в себя. Врачи говорят, что это депрессия. Я, честно говоря, рассчитывал, что в Москве ее подлечат. – Все это он произносил, глядя куда-то в сторону и покусывая веточку, но тут обернулся и посмотрел прямо мне в глаза: – Агнесса, мне ваш брат говорил, что вы профессиональный психолог. Вы нам поможете?
– У меня в самом деле есть диплом психолога, но это совсем не значит, что я умею лечить депрессию. Депрессия – это болезнь и входит в компетенцию психиатров; я же, хоть и кончала психфак, никогда не занималась практической работой.
– Вы меня не поняли. Я совсем не это имел в виду. У вас должны быть связи, вы знаете, к кому обратиться, вы можете понять, какой врач или экстрасенс внушит ей доверие к себе. У нас в Горьком тоже есть неплохие специалисты, но ни один не смог найти к ней подход. Иногда я просто боюсь за нее…
Все понятно, алкоголизм он называет депрессией – так ему легче. Ну что я могу тут сделать? Алкоголизм у женщин почти не лечится.
– Я очень ценю ваше отношение, Николай Ильич, но знаете ли…
– Давайте сейчас больше не будем говорить об этом, ладно? Зачем портить себе настроение в такой чудный день?
Тропинка вдоль реки была совсем узкой, моя нога соскользнула с нее, и я потеряла равновесие, но не успела упасть – он меня поддержал; руки у него оказались на удивление сильными, я не ожидала этого от человека его возраста и профессии.
Подождав, пока я выпрямлюсь, он очень вежливо предложил мне свою руку и повел меня наверх, по дорожке через лес к нашему пансионату. Мне было не слишком удобно идти – он был намного ниже меня, к тому же хватка его оказалась слишком крепкой, но отказаться было неудобно. Он перевел разговор на другое и почему-то вспомнил Левитана. Он говорил, что не любит знаменитые осенние пейзажи этого художника – они навевают грусть, а настоящая золотая осень, вот как сейчас, – торжество красок и жизни.
Я шла с ним рядом, охваченная дурными предчувствиями, уже представляя себе, как вожу Виолетту по приемным наркологов, но параллельно с неприятными мыслями в голове закавыкой вертелся еще один вопрос: с чего бы это наши новые русские стали все как один художественными критиками и особенно полюбили живопись?
* * *
К вечеру французы явились очень оживленные и за ужином громко обсуждали свои впечатления. Больше всего, по-моему, они остались довольны самодельными крестиками и небольшими иконами, приобретенными ими у мастеров у ворот монастыря. Мадам Одиль купила расписное пасхальное яичко с изображением младенца Христа, оно ходило по рукам, а она следила за ним с таким выражением лица, будто оно было настоящим и могло разбиться.
После ужина мадам Альтюссер устроила небольшое совещание, на которое я не была приглашена, зато мне опять пришлось кое-что переделывать. Я сидела у себя в номере и составляла черновик, потом решила сходить к Юрию за его портативным компьютером, чтобы, не откладывая на утро, набрать текст, а распечатать его завтра – в пансионате была специальная комната с железной дверью и решетками на окнах, где стояли компьютер устаревшей модели, но в рабочем состоянии, и принтер. «Кедр» изо всех сил старался приспособиться к требованиям рынка, цены в пансионате были по карману только очень богатым людям, но, увы, силенок оказалось маловато, и обслуживание оставалось в основном совковым. Вообще не знаю, как во времена ЦК ВЛКСМ, но сейчас пансионат выглядел неуютно: длинный-длинный коридор, стены которого окрашены ядовито-зеленой масляной краской; в него выходили двери всех номеров, независимо от класса.
Я вышла из своей комнаты и постучалась в дверь напротив. Юрий специально поселил меня рядом с собой, чтобы никто не смог у него под носом ломиться ко мне в номер. Было уже полдвенадцатого.
Мне ответили не сразу, и только через минуту я услыхала хриплый голос Юрия:
– Войдите.
Я открыла дверь и вошла; навстречу мне вспорхнула Мила, с преувеличенно деловым видом собрала со стола какие-то папки, сухо пожелала нам спокойной ночи и, окинув меня злобным взглядом и поджав губки, вышла. Ее жакет был застегнут на все пуговицы, обычно она застегивала только две.
– Ну как, только приятно смешивать приятное с полезным или полезно тоже? Много наработали?
– Ну и язва же ты, Пышка!
– Посмотри на меня и признай, что я давно уже не пышка!
– А как же мне тебя называть? Не ягненочек же! Тоже мне ягненок!
– Ладно, Юра, я тебя предупреждаю, добром это не кончится: Алла уже что-то подозревает.
Алла, его жена, идеальная женщина, всегда была готова к худшему, так что я не кривила душой.
Я рассказала ему про разговор с банкиром и заявила, что ни за что не буду возиться с его женой.
– Агнесса, но ведь она действительно больна!
– Это меня не касается!
– Нет, касается. Ты даже не представляешь себе, как это тебя касается!
И он прочел мне целую лекцию, минут на пятнадцать. Из нее я поняла, что «Компик» в кризисной ситуации: что он всегда мечтал о таком партнере, как Аргамаков и его банк; что сейчас он все поставил на карту, и если Аргамаков, не дай Бог, аннулирует сделку, то фирма обанкротится, и он вынужден будет забрать у меня древний «москвичок» и даже снова пойти на государственную службу. Неужели его дорогая сестрица столь жестокосердна, что согласна пустить по миру и брата, и его компаньонов, и ни в чем не повинных сотрудников? Разве так уж трудно повезти к врачу больную красавицу?
– Юрий, да пойми ты, у нее вовсе не депрессия, а самый вульгарный алкоголизм.
– Как ты можешь говорить такое? На таком уровне благосостояния люди болеют только теми болезнями, которые благородно называются!
Лицо его было серьезно, но углы рта подергивались; я рассмеялась вслух, схватила note-book и вышла в коридор, захлопнув за собой дверь. Но к себе я войти не успела: мое внимание привлекли крики, раздавшиеся в дальнем конце коридора, возле лестницы. Лампочки в коридоре частично перегорели, их никто не менял, так что я с трудом в темноте различила гибкую фигуру черноволосой красавицы, бившейся в мускулистых руках охранника; лица ее не было видно, на него падали спутанные темные пряди. Она то истерически смеялась, то вопила:
– Отпусти меня! Отпусти!
Но Витя был явно сильнее, он скрутил ее и затащил в какой-то номер. Через мгновение в коридоре никого не осталось. Я вошла к себе, бросила на кровать note-book, тут же выскочила, заперла дверь и направилась к лестнице. Все было тихо. Куда же Виктор уволок Виолетту? Сюда, где за солидной дубовой дверью находился «люкс» Аргамакова? Или в 312-й номер, который Аргамаков просил предоставить для жены, чтобы ей не мешали хождения сотрудников в его «люксе»? Где жил охранник Виолетты, я не знала, но, совершенно очевидно, его комната должна была находиться рядом. Что означала эта сцена? Куда он ее тащил? Выполнял ли охранник свой служебный долг или, наоборот, решил позабавиться с хозяйкой? Какие отношения их связывают? Впрочем, меня это не касается, решила я, и, подавив любопытство, вернулась к себе и к своей работе.
Виолетту на следующий день с утра я не видела, все остальные находились в приподнятом настроении. Переговоры подошли к концу, оставались кое-какие формальности, вечером предстоял банкет, а наутро все разъезжались: мы – в Москву, а французы – в Шереметьево и оттуда прямо в Париж. Сразу же после завтрака Женя повез сотрудников мадам Одиль в Москву, чтобы показать за полдня столицу. Сама мадам совещалась с Юрой и Аргамаковым и снисходительно терпела мое присутствие. Дела были закончены, и работать не хотелось; мне показалось, что у всех, кроме, конечно, неугомонной мадам Альтюссер, было такое же ощущение и все думали только о предстоящем приеме и расставании.
Днем работы у меня не было, и я прошлась по своему любимому маршруту, спустилась к реке и дошла по берегу до биостанции. Стало значительно холоднее, бабье лето на исходе. Что ж, подышим напоследок свежим воздухом!
К вечеру все разбрелись по своим номерам, чтобы привести себя в порядок, даже неутомимая мадам Одиль и ее ассистентка, «сушеная вобла», как ее прозвали наши мужчины. Наконец подошел отремонтированный микроавтобус, мы расселись и отправились в старинный русский городок Пнин. В этом городе был один-единственный ресторан с довольно приличным интерьером и кухней и умеренными ценами, как повсюду в провинции, но не это привлекало туда московских гостей. Там через день играли замечательные музыканты, и кто знал об этом, тот ездил сюда издалека. Основу этой группы составлял костяк разогнанной группы «Шахматы», этим музыкантам было уже за сорок, и именно они определяли лицо «Русской сказки».
Юрий не раз уже возил сюда своих гостей; один из музыкантов, ударник, учился вместе с ним в Физтехе. Мне здесь тоже нравилось; особенно мне импонировала игра клавишника, высокого, худого человека с лицом фанатика. Когда он целиком отдавался игре, то закрывал глаза, и мне казалось несправедливым, что кто-то в эти моменты, когда звучит такая вдохновенная музыка, может есть, разговаривать, смеяться. Поистине, не мечите бисер перед свиньями. Но на что же тогда жить бедным музыкантам?
Юрий был хорошо знаком с клавишником и заодно художественным руководителем ансамбля Мишей. Он с группой зарабатывал в ресторане, в общем, неплохо и вполне мог позволить себе некоторую роскошь типа мебели на кухне. Но он всегда мечтал о новом синтезаторе, занимал деньги у друзей и наконец покупал себе новый роскошный инструмент и был счастлив; проходило время, он сочинял и записывал музыку, постепенно расплачивался с долгами, но к тому времени, когда со всеми рассчитывался, его синтезатор устаревал, и ему необходимо было новое, более совершенное оборудование – и все начиналось сначала, и его преданная жена безропотно прощалась с мыслью о кухонном гарнитуре.
Наконец мы добрались до «Русской сказки», одновременно с нашим микроавтобусом прибыл и Аргамаков на своем «мерседесе» с Виолеттой и охранниками. Все дамы оказались в вечерних нарядах. На француженках туалеты были скорее смелыми, чем элегантными. Они обе бесстрашно обнажили свою грудь почти до сосков, но – увы! – нечего было обнажать, кроме торчащих ключиц. Во всяком случае, их соотечественники, Жак и Пьер-Франсуа гораздо больше внимания уделяли за столом русским дамам – Виолетте и мне.
Я надела свое старое платье из вишневого бархата, по настоянию мамы мне сшили его еще тогда, когда я училась в институте иностранных языков. Не могу сказать, что моя фигура с тех пор не изменилась, но раньше у меня просто не было поводов его надевать, и после небольшой переделки оно снова сидело на мне как влитое.
Виолетта же была одета в черно-белые тона, но как! Под элегантнейшим черным удлиненным пиджачком на ней была белая блуза из какого-то воздушного материала, распахнутая вплоть до ложбинки между грудей. Шейка у нее была белая и изящная, но на всякий случай, чтобы наблюдатель не ошибся, куда смотреть, ее подчеркивала цепочка из блестящего белого металла филигранной работы, надетая в несколько рядов; так же четко был указан и предел, за который заглядывать запрещалось, – как раз на уровне последней застегнутой пуговицы блузки висел большой полупрозрачный иссиня-черный камень в красивой оправе. Юбка тоже была черная, но совершенно минимальной длины, на ногах строгие черные лосины, что ли, но когда она села, стало видно, что это не совсем так – между краем юбочки и верхним краем этих лосин виднелась розовая полоска кожи, обтянутая тонким нейлоном. От этой полоски мужчины не могли оторвать глаз. Я рядом с ней почувствовала себя устаревшей, но тут же утешилась: зато в своем бархате я выгляжу более женственной.
Наша группа расселась за тремя столиками, составленными вместе. Я быстро оглядела зал. Народу было немного. В противоположном углу зала еще какая-то компания сидела за составленными столами; судя по всему, это тоже были бизнесмены. Двое немолодых мужчин за маленьким столиком у окна, да еще две-три парочки – вот и все посетители.
Столы к нашему приезду уже были накрыты, и Аргамаков произнес первый тост; я переводила, от души надеясь, что на этом мои функции толмача закончатся. К тому же я все время нетерпеливо посматривала на часы; но вот наконец музыканты забрались на помост, настроили инструменты – и началось. Солист пел по-английски что-то из репертуара «Битлов». Публика в зале попритихла: за нашими столиками все замолчали. Концерт – это был настоящий концерт – продолжался; сегодня музыкантами овладело особенное настроение, и они превзошли себя. Я была поражена, увидев слезы на глазах мадам Одиль. Наверное, я все-таки к ней несправедлива, подумала я.
Музыканты сделали перерыв, и мы вернулись к еде и питью: разговор вертелся вокруг оркестрантов; Юрий на своем ломаном английском бодро рассказывал их историю. Виолетта наклонилась к мужу и что-то ему прошептала, она вертела в руке бокал с грейпфрутовым соком. Сам Аргамаков как ястреб следил за тем, что она пила. Банкир жестом подозвал одного из своих охранников – их было двое, и они вместе с Витей как-то незаметно разместились позади нас, в глубине зала. Тот подошел к банкиру и получил от него указания, потом направился к музыкантам, протянул им несколько купюр и что-то сказал. Музыканты заиграли старую мелодию, мелодию моей юности: «Strangers in the night…»
Я снова очутилась мыслями на берегу Москвы-реки; в темноте с проплывающей мимо лодки доносится сильный женский голос, поющий эту песню… Меня поразило, что Виолетта, эта капризная и истеричная красавица, выбрала именно ее. К тому же это песня моей юности – она же в то время была еще ребенком.
Неужели люди могут жрать и одновременно слушать такую музыку? За столом, где сидели бизнесмены, грузная дама в черном платье-балахоне с трогательными оборочками произнесла тост, и они дружно чокнулись. Музыканты сыграли еще кое-что по заказу и уже собирались идти на перекур, тут какой-то большой и громогласный новый русский встал из-за стола, где сидела теплая компания, и подошел к возвышению; в ладони у него была зажата зеленая бумажка. Клавишник, похожий на аскета-пустынника, нагнулся к нему, принял зелененькую и согласно кивнул. Большой мужчина еще не успел отойти, как ансамбль грянул залихватскую мелодию, и запел уже не только солист, но и все музыканты:
А мы – нарко-наркоты-наркоманы,
И на повестке дня один вопрос:
А где побольше взять марихуаны
И мак посеять там, где он не рос.
Зал взвился в восторге. Нувориши за составленными столиками подпевали в голос, жестикулируя. Многие из подошедшей позже публики тоже были в восторге и аплодировали в такт.
Как только вечер кайфа наступает,
Наркоты собираются в кружок,
А кто себя иголками ширяет,
А кто-то забивает косячок.
Я смотрела на эти сытые хари и чувствовала к ним почти классовую ненависть. Подумать только, это они-то воображают себя крутыми! Как сладко сидеть тут и воспевать наркоту, ощущая себя хозяевами жизни! Вот их уровень – днем делают миллионы, а вечером тешат себя примитивными иллюзиями…
Я посмотрела на тех, кто сидел за нашим столом. Юра и Женя старались смеяться беззвучно, у Аргамакова на лице застыла улыбка, Виолетта закатывалась в хохоте. Французы не понимали, в чем дело, даже мадам Одиль – ее русский не имел ничего общего с языком этой песенки – явно были изумлены, а руки и ноги самого молодого из французов, Пьера-Франсуа, непроизвольно дергались в такт музыке. Почему я не могу относиться к этому с юмором, как мои сотрапезники, почему мне так противно? Ведь песенка действительно очень смешная. Мне Юрий потом рассказал ее историю – один из музыкантов сочинил ее в шутку, и как-то под настроение они ее сбацали, совершенно не ожидая, что она станет хитом.
Я встала и вышла из зала. В небольшом холле слева была раздевалка, где сидел гардеробщик, грузный старик; сюда же выходили двери мужской и женской туалетных комнат. Я вытащила из сумочки сигареты и закурила; курю я редко, но тут был как раз такой случай. Припев меня достал и здесь:
Она, она меня кончает, автострада.
Тащусь: мне в жизни ничего не надо.
Лечу-лечу в зеленый сад к своей любимой,
А километры пролетают мимо.
И тут я увидела Виолетту, выбегавшую из дверей зала; бежала она смешно, выбрасывая ноги в стороны, как будто ей мешала юбка, высоченные каблуки подвертывались, казалось, она вот-вот грохнется. Глаза ее, и так огромные, были навыкате, она хохотала, но по лицу ее текли слезы, оставляя черные следы на щеках.
– Ах, какой кайф, какой кайф! – повторяла она.
За нею выскочил Витя и схватил ее за руку, но, заметив меня, отпустил. Она выпрямилась и замолкла, потом почти спокойным тоном заявила, что хочет курить. Я протянула ей пачку «Пьера Кардена», она дрожащими пальцами вытащила из нее сигарету, а Витя поднес ей зажигалку.
Я не могла себе представить, каким образом под бдительным присмотром мужа ей удалось так напиться.
– Вы знаете, Агнесса, я пью потому, что Аргамаков импотент. У нас никогда не будет ребенка, потому что он импотент. – Тут она нагнулась ко мне и прошептала в ухо так громко, что показалось, будто я глохну: – У меня никогда не будет детей, потому что Аргамаков меня убьет, вот увидите!
Но в этот момент из зала вышел сам Николай Ильич; они с охранником обменялись понимающими взглядами, после чего он подхватил жену под правую руку: слева за нее взялся Витя, и они вместе вывели ее и усадили в стоявший перед входом «мерседес»; через мгновение Витя вернулся, взял их верхнюю одежду, дал гардеробщику на чай и ушел, так и не произнеся ни слова.
Тут я окончательно поняла, что не люблю новых русских.
