Текст книги "Агнесса среди волков"
Автор книги: Ольга Арнольд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Витя молча направился к лестнице, а мы с Виолеттой остались в полутьме на втором этаже. Она обвела взглядом высокий потолок с лепниной, кое-где по углам осыпавшейся, – до него еще не добрались реставраторы, – и, понизив голос, сказала:
– Какое странное место для фирмы! Вам не кажется, что тут должны жить люди, а не компьютеры? Мраморная лестница, высокие потолки… Наверное, прямо над нами когда-то был расписной плафон… И в то же время, – тут она импульсивным движением схватила меня за руку и потащила направо, в темный коридор, который из освещенного новомодной люстрой холла вел в противоположное крыло здания, – посмотрите на эту темную лестницу на чердак! Деревянная, почерневшая, изъеденная временем! И половицы скрипят, я пробовала. Она как будто из другой оперы, так и кажется, что здесь водятся привидения.
Она смотрела на меня в упор; в темноте зрачки ее глаз казались бездонными. Мало сказать, что она меня удивила, она меня просто поразила – подумать только, она знает, что такое плафон! Может быть, в ее хорошенькой головке действительно что-то есть? А что касается привидений – значит, я ошибалась, считая, что никому, кроме меня, не могли прийти в голову такие фантазии.
По-видимому, я невольно улыбнулась, потому что она спросила нетерпеливым тоном:
– Разве я сказала что-нибудь смешное?
– Нет, что вы, я просто улыбнулась своим воспоминаниям. Видите ли, мне тоже часто приходило в голову, что этот особняк – прекрасное место для привидений. А я ведь знакома с ним очень давно – я тут когда-то работала. Но единственное настоящее явление призрака тут было только однажды, и притом целиком по моей вине. Все произошло как раз здесь, на этой лестнице. На самом деле она ведет не на чердак, а на третий этаж: думаю, при прежних хозяевах, до революции, он назывался мансардой, и там жила прислуга. Еще несколько лет назад тут находился один НИИ, и я работала лаборанткой в отделе, который располагался именно там. В мои обязанности входило приводить животных на эксперименты, а после опытов уводить их обратно в виварий. Как-то раз я вела назад одну своевольную собаку по кличке «Ведьма». Ее назвали так не случайно: она была вся черная, худющая, в ее родословной явно были доберманы, а может быть, даже и доги. Так вот, ей в тот раз очень захотелось домой, в родной вольер. Когда мы с ней были у самой лестницы, она дернула за поводок и помчалась вниз. Ростом и силой она тоже пошла в своих предков, поэтому удержать я ее не смогла, но поводка не выпустила и покатилась вниз вслед за ней, считая ступеньки. На свое несчастье, в этот самый момент именно здесь, где мы с вами сейчас стоим, проходила одна дама, толстая и важная, ученый секретарь института. Тогда было так же темно – тут всегда было темно. Мы скатились с лестницы прямо на нее – сначала со всего маху сверху прыгнула собака, похожая на баскервильское привидение, и опрокинула ее, а сверху на них упала я. Мадам перепугалась до смерти, порвала себе юбку и не могла меня простить. Она так и не поверила, что это не было специально подстроено.
Мы дружно расхохотались, и между нами протянулась тонкая ниточка взаимопонимания. Очень хорошо – ведь в ближайшее время нам с ней придется провести много времени вместе. Тут снизу раздался голос Вити, зовущего нас, и мы с Виолеттой осторожно двинулись на свет, стараясь не споткнуться о расшатанные и кое-где выступающие половицы.
Мы с Виолеттой сидели за столиком в итальянской пиццерии на Кутузовском, и я с тревогой всматривалась в нее, с ужасом сознавая, что моя задача оказалась гораздо сложнее, чем я себе представляла. Виолетта пьянела на глазах.
