Текст книги "Кого ты выбрала, Принцесса?"

Автор книги: Ольга Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

25

Лобби – это такой зал, куда ты попадаешь, когда войдешь в отель. Это не зал ожидания, потому что ждать здесь практически ничего не приходится, и не место для отдыха или, допустим, выпивки, потому что для этого здесь имеются другие места. Лобби просто для красоты. Излишество. И вот в этом излишестве отеля «Принцесса» сияли, сверкали и пускали зайчики сотни лампочек, десятки зеркал, бронзовые ручки и рамы, полированный мрамор, которым было отделано ну буквально все, глянцевые листья пальм и фонтанчик с рыбками.

Наталье стало ужасно неуютно. В ослиной поездке она так пропылилась, что была похожа на мукомола. Даже незаметные волоски на руках стали заметными, толстыми и будто седыми, а в карманах шорт, когда она искала гостиничную карточку, оказалось по пригоршне пыли.

В лифте Наталья жалась в угол, чтобы случайно не задеть господ в вечерних туалетах. Хотя господа, надо сказать, поглядывали на нее с пониманием. Войдя в номер, она сразу же сбросила с себя всю эту грязь и кинулась в ванную.

Она плескалась целый час. А могла бы и целый вечер, и не было бы скучно, потому что в такой великолепной ванной хочется заниматься собой. Хочется лежать в пене, стоять под упругим душем, намазываться, ждать, когда впитается, и бесконечно смотреться в зеркало.

Скрипящая, благоухающая, новенькая, как голышок из игрушечного магазина, Наталья вошла в комнату, включила торшер и опрометью кинулась обратно, к шкафу в крошечной прихожей.

На ее постели дрых журналист Гера. Ладно хоть, одетый и поверх покрывала. Наверное, Наталья забыла закрыть дверь к бассейну, вот он и вломился.

Прячась за дверцей шкафа, Наталья оделась в спортивный костюм и под горло застегнула «молнию» на куртке. Лифчик под куртку она тоже надела, потому что костюм был тонкий. Это чтобы у Геры не возникало иллюзий.

Чувствуя себя защищенной на все сто, она подошла к нахалу с твердым намерением растолкать его и высказать все, что о нем думает. И на журнальном столике увидела свою собственную фотографию: она в подвенечном платье под руку с Мишкой в полевой «афганской» форме песочного цвета, с орденом.

Такой фотографии не существовало. Наталья сама после развода с Мишкой разрезала все свадебные фотографии пополам, и дома у нее остались только половинки с ней. Половинки с Мишкой даже вернуть было некому: он тогда быстро уехал, и Наталья просто их выбросила.

Значит, одну-то фотографию Мишка сохранил.

Значит, журналист нашел Мишку.

Наталья присела на край постели. Журналист спал как убитый, подтянув колени к своему большому животу и дыша почти беззвучно. Почему-то Наталья боялась взять фотографию в руки и рассматривала ее издали. Еще на столике лежал сложенный пополам большой лист бумаги, сквозь белое просвечивал какой-то текст на обратной стороне. Наталья развернула лист. Это была газета, только не вполне настоящая, а компьютерный полуфабрикат, чистый с одной стороны и в половину обычного размера. Фотографий на развороте было несколько, все особенно четкие: свадебная и еще одна ее, девчачья, о которой Наталья забыла, а Мишка, выходит, взял ее с собой. На третьей был Мишка в израильской военной форме.

Статья называлась «Унесенные ветром».

"На Щукинской оптовке, в междурядье, – начала читать Наталья, – посреди шаркающей ногами визгливой толпы, опустившись прямо на заплеванный асфальт, сидела Шарон Стоун. Минуту назад ее джинсовый костюм можно было назвать безупречно белым. Рядом, неестественно подвернув ногу, навзничь лежал мальчик лет шести. Подтянув его за обмякшие плечи, кинодива положила голову мальчика себе на колени.

– Нож! – крикнула она. – Даст мне кто-нибудь нож?!"

