Текст книги "Кого ты выбрала, Принцесса?"

Автор книги: Ольга Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

18

Паша выспался, выкупался, наждался Наталью и в конце концов разыскал их с Фиркой в прибрежном ресторанчике. Фирка представилась ему Эсфирью Моисеевной, с отчеством, потому что вспомнила свое русское прошлое. Еще раньше она по этой же причине наклюкалась и плакала по беззаботным студенческим годам. Наталья, само собой, от подруги не отстала. Ей вдруг стали сердечно близки израильские проблемы с арабами на оккупированных территориях. Это почти как у нас с чеченцами, только у нас хуже.

В тихой надежде, что они расстанутся или хотя бы угомонятся, Паша отвез Фирку домой, но сам попал на их орбиту. Допивали по-московски на кухне, за столом с липкой клеенкой, что Наталью очень умиляло. Но в какой-то момент она поняла, что ночевать их Фирка не оставит. Это было уже не по-московски, точнее, не как раньше, когда они были моложе лет на десять и могли улечься вповалку поперек хозяйской софы, подставив под ноги стулья. Они тогда были другие, и страна была другая – не Израиль, само собой, и не Россия, а та страна, которой сейчас вовсе нет на карте. И никого из них тогда не ждала под окнами машина с кондиционером. Поэтому Наталья на Фирку не обиделась, но и простилась без слез.

Мотель искать не стали, а отъехали немного по шоссе и легли спать в машине, и любили друг друга пьяно, бестолково и больно, чтобы подхлестнуть уставшие тела. Наутро Наталья охнула, увидев расцарапанную ее ногтями Пашину спину.

Он еще спал, скинув во сне простыню. Его по-детски розовые крепкие ягодицы умиляли Наталью.

В стекла било свеженькое новорожденное солнце, по шоссе редко проезжали машины, а за шоссе, за горами сверкающей соли на берегу, не шелохнувшись, лежало Мертвое море, и воздух над ним дрожал от испарений.

Кондиционер они выключили, когда засыпали, чтобы не сажать аккумулятор. Как его теперь включить, Наталья не знала, а в машине уже начало припекать. На переднем стекле машины была специальная занавеска, чтобы опускать ее на стоянке, а на заднем – жалюзи. Наталья закрыла и то, и другое, а боковые стекла завесила полотенцами. Стало темнее и прохладнее.

Наталья склонилась над Пашей и осторожно лизнула царапину на его спине, чувствуя вкус пота и немного – крови. Она лизнула другую царапину, и Паша коротко застонал.

– Я оближу тебя всего, – сказала Наталья тихо-тихо. Ей не хотелось, чтобы Паша проснулся, но хотелось, чтобы он слышал ее во сне. — Я оближу тебя, мой потненький. – Следующая царапина была длинная, Наталья провела по ней языком от Пашиной лопатки до бока. — Я оближу тебя, мой гаденький.

Еще одна царапина заехала на бедро. Наталья осторожно перенесла ногу через Пашу и встала над ним на колени и на локти.

– Я оближу тебя, мой любименький.

Она добралась языком до паха, где никаких царапин уже не было.

– Я оближу тебя, мой мягонький… Мой нежненький… Мой…

Близко-близко она увидела, как просыпается его плоть, и стала помогать ей быстрыми ударами языка. Сама, не поняв, когда это случилось, Наталья почувствовала, что ноги ее разъехались и низ живота ритмично скользит по Пашиному лицу. А потом на бедра ей легли Пашины руки, и он резко посадил ее на себя, и впился в нее истово, как будто в жару высасывал сок из мягкого налитого персика.

– Я так не хочу, – прошептала Наталья, вдруг застыдившись, и подумала, что было бы совсем неплохо, если бы Паша ее не послушался, потому что она хочет именно так. Но Паша как-то немыслимо извернулся в тесноте, и губы его оказались у Натальиных губ, и его пылающая плоть ворвалась в нее, раскрытую, как цветок, и мгновенное разочарование прошло.

– Ты моя Принцесса. Милая, любимая моя Принцесса, мое счастье, – шептал он. – Господи, я думал, что я что-то знаю, а не знал ни-че-го. Я мальчишка, который не знал ничего. Не знал, что так бывает – как у нас с тобой. Не знал, что такое любовь. Думал, что знаю, а сам не знал. Ненаглядная моя, Принцесса моя…

Они разрядились одновременно, смеясь и плача. Наталья вся была в извержениях Пашиного вулкана и хотела дать лизнуть ему, но Паша не стал, а она обиделась и зарыдала, и поняла, что у нее счастливая истерика и что она любит Пашу. Но сказать об этом ей было гораздо труднее, чем в их первую ночь, когда она еще не любила, а лишь понемногу начинала влюбляться.

Машина летела в Эйлат, к отелю «Принцесса», к холодному душу и чистым простыням, расстеленным заботливой эфиопкой.

– Что такое эксклюзивный дистрибьютер? – спросила Наталья. – Только по сути, без курса двойной итальянской бухгалтерии.

– По сути я маленькими кусочками продаю куски чужого пирога, а крошки подбираю, – пояснил Паша.

– И в год накрошиваешь себе полмиллиона долларов?

– Нет, нет… – Паша мечтательно улыбнулся. Было видно, что он совсем не против того, чтобы накрошить себе полмиллиона, но эта сама по себе приятная мысль так нереальна, что даже зависти не вызывает. – Полмиллиона – это цифра, которую я вижу в конце года. Сама по себе она ничего не значит, кроме того, что за год в моих руках побывало полмиллиона чужих денег. Ну, и моих немного. Но свои деньги мне показывать нельзя, а то все уйдет в налоги, поэтому к концу года я обычно остаюсь еще и должен.

– Я же просила без бухгалтерии, – вздохнула Наталья.

– Какая бухгалтерия?! Я на пальцах тебе объясняю: вот одолжил я, например, у соседа деньги, купил кусок пирога. Кусок в моих руках, но он соседский. Я распродал кусок маленькими кусочками, вернул соседу деньги с процентами и немного оставил себе. Но, если я просто положу их в карман, придет тетя из налоговой инспекции и почти все отнимет. Поэтому я снова беру деньги у соседа, добавляю свои, покупаю еще кусок пирога, и, когда тетя приходит, я опять в долгах. И так по кругу. Чем больше крутишься, тем больше твоих денег, но тем труднее соскочить, потому что сразу придет тетя и сделает твои большие деньги маленькими деньгами. В общем, при нормально поставленном бизнесе деньги не лежат, они все время в деле.

– А ты можешь, когда круг повернется… ссудить мне денег на кабинет? – Наталья сама не поняла, откуда взялось слово «ссудить» и почему она не отважилась прямо попросить денег.

– Стоматологический, что ли?

– Нет, кабинет рефлексотерапии. Это иголочки, иглоукалывание, – пояснила Наталья.

– Почему нет? Пиши коммерческое обоснование: предварительные затраты, точка выхода на рентабельность, время окупаемости.

– Я, – сказала Наталья, – ничего этого не понимаю. Я только умею ставить иголки и знаю, что лечиться иголками модно, поэтому люди ко мне пойдут.

Паша засмеялся.

– Вот для этого и нужно обоснование. Тебе самой нужно, чтобы не прогореть. А то может оказаться, что вся прибыль уйдет на долги и ты будешь работать бесплатно. Или, того хуже, ты будешь работать, а долги будут расти. Я-то, допустим, дам тебе беспроцентную ссуду и даже подарю какую-то разумную часть. Но за аренду помещения надо платить? А за электричество? А налоги?

– С ума сойти! – простонала Наталья. Обо всем, что говорил Паша, она раньше совершенно не думала. Но и отступать теперь не собиралась. Нужно обоснование – будет обоснование. Остается узнать, с чем его едят.

– Записываю, – сказала она, отрывая с полочки под ветровым стеклом блокнот на присоске. – Предварительные затраты – это я догадываюсь, а что такое точка выхода на рентабельность?

19

Приятно, девочки, когда в твоей жизни появляется любимый и щедрый мужчина, и ты пока что не обременена ведением совместного хозяйства, но твердо на это рассчитываешь, а дома у тебя надежная мама, поэтому о ребенке ты вспоминаешь без тревоги. Это все даже не просто приятно – это как мед пополам с малиновым вареньем: с первой ложечки кажется, что с ума сойдешь от счастья, восьмую в себя вталкиваешь, а на десятой начинаешь искать, к чему бы придраться. И малина тебе мелка, и мед густой слишком, и ложечка не серебряная, а если серебряная, то все равно не та. Ну, не выдерживает человек много счастья подряд. У него портится характер.

Буржуи, которым эта проблема знакома великолепно, давно придумали, как жить в свое удовольствие и не беситься с жиру. Они придумали фильмы ужасов, соревнования по швырянию тортами в морду и всякие другие способы создать себе проблемы, если их нет. Например, игру в кости или рулетку. Всем известно, что всегда и постоянно выигрывает только заведение, а клиенты, значит, в основном проигрывают. Но в этом-то для буржуя самая прелесть, хотя себе он говорит, что хочет выиграть. Чепуха. Он хочет пощекотать нервы, проиграть и, возможно, даже застрелиться. На самом-то деле игроки стреляются гораздо реже, чем попадают под лошадь на сельской улице, но о каждом таком случае потом рассказывают годами: «А вы знаете, что перед Второй мировой войной в нашем заведении русский граф проиграл фамильные бриллианты и пустил себе пулю в лоб?» И всем, всем, кто садится за игорный стол, приятно, что они участвуют в таком рискованном и опасном для жизни деле. Они проиграют по маленькой и будут еще долго радоваться, что вырвались из лап смерти.

Мало того, буржуи, чтобы не беситься с жиру, придумали всякие рискованные спортивные муки, на которые человек идет совершенно добровольно, да еще и платит. Хотя, если по совести, платить надо бы ему. Эти муки рекламируют примерно так: «100 % адреналин! Для сильных, смелых и не боящихся риска!» У нашего-то человека адреналин прекрасно вырабатывается, когда какой-нибудь гад в автобусе стоит у него на ноге и сойти не хочет. Или цепляется за колготки хвостом мороженой рыбы. Но за границей об этом быстро забываешь и клюешь на их рекламу.

Короче, ты клюешь на рекламу, допустим, парасейлинга (сейчас объясню, что это такое). Ты еще ничего не решила и только присматриваешься, но оказывается, что твой щедрый мужчина неправильно тебя понял и уже успел заплатить. Дальше все происходит как бы помимо твоей воли. Не успеешь оглянуться, как тебя оплели ремнями (ты начинаешь смутно беспокоиться), привязали к тебе веревку (беспокойство переходит в страх, но отступать вроде стыдно), заурчал мотор катера, и ты, взвизгнув: «Мамочка!», – воспаряешь на парашюте и летишь над морем вслед за катером. Тут-то он и подступает, адреналин, век бы не знать, что это такое. У некоторых он так подступает, что аж трусики мокрые. А у других идет горлом, и почти все в первый раз молятся.

Потом-то, когда тебя подтянут на веревке обратно в катер, ты начинаешь восхищаться своей силой, смелостью и презрением к риску. Тебе даже кажется, что с такими личными качествами ты могла бы в полете приоткрыть ненадолго один глаз, а не лететь все время зажмурившись. Это было бы гораздо интереснее. Но повторять эксперимент не хочется. Хочется, девочки, жить, и ты целуешь своего щедрого мужчину, ты говоришь ему, что все было просто замечательно, и весь остаток дня тихо и полно наслаждаешься счастьем. Оно уже не кажется тебе приторным. Ты уже не злишься и не капризничаешь по пустякам. Потому что адреналин показал тебе кузькину мать.

Трусики у Натальи остались, слава Богу, сухими. К веревке привязывали слегка побледневшего Пашу. Он стоял на корме катера с таким строгим лицом, как будто уже летел по небу. А Гера сидел с Натальей за спиной катерного водителя и дожидался своей очереди. Геру она допустила в компанию по разным соображениям. Во-первых, он напрашивался, и не было повода отказать. Во-вторых, если бы и не напрашивался, надо было бы пригласить его из вежливости, а там как знает. А в-третьих и в-главных, девочки, ну какая женщина не мечтает, чтобы у ее ног было сразу двое мужчин?!

Если кто-то неправильно понял, повторяю: у ног. Это такое фигуральное выражение. Для Паши оно означало: в постели, и еще – милый, дорогой, любимый, единственный. Для Геры «у ног» означало разрешение находиться рядом и бросать взгляды. Ну, еще руку подать на крутой лестнице или забежать вперед и открыть какую-нибудь дверь, если Паша не успеет первым. Но Паша обычно успевал. В том и прелесть, девочки, что когда у вашего мужчины поблизости соперник, они оба становятся шелковыми.

Катер взревел и рванулся с места, за Пашиной спиной вздулся горб парашюта, набух, наполнился воздухом и оторвал Пашу от катера. Паша катал желваки на скулах, а потом расслабился и даже прокричал сверху что-то мужественное, как будто ему нравилось болтаться на веревке, рискуя при неверном порыве ветра упасть, расшибиться о воду, захлебнуться или попасть под винт катера.

– Сумасшествие какое-то! – крикнула Наталья, наклоняясь к Гериному уху. Катер ревел и звонко прихлопывал днищем мелкие волны.

– Ты о чем?! – Теперь Гера наклонился к ее уху.

Наталья кивнула и для верности еще и показала пальцем на летящего Пашу, чтобы он точно видел, что говорят о нем.

– Да вот это! По-моему, нормальному человеку это не может нравиться. Но все боятся показаться трусами. «Ах, как замечательно, ах, какое развлечение!»

– Охота пуще неволи! – пожал плечами Гера.

Теперь Наталья была уверена, что журналист на парашюте не полетит.

Паша спустился с небес, чувствуя себя по меньшей мере десантником. Таким крутым парнем со стриженым затылком и в сапогах со шнуровкой.

– Ну как, понравилось? – с подтекстом спросил Гера, прекрасно запомнивший, что Наталья сказала: "Нормальному человеку это не может нравиться".

– Еще бы! – попался на удочку Паша.

Гера попытался понимающе переглянуться с Натальей, но это было бы слишком, и она отвела взгляд.

– Не тяни, деньги идут, – сказал Паша, освобождаясь от парашютных лямок.

– Это ты насчет полетать? – Гера сделал многозначительную паузу. Сейчас он покажет, что уж он-то вполне нормальный человек. Не то что некоторые. – Да нет, Паш, без меня.

– Как знаешь, – иронически усмехнулся Паша, не выдержал и засиял улыбкой во все тридцать два зуба. Казалось, что солидный Паша сейчас по-мальчишески закричит: «Ага, слабо?!» Соперник был втоптан в грязь. Только что на глазах у Натальи он признал себя трусом!

Гера снова попытался поймать Натальин взгляд, и на сей раз это ему удалось.

– Понимаешь, Паш, не всем это нравится, – заявил Гера и тоже победно заулыбался.

Паша улыбался.

Гера улыбался.

И Наталья улыбалась, и все были счастливы. Микроскопическая интрижка, девочки, а сколько удовольствия!

Боже мой, как она их выставляла! Наталье иногда становилось даже стыдно, когда эти обезумевшие мужики, треща бумажниками, наперебой кидались платить за нее. Тут главное соблюсти приличия: от любимого можно принимать подарки, от его соперника – только услуги.

Гера забегает вперед и платит за морскую прогулку на кораблике с прозрачным дном. Тогда Паша платит за морскую прогулку на желтой подводной лодке. А Гера – за морскую прогулку с аквалангом. Причем у него оказывается какое-то замызганное удостоверение, на которое инструктор смотрит с большим уважением, задает Гере пару вопросов по-английски и потом с ними под воду не лезет, доверяя побыть за инструктора Гере, а сам только смотрит с лодки.

Вечером уязвленный Паша ведет Наталью в ночной клуб. Натальино черное платье с вырезом до попки он давно оценил по достоинству и знает ее секрет с ниткой, которой Наталья удлиняет золотую цепочку на талии. Но раньше никакой инициативы Паша на этот счет не проявлял. А тут между делом завел Наталью все в тот же «Штерн» и подарил новую цепочку. 24 карата (когда золото меряют на караты, это, девочки, не вес, а проба. По-нашему 999-я), тройное плетение, девяносто пять сантиметров. При том, что Наталья из своего законного сорок шестого размера похудела до сорок четвертого, пришлось опять прибегнуть к помощи ниток, только на этот раз не удлинять цепочку, а укорачивать, подвязав лишние звенья.

Между прочим, в ночном клубе им встретился тот брюнет, который, помните, в «Штерне» то ли собирался купить Наталье кольцо с бриллиантом, то ли просто так заигрывал. Сначала он вообще не узнал Наталью и пригласил ее танцевать. А Наталья ему: «Хау ду ю ду?», как старому знакомому. Английскими словами она уже сыпала без смущения. Брюнет всмотрелся и, кажется, начал ее узнавать, но себе не верил. И тут она подала ему руку с тем самым бриллиантовым кольцом. Брюнет тихо спятил. Танцуя, он вплотную разглядывал Натальино лицо. Он помнил, что ему не понравилось тогда в «Штерне»: Наталья же обгорела на солнце и была наштукатуренная, как старуха. А тут брюнет видел ее чистую девичью кожу, потом косился на кольцо на ее пальце и поверх Натальиной головы бросал взгляды на Пашу. Все было яснее ясного. Поблагодарив ее за танец, брюнет сделал жест, будто собирался укусить себя за локоть. Больше он уже не танцевал, а прочно сел за столик и к ночи напился.

А какие после этого у Натальи с Пашей были ночи! Сумасшедшие. Страстные. Ненасытные. Натальин сорок четвертый размер таял. Она дважды подшивала тесемочки купальника и еще раз укоротила нитками цепочку. На животе проявились ровные плиточки мышц. Спала она от силы по два часа в сутки, а Паша, кажется, не спал вовсе. Утром, когда уже светло, но еще никто не встал, кроме уборщиков, он исчезал и возвращался к завтраку. Машина у него всегда была вымыта и заправлена, а не как, знаете, бывает у некоторых: поехали веселиться и провеселились целый день в автосервисе и на бензоколонке.

20

Они сидели на дощатой террасе мексиканского ресторанчика «Эль Гаучо». Журналист, свеженький, выспавшийся (а что еще ему оставалось?) и опять распустивший свое брюшко. Верный Паша, похудевший так, что ввалились виски. И Наталья.

Московские знакомые не узнали бы ее, не то, что встретившись на улице, а и сидя напротив и тупо пялясь. На ней были джинсовые шорты с бахромой, рискованно открывающие бедра, и трикотажный топик, остриженный снизу клоками, на ногах – легкие кроссовки с белыми носочками. Неделю назад она сама сочла бы такой наряд чересчур девчачьим. Но сейчас у нее и была фигура девочки, которой можно и нужно одеваться в такое нарочитое рванье, потому что холеному телу красивая упаковка только помеха. У Натальи было холеное тело. Женщина расцветает от мужских соков, от морских и солнечных ванн, от легких вин и свежайших фруктов. Здесь у Натальи было все и сразу. Как никогда в жизни. И она сменила тело и сменила кожу. Иногда, коснувшись своего голого плеча или живота, она не сразу понимала, что это ее плечо, ее живот. Как будто здоровая, сроду не болевшая девочка забрела к тете доктору за справкой для поступления в институт.

По фигуре ей можно было дать семнадцать. По лицу дурак дал бы двадцать один, а мужчина чуть поумнее кактуса дал бы все Натальины двадцать девять и смущенно склонил бы голову, признавая ее царственное превосходство. Между прочим, эти двое – Паша и Гера – звали ее Принцессой. Паша – в постели, Гера – за глаза, в своих с Пашей разговорах, и было понятно, что он это не подслушал и не от Паши узнал, а просто сам для себя решил, что Наталья – Принцесса.

Солнце едва пробивалось сквозь сплошную стену плюща, обвившего террасу, но все равно было жарко. В недрах ресторанчика, в темноте, полыхало открытое пламя, и Наталье не хотелось глядеть в ту сторону – казалось, что от этого становится еще жарче.

– Я сегодня улетаю в Тель-Авив, – сказал Гера и замолчал, ожидая, что кто-то спросит зачем. Но Наталья смолчала, а Паша, осатаневший от постоянного соперничества и, как всегда, невыспавшийся, буркнул что-то вроде «скатертью дорога».

Подали огромный вертел с какими-то птичками, наверное голубями. На вертеле их было штук пятнадцать. Гера ножом показал официанту, что ему нужно две птички, Паша – что вообще одну.

– Эх, вы, едоки, – сказала Наталья, пока официант снимал птичек в их тарелки. – Я штук пять умну.

– Не торопись, – предупредил Паша. – Это мясной ресторан. Сейчас принесут второе-третье-пятое-десятое.

Наталья свою ошибку поняла, но не признала, потому что избаловалась за последние дни. Она из принципа отмерила на вертеле пять птичек, и официант снял их двузубой вилкой, поглядывая на Наталью с восхищением.

Птички таяли на языке. Тонких костей не чувствовалось.

– Я там заказал справки в нескольких архивах, – обиженным голосом сказал Гера. – Все должно быть уже готово. Если он в Израиле, его найдут. Здесь люди без вести не пропадают.

Для Натальи само собой разумелось, что журналист говорит о Мишке. Но Паша о Гериных поисках не знал и ревниво надулся из-за того, что у нее с Герой какие-то общие тайны. Наталья подумала, что, пожалуй, заигралась. Не заслужил Паша такого отношения. Хорошо, что журналист уезжает. Вернется – надо будет ему показать, что ей с Пашей и вдвоем хорошо, а третий – лишний.

Подали мясо, вроде нашего шашлыка, но без уксуса и такое перченое, что Наталья, попробовав кусочек, долго сидела с открытым ртом. А потом налегла на грейпфрутовый сок. Соки здесь были не из банок и не из пакетов, а из фруктов.

– Когда у тебя самолет? – деловито спросил журналиста Паша, поглядывая на часы.

– Вечером, – разочаровал его Гера. – Завтрашний день я в архивах, день у нас в резерве, а потом и вам пора собираться.

Сказав про день в резерве, Гера красноречиво посмотрел в Натальину сторону. Было ясно, что этот день он отводит ей на встречу с Мишкой, если, конечно, Мишка найдется. Паша опять ничего не понял и начал тихо злиться, а Гера опять заговорил о Мишке. При этом он темнил всячески, чтобы еще сильнее завести Пашу.

– Не волнуйся, – говорил Гера, хотя Наталья не больно-то волновалась. – Все будет окейчик, разыщем. В конце концов, до Бовина дойдем. Разыщем, как не разыскать!

Паша пытался вставить словечко. Прямо спросить, о ком идет речь, ему не позволяло самолюбие, и он придирался к Гериным словам, нес чепуху полную:

– Окейчик, портвейнчик…

Гера не без основания смотрел на него как на придурка и для контраста солидно рассказывал о своей встрече с Бовиным.

Надо было бы остановить их, но Наталье не хотелось рассказывать Паше о бывшем муже сейчас, при Гере, а выдумать какую-нибудь постороннюю тему она не успела. Паша с журналистом рассорились насмерть. Кто-то из них что-то сказал – Наталья не расслышала, – и оба вдруг замолчали, уставившись друг на друга и тяжело дыша.

– Посмотрим, – угрожающе сказал Гера.

– А что смотреть? Я уже видел. – Паша криво улыбался и говорил через губу. – Мастер художественного слова: языком молоть. А как до дела…

– Зато ты деловой, – оборвал его журналист. – Контракт уже успел подписать?

Паша широким движением смахнул на пол тарелку с мясом; журналист ловко отскочил, ухитрившись не опрокинуть стул, и стоял в борцовской позе, полуприсев и расставив руки.

– Хватит! – крикнула Наталья, и мужчины неожиданно успокоились. Вызвали официанта, расплатились строго пополам и пошли к Пашиной прокатной машине так целеустремленно, как будто успели о чем-то сговориться. Паша на ходу что-то буркнул по-английски.

– Само собой. Не на верблюдах же, – ответил журналист.

– Прекратите! – еще раз прикрикнула на них Наталья, и оба стали заверять, что уже прекратили, что вели себя как петухи, а теперь им стыдно, и прости, Наташа.

Эта их подозрительная дружность Наталье не понравилась, а когда Паша пустил журналиста за руль, она окончательно поняла, что здесь какой-то подвох. Раньше, сколько Гера ни просился поводить машину, Паша ему не позволял, а после ссоры позволил. Это могло означать, что ссора продолжается каким-то непонятным Наталье образом.

Паша сел к ней на заднее сиденье и заснул мгновенно, откинувшись затылком на подголовник и всхрапывая.

– Я хочу знать, что вы затеяли, – сказала Наталья в Герину сосредоточенную спину.

Журналист увлеченно топтал железку. Машина у него бежала резвее, чем у Паши.

– Ничего особенного, Наташ. Запланированный сброс адреналина. В рамках приличий.

Машина мчалась прочь от Эйлата по уже знакомому Наталье шоссе. Здесь они с Пашей ехали к Мертвому морю. Ей показалось, что она узнала место, где швырнула ему бриллиантовое кольцо и вышла из машины. Хотя это вряд ли. Пейзаж за стеклами не менялся: слева горы, справа – пустыня и на горизонте опять горы, и то самое место ничем не отличалось от всех других.

Паша похрапывал, журналист смотрел на дорогу.

– А тебе не кажется ли, Гера, – зло сказала Наталья, – что вы слишком увлечены своим конфликтом? А на меня вам по большому счету наплевать.

– Ну зачем ты… – Журналист бросил на нее быстрый взгляд в автомобильное зеркальце и обезоруженно признался: – Да, у мужчин так бывает: заигрываемся, забываем, с чего все началось, ради чего… В конце концов, ты мне никаких надежд не подавала, и по-хорошему мне надо было бы тихо свалить. Но я должен победить твоего Пашу, и дело, ты права, уже не в тебе, а в нас… Нет, в первую очередь все-таки в тебе. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь, – полувопросительно сказал журналист, и Наталья кивнула его внимательным глазам в зеркальце, хотя сейчас вдруг поняла, что не знает.

Раньше ей все было понятно: журналист хочет, чтобы она поддержала его в суде против самозванных спасительниц мальчика Алешки, и поэтому за ней ухаживает. Само собой, он не прочь залезть к ней в постель. Совместить полезное с приятным. И Наталья, может быть, уступила бы ему. Такое недолгое настроение было у нее в первый день в Эйлате, когда Гера уехал, и без него стало одиноко. А если бы не уехал, она бы не уступила. Для тех, кто хоть чуточку понимает женщин, в этом нет ничего странного: мы не любим оставаться одни и любим, когда к нам возвращаются. Гера вернулся бы, и Наталья бы уступила. Но первым вернулся Паша, и Гера был задвинут даже не на второе, а на восемьсот девяносто пятое место. Вот и все. Но это Натальино к Гере отношение. А как он к ней относится – на самом деле вопрос. По натуре этот настырный Гера вовсе не подкаблучник, но почему-то же терпит свое восемьсот девяносто пятое поражение. Когда они проводят дни втроем и Гера с Пашей ухаживают за ней наперегонки, это всем приятно и немного смешно. А потом – «Спокойной ночи!», и Наталья уходит с Пашей. А Гера, будто бы ничего особенного не случилось, наутро поджидает их в ресторане, и как хотите, девочки, но это не объяснишь одним только его желанием выиграть в суде у самозванок.