Отправились мы в поход по магазинам на «опеле» с нижегородскими номерами, за рулем сидел Витя. Целый день Виолетта без устали носилась от прилавка к прилавку и измотала меня в конец. Надо отдать ей должное: она отличалась безупречным вкусом и покупала только очень дорогие вещи, такие, которые и я сама бы с радостью приобрела для себя. К тому же она была так красива, что смотреть, как она примеряет что-нибудь сногсшибательно элегантное, было сплошным удовольствием. Но от всех этих валюток и фирменных магазинов, от шума и бесконечных диалогов с продавщицами, которых явно раздражали привередливые покупательницы, и они так и норовили нахамить нам отнюдь не по-капиталистически, а по-старому, по-советски, – от всего этого у меня разболелась голова. К тому же мы выпили только по чашечке кофе в каком-то захудалым кафетерии. И когда она наконец заявила, что не прочь перекусить, то я в пику ей предложила пиццерию, где мы с подругой не раз потягивали сухое, а проще сказать, кислое кьянти, посмеиваясь над пузатыми официантами, переодетыми неаполитанцами. К моему удивлению, Виолетта, явно привыкшая к роскошным ресторанным залам и безупречному обслуживанию, согласилась.
И вот теперь я поняла почему. Элегантная красавица, венец творения, существо, которое создано, чтобы повелевать, – эта женщина после первой же рюмки не владела собой. Если бы я только знала об этом заранее! Но как я могла знать?
Мы подъехали прямо к входу, и Витя должен был отъехать подальше, чтобы припарковаться. Виолетта прошла мимо швейцара как королева и небрежным жестом сбросила пальто на руки подбежавшему гардеробщику. Потом она направилась в зал и выбрала столик на двоих в углу за кадкой с каким-то растением. Официант с выпирающим из-под пиратского красного шарфа-пояса брюшком подошел к нам, ускорив шаг – в этом кафе это означало высшую степень почтительности. Я совершила ошибку, не обратив внимание на то, что она заказала водку со льдом в качестве аперитива, сама я выбрала мартини. Вначале все было нормально, мы вели легкую светскую беседу; пиццу все не несли, и она небрежным жестом подозвала официанта и попросила принести еще водки. Увы, за короткое время от второй рюмки до прибывшего вместе с пиццей кьянти ее развезло окончательно. В глазах появился нездоровый блеск, она заговорила так громко, что немногочисленные посетители пиццерии тут же обратили к нам головы. Боже, о чем только она не говорила! Позже я убедилась, что в пьяном виде она почти всегда возвращается к одной и той же теме: ей надо было сообщить всем окружающим, что муж – сволочь каких мало и испортил ей жизнь. Странным при этом было то, что в трезвом виде она вела себя по отношению к нему совершенно лояльно, чуть ли не ласково, называла его нежно Коля (в состоянии опьянения он был исключительно Аргамаков) и казалась если не преданной женой, то довольной жизнью содержанкой.
Когда она говорила, было плохо, но еще хуже, чем ее монолог (меня она уже совсем не слушала), был ее смех – громкий, визгливый, истерический. К тому же юбка ее почти вечернего платья задралась так, что ноги были видны чуть ли не до трусиков, что немедленно превратило ее из элегантной дамы в вульгарную девицу. Опьянение придало ее жестам какую-то развязность, и меня очень обеспокоило пристальное внимание двух мужчин весьма подозрительного вида, стриженных ежиком и с перекачанными бицепсами, сидевших у окна. Я нервничала, и, судя по всему, Витя, занявший место за стойкой бара недалеко от выхода, тоже чувствовал себя неспокойно. Он не отрывал от нас взгляда; я надеялась, что он вот-вот придет к нам на выручку. Но развязка оказалась совсем иной.
Внезапно Виолетта вскочила и потребовала, чтобы я пошла с ней в дамскую комнату. Она направилась к выходу, но походка ее показалась мне неверной, и я быстро догнала ее и подхватила под руку. Я боялась, что ей будет плохо, но ничего страшного не произошло: она умудрилась не только намазать губы помадой, но и обвести их контуром – это мне обычно не удавалось сделать с первого раза даже в самом трезвом виде.
Перекалывая заколку перед зеркалом, она вдруг обратилась ко мне:
– Агнесса, а не хотите ли вы прогуляться пешком?
Я посмотрела на ее элегантные осенние туфельки и хмыкнула – они явно не предназначались для прогулки по московским лужам. Хотя кто знает, может быть, десять минут на свежем воздухе – и она более или менее придет в себя?
– Хорошо, давайте предупредим Витю и выйдем подышать.
– При чем здесь Витя? – Она уже тащила меня к выходу. Гардеробщик кинулся к ней с пальто и не прогадал: я видела, как она, открыв кошелек, сунула ему зеленую бумажку (в магазинах за нее расплачивался Витя). Я тоже оделась, и мы вышли.
Как выяснилось, в намерения Виолетты вовсе не входило дефилировать взад-вперед на пятачке перед пиццерией. Оказывается, ей захотелось удрать от охранника. Я забеспокоилась и пыталась уговорить ее вернуться, но она меня и слушать не желала. В конце концов я поняла, что если не хочу шумного скандала, то лучше всего смириться и проводить ее до дома, где Аргамаков снимал квартиру специально для своих наездов в столицу. Конечно, совсем небезопасно идти по вечерним московским улицам столь разодетой красавице с бриллиантами в ушах и на пальцах – в таком виде дамы должны ездить только в иномарках, но если держаться освещенного пространства и людных мест, то все еще может кончиться благополучно. К тому же я надеялась, что она скоро устанет и позволит мне поймать машину.
Тем более что Аргамакова, казалось, протрезвела. Мокрый снег кончился, но воздух все еще был насыщен влагой. Мы бодро шагали по лужам, направляясь к набережной Москвы-реки; оказывается, квартира Аргамаковых находилась в престижном месте, неподалеку от гостиницы «Славянская». Было еще не поздно – чуть больше восьми, в сентябре как раз в это время темнеет, и я надеялась, что мы доберемся до ее дома без приключений. Виолетта, казалось, приходила в себя на глазах, походка ее становилась все более уверенной, а голос – все тише. Увы, надежды мои оказались тщетными. Когда мы уже подходили к гостинице «Украина», со стороны Украинского бульвара на проспект вдруг высыпала толпа цыганок. Очевидно, они как раз окончили трудовой день и возвращались домой со своего рабочего места на Киевском вокзале.
В мгновение ока нас окружила галдящая толпа женщин и чумазых ребятишек; с криками: «Постой, красавица, погадаю!» и «Позолоти ручку!» – они принялись хватать нас за рукава пальто.
Инстинктивным движением я крепко зажала свою сумочку под мышкой. Но больше всего меня волновала Виолетта – в том состоянии, в котором она находилась, она была доступной добычей. Я знала, что у нее в кошельке есть доллары, видела в пиццерии. Дама в сверхмодном пальто и бриллиантах – какая находка для настырных попрошаек!
Но тут вперед выступила пожилая цыганка, видно, главная среди них, – ее товарки попритихли и перестали за нас цепляться. Черты лица ее в резком свете уличных фонарей казались особенно заостренными, а подол длинной юбки был забрызган грязью.
– Дай я тебе, красавица, погадаю, всю правду расскажу. – Цыганка обращалась прямо к Виолетте, не обращая на меня внимания, она совершенно точно почувствовала, кто из нас слабое звено.
Виолетта еще не слишком хорошо соображала и только захихикала. Я дернула ее за рукав:
– Виолетта, пойдемте быстрее!
Но в ней взыграл дух противоречия, и она заартачилась:
– Я все равно собиралась идти к ясновидящей, так пусть она мне тут погадает, раз встретилась на дороге!
Дальше мы услышали стандартные призывы позолотить ручку. Виолетта уже собиралась открыть висевшую у нее через плечо сумочку, но я успела перехватить ее руку и сунула старухе смятую десятку, которую на всякий пожарный случай положила в карман пальто. Мне не жаль было ее денег, но вспомнит ли она назавтра, куда дела свои баксы?
Цыганка смерила меня презрительным взглядом и снова переключилась на Виолетту; мельком взглянув на ее ладонь, она речитативом завела обычную речь:
– Вижу, красавица, ждет тебя червонный король, и будет у тебя с ним взаимная любовь, но кто-то черный стоит на вашем пути… – Тут она исподтишка снова оглядела Виолетту с головы до ног и добавила: – Это твой муж, он из ревности причинит тебе много зла.
При этих словах Виолетта заметно вздрогнула, и обрадованная прорицательница, попавшая в точку, продолжала:
– Не скупись, красавица, позолоти еще ручку – я расскажу тебе, чем все закончится.
Виолетта не сделала даже попытки дотронуться до сумочки, вместо этого она расстегнула золотой браслет на левом запястье и протянула его цыганке; старая гадалка протянула уже за ним руку, но не успела его схватить – я оказалась быстрее и выхватила дорогую вещицу у нее из-под самого носа. Реакция у меня до сих пор превосходная – недаром в юности неплохо стреляла по тарелочкам.
Мне, естественно, было плевать на драгоценности Аргамаковой, но кто их знает, этих богатеньких буратино! Что ей взбредет в голову завтра, что она расскажет о сегодняшнем вечере своему мужу-«злодею» и как он посмотрит на то, что его жену ограбили при моем попустительстве? Нет, я не имела права рисковать. Я вцепилась в Виолетту и с силой потащила ее за собой назад, поближе к мостовой и к свету, одновременно показывая левой рукой куда-то в глубь проспекта и не слишком убедительно, на мой взгляд, приговаривая:
– Не приставайте к нам и убирайтесь, вон идут милиционеры!
По счастью, мимо действительно проходили молодые ребята в форме, похожей на форму муниципалов; кто они были на самом деле, я не имела ни малейшего понятия, но цыганки испугались и отступили в темень скверика; не отстала от нас только старуха в заляпанной юбке. Она оставила Виолетту, и теперь уже я стала объектом ее «благосклонного» внимания. Крепко и больно ухватив меня за руку, она зашипела:
– Думаешь, умнее всех? Думаешь, все знаешь? Я тебе и бесплатно предскажу судьбу: тебя ждет смерть, и скоро. И причинит ее тебе тот, кого любишь. Ты примешь смерть от любимого. И когда будешь мучиться, умирая, ты вспомнишь меня и пожалеешь, что пожадничала…
Лицо старой цыганки было искажено злобой и ненавистью; она, казалось, не собиралась дожидаться предсказанной мне кары и готова была испепелить меня взглядом. На нее было страшно смотреть, и Виолетта, не выдержав напряжения, громко вскрикнула; несколько прохожих повернули к нам головы, и гадалка поспешила ретироваться. Я потащила Виолетту к краю тротуара и отчаянно замахала, не зная, чего опасаться больше: что никто не остановится или остановится развеселая компания на иномарке. По счастью, к бордюру подъехали «Жигули»-шестерка с молодым светловолосым водителем, который ни о чем меня не спрашивал, пока я затаскивала внутрь Виолетту, и молчал всю дорогу – пять минут до ее дома на набережной. Виолетта тоже молчала – она была очень напугана. Позднее я узнала, что она почти по-детски верит в возможности разных экстрасенсов, ясновидящих и прочих шарлатанов. Она совсем присмирела, и мне удалось без приключений доставить ее до дверей квартиры. На мой звонок дверь открыл сам Аргамаков, чему я удивилась – мне казалось, что привратниками у людей такого ранга должны служить охранники, в нашей стране по крайней мере. Выражение его лица, когда он нас увидел, показалось мне странным; я быстро распрощалась, повернулась и ушла, впрочем, войти меня и не пригласили.
Так прозвенел первый звонок, но я тогда этого не поняла; я не из тех людей, кто придает значение словам злобной цыганки, да еще и рассерженной из-за того, что от нее ускользнула богатая добыча. Приму смерть от любимого? Какая чушь! Как она могла придумать такое?
Только много позже я вспомнила об этом пророчестве.
ЗАГОРОДНАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ
Я стояла на берегу Москвы-реки и всматривалась в воду. Наконец-то настало бабье лето, которого мы заждались. Погода стояла великолепная, только под Звенигородом бывает в сентябре такое высокое синее небо, только в этом чудном месте в реке так красочно отражаются прибрежные деревья: золотистые кроны берез, среди которых кое-где яркими красными пятнами выделяются клены, зеркально повторяющиеся на поверхности лениво текущей воды. Когда-то в такой же ясный и теплый день золотой осени я повстречалась в этом самом месте с одним художником. Мы долго стояли рядом на берегу, наслаждаясь и буйством красок, и необыкновенным бодрящим, как будто вливающим в тебя свежие силы воздухом, и всей атмосферой этого уголка подмосковной Швейцарии – какое глупое и грубое сравнение! Художник пытался передать словами все очарование этого момента, и я еще раз убедилась, что талантливый человек обычно талантлив во всем – из него вышел бы прекрасный писатель. Но художник несколько лет назад умер, и остались одни воспоминания, окрашенные грустью.
У меня было странное настроение – и умиротворенное, и одновременно слегка печальное. Умиротворенное – потому что в такой момент и в таком месте только слепой, глухой и бесчувственный мог не поддаться чарам великолепного дня. А грустно мне было потому, что слишком многое связывало меня в прошлом с этим уголком Подмосковья, и я ощущала груз прожитых лет, что со мной бывает довольно редко. Меня, конечно, можно назвать женщиной с прошлым, но живу-то я обычно в настоящем.
Но сегодня меня одолела ностальгия по прежним временам. Я подошла поближе к воде и, засучив рукава свитера, умылась. Почему-то я убеждена, что стоит умыться водой из Москвы-реки (не в черте города, конечно), и кожа тут же станет упругой и гладкой.
Я вытерла носовым платком руки, оставив лицо сохнуть на легком ветерке, и неспешным шагом пошла по тропинке вдоль реки. В голове пробегали отрывочные образы: вот я, совсем еще малявка-школьница, сплавляюсь вниз по реке на байдарке вместе с братом и его взрослыми друзьями-студентами; вот мы с Марком идем по этой же самой тропинке, только в июле, и он ловит изящных голубых стрекозок со странным названием «красотка-девушка» и сажает их мне на голову, как будто скрепляя мои волосы живыми блестящими заколками…
Стоп! Почему это я вспомнила о Марке? Ну конечно же, потому, что с Петей мы расстались очень нехорошо, да и Аркадий мне так больше и не позвонил.
Петя за неделю, прошедшую с момента приезда в Москву нижегородских партнеров до нашего отъезда в Звенигород, появился только один раз. Он был явно не в настроении и даже не просил у меня денег. Отчужденный, рассеянный, он не смотрел мне в глаза и только все время посвистывал. Даже с трудом поддерживал разговор, что случалось с ним крайне редко. В конце концов он сообщил, что у него неприятности на работе, мама его чувствует себя плохо, и попросил, чтобы я к нему не приставала.
Я. конечно, ему не поверила. Да, мама у него действительно не отличается крепким здоровьем, но она находится в болезненном состоянии более или менее постоянно, в течение по крайней мере десяти последних лет, и Петя давно к этому привык, а неприятности на работе его прежде никогда не волновали. Охотно верю, что на работе у него несладко, но разве есть сейчас хоть одно научное учреждение, где дела идут хорошо? Петя по образованию химик и после Менделеевки работал в каком-то НИИ, где числится и поныне, хотя сильно сомневаюсь, что наука его когда-нибудь увлекала. Но в недавнем времени, да и сейчас считается, что настоящие интеллигенты, не променявшие служение истине на служение Мамоне, остались только в таких богоугодных заведениях. Я с этим не согласна – прожить на жалкие деньги, которые платят сейчас нашим ученым, просто невозможно, и все, кто действительно обладал какими-то талантами и не хотел бросать излюбленное поприще, либо давным-давно разъехались по стажировкам и заграницам, либо в крайнем случае обзавелись грантами на родине и живут если не в достатке, то хотя бы не в унизительной нищете. Энергичные молодые люди, которые подались в науку случайно или просто не ее фанаты, нашли себя в бизнесе. В тех же захудалых лабораториях, которые постепенно умирают без финансирования, остались в основном околонаучные дамы неопределенного – а на самом деле предпенсионного – возраста, жены богатых мужей, которые приходят на работу как в дамский клуб, и такие охламоны, как мой Петя, – эти в большинстве своем в рабочее время сражаются в компьютерные игры, пьют пиво и иногда затевают кое-какие предприятия.
Петя с одним приятелем тоже попытались организовать свою фирму и при этом были совершенно уверены, что скоро станут «вот такими миллионерами!», не прикладывая для этого никаких усилий. Пока они занимаются какими-то непонятными аферами, денег у них нет и никто им ничего не дает, и потому просаживают они совсем немного.
Так как безденежье – хроническое Петино состояние, то оно никак не могло служить причиной его дурного настроения. Нет, тут дело было совсем в другом. Скорее всего наш роман клонится к закату. Он даже попытался спровоцировать ссору; если бы я была чуть-чуть моложе, ему бы это удалось, но в последнее время я очень хорошо научилась держать себя в руках – повзрослела, видно.
Даже в постели что-то изменилось. Как любовник Петя, конечно, великолепен – он принадлежит к той породе донжуанов, которые действительно любят женщин и умеют доставлять удовольствие и себе, и партнерше. На этот раз техника – блестящее мастерство, блестящий секс – явно превалировала над эмоциями; мне показалось, что я в постели не с любимым, который со мной вот уже два года, а с незнакомцем, которого я вряд ли еще когда-либо увижу. Смешно, но я даже вздохнула облегченно, когда он утром наконец ушел, мрачный, потому что так и не нашел повода ко мне прицепиться, пробормотав на прощание: «До скорого».
Я даже не сказала ему, что еду в командировку под Звенигород, – не хотелось. И вот я здесь, погода великолепная, сегодня у меня выходной, мне остается только радоваться жизни, а я переживаю из-за Петьки! Ведь когда я затевала с ним шашни, прекрасно понимала, что долгим наш роман быть не может, что рано или поздно мы расстанемся. И вот этот момент настал, так неужели я буду по этому поводу плакать!
Разозлившись на себя, я с силой пнула попавшийся мне под ногу гриб, и с него слетела красная шляпка: выяснилось, что это вовсе не мухомор, как мне сначала показалось, а крепенький симпатичный подосиновик. Я нагнулась и взяла его в руки; от него пахло прелой листвой и особой грибной свежестью. После холодов наступили теплые и влажные ночи, и грибов высыпало видимо-невидимо; даже стены подсобок во дворе нашего пансионата поросли опятами и вешенками. Самое время для грибных походов! Но, увы, это тоже все в прошлом.
В нескольких километрах ниже по течению Москвы-реки расположена биостанция МГУ; я сейчас направлялась прямо к ней. Когда-то мы с Марком провели там самые прекрасные дни нашей жизни, хотя, может быть, мне следует говорить только за себя. На биостанции жил и работал друг его детства, Витя Соколов, симпатичный очкастый паренек с окладистой бородой, которая должна была придавать ему солидный вид, но на самом деле только подчеркивала младенческую пухлость его физиономии, Витя, несмотря на птичью фамилию, занимался не птицами, а летучими мышами и среди друзей-биологов был известен под гордым именем хероптерятника (хероптера по-латыни значит рукокрылый). Так вот, в то самое замечательное лето моей жизни Витя уступил нам с Марком свой полуразвалившийся вагончик, а сам ушел в палатку рядом с вольерами своих любимцев и теперь не покидал их ни днем, ни ночью – собственно говоря, именно ночью ему и полагалось за ними наблюдать, потому что летучие мыши, как известно, днем спят.
Итак, мы с Марком остались полными хозяевами в его развалюхе, где дуло из всех щелей, крыша протекала, а комары разгуливали внутри так же свободно, как и снаружи. Вагончик стоял на отшибе, в низине среди деревьев, и Марику приходилось ходить по воду чуть ли не за полкилометра. Но я там чувствовала себя гораздо комфортнее, чем сейчас в номере «полулюкс» в бывшем санатории ЦК комсомола, теперь именовавшемся пансионатом «Кедр» – вдоль забора кто-то давным-давно посадил два ряда сибирских кедров. Этот пансионат Юрий выбрал для переговоров с французами, и я уже успела переругаться сначала с администратором, а потом с водопроводчиком из-за того, что в душе плохо работал смеситель. В вагончике же, продуваемом всеми ветрами и без малейших признаков современных удобств (даже еду мы чаще готовили на костре, чем на допотопной электроплитке), мы были счастливы.
Нам было хорошо и в солнечную погоду, и в проливной дождь, когда мы сидели под импровизированным пологом у дымившего костра. Если погода портилась и нельзя было загорать и купаться, то мы, натянув сапоги и закутавшись в плащ-палатки, притащенные откуда-то со склада нашим любезным хозяином, бродили по лесу и собирали грибы, которые потом до темноты приходилось чистить и готовить. А вечерами бродили по биостанции, нередко заглядывая на огонек к Мариковым знакомым. Мне они тогда все как один казались людьми сердечными и простыми, с ними было очень легко, даже если они слегка перебирали по случаю очередного праздника (у биологов их оказалось множество: открытие и закрытие сезона – эти памятные даты иногда приходились на одну и ту же неделю; день полевого работника, день рыбака – эту дату отмечали ихтиологи – и так до бесконечности).
Тогда же Витя познакомил нас и с художником, жившим со своей семьей в аккуратном деревянном домике с резными коньками на крыше; во дворе у него был целый зверинец – от летучих белок в вольерах до скульптурных портретов зверей на самодельном рабочем столе под раскидистой рябиной.
Но почему же я все время вспоминаю о Марике? Все было так давно, что уже кажется неправдой! Интересно, когда у меня неприятности на любовном фронте, я вспоминаю не о своей первой любви, не о своих победах – нет, на память приходят эпизоды из жизни с Марком. Пора выкинуть это из головы!
Что толку вздыхать о прошлогоднем снеге? У меня есть более важные дела. В конце концов, нечего пялиться на поганки и ностальгически вздыхать, я тут по делу, и пора вернуться мыслями к тому, за что мне платят.
Мы жили здесь почти неделю, и мне приходилось трудиться по своей первоначальной специальности – в качестве переводчицы. На этот раз Юрий и Женя затевали альянс с французской фирмой. Чтобы поразить предполагаемых партнеров, они арендовали целый этаж в бывшем элитном санатории «в лучшем уголке подмосковной Швейцарии, на высоком берегу древней Москвы-реки» (пока я переводила эту фразу в адресованном в Париж факсе, меня передергивало).
На самом деле все было гораздо проще: намного дешевле снять номера в подмосковном санатории с полным пансионом, чем тратиться на приличную гостиницу, транспорт, рестораны и каждодневную культурную программу в Москве. Поэтому французов во главе с некой мадам Одиль Альтюссер прямо из аэропорта повезли сюда; французы, что бы о них ни говорили, люди очень деловые, и работа закипела.
Особенно деловой оказалась сама мадам Альтюссер, среднего роста, очень худощавая, одетая в непременный элегантный серый костюм, она их меняла каждый день, но могла бы и не трудиться – настолько они походили один на другой. Она сама работала без роздыха и другим не позволяла никакой передышки. Иной раз, сличая русские и французские тексты документов в пол-одиннадцатого вечера, я, случайно оторвавшись от бумаг, встречалась взглядом с мадам; мне тогда она казалась надсмотрщицей, погоняющей своих рабов, еще немного – и в руке у нее появится бич.
Мадам была самой яркой личностью среди наших иностранных гостей. Кроме нее, приехала также ее секретарша Моник, очень плоская и некрасивая девица, державшаяся с нашими мужчинами с непринужденностью истинной француженки и считавшая, очевидно, что обладает знаменитым французским шармом, и двое относительно молодых людей, Жак и Пьер-Франсуа. Мадам держала их в таком страхе божьем, что у них и мысли не возникало пококетничать с аборигенками: по правде говоря, у меня тоже таких мыслей по отношению к ним не возникало, было достаточно забот и со своими мужчинами, чтобы воспринимать этих французов как объект для легкого флирта.
Честно говоря, я и представления не имела, что французы тоже занимаются компьютерами. Впрочем, хочу немного посвятить вас в предысторию всего этого. Несколько лет назад моему брату надоело просиживать штаны на работе за мизерную зарплату, и он вдвоем со своим приятелем Алексеем Свешниковым одними из первых занялись компьютерным бизнесом. Начинать им пришлось с нуля: не было ни денег, ни связей, за ними не стояла никакая мафия, единственное, чего у них нельзя отнять, это светлые головы. Поэтому они не в состоянии были конкурировать с крупными фирмами, но постепенно нашли свою нишу – набрали толковых ребят, сделав упор на программное обеспечение, и дело пошло.
Этой весной Алеша по собственной вине попал в аварию на кольцевой автодороге. Машина разбилась вдребезги, сам он чудом остался жив, получив осложненный перелом двух позвонков; теперь он лежит дома на спине, разрабатывает пальцы ног, злится на весь мир – врачи говорят, что перспективы у него хорошие, но на восстановление всех функций должно уйти не меньше года – и, чтобы окончательно не взбеситься, придумывает какие-то гениальные программы. Периодически Юра и Женя, который пришел в фирму незадолго до несчастья с Алешей, ездят к нему домой совещаться, но теперь вся основная работа лежит только на плечах двоих.
Одно время компьютеры стали необходимой мебелью для всех престижных офисов, но мебелью, да и только: не так просто какого-нибудь нувориша с десятиклассным образованием научить осмысленно нажимать на клавиши. С другой стороны, даже там, где это было необходимо, персоналки использовались совершенно несерьезно – больше для игр, чем для дела. Если обучать работе на PC отставных полковников, то уж играть в последнюю модную игру типа «Принца-2» они научатся, а составить балансовый отчет – шиш! Той революции в сознаний всего общества, которую произвел персональный компьютер на Западе, в нашей стране еще не произошло, и фирма моего брата старалась, как могла, приблизить переворот в умах. А для этого она разрабатывала программное обеспечение именно для наших компьютерных систем, чтобы наши бухгалтерши и счетоводы постепенно осознали, что на персоналке работать комфортнее и удобнее, чем на допотопных счетах (русской ЭВМ) и арифмометрах. Поэтому надо создать для них такие же простые в обращении и доступные программы, как, например, «лексикон» для редакторов.
Для такой работы не нужны самые современные и дорогие компьютеры, которые наши бизнесмены любят выбирать, как престижную иномарку и какую-нибудь редчайшую собаку для дома, и в которых используется не более чем сотая часть их возможностей. Нет, для такой сети подойдут более примитивные машины; главное, чтобы их было достаточно и чтобы самое слабое звено в этой цепи – какая-нибудь простая, обремененная заботами баба с техникумом за плечами, а не длинноногая референтка с двумя европейскими и тремя компьютерными языками свободно разбиралась в клавиатуре и компьютер разговаривал с ней на русском языке.