И дальше все шло, как в Гериной журнальной статье, только покороче. Наталья пропустила две колонки и наткнулась на Мишкино имя.

«Он погиб легко и достойно, получив пулю через бронежилет из пистолета Токарева, популярного у террористов всего мира, потому что пуля из него пробивает бронежилеты. Наверное, если бы не погиб, он бы натренировался до самоистязания, повторяя ситуацию: что делал террорист, что делал он, в чем была ошибка и что надо делать, чтобы в следующий раз получилось безошибочно. А натренировавшись, он бы выкинул все из головы, потому что был веселым и самоотверженным человеком…»

Потому что был танком, поправила про себя Наталья, и просто не понимал, что я за него переживаю.

В конце следовал комментарий какого-то израильского военного чина: вдове героя полагается пенсия, и. хотя перед отъездом Мишка развелся с женой, это не должно приниматься во внимание, потому что развелся он под давлением советских властей. Да и как мать его ребенка Наталья может претендовать на пенсию со дня Мишкиной гибели. А погиб он пять лет назад. Военный чин пускался в подсчеты: сколько полагается Наталье, если ее признают вдовой, сколько – если признают только матерью. В любом случае получалось много, и было видно, что военный чин гордится тем, что государство Израиль не оставляет вдов и сирот своих погибших героев.

На газетные строчки закапало, и только тогда Наталья поняла, что плачет легко и для самой себя незаметно. Потому что горькие, разъедающие сердце слезы по Мишке она выплакала уже давно, много лет назад.

Журналист заворочался и деликатно кашлянул.

– Проснулся? – спросила Наталья. — А я его любила. Я, может быть, только одного его и любила, а с остальными просто убеждалась, что все еще люблю его.

– Нелогично, – сказал Гера. – Пойти с кем-то, чтобы убедиться, что любишь другого?

– Ну да, – подтвердила Наталья. – Очень даже логично, хотя мужчине этого не понять.

Она заплакала сильнее, и опять без душевного стеснения и горечи – просто лило из глаз, и на душе становилось чище. Как будто ей опять было девятнадцать, и в жизни она видела пока что больше хорошего, чем плохого.

– Ладно, я пойду, – сказал журналист, но даже не пошевелился. – А где твой?

– Он не мой, – почему-то возразила Наталья.

– Ага, поругались. – Журналист перевернулся на спину и без спросу закурил. На ее, между прочим, постели. А Наталья как сиротка сидела на краешке.

– Без тебя разберемся, – сказала Наталья.

– Конечно, – поддакнул журналист. – Разберетесь. Милые бранятся – только тешатся. Что, деньги не поделили?

– Не твое дело, – отрезала Наталья.

– Само собой.

Столбик пепла на Гериной сигарете рос, и Наталья сказала себе, что, если он стряхнет на постель, она его выгонит. Но журналист стряхнул в сложенную кузовком ладонь.

– Я ему с самого начала говорил: скажи ей все сразу. А он темнил, темнило.

Наталья уставилась на Геру, безмятежно пускавшего дым к потолку, и спросила чужим, замирающим голосом:

– Что значит «с самого начала»? Это когда было – «самое начало»?

– Начало бывает вначале, – сообщил журналист. – Театр абсурда какой-то. Не понимаю, о чем ты спрашиваешь.

– О чем он мне должен был сказать с самого начала? – терпеливо уточнила Наталья.

– Да о налогах же, – журналист казался удивленным. – Наташ, ты правда, что ли, не знаешь? Или прибедняешься?

– Да нет, Паша мне сказал. Мне интересно тебя послушать. – Наталья улыбнулась и почувствовала, что улыбка получается жалкой. Она уже почти знала, что Паша сказал не все и не так.

– Значит, вы здорово поругались, – заключил журналист. – Мне его штучки тоже не нравятся. Но, с другой стороны, если бы он честно заплатил налоги, то в аккурат бы всю премию и отдал. Это ведь тоже дурь.

– Вот насчет налогов я не очень поняла, – соврала Наталья. Какое там «не поняла», когда первый раз слышала.

– Ну, допустим, вы делите ваши пятьдесят тысяч долларов пополам, – начал журналист, и стены номера и черное окно со светящимся лазоревым бассейном поплыли у Натальи в глазах. Вот, значит, как. Пятьдесят тысяч долларов. А начало бывает вначале. Вначале – это в Москве, когда Паша между делом взял у нее доверенность. Он уже тогда знал, что фирма может отвалить за историю с ножиком не две и не пять сотен, а пятьдесят тысяч, и собирался получить их один.

—…А у него годовой доход раз в двадцать больше, чем у тебя, – как сквозь вату пробивался Герин голос. – Значит, и налоги больше. Я ему сказал, что ты едешь в Израиль, а он говорит: вот и хорошо, открою там счет и скачаю эти деньги. Фирме-то все равно, где платить, в России или в Израиле, у нее везде филиалы.

– А когда это стало известно? Про пятьдесят тысяч? – проверяя себя, спросила Наталья.

– Ну, мне они позвонили на второй день, как вышла статья. Так и так, фирма проводит конкурс на лучшую историю про наш нож. Взяли Пашин телефон. А еще через неделю звонят: вы не нашли эту блондинку? Пока что, говорю, не нашел. Тогда они говорят: нельзя ли опубликовать в вашем журнале, что фирма присудила первую премию, пятьдесят тысяч. Костомарову Павлу Васильевичу и неизвестной блондинке? Можно, говорю. По рекламным расценкам: тридцать миллионов рублей за полосу. Ну, они зажадничали… Постой-постой! – Гера с дотлевшим окурком в руке сел на постели. – Ты почему об этом спрашиваешь?

Наталье вдруг стало смешно. Она – богатая невеста. Не настолько богатая, чтобы Костомаров Пал Василич, бизнесмен, официальный дистрибьютер и все такое, собирался на ней жениться, но в самый раз, чтобы он попытался ее облапошить. Может быть, он даже успел получить эти пятьдесят тысяч, ведь она дала ему доверенность, и тогда, выходит, все-все, от бриллиантового кольца до поездки на ослике, оплачено ее, Натальиными, деньгами.

– Гера, – вздохнула она, – что же ты раньше не говорил мне про эти пятьдесят тысяч?

Щекастое лицо журналиста вытянулось.

– Ну, сначала-то я не был уверен, что ты – это ты. Не хотел тебя соблазнять – вдруг ты окажешься посторонним человеком. Привожу к тебе Пашу, Паша тебя узнает, и вы так скоренько меня спроваживаете. А потом… Здорово он мне мозги проканифолил! – с удивлением признал журналист. – У меня, говорит, проблемы с налогами: Наталье все равно, где получать премию, а мне надо только за границей. В общем, ты, Гера, в это дело не лезь, я сам ей объясню. И я не лез. Наташ, я думал, он тебе говорит не все, а он, выходит, ничего тебе не сказал!

– Гера, – вкрадчивым голосом сказала Наталья, – там, в твоей статье, написано, что мне полагается пенсия за пять лет. Как думаешь, хватит мне денег, чтобы нанять очень хорошего адвоката и разорить Костомарова Пал Василича к чертовой матери?!

26

Бассейн пятизвездочного отеля «Принцесса» похож на карту Африки, над которой перекинут горбатый мостик. В Северной Африке по закрученному штопором желобу с бегущей водой съезжают дети. На западе каменистый грот с водопадом. А на востоке и на юге по берегам бассейна под пальмами или под зонтиками, на изумрудных газонах или на раскаленных солнцем плитах из песчаника – кому как нравится – в белых шезлонгах сидят небедные люди. Совсем близко от них, через дорогу – полудикий пляж и чернильно-фиолетовое Красное море с коралловыми рифами и фантастическими рыбками. Но туда мало кто ходит. Небедные люди нелюбопытны, потому что видели в своей жизни все, что можно увидеть за деньги, и с недоверием относятся ко всему, что можно увидеть бесплатно. А может быть, небедным людям просто некогда. Может быть, полулежа в шезлонгах у лазоревого бассейна, они с ленивым удовольствием вынашивают планы мести. Во всяком случае, один такой человек – похожая на Шарон Стоун блондинка в серебристом купальнике «Готтекс» – был занят именно мыслями о мести.

Полуприкрыв глаза, Наталья смотрела, как Паша с Герой плывут наперегонки. Поджарый Паша яростно загребал руками. Казалось, он в два взмаха обгонит журналиста, но пузатый непостижимым образом держался впереди. И плыл он как-то вяло, и выглядел рядом с Пашей как ленивый морж перед акулой, но, несмотря на все Пашины попытки рвануть, обгонял его на полкорпуса. Доплыв до дальней стенки бассейна, журналист перевернулся нырком и долго плыл под водой. А Паша сжульничал. Повернул назад раньше, стараясь отыграть эти полкорпуса. Но журналист все равно вынырнул впереди него и, показалось Наталье, даже немного подождал Пашу.

Паша еще не сообразил, что Наталье известно все. Он еще торговался. Набавлял понемногу: «Знаешь, мне кажется, что, если твердо себя поставить, можно получить с фирмы не шесть тысяч, а больше. Тысяч десять-двенадцать». Наталья посмеивалась про себя. Было необычайно приятно водить Пашу за нос. Она то почти соглашалась подписать контракт с ножиковой фирмой, то, ломая руки, квохтала, как полная дура: «Я не верю, они нас обманут», «Жила без этих денег и проживу», «Не заставляй меня! Если бы ты меня любил, то не заставлял бы!» Чаще всего Наталья говорила простенькое: «Ты меня не любишь!», и Паша за сегодняшний день раз сто повторил, что любит, три раза падал на колени и два раза дарил розы. А доказать свою любовь делом – в смысле, мейк лав, нот уор – он пытался постоянно. Наталье приходилось ни на шаг не отпускать от себя журналиста, а то Паша норовил притиснуть ее буквально повсюду: в лифте, в коридоре и даже в широченных автоматических дверях отеля, куда мог бы пройти бензовоз.

Ему некуда было деваться. Насколько догадалась Наталья, деньги он еще не получил и не мог получить без нее. Наверное, с доверенностью вышла какая-то осечка. Причем для богатенького Паши был смысл получить деньги здесь, в Израиле. А то в России премию от фирмы сложили бы с доходами от Пашиного собственного бизнеса и налоги накрутили бы такие, что вся премия в них бы и ушла. Завтра вечером Наталье пора было прощаться с Израилем, а Паше, стало быть, прощаться с пятьюдесятью тысячами долларов. Если вычесть время на сон (а Наталья собиралась спать спокойно и долго), у Паши оставалось меньше суток на то, чтобы ее уговорить, и он буквально лез из кожи вон. Даже жалко его становилось, дурака. Он же не знал, что Наталья решила на уговоры не поддаваться. Господь с ними, с долларами. Свою половину, если дадут, она получит в России. У врачей не такие доходы, как у эксклюзивных дистрибьютеров, поэтому налог с нее возьмут по-божески.

Гера выплеснулся из бассейна, как тюлень, и блаженно рас тянулся на бортике. На нем были пестрые шорты почти до колен, с карманами. У нас в таких ходят по улице, а за границей купаются.

Паша поднялся по лесенке, и вид у него был измученный.

– Издеваешься, – жалобно сказал Паша, мешком падая в шезлонг. – В сто раз лучше меня плаваешь. Мог бы обогнать метров на двадцать, так нет, ты меня дразнишь, ты все время плывешь чуть-чуть впереди.

– Я поддерживаю в тебе благородный дух соперничества, – заявил Гера, поглаживая себя по пузу.

– Ты бы еще предложил мне статью в твой журнал написать. Или лопать наперегонки, – уязвленно сказал Паша. – Соревнуются в том, в чем более или менее равны. Ты же не сядешь играть в шахматы с гроссмейстером?

– Не сяду, – подтвердил Гера. – Терпеть не могу шахматы. С четырех лет меня заставляли, я еще ходы записывать не умел – рисовал доску и стрелочки, кто куда ходит.

– Теперь он скажет, что обыгрывал гроссмейстеров, – простонал Паша. – Слушай, а есть что-нибудь, что ты не умеешь?

– Обыгрывал, но не всех. Не умею водить самолет и врать, у меня глаза начинают бегать, – по пунктам ответил Гера.

– Ты не умеешь делать деньги, – заявил Паша.

Наталью передернуло. Если бы Паша стал развивать эту тему, она бы, наверное, не сдержалась и сказала ему все, что думает о его умении делать деньги.

– А мне это неинтересно. Мне интересно читать, писать и валяться. Ты себе представить не можешь, какое это захватывающее дело: валяться и придумывать разные истории. – Гера закинул руки за голову и уставился в небо. – Если бы я разбогател, то валялся бы, пока не умер. Это еще один аргумент против того, чтобы делать деньги.

– Деньги дают свободу, – назидательно сообщил Паша.

– Только не тем, кто их делает, – возразил журналист. – Ты же как белка в колесе: давай, крути, еще, еще!

– Зато я могу позволить себе то, что тебе и не снилось.

– Вот это, что ли? – наивным голосом спросил Гера, кивая на отель и лазоревый бассейн.

– Демагог, – сказал Паша и отвернулся.

Наталья вдруг спохватилась, что за последний час Паша ни разу с ней не заговорил. И плавать наперегонки подбил Геру Паша, хотя помнил же, как разозлили Наталью их гонки на «ямахах». Ага, мы, значит, обиделись, про себя сказала Наталья, глядя в коротко подстриженный Пашин затылок. Изменили тактику: будем лежать и дуться, а эта дура пускай мучается.

Она бы и мучилась. Она бы места себе не находила – Паша точно рассчитал. Но это могло быть вчера, а сегодня Наталья смотрела в его затылок, в его жилистую спину с торчащими лопатками и не чувствовала даже особой злости. На посторонних не злятся. Злятся на своих, а посторонний – он идет себе в стороне, и, если сделает мимоходом какую-нибудь гадость, можно ему так же мимоходом ответить и тут же забыть. А можно вообще не связываться, чтобы не портить себе нервы.

Даже удивительно, до чего безразличен стал Наталье этот Костомаров Пал Василич, эксклюзивный дистрибьютор, тридцати двух лет, с женой в разводе. Совсем чужой. Было противно, что она отдавалась чужому.

– А пойдем-ка мы, Гера, на Красное море, – сказала Наталья. – Может, в последний раз искупаемся. А то завтра в это время надо будет вещи собирать.

О сборах было сказано специально для Паши. Чтоб не забывал.

Журналист молча встал и кивком указал на Пашину сгорбленную спину. Наталья пожала плечами.

– Пойдем через мой номер. Так ближе, – сказала она, беря Геру под руку.

– Ничего, если я у тебя выжму плавки? А то капает, неудобно в таком виде… – подыграл ей журналист.

И они ушли, не оглядываясь, хотя Наталью так и подмывало взглянуть на Пашину физиономию. В том, что уж он-то смотрит им вслед, она не сомневалась.

Хотя у журналистов, конечно, вольные нравы, вряд ли они, зайдя в номер к своим ньюсмейкерам, залезают под душ и начинают плескаться. А Гера именно залез и стал именно плескаться. Наталья знала его манеру вести себя на грани дозволенного. А сейчас то ли журналист переступил грань, то ли она сама эту грань перенесла и не заметила. В общем, он плескался, а Наталья пока что прилегла и думала, что ему по этому поводу сказать.

Прошедшая ночь ушла у нее на то, чтобы выковырять из себя Пашу аккуратно и точно, как раковую опухоль. Нельзя сказать, что на Пашином месте осталась кровоточащая рана. Вот пустота была, и Наталья, прислушиваясь к себе, с любопытством и удивлением чувствовала, как эту пустоту по-хозяйски занимает журналист. Она заново переживала свои с Герой недолгие и несложные отношения, и оказывалось, что нет – и долгие эти отношения, и сложные, и ничего, кроме хорошего, она от Геры не видела, хотя на язык он зол и может наорать. По сравнению с Пашей он был такой мальчик-наоборот, как фотографический негатив: где у одного черное, там у другого обязательно белое.

Тогда, на рынке, садясь в «скорую» рядом с Алешкиными носилками, Паша именем ее не поинтересовался и спасибо не сказал. Хотя в тот момент его можно было понять.

А Гера узнал эту историю (на «скорой», он рассказывал), написал статью и потом ноги себе оттоптал, разыскивая Наталью.

Паша как-то странно повел себя с Семакиной и Лучковой. Они из-за него, натурально, дерутся, а он помалкивает и ни да ни нет не говорит. Как будто выбирает. А что, может быть, одна из самозванок – Пашина знакомая? Пообещал ей, скажем, тысячу из пятидесяти – и вперед, девочка, старайся. А потом объявилась вторая самозванка, и Паша сообразил, что не так все будет просто, что начнут искать других свидетелей, а они возьмут да не узнают его, допустим, Лучкову. Или Семакину.

Гера тем временем нашел Наталью. Паша мнется, у Паши сильный соблазн ее не узнать, чтобы не делиться пятьюдесятью тысячами. Но отказаться от Натальи Паша не решается (может быть, побаивается въедливого журналиста), зато решается ее обмануть.

Паша берет у Натальи доверенность, чтобы прикарманить ее часть премии, и перестает звонить. Гера дарит ей поездку за границу. Паша появляется у Натальи в «Принцессе»: навек я твой, а ты моя и все такое; наверное, с доверенностью у него что-то не получилось. А Гера находит Мишкины следы и делает Наталью военной пенсионеркой государства Израиль.

Спрашивается, кого ты выбрала, Принцесса? Что делал рядом с тобой чужой изовравшийся человек?

А ведь был момент – здесь, в «Принцессе», в первый день, – когда она готова была выбрать Геру. Был да сплыл, потому что явился Паша, век бы его не знать.

– С легким паром! – насмешливо сказала Наталья.

Журналист появился, благоухая ее шампунем (гостиничным, но не в этом дело), обернув бедра ее полотенцем. Свои шорты он, приоткрыв дверь к бассейну, бросил сушиться на шезлонг. Горячий ветер из пустыни ворвался в комнату. Гера захлопнул дверь и уселся в кресло.

Наталья мысленно проверила, не было ли в ванной чего-нибудь не предназначенного для Гериных глаз. Кажется, ничего.

– Нахал ты, Герка, – сказала она, оглядывая его плотную фигуру. Надо же, какой кабанчик.

Журналист ответил таким же откровенным взглядом, и Наталья вдруг осознала, что лежит на постели полуголая в своем «Готтексе». У бассейна или даже в двух шагах отсюда, в шезлонге под ее окном, это был бы самый обычный наряд. А здесь и теперь, когда они вдвоем, это вызывающий наряд. Вызывающий всякие эмоции, к которым она пока что не готова. Вызывающий эмоции, которых ей стыдно, потому что ее постель еще пропитана Пашиным запахом.

– Что дальше? – спросил журналист. – Мы действительно пойдем на Красное море?

– Пойдем, – сказала Наталья. – Надевай штаны и пойдем. Дуреха я, Герка, беспросветная.

– Не без того, – признал журналист. – Но ты второй раз называешь меня Геркой, и это вселяет надежду на то, что ты поумнеешь.

Наталья засмеялась, и больше ничего важного они друг другу не сказали до самого Красного моря. Но было такое чувство, будто между ними уже случилось все, что случается между мужчиной и женщиной, – когда, разумеется, мужчина и женщина этого хотят.