Текст книги "Кого ты выбрала, Принцесса?"

Автор книги: Ольга Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

4

Кузнецова Наталья Михайловна, двадцати девяти лет, с мужем в разводе, врач-терапевт, имеет сына Дмитрия восьми полных лет, вышла из гостиницы «Россия» в восемь утра счастливая, как драная кошка. Паша обогнал ее и побежал заводить машину. Если бы он машину не завел и сунул Наталье «полтинник» на такси, она бы, наверное, убила его на месте, а сама пошла бы топиться в Москве-реке. Потому что в двадцать девять лет врачу-терапевту (с мужем, не забудем, в разводе), имеющему сына Дмитрия восьми полных лет, влюбляться очень трудно. Болезненный это процесс и чреватый всякими непредсказуемыми поступками.

Но Паша – Пашшша, стон ночной – с машиной справился, хоть и предупреждал, что аккумулятор дохлый. Наталья раздумала убивать его и топиться, вздохнула и уселась поудобнее. Машина у него была, между прочим, серебристая «ауди». Или БМВ. Хорошая, в общем, машина. Пашина.

Прелесть какой управляемый был Паша. Правда, у Натальи мелькнуло подозрение, что он замаскированный подкаблучник. Но нет, Паша легко принимал решения, и эти решения оказывались самыми для нее подходящими. Танк ничего бы ей не подарил – это было бы терпимо, но обидно, или стал бы совать деньги, – а уж это привело бы к немедленному разрыву. Подкаблучник купил бы цветочков, а потом, проезжая мимо универмага, сказал бы, не снижая скорости: «Может, выберем тебе чего-нибудь?» А Паша, ни минуты не сомневаясь, остановился у «Елисеевского», попросил ее подождать в машине и вернулся с двумя здоровенными пакетами.

– Это твоим старикам, – сказал он просто, взвешивая на руке один пакет, и стало совершенно очевидно, что не помочь Наташиным старикам было бы полным свинством. Они, в конце концов, сегодня заработали. Укладывали Димку, пока его беспутная мать – ну, в общем, замнем.

– А это… – Паша показал второй пакет. – Извини, мы же твои продукты не вынули из багажника, и я их сегодня с утра выбросил. Боялся, что испортились. Так что это вам с сыном на завтрак. Не перепутай: у стариков коньяк, у вас «Чинзано» и кола, а остальное все одинаковое.

Доходчиво было сказано. Проникновенно. Наталья, которая еще несколько минут назад и представить себе не могла, что докатится до того, чтобы брать с любовника продуктами, поняла: вот эти пакеты и есть самый лучший в такой ситуации подарок. Относительно дорогой и ни к чему не обязывающий. Возвращать в случае чего не придется.

– Паша, – спросила Наталья, – а тебе когда-нибудь говорили, что ты мужик на все сто?

– Друзья говорили, – ответил он, как и надо было ответить.

Потом он завел разговор о мальчишках, своем и Натальином, и опять это было вовремя и к месту. Не вчера же, в постели? Потом сказал:

– Есть возможность заработать. Глупость, но и упускать глупо. Производитель этих ножиков, которым ты Алешке… Ты хоть помнишь?

Наталья вместо ответа подергала кожаный чехольчик с ножом у него на поясе. И, кстати, вспомнила, что нож ей тогда протянул все-таки он. Паша, а не тот парень, которого она про себя называла то «афганцем», то «чеченцем».

– Так вот, они для рекламы собирают всякие истории, как их нож в необычных ситуациях помог человеку. Нужно послать письмо на английском – если им понравится, они за это заплатят.

– Посылай ради Бога. Мне-то что?

– А ты главный герой. Ты и должна послать.

– Я английского не знаю, – сказала Наталья. – И не собираюсь я этим заниматься.

Паша замолчал и за Белорусским мостом свернул направо.

– Тут нотариальная контора. Выпиши мне доверенность, и я пошлю от твоего имени.

– Ты серьезно?

– Абсолютно. На дороге валяется сотни две баксов. Может быть, пять. У тебя просто нет привычки подбирать, а я бизнесмен, я ночь спать не буду. И не из-за жадности, а… Ты понимаешь?

– Очень даже понимаю, – сказала Наталья, хотя сначала не поняла. А потом она подумала, что тоже не спала бы ночь, и не одну, если бы не помогла тогда его сыну Алешке. Конечно, она играла по высшей ставке: помочь умирающему – это не долларов подзаработать (а жаль, кстати, одно другому не помешало бы), но было тут и что-то общее. Профессионал мучается, если проходит мимо своего дела. Разыскал же ее пузатый журналист из «Влада», хотя мог бы не разыскивать. Но он мучился и разыскал. Фотограф мучается, если видит хороший кадр, а камеры под рукой нет. А дворник, если видит хорошую лужу…

Наталья развеселилась и так, смешком, написала удивившую старика нотариуса доверенность. Старик не мог взять в толк, что им нужно, и они толком не знали, что им нужно. Паша продиктовал какие-то слова, она записала, старик шлепнул печать – и все. В конторе, кроме них, никого не было. Управились в пять минут, а еще через пять Наталья об этом забыла.

Предстояла самая щекотливая ситуация: участковый врач Кузнецова с утра пораньше выгружается на глазах у всего двора из машины любовника. Причем где ни выгрузись, будет плохо. У подъезда – скажут, совсем стыд потеряла. За квартал – все равно кто-нибудь ее узнает и разболтает. Ага, скажут, скрывается, значит, есть что скрывать… Наталья начала трусливо подумывать, не выйти ли на Октябрьском поле, чтобы потом проехать остановку на метро. Но Паша, с которым она своими мыслями делиться не спешила, сам все понял и нашел блестящий выход из положения.

– Я еще раз поблагодарю тебя за Алешку, – сказал он между прочим, не отрывая взгляда от дороги. – Громко поблагодарю, чтобы старухи у подъезда слышали.

Как этот невероятный Паша догадался о старухах?

– А они везде есть, – пояснил Паша, хотя вслух Наталья ни о чем таком его не спрашивала.

Ей стало сладко и жутковато, будто он читал ее мысли.

5

– Так как же интервью? Вы обещали, – зудел этот не только пузатый, но и мордастый, не говоря уже о настырности чрезвычайной, журналист.

Расстановка сил и предметов мебели была все та же. Наталья читает статью, только свежую, и не в журнале, а в газете, но дальше заголовка дело у нее не идет. «УЮТНОСТЬ ЧУЖОГО ГОРБА» – отвратительный заголовок. Журналист пытается эту же статью читать вверх ногами и не понимает, что он там понаписал такого, что не нравится Наталье. А Наталье не нравится пятно на столе от банки с мочой старухи Поточиной, но самое главное, ей не нравится, что Паша исчез. То есть он оставил визитки, целых три, с восемью телефонами. Но по всем телефонам либо не отвечают, либо тилиликает факс, либо говорят, что Пал Василича нет на месте. А где то место, на котором он есть, не говорят. А журналист (Георгий Анатольевич, если не забыли), жужжит в уши:

– Поймите, мне поздно давать задний ход. Газета вышла, ее у каждого читателя не отберешь. Семакина и Лучкова подали на меня в суд, одна в Северо-западный, другая в Центральный.

– Кто такие Семакина и Лучкова? – рассеянно спросила Наталья.

– Самозванки эти, студентка с медсестрой. Вы читаете или мечтаете?! – бестактно брякнул пузатый-мордастый-настырный, тыча пальцем в лежащую перед Натальей газету. – Идиотизм полнейший, но у обеих заявления приняты. А у меня нет ни строчки, завизированной вами. И заверенного свидетельства отца нет, и сам отец неизвестно где. («Что верно, то верно», – вздохнула Наталья.) Что получается? Получается, я могу по формальным основаниям проиграть суд, хотя все, в том числе судьи, будут знать, что я трижды прав!

– Я не пойму, чего вы от меня хотите, – сказала Наталья.

– Да ничего особенного! Полчаса-час побеседуем под диктофон. Расскажете, кто там был на месте происшествия: продавцы, возможно, милиция, охрана рынка…

Наталья невольно передернула плечами. Синячище под лопаткой от дубинки охранника еще побаливал.

– А потом?

– Потом я разыщу этих людей, они вас опознают, и суд восстановит всю картину.

Суд, значит. Всю картину. Ах, Паша ты, Паша, рыцарь мой прекрасный, угораздило же тебя столько насочинить про свое геройское тогда поведение! «Отец мальчика точным ударом отколол носик чайника и сунул в руку блондинке» и все такое. Это ты, Паша, чувырлы своей боялся. Чтобы она не сказала: вот, отпустила Алешку с папой погулять, ребенок чуть не умер, а он стоял ворон считал. Теперь я назову свидетелей – уж охранника-то с дубинкой я век не забуду, потом продавец чайниковый… Назову я свидетелей, и так, между прочим, не назло и не специально, всплывет, что врал ты, Паша, как сивый мерин.

– Оставьте меня, я на работе, – заявила Наталья.

– И я на работе, – сообщил этот невыносимый журналист. — Я же к вам не о погоде поболтать пришел.

Ага. Рот закрыл – убрал рабочее место.

– Вы на моей работе. У нас, в конце концов, тоже есть охрана, – разозлилась Наталья. – Вот позвоню и прикажу вас выбросить!

Глазки у журналиста были карие. Наверное, когда он улыбался, глазки совершенно тонули в щеках. Но Наталья ни разу не видела, чтобы он улыбался.

– Воля ваша, Наталья Михайловна. Можно пойти и формальным путем: вызовут вас в суд повесткой, при неявке доставят с милицией.

– А я скажу, что ничего не знаю. Не запомнила – не до того было. И вообще это была не я.

– Сядете за лжесвидетельство, – наехал журналист.

Пугает, решила Наталья. А может, не пугает.

Она попыталась выжать слезу. Но слез не было – одна злость.

– У вас, Георгий Анатольевич, совесть есть? Я вам не навязывалась. Я оказала ребенку скорую помощь, вот и все. И за это меня теперь поведут в суд под конвоем…

– Если сами не пойдете, – уточнил журналист.

– Ну да, хочешь – добровольно, не хочешь – под конвоем. Да еще и посадить грозитесь.

– Я вас, кажется, понял, – заявил журналист и, если бы дело было не в поликлинике, в следующий момент получил бы телесные повреждения. Наносить телесные повреждения в поликлинике Наталья постеснялась, хотя поликлиника – самое подходящее для этого место: травмпункт на первом этаже, рентген на втором.

Он предложил ей денег.

– Какая, – спросил, – сумма вас устроит? За беспокойство.

И уставился своими карими глазками.

Наталья сосчитала про себя до десяти и сказала:

– Вон! И под конвоем не приду. Запрусь и буду сидеть, пусть взламывают дверь, если хотят.

– Значит, я вас понял неправильно, – без особых эмоций сообщил этот неимоверный Георгий Анатольевич, и Наталья увидела, что да, когда он улыбается, глазки скрываются в щеках.

Помолчали. Злость у Натальи прошла. Выгнать его под тем предлогом, что в коридоре ждут больные, было невозможно, потому что больные в коридоре не ждали. Летом по субботам все больные выздоравливают и едут копаться на садовых участках.

– За интервью принято платить, – осторожно начал журналист. – Не всегда и не всем, конечно. При соввласти если я, например, делал интервью с писателем, то половину гонорара совершенно официально, через кассу, получал он. А если, допустим, с нефтяником, то весь гонорар шел мне. Сейчас некоторые звезды требуют гонорар за интервью – вот Эльдар Рязанов не может снять цикл о Голливуде, потому что там требуют. А в Париже с него не требовали, и он снял. То есть я не собирался вам взятку совать. Речь идет о нормальной рабочей практике. Вы мне – интервью, редакция вам – гонорар. Понятно?

Наталья упрямо мотнула головой.

– Ясно. Это не входит в круг ваших понятий, это пугает, вам кажется, что вас пытаются подкупить, хотя нам от вас нужна только правда. Поймите, это не подкуп свидетеля. Свидетелей подкупают совсем для другого. – Журналист достал сигареты (Наталья сделала стойку) и опять убрал пачку в карман. – Может, выйдем в скверик минут на десять? Ей-богу, я нервничаю. Вы очень симпатичный мне человек. Что бы вы ни говорили, как бы непонятно себя ни вели – вы спасли этого мальчика и, наверное, много других людей. Но мальчика – наглядно. Про мальчика я знаю. Вся моя писанина, в конце концов, не стоит того, что вы сделали тогда за две минуты. Давайте выйдем, поговорим, – еще раз предложил журналист, и Наталья подумала, что не такая уж он продувная сволочь.

– Нет, – возразила она, – только здесь. Я на работе. Хотите, запремся, и вы покурите в окно?

– Перебьюсь, – сказал журналист, но закурил и отошел к окну. Он, кажется, и в самом деле здорово нервничал.

– Заприте дверь, – велела Наталья, – ключ в замке.

Журналист по-рабоче-крестьянски плюнул в ладонь и загасил в слюне окурок.

– Не надо. – Он отправил окурок в корзину и носовым платком вытер ладонь. – Позвонить от вас можно?

Позвонить было можно – у Натальи стоял один на четыре соседних кабинета телефон, – и журналист стал звонить.

– Михалыч, – не представившись, сказал он в трубку, – врачиху с мальчиком помнишь?

Судя по тому, как долго он слушал неведомого Михалыча, тот и помнил, и имел по этому поводу очень сложное мнение.

– Да что суд? Мало я судился?! – неожиданно взревел журналист. – Зато мы уже попали в Интернет! Не тычь мне, любой суд – реклама!

Михалыч ответил как-то кратко.

– Сам такой, – весело сказал журналист. – Я вот тут подумал: мы сможем наградить ее турпоездкой? За мальчика, за что же еще…

Наталья сделала протестующий жест, журналист отмахнулся.

– Интересное кино, Михалыч: кретина, который угадал на разрезанной фотокарточке усы Якубовича, мы посылаем в Италию, а врача, который спас ребенка… Конечно, много. Конечно, лотерея. Вот и будем считать, что она выиграла. Хоп, Михалыч, договорились… Она сама выберет. Ну, нам-то без разницы, а ей приятно, пусть выберет.

Он положил трубку и снова утопил свои смеющиеся глазки в щеках.

– Поздравляю, Наталья Михайловна: редакция награждает вас турпоездкой за границу.

– Все равно я вам не дам интервью, – первым делом сказала Наталья.

– Как хотите. – Журналист пожал плечами. – Это не связано.

– Тогда отчего такая щедрость?

– Скажете, не заслужили? – вопросом на вопрос ответил журналист.

– Скажу, заслужила, но не у вас. – Наталье стало жалко себя, потому что нет и не будет адреса, по которому выдают все заслуженное. Разницу между заслуженной зарплатой и ее зарплатой, например. Или дубленку, которую у нее стащили в прошлом году. Или Пашу, который, конечно, по какому-то адресу сейчас находится, но секретарши не говорят, мочалки.

– Считайте, что Бог или судьба восстанавливает справедливость, – попал в ее мысли пройдоха-журналист. – С нашей помощью.

– От вас я не могу принять ни-че-го, – глядя в стол, раздельно произнесла Наталья.

– Ну вот, снова здорово. Голубушка Наталья Михайловна, сейчас в жарких странах ну очень жарко, – сообщил журналист. («Я тебе не голубушка», – про себя одернула его Наталья). – Сейчас туда ездят только идиоты и русские, которые еще не разобрались. Мертвый сезон. Полупустые самолеты садятся в полупустых аэропортах, оттуда полупустые автобусы везут кого-то в полупустые отели. Причем пустые места оплачены. Турфирма покупает со скидкой четырнадцать билетов по цене десяти, а пятнадцатый ей дают бесплатно как приз. Места в отеле у нее тоже скуплены на месяц вперед. Наберет она в группу хотя бы одиннадцать человек – будет в выигрыше, наберет меньше – ничего страшного, компенсирует зимой. Так вот, наш журнал бесплатно печатает рекламу турфирм и за это получает бесплатные путевки. По ним ездят уборщицы и машинистки, потому что журналисты, во-первых, наездились, во-вторых, им некогда – они работают. По ним ездят победители совершенно бредовых конкурсов типа «Сложите все цифры даты вашего рождения, вырежьте из журнала купон и пришлите в редакцию», потому что такие конкурсы увеличивают подписку. А теперь поедете вы. Потому что нам это ничего не стоит, а вам приятно.

Что за прелестная подляночка была бы, подумала Наталья, если бы Костомаров Пал Василич, тридцати двух лет, с женой в разводе, вернулся бы и звонил бы, и звонил, а телефон не отвечал бы и не отвечал, а после подошла бы мама и сказала, что Наташа на Канарах.

– И еще я должен перед вами извиниться, – дожимал ее журналист. – Нам надо было сразу подарить вам путевку, и не возникло бы никаких этих двусмысленностей с интервью и судом. Мухи отдельно, котлеты отдельно.

– Ладно, давайте вашу котлету, – согласилась Наталья. – Все равно же заставите лопать мух, я понимаю.

– Об интервью пока что не прошу, в суд – только в крайнем случае, обещаю, – быстро сказал журналист. – Но уж если придется – извините, это ваша гражданская обязанность… Загранпаспорт у вас есть?

– Откуда? Я за границей не была, если не считать Афгана. – Наталья подумала о том, что теперь придется где-то как-то оформлять загранпаспорт, а там, говорят, жуткие очереди. И о том, что ей совершенно нечего надеть за границу. И о деньгах, потому что бесплатно-то бесплатно, но ведь нельзя же в чужую страну ехать без единого рубля. Без единого доллара. Хотя двести долларов у нее было – неприкосновенный запас, но этого могло оказаться катастрофически мало. Ну, с Димкой-то поживет мама.

Она обо всем этом подумала и чуть снова не отказалась. А потом загранпаспорт, жаркие страны и доллары как-то сцепились у нее с Димкой, и Наталья для самой себя неожиданно спросила:

– Георгий Анатольевич, а Израиль – достаточно жаркая страна?

– В каком смысле? А, свободные путевки?! – сообразил журналист. – Наверное, есть.

Он поглядел на нее, будто первый раз видел и старался запомнить.

– Не угадали, – сказала Наталья, – не зов предков. Просто когда-то давно в Израиль уехал отец моего ребенка.

6

Вообще Мишка хотел в Штаты, но в Штаты тогда еще не выпускали. А в Израиль выпускали. И Михаил Николаевич Кузнецов, двадцати двух лет, бывший старший лейтенант, бывший кавалер «Красной звезды», лишенный звания и награды и обиженный на советскую власть, купил в синагоге справку, что у него бабка еврейка, и стал бывшим гражданином СССР. Его разжаловали за чужую вину, и полковники, ставшие генералами на крови Мишкиной роты, нажали, где надо, чтобы Мишку никто не задерживал. Уезжали тогда бесследно, как умирали. Наталья ничего о нем не знала. А кругом бывший Михаил Николаевич Кузнецов не знал, уезжая, что он будущий Димкин отец.

– С собой не зову. Сам не знаю, на что буду жить и где, – сказал он, потому что был танком и решал за обоих.

Вдобавок по каким-то связанным с отъездом причинам ему надо было развестись, и в загсе их развели за пять минут, без суда, как только о тех самых причинах услышали.

Так что для Натальи не было вопроса, говорить ли ему о будущем ребенке, а был вопрос, оставлять ли этого ребенка. А сейчас наоборот: она даже не вспоминала, что собиралась тогда сделать аборт, и жалела, что не объяснилась с мужем. Может быть, он и остался бы?

Наталья совершенно не была уверена в том, что Мишка живет в Израиле. Скорее уж он, как собирался, рванул через Италию в Америку. Италия была для таких эмигрантов перевалочным пунктом. Когда Димке было уже два года, Наталья встречалась с одним женатым врачом из Кардиоцентра, а этот врач съездил в Италию и рассказывал, что там полно наших евреев, настоящих и самозванных, вроде Мишки. Они живут в каких-то трущобах, попрошайничают на улицах и дожидаются визы в Америку, а визы им не дают. Почему-то Наталье представлялось, что и Мишка был там, в парадном мундире без погон, с отпечатавшимися на груди следами от ордена и гвардейского значка. Хотя этот ни разу не надетый мундир остался в Москве и был перешит Димке на костюмчик в тяжелые гайдаровские годы.

Короче, была очень слабая возможность, что Мишка когда-нибудь найдется, объявится и тогда, с его танковым характером, снимет с себя последнее и отдаст на ребенка. Последнего Наталья, конечно, не возьмет. Но вдруг Мишка нажил предпоследнее и предпредпоследнее? И потом, было бы просто интересно посмотреть ему в глаза.

С другой стороны, сейчас у нее появилась возможность бесплатно съездить за границу. И Наталья решила совместить эту вполне реальную возможность с хлипенькой возможностью посмотреть Мишке в глаза и слупить с него валюты. Причем теперь эта хлипенькая возможность стала очень заманчивой. Одно дело – если бы он появился в Москве и встретил ее с мороженой рыбой в пакетах. И совсем другое дело – пальмы, отель (раз на халяву, надо требовать пятизвездочный; знать бы, что это такое), лазоревый бассейн, макияж при вечернем освещении. На столике у нее в номере такая раскладная рамочка, в рамочке – она с Димкой и хорошо бы еще с Пашей и Алешкой (попросить у кого-нибудь фотоаппарат и наснимать). Мишка насчет халявы не знает. И тут-то, когда он увидит рамочку и то, что в рамочке, самая пора посмотреть ему в глаза и так небрежно спросить: «Ну, а ты как живешь?»

7

Где написано PUSH , надо нажимать. После того как Наталья чуть не снесла складную дверь туалета в самолете, стюард показал это дважды, да еще постучал ногтем по надписи и вслух прочитал: «Пуш!» Наталья мышкой юркнула в кабинку, задвинула за собой дверь и плюхнулась на унитаз. Сейчас она была красная до ушей мышка. Почему, спрашивается, у евреев стюарды, а не стюардессы? Мужики почему? Все не как у людей.

Справившись с делами, она осмотрелась и (Спокойно, девочки, авиакомпания ELAL приветствует вас на борту «Боинга 747»!) обнаружила гигиенические прокладки. В самолете. На высоте сколько-то там футов над уровнем моря, время полета – 4 часа 10 минут и ни секундой больше. Прокладки.

Потом Наталья оборвала проводок у наушников. Не в туалете, понятно, а в своем кресле. Показывали кино, а звук надо было слушать через наушники, и она слушала, но было неинтересно, потому что английский, который она понимала на уровне «Хай», «Траст ми» и «Ай дид ит!», забивался еврейским переводом, которого она не понимала вовсе. Она сняла наушники и нечаянно оборвала проводок. И стала звать все того же стюарда.

– Успокойтесь, – сказал Гера, который Георгий Анатольевич (он тоже там был, но об этом потом).

Стюард подошел, успокаиваться и прятать наушники стало поздно. Мощным мозговым штурмом Наталья собрала остатки институтских знаний в области английского языка, прибавила знания, полученные с телеэкрана, и слила все в чеканную фразу:

– Ай кэн пэй.

Ответив непонятное, стюард забрал у нее наушники с оборванным проводком и принес новые.

Наталье они были уже совершенно не нужны, но человек для нее постарался. Довольно уверенно сказав: «Сеньк ю», – она сунула тыкалку наушников в гнездо на подлокотнике кресла, а наушники из одной благодарности к стюарду надела на голову. И снова оборвала проводок, потому что он был короткий, рассчитанный на то, чтобы человек в наушниках сидел, а она разговаривала со стюардом стоя.

Стюард коротко переговорил с Герой, принес третьи наушники в запаянном пакете и вручил их Наталье с вполне понятным «Уэлком!»

– Можете взять себе. Сувенир от авиакомпании, – сообщил Гера результат своего со стюардом разговора. – Они грошовые, по-нашему тысяч десять-двенадцать.

– Что вы ему сказали? – спросила Наталья.

– Ничего особенного: русский врач, первый раз за границей.

– По-еврейски?

– По-английски, конечно. А вообще-то в Израиле говорят на иврите.

– Я знаю, – сказала Наталья, – только путаю с идиш, какой из них настоящий еврейский, а какой вроде немецкого.

– Иврит настоящий… Не комплексуйте вы, Наташа, расслабьтесь. Вы тут главная, понимаете? Стюард получает зарплату из тех денег, которые заплачены за ваш билет. Если вам не понравится полет, в следующий раз вы полетите рейсом «Трансаэро», поэтому стюард старается, чтобы полет вам понравился. И так везде – в отеле и вообще в стране. Вы привозите сюда живые доллары. Вы иностранная туристка, Наташа!

Иностранная туристка – это, девочки, очень солидно. Это вам не стирка-глажка-готовка-помойка, а бесплатные прокладки на высоте сколько-то там тысяч футов над уровнем моря. На уровне моря, то есть на земле иностранная туристка – это двухэтажный автобус с зеркальными стеклами, номер в отеле, который убираешь не ты, и, возможно, даже кофе в постель. С них, с буржуев, станется – кофе в постель.

Аэропорт имени Бен-Гуриона был окружен пальмами с необычайно волосатыми стволами. Кажется, эти волосы были остатками засохших листьев. В огромном зале с огромными окнами, за которыми была видна заграница, стояла средних размеров очередь, которая не толкалась и не ругалась и, несмотря на это, неуклонно приближалась к загранице. Гера пошел добывать их летевшие багажом чемоданы, а иностранную туристку Наталью поставил в очередь. Вокруг полно было русских – если, конечно, не заглядывать им в пятую графу, так что иностранная туристка Наталья без всяких затруднений отпросилась на минуточку. Требовалось сменить самолетную прокладку. У нее был последний день, но лило как из ведра – наверное, на нервной почве.

Заграница, девочки, начинается с туалета. В туалете аэропорта имени Бен-Гуриона пол был абсолютно сухой и пахло розами. Там можно было жить среди зеркал, принимать гостей и хвастаться им евроремонтом.

Так вот, в туалете аэропорта имени Бен-Гуриона над белоснежной раковиной стояла иностранная туристка Наталья, растопырив пальцы, замаранные после известной процедуры и кое-как вытертые туалетной бумагой. Иностранной туристке Наталье надо было вымыть руки. Кран над белоснежной раковиной не работал.

Она перешла к другой белоснежной раковине и попробовала другой кран. Совершенно без толку.

Там везде были не круглые ручки, которые надо вертеть, а такие блестящие рычажки. Они свободно поворачивались и вправо, и влево. Но вода не шла.

Третьей раковиной только что пользовались. По ней еще стекали брызги. На кончике крана повисла капля. Иностранная туристка Наталья тупо повертела рычажок и поймала каплю пальцем. Капля соскользнула и упала.

И тут под грохот водопада из кабинки вышла эфиопка, черная, как головешка, с вывороченными губами. На эфиопке была юбка в мелкий неброский цветочек, вроде того, что нравится нашим сельским старухам, и футболка с надписью "I – нарисованное сердечко — Israel ". Лифчика под футболкой не было, грудищи лежали на животе. Таких неимоверных теток любят показывать в «Клубе путешественников» под разговорчики типа: «А охотники саванн еще пользуются копьями с костяными наконечниками».

Иностранная туристка Наталья почувствовала себя как вор, застигнутый на месте преступления. Она вытянула из такой специальной коробочки бумажное полотенце и стала вытирать сухие руки.

А паршивка эфиопка принялась разглядывать себя в зеркало.

Конечно, можно было уйти, но иностранная туристка Наталья решила, что лучше подсмотреть тайну крана здесь, чем потом срамиться в отеле. В отеле ей жить.

Растянув кожу на щеке, эфиопка выдавила прыщик. Немытыми, между прочим, руками. И поймала в зеркале взгляд иностранной туристки Натальи.

– Кэн ай хэлп ю? – спросила эфиопка.

Ненавидя ее и себя, иностранная туристка Наталья жестами показала, что ей надо открыть кран. Беда в том, что нужного жеста она не знала. Эфиопка вслед за ней повертела рычажок вправо-влево и несколько удивленно сказала:

– Уорм, колд.

Воду она при этом не пустила.

– Уоте, – сказала иностранная туристка Наталья и, как это часто делают люди, знающие только отдельные иностранные слова, подкрепила слово жестом. Жест она выбрала снова неправильный: показала, будто бы пьет из стакана. Эфиопка, ответила длинной фразой, показывая куда-то на дверь, и за дверь, и дальше. Иностранная туристка Наталья поняла, что ей объясняют, где здесь буфет.

– Уоте, – тыча пальцем в кран, зло повторила иностранная туристка Наталья. Если бы у нее сейчас было копье с костяным наконечником, она стукнула бы им непонятливую эфиопку по башке.

– Уоте, – подтвердила эфиопка очень ласковым тоном, каким говорят с маленькими детьми и клиническими идиотами. – Колд уоте, уорм уоте.

Не спуская с нее глаз, эфиопка сделала неуловимое движение над краном, пустила воду, наскоро сполоснула руки и непонятно каким образом перекрыла воду. И ушла, пятясь. Смотрела она заискивающе. Она боялась иностранную туристку Наталью.

В туалете аэропорта имени Бен-Гуриона, среди зеркал, мрамора и прочего евроремонта, над белоснежной раковиной стояла иностранная туристка Наталья и, ревя в три ручья, дергала злосчастный рычажок. Ей уже не хотелось пустить воду. Ей хотелось выломать его к чертям собачьим с мясом.

Вода хлынула, когда она дернула рычажок вверх. Его и надо было дергать вверх. Не с такой, конечно, силой. А поворотом вправо-влево регулировалась температура. Уорм уоте, колд уоте.

Наталья зарыдала еще сильнее. Она рыдала по своей одинокой изгаженной жизни, в которой и прокладки-то появились недавно, а так была скрипучая синтетическая вата, и за все двадцать девять лет не было ни вежливых стюардов, ни чистых туалетов, ни других простых вещей, доступных всяким негритянкам, у которых папа охотится в саванне с костяным копьем. Хотя он может оказаться и профессором математики – не в этом дело. А дело в том, с холодным остервенением сказала себе Наталья, что больше я так жить не буду.

Как «так», она знала прекрасно – от зарплаты до зарплаты, на просроченных продуктах с оптовки, – и упиваться этими подробностями не стала. А вот как жить не «так», а по-другому, было совершенно непонятно. Над этим требовалось подумать.