Текст книги "Обида маленькой Э"

Автор книги: Ольга Гурьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Глава десятая
КАК ЦЗИНЬ ФУ ВЕРНУЛСЯ НА РОДИНУ

Цзинь Фу стоял на палубе и не сводил глаз с плывущих мимо берегов.

– Нету второй такой прекрасной земли, – сказал он. – Это моя родина.

– Это очень красивые места, – ответила Маленькая Э. – Мне тоже очень нравится. Ты рад, братец, что опять видишь их?

– Нет! – сказал Цзинь Фу и нахмурился. – Как же мне радоваться? – снова заговорил он. – Когда ничего, что было, уже не осталось, и никогда мне этого больше не увидеть. Если бы ты знала, как здесь было хорошо! У меня был дружок в школе. Теперь никто, кроме меня, и не помнит о нем, и даже я забыл его имя. Мы приносили с собой в школу сверчков и устраивали сверчковые бои. Если сверчок ке хотел драться, его дразнили крысиным усом, пока он разъярится. А дома у меня была мохнатая желтая собачка. Ее звали Динь-пуговица, потому что у нее на лбу было круглое белое пятнышко. Зимой она забиралась ко мне на циновку, чтобы погреться. У меня была подушка из светлой глины. На ней был нарисован коричневый зайчик. Внутри подушка была пустая. Туда наливали горячую воду, и она не остывала до самого утра. Один раз. Смотри! Смотри! – вдруг воскликнул ои. – Вот сейчас уже виден был бы Чанчжоу, если бы его не разрушили монгольские войска. Вон за той тутовой рощей уже можно было бы различить изогнутые крыши его башен.

– Братец! – закричала Маленькая Э. – За тутовой рощей я вижу крыши башен.

– Этого не может быть, – сказал Цзинь Фу и нахмурился. – Это облако. Ничего там не осталось, кроме груды мертвых развалин.

Но внезапно за поворотом показалась оживленная пристань. Множество лодок грузилось, и носильщики сновали по сходням, таща на упругих коромыслах тюки с товарами. Крестьяне в соломенных сандалиях погоняли осликов, которых едва было видно под высокими корзинами с шелковыми коконами. Мелочные торговцы кричали на разные голоса, бродячие повара гремели посудой, гадальщик раскинул свой шатер рядом с циновкой, на которой врач разложил свои лекарства от глазных болезней и от нарывов. Девушка выпевала: «За один вэнь помойте свое лицо!» – предлагая прохожим тряпку, смоченную в горячей воде.

За пристанью вздымались стены города, и в открытые ворота входили и выходили толпы людей.

– Что это? – спросил изумленный Цзинь Фу.

– Чанчжоу! – ответил лодочник. – Ты не был здесь семь лет. За семь лет раны заживают, деревья вырастают вновь и люди строят новые жилища.

– Только мертвые не воскреснут, – угрюмо сказал Цзинь Фу.

Едва лодка пристала к берегу, он пошел в город. Но напрасно искал он знакомые места. Улицы расположились по-иному, сеть переулков заплелась новым узором. Даже люди были не те.

Вдруг Цзинь Фу остановился. Что-то в очертании дальних холмов показалось ему знакомо, как будто много раз, не гляди на них, он их видел. Сердце забилось сильней. «Здесь я стоял, – подумал он. – Желтая собачка Дин лежала у моих ног и била по земле пушистым хвостом. Если я обернусь, я увижу свой дом. Эта линия холмов была так привычна, как лицо матери. Я не замечал их, а теперь узнал. Если я сейчас повернусь… нет, лучше еще подожду мгновение».

Он повернулся. Там, где когда-то теснились невысокие домики и среди них дом его семьи, вздымалась серая стена, В сквозную кладку кирпичного бордюра пробивались ветви цветущих кустов. Между деревьев виднелась блестящая крыша с вздернутыми углами. Прислонившись к лаковым воротам, стоял слуга-монгол.

Цзинь Фу ступил шаг вперед. И, видно, выражение его лица не понравилось монголу, потому что, лениво качнувшись вперед, он внезапно ударил Цзинь Фу кулаком в лицо и нагло рассмеялся. В это время ворота распахнулись и выехала открытая карета. Цзинь Фу отскочил в сторону. Карета промчалась, ворота захлопнулись. Никого уже не было перед ними.

Когда Цзинь Фу вернулся на лодку, Лэй Чжень-чжень спросил его:

– Ты бледен, и твои глаза блуждают. Может быть, ты нездоров и не сможешь сегодня прыгать и кувыркаться?

– Почему ты так думаешь? – ответил Цзинь Фу и резко рассмеялся. – Напротив, никогда не было у меня такого веселого настроения. Почему бы мне не поплясать на могилах деда, отца и братьев? Ведь от них уже не осталось следа, а на их месте дворцы новых господ. Я вижу, что время печалиться прошло и кончилось.

– Я рад, что ты рассуждаешь так разумно, – сказал Лэй Чжень-чжень. – Этот город богат, и у нас будет хороший сбор

Актеры построили помост на одной из площадей, и cйечас же собралась толпа зрителей.

Цзинь Фу в атласной куртке с узкими рукавами и шароварах, заправленных в мягкие сапожки, сказал Погу:

– Воздух родины вдохновляет меня. Хочется сегодня для моего выхода импровизировать под стук трещотки.

– Сумеешь ли ты? – усомнился Погу. – Ведь ты никогда еще этого не делал. Для такого выхода надо говорить в рифму. Здесь нужна привычка.

– Рифмы так и снуют у меня в голове, скачут, будто играют в мяч, от виска к виску. Здесь, – он стукнул пальцем по правому виску, – Чжун! Здесь, – он стукнул по левому, – Дун! Здесь – И! Здесь – Ци! Не беспокойся!

Когда Цзинь Фу вышел на сцену, его лицо с белым пятном на переносице вызвало привычный смех. Ритмично застучала трещотка на руке Погу, и Цзинь Фу запел скороговоркой, резким фальцетом:

 
Если думать о славе,
Не заработать богатства,
А если город богатый,
Зачем ему прежняя слава?
 

Он поднял правую ногу под углом к телу и запрыгал на левой ноге, всем своим видом выражая крайнее недоумение, приглашая зрителей посоветовать, на что ему решиться, какую из двух возможностей выбрать. Но так как ему отвечали смехом, он нахмурился, упер руки в бока и сделал два шага вперед, будто наступая на зрителей.

– Что он делает? Он сошел с ума! – с беспокойством бормотал Лэй Чжень-чжень, подглядывая одним глазом в узкую щель занавески. – Сейчас он собьется и сорвет спектакль. Гуань, прошу тебя, намажь скорей лицо, выйди на сцену, помоги ему!

А между тем трещотка стучала, Цзинь Фу пел:

 
Там, где зарыты герои.
Станет земля плодородной,
Там, где земля плодородна,
Забудут павших героев.
 

– О чем это он? К чему это он? – бормотал Лэй Чжень-чжень.

Гуань Хань-цин уже посадил пятно на переносицу. Переодеваться было некогда. Он схватил лежащую на сундуке белую юбку добродетельной женщины, повязал ее вокруг талии, подоткнул под пояс передние полы. Со сцены доносился голос Цзинь Фу:

 
Потомки героев в рабстве,
Богаты дети монголов.
Надо убить монголов.
Сбросить проклятое рабство!
 

Знатный чиновник, сидевший за столом против него, вдруг вскочил. Два пристава взобрались на подмостки и схватили Цзинь Фу. Он вырвался и прямо в лицо чиновнику-монголу крикнул длинную брань. В его широкие скулы, в его узкие глаза, в его жирные щеки.

Выбежал Гуань Хань-цин, рукой подал знак оркестру. Загремел барабан, завизжала скрипка. Приставы потащили прочь Цзинь Фу. Спектакль продолжался и кое-как наконец кончился.

Красавец Цзи Цзюн-пэн, стирая с лица грим, сказал сердито и презрительно:

– Вот что получается, когда на сцену пускают недоучек. Я знаю наизусть шестьдесят ролей, каждое слово и каждое движение В голову мне не придет выдумывать отсебятины.

– Тебе и не полагается, – ядовито ответил Погу. – Твое дело играть красавчиков. Многие шуты импровизируют под трещотку. Но Цзинь Фу отдался своим чувствам и забыл о том, что он на сцене. Его можно оправдать, потому что им овладела справедливая скорбь

– Это не оправдание, – возразил Лэй Чжень-чжень. Актер на сцене не должен переживать свои личные чувства, а изображать скорбь или радость, как того требует роль. А играть самого себя так жe не свойственно театру, как ввести на подмостки живую лошадь или затопить доски водой, чтобы показать море. Впрочем, вина не его, а моя. Я должен был сразу остановить его, зная, что он еще неопытен. Кто пойдет со мной к тюрьме, чтобы отнести ему еду?

– Я пойду, – сказал Гуань Хань-цин.

У ворот тюрьмы они дали тюремщику денег. Тот пересчитал бумажки, спрятал их в рукав и сказал:

– Он умер.

– Как? – спросил Гуань Хань-цин.

– От побоев, – ответил тюремщик.

Лэй Чжень-чжень помолчал, потупившись. Потом спросил:

– Можно нам взять его тело?

– Нет. Это будет не по закону, – ответил тюремщик. – Ночью мы выбрасываем тела преступников в канаву за городской стеной. Придите на рассвете и там возьмите его.

Глава одиннадцатая
КАК МАЛО-ПОМАЛУ НИКОГО НЕ ОСТАЛОСЬ

Уже звезды меркли и черное небо побелело на востоке, когда Лэй Чжень-чжень и Гуань Хань-цин вышли за городскую стену искать тело Цзинь Фу. Медленно двигались они вдоль рва, напряженно вглядываясь в его глубину. Несколько раз среди густых теней мерещилось им бледное лицо и блестящий отсвет атласной одежды. Поспешно спускались они ближе и видели, что это всего лишь белый камень, дохлая собака, груда черепков или лужица воды, отразившей рассветный луч. Так обошли они вокруг одной из стен, вступили в густую тень угловой башни, под которой ничего уже нельзя было рассмотреть, и вдруг, обогнув ее, заметили вдали небольшой огонек и колебавшуюся над ним серую полосу дыма. Кто-то двигался у огня, то сгибаясь, то вновь выпрямляясь.

Когда они подошли поближе, то увидели, что это старая женщина, которая разложила из щепок маленький костер и сжигает в его огне длинные полоски бумаги, какие приносят в жертву умершим. Высоко вздымая руки, она причитала:

– Дитя мое, милый Инь, вернись, услышь меня! Мальчик мой, Те, если ты еще не далеко ушел, возвратись в свое тело, утешь меня! Младший мой, Ши, плоть от моей плоти, не покидай меня, отзовись, вернись, услышь меня! – Громко рыдая, она выкликала: – Я держу ваши головы, поднимая вверх ваши лица! Дорогие мои сыновья, Инь, Те и Ши! Я зову вас всей силой моего старого тела. Я отчетливо кричу ваши имена. Где вы? Почему не откликнулись? Я пришли милостыню от дома к дому и купила вам жертвенную бумагу. Bсе напрасно! Вот вы лежите бездыханные, ваши лица подобны желтой бумаге, и я не могу вернуть вам жизнь! – Она бросилась на землю и начала бить ее кулаками. – О, мои дети!

– Без сомнения, эта женщина нашла тела своих близких, – сказал Лэй Чжень-чжень. – Возможно, когда она искала их, могло ей встретиться тело Цзинь Фу. Подойдем и спросим.

– Почтенная женщина, – обратился он к старухе, – прости нас, что мы обращаемся к тебе, мешая твоей печали. Но и мы ищем дорогого друга и не можем его найти.

Женщина подняла лицо и села, подобрав под себя ноги. Вздыхая и всхлипывая, она заговорила:

– С вечера я ждала у тюрьмы и шли сюда вслед ва тюремщиками. Я не видела других тел, кроме моих трех сыновей.

– Как же постигло тебя такое ужасное несчастье? – спросил Гуань Хань-цин. – Расскажи нам и, быть может, наше сочувствие облегчит твою скорбь. Тяжко печалиться одной, а близость людей смягчает горе.

– У меня был муж и три добрых, послушных сына, и никого не осталось, – сказала женщина и замолчала.

Лэй Чжень-чжень уже хотел подняться и идти дальше, но Гуань Хань-цин дернул его за рукав, и так они продолжали сидеть на земле, и вдруг женщина опять заговорила:

– Мой муж шел по улице, никого не задирал, никого не трогал. На него наехал знатный господин, разгневался, как мой муж посмел подвернуться под копыта его коня. Господин ударил лежащего на мостовой мужа и убил его. Трое сыновей заступились за отца, началась драка, и господина убили. Они поступили справедливо и похвально по законам предков, когда отомстили за отца. Но господин был знатен, а мы простые люди, и судья осудил их на смерть. Я просила судью: «Оставь старших, убей младшего и убей меня». Но он казнил всех троих, и я осталась одна на свете, и некому позаботиться о моей старости. Лучше бы мне не жить!

– Почему же ты просила только за старших? – спросил Лэй Чжень-чжень. – Наверно, младший был тебе не родной сын, а только приемыш?

– Нет, господин, только младший сын был мой родной, а старшие от первой жены. Она умерла и оставила их мне. Позорно было бы, если бы я обманула ее доверие, показала себя злой мачехой и не отдала бы за их жизнь все, что у меня было самого дорогого. – Она снова упала на землю и зарыдала, а Лэй Чжень-чжень и Гуань Хань-цин тихо встали и пошли дальше.

– Какая добродетельная женщина, – сказал Лэй Чжень-чжень. – Ее готовность пожертвовать собственным сыном, чтобы спасти чужих детей, уподобляет ее героиням древних времен.

Гуань Хань-цин ничего не ответил, и Лэй Чжень-чжень, искоса взглянув на него, с изумлением увидел, что его взор блестит и губы приоткрыты улыбкой.

Так они шли, и Лэй Чжень-чжень, вглядываясь в глубину рва, искал среди мусора и отбросов тело Цзинь Фу и не находил его. А Гуань Хань-цин, казалось, забыл, зачем он тут, и шагал, не глядя по сторонам, а уставившись в одну точку, и что-то бормотал, усмехаясь. Вдруг он остановился и воскликнул:

– Какой сюжет для трагедии!

Лэй Чжень-чжень тоже остановился и удивленно посмотрел на него, а Гуань Хань-цин говорил взволнованно и счастливо:

– Конец неудачен. Следовало бы закончить по-иному. Но жизнь – плохой драматург и не знает, как строить совершенное творение. То безмерно затянет действие, то оборвет его некстати. Не умеет, достигнув вершины напряжения в ожидании катастрофы, намотать вожжи на кулак и искусно спустить коней по крутому склону.

– О чем ты говоришь? – спросил Лэй Чжень-чжень.

– О великолепной трагедии, которую я напишу про эту несчастную женщину и ее трех сыновей. Ах, Лэй Чжень-чжень, я уже слышу голос актрисы, поющей эти проникновенные стихи. Ты, конечно, знаешь госпожу Фэнь-фэй, линьаньскую актрису. Она уже не очень молода, но по-прежнему прекрасна, и нет ей равной. Все вздрогнут, когда она воскликнет:

 
Зову, но тело безгласно.
Плачу в печали напрасной,
Маленький Ши, мой сын!
 

– Гуань Хань-цин, у тебя нет сердца, если ты мог забыть о Цзинь Фу и об этих трех, невинно казненных!

Гуань Хань-цин ответил не сразу, а когда он заговорил, его голос был печален и глаза погасли.

– О, Лэй Чжень-чжень, ты ничего не понимаешь! Сейчас ты испытываешь горесть, но вскоре утешишься. А мое сердце еще долго будет разрываться от боли. Я вновь переживу отчаяние матери, и пытку сыновей, и тяжкое раздумье судьи. Я не узнаю покоя, пока не будет каписано последнее слово трагедии. Актеры, которые будут говорить эти слова, вновь испытают их муку, и зрители, которые их услышат, зальются рыданиями. И так на века продлится скорбь этой матери, потерявшей трех сыновей.

– Ты прав, – сказал Лэй Чжень-чжень.

Молча еще раз обошли они ров за городской стеной и, не найдя Цзинь Фу, наконец решили вернуться на лодку. Здесь Погу встретил их потрясающей новостью.

– Пока вас не было, Лю Сю-шань и Юнь-ся ушли.

– Как? – спросил Лэй Чжень-чжень.

– Собрали свои пожитки, вежливо со всеми простились и сказаали, чтобы их не ждали, потому что они не вернутся.

– Проголодаются, так вернутся, – сказал Лэй Чжень-чжень.

– Вот уж этого не дождешься, – возразила госпожа Лэй. – Ты бы видел, какую крытую повозку нанял Лю Сю-шань. Можно было подумать, столичный чиновник едет занять важную должность.

– Они продали матушкину пуговицу, – сказала Маленькая Э.

– Что ж с того? – сказал Лэй Чжень-чжень. – Они только вернули деньги, которые дали ей, чтобы купить розовое платье.

– Вернули! – воскликнул Погу. – И еще раз вернули и еще десять тысяч раз вернули. Эта пуговица – драгоценным рубин, и, думаю, Лю Сю-шань с самого начала знал об этом.

– Надо мной проклятье! – закричал Лэй Чжень-чжень и с громким стуком сел на палубу. – Постепенно и по разным причинам лишился я всех актеров. Что мы теперь будем делать?

– Плыть в Линьань, что же еще остается нам? – сказал Гуань Хань-цин и рассмеялся. – За дорогу заплачено, и плыть уже недалеко. Без сомнения, счастье вновь обернется к нам лицом. Ты знаешь поговорку: «На небе рай, на земле Линьань».

Часть третья
ЛИНЬАНЬ – РАЙ НА ЗЕМЛЕ

Глава первая
КАК МАЛЕНЬКАЯ Э ОТКАЗАЛАСЬ ОТ СЧАСТЬЯ

Цзянь Девятая опустила вышитый полог кровати, сказала: «Спите спокойно, барышня» – и неслышно вышли из комнаты.

Несколько мгновений Маленькая Э лежала не шевелясь, потом осторожно пощупала ткань своей ночной одежды, провела пальцем по мягкому тюфячку.

«Все чистый шелк! – подумала она. – Даже но верится!»

Во рту еще чувствовался восхитительный вкус персика. Жаль, что после ужина заставили помыть руки и прополоскать рот. Не то еще раз можно было бы ощутить удивительные кушанья, которые она съела. Маленькая Э облизнула губы и свернулась клубочком. Шелковый тюфячок затрещал, как бывает, когда гладишь пушистую кошку.

Хотя день был очень длинный и полон невероятных событий Маленькая Э ничуть не устала и спать не хотелось.

Рано утром их лодка прибыла в Линьань. Здесь они простились и расстались. Лэй Чжень-чжень взвалил на ручную тележку сундуки с костюмами и ушел вместе со своей семьей.

– Расстаемся не навсегда, – сказал он. – Будем живы – еще встретимся. Обо мне не беспокойтесь. Имя мое известно по Поднебесной, и в таком большом городе я скоро сумею набрать новых актеров. А быть может, вы все же останетесь со мной?

– О нас не беспокойся, – ответил Гуань Хань-цин. – Мое имя тоже известно по Поднебесной, и в таком большом городе найдутся у меня старые друзья.

После этого они торжественно поклонились друг другу, пожелали всяческого счастья и расстались.

Погу нес на спине свой большой барабан. У Гуань Хань-цина за пазухой халата топорщился сверток рукописей. Больше у них не было никаких вещей. Они взяли Маленькую Э за руки и пошли по направлению к западу.

Хотя час был еще ранний, обсаженные деревьями улицы кишели людьми. Прилив наполнял волнами городские каналы, и по ним плыли бесчисленные лодки. Маленькая Э потеряла счет высоким круглым, подобно радуге, мостам, по которым они беспрестанно поднимались и спускались. Дома были высокие, как горы, в восемь и десять этажей. Карнизы скрывались в облаках.

Они проходили мимо множества рынков. На одном торговали только соленой рыбой, на другом – только свежей. При виде этих рыб, отливающих золотом и серебром и всеми пятью цветами, полосатых и пятнистых, сверкающих плавниками, шныряющих в огромных чанах с водой подобно стрелам или сонно шевелящихся на дне, Маленькой Э захотелось есть. Она спросила:

– Когда мы пойдем к дяде моей матери?

– Мы сперва отдохнем, – ответил Гуань Хань-цин, – а потом уже отправимся искать его.

Какие знаменитые магазины виднелись вдоль бесконечных улиц! Их фасады были украшены резьбой и позолотой, изображениями зверей и цветов. Лаковые доски вывесок скрипели, качаясь над головами прохожих. Из магазина «Каштановый сироп» несся густой и сладкий аромат. Острый запах магазина «Съедобный мох семьи Сюань» наполнял слюной рот Маленькой Э. И вслед за тем веяло соленым дыханием моря с рынка, где торговали всевозможными раками и ракушками. Сухой пылью и камфарой пахнул рынок, где продавались десятки тысяч всевозможных книг. Вблизи цветочного рынка, за сто шагов, кружилась голова от дыхания бесчисленных цветов.

Наконец, когда Маленькая Э почувствовала, что больше не в силах ступить хоть шаг, они свернули на тихую улицу. С обеих ее сторон тянулись высокие глухие стены. Лишь изредка прерывались они черными или красными лаковыми воротами. Перед одними из этих ворот Гуань Хань-цин остановился и спросил привратника:

– Госпожа Фэнь-фэй дома?

Привратник скользнул по нему пренебрежительным взглядом, отвернулся и запел какую-то песенку. Гуань Хань-цин повторил:

– Доложи своей госпоже, что прибыл Гуань Хань-цин и желает ее видеть.

Привратник усмехнулся и продолжал напевать.

Тогда Погу, взъерошив рукой жесткие и запыленные космы волос, торчавшие из дыр его шляпы, закричал:

– Что же ты за привратник, если не узнаешь достойного человека в лохмотьях, а преклоняешься лишь перед разбойниками в богатых халатах? Нет в тебе ни ума, ни понятия! Что же, ты не знаешь, кто перед тобой? Позови сюда Цзянь Девятую!

От этого окрика привратник лениво повернулся и скрылся за калиткой. Но не прошло и столько времени, сколько нужно, чтобы выпить чашечку чая, как вдруг загремели засовы, ворота распахнулись настежь и на улицу выбежала высокая худая женщина. На ней было подпоясанное под мышками платье с узкими рукавами и расширяющейся книзу юбкой. Ее жидкие полосы были заколоты над висками в виде двойных бантов. Морщинистое лицо набелено и подрумянено.

– Господин Гуань! – закричала она, беспрерывно кланяясь. – Кто мог бы подумать, что сегодня ожидает нас такая честь! Какая неожиданная радость! Прошу вас, не побрезгайте, переступите наш скромный порог. Госпоже уже доложили. Господин Погу, заходите! Давненько к нам не жаловали. Господин Гуань, позвольте, я поддержу вас под локоть!

Таким образом они вошли в обширный, чисто подметенный двор, украшенный цветущими кустами в фарфоровых горшках. На серовато-зеленой поливе вспыхивали фиолетовые, пурпурные и синие пятна – узор пламени.

Тут они увидели идущую им навстречу прекрасную даму. Она шла, легко колеблясь, опираясь на плечи двух служанок, и накидка из золотой дымки обвивала ее, как утренний туман окружает вершину горного пика.

Никогда еще Маленькая Э не видела подобной красоты. Можно было подумать, что сама милосердная богиня Гуань-ин спустилась со своего алтаря и шествует им навстречу. У дамы было полное продолговатое лицо, лучистые глаза под тяжелыми, оттянутыми к вискам веками. Ее рот, подобный распустившемуся пиону, был печален, нет, не печален, а только задумчив. Блестящие волосы свисали над тяжелым шиньоном, заколотым драгоценными шпильками. На даме было затканное золотом платье с большим квадратным вырезом и пышной юбкой и такими широкими и длинными рукавами, что каждого из них хватило бы еще на целое платье.

– Вы пришли! – сказала дама голосом таким высоким, будто жаворонок, расправив крылья, взлетает все выше и выше. – Наконец! Это самый счастливый день моей жизни!

Тут Маленькая Э увидела, как все лицо Гуань Хань-цина залило краской и он открывает рот, но не может заговорить, и нету ни слов, ни голоса. Наконец он прошептал:

– Как вы добры!

И оба засмеялись и протянули руки. Они стояли, держась за руки, и смеялись, будто десять тысяч колокольчиков звенели, перекликаясь. Вдруг дама опустила руки и сказала:

– В ваших комнатах никто не жил, и их каждый день прибирали. Я попрошу вас умыться с дороги и переодеться в приготовленную для вас одежду, пока в главном зале все приготовят для торжественного пира. И вам, дорогой Погу, я рада. Сейчас придет цирюльник причесать вас. Умойтесь, перемените платье, носки и туфли, а затем приходите в зал.

С этими словами она уже совсем собралась уходить, и вдруг ее глаза стали узкими, как глаза фазана, в них замелькали зеленые огоньки, и она проговорила голосом сухим, как щелканье костяных шариков:

– Я вижу, господии Гуань, что вы зря не теряли времени, а успели жениться и обзавестись дочкой.

– Вы ошибаетесь, – ответил Гуань Хань-цин. – Я по-прежнему одинок, а эта девочка сирота, и некому о ней позаботиться.

Лицо прекрасной дамы мгновенно выразило нежнейшую доброту.

– Какая прелестная крошка! Цзянь Девятая, я поручаю тебе заботу о ней. Проводи ее в павильон Щебечущих пташек и познакомь с барышнями.

Цзянь Девятая взяла Маленькую Э за руку и повела ее крытыми галереями и переходами из одного дворика в другой, и в третий, через калитку, круглую, как полная луна, и через калитку, вырезанную наподобие вазы. Здесь они очутились среди прелестного садика, окруженного с трех сторон низенькими павильонами. Цзянь Девятая и Маленькая Э поднялись по ступенькам в западный павильон, и тотчас прибежали служанки и принесли фарфоровый чан с надушенной горячей водой и красный лаковый сундук, на котором золотой краской были нарисованы играющие мышки. Сундук был доверху наполнен всевозможными платьями, подходящими для девочек юбками, кофточками, безрукавками, шарфами, поясами.

– Уж не знаю, барышня, сумею ли я вам подобрать модные башмачки, – сказала Цзянь Девятая. – Придется вам надеть простые туфли с кисточками. Завтра я спрошу госпожу, не прикажет ли она начать бинтовать вам ноги, чтобы они не росли. У нас всем девочкам бинтуют ноги, а к вам на север эта мода, наверно, еще не дошла.

Затем она повела нарядную и надушенную Маленькую Э в восточный павильон на этом же дворике. Здесь на циновках за низким столом сидели две очаровательные девочки и под присмотром молодого красивого учителя писали кистью иероглифы.

– Барышня Фан-бао, барышня Фан-цао, госпожа прислала к вам новую подружку и просила ее принять, как подобает, – сказала Цзянь Девятая.

– Поблагодарите бабушку и скажите ей, что мы рады. – в один голос ответили девочки.

Маленькая Э удивилась, как это прекрасная дама сумела так долго сохранять свою красоту, по из скромности промолчала.

Служанки принесли на подносах чай, фрукты и сладости, а затем снова продолжался урок.

– Сейчас у нас урок каллиграфии, – сказала Фан-бао. – Может быть, вы тоже пожелаете увеличить свои познания под руководством нашего знаменитого учителя?

– Уважаемая барышня Фан-бао, – ответила Маленькая Э, – я совсем не умею писать.

Тогда обе девочки бросились к учителю и попросили разрешения показать новой подруге основные черты иероглифов.

– Смотрите, – принялись они объяснять наперебой. – Это прямая черта – «и». Это то самое «и», которое обозначает «один». Когда она наверху, она значит небо, когда внизу – землю. Ведите черту слева направо, но не прямо, а так, чтобы в конце слегка скользнула она вверх. Ведь и небо не неподвижно, а слегка колышется от движения воздуха. И земля не так ровна, а на самом гладком поле есть и впадины и возвышения. А вот вторая черта «гунь» – палка. Ведите ее сверху вниз, так чтобы сверху она была шире, а книзу уже. Это ствол дерева, тетива лука, веретено, ось…

– Позвольте, дорогие барышни, – со смехом прервал учитель. – Так ваша подружка ничему не научится. Смотрите, она испачкала тушью и бумагу и руки. Сперва я научу ее, как надо держать кисть, а затем дам ей списывать прописи.

Так прошел весь этот чудесный день. Урок каллиграфии сменился уроком танцев и уроком стихосложения. Затем девочки пели, играли в шахматы, гуляли по саду, декламируя стихи классиков, и упражнялись в игре на гитаре – пибе, у которой длинный изящный грушевидный корпус. Музыкант ставит ее себе на бедро и, прижимая струны первыми тремя пальцами левой руки, исполняет мелодию большим и указательным пальцами правой.

День прошел, а ночью Маленькая Э спала под вышитым пологом, на шелковом тюфяке. И так же прошел второй и третий день, и были они еще лучше первого, потому что Маленькая Э была понятлива и старательна и ей нравилось учиться наукам и искусствам. На четвертый день утром пришла Цзянь Девятая и сказала, что ее зовет госпожа. Прекрасная дама полулежала на низком бамбуковом ложе, и ее широкие рукава закрывали подол платья. Ее дивное лицо казалось живым цветком среди тканых цветов ее одежды. Рядом с ней на табурете сидел Гуань Хань-цин.

Маленькая Э приветствовала госпожу, а затем Гуань Хань-цин спросил:

– Маленькая Э, тебе здесь нравится?

– Каждое мгновение я счастлива, – ответила Маленькая Э.

– От тебя зависит продлить это счастье на всю жизнь, – сказал Гуань Хань-цин. – Девочка, я полюбил тебя, как родную дочь, и госпожа Фэнь-фэй очень довольна твоим поведением. Теперь, когда ты осталась сиротой, я мог бы тебя удочерить, а госпожа согласна воспитать тебя вместе со своими внучками. Когда ты вырастешь, ты станешь знаменитой актрисой, или поэтессой, или музыкантшей, к чему повлекут тебя твои способности. Что ты думаешь о моем предложении?

– Добрая госпожа и господин Гуань, – ответила Маленькая Э. – Благодарю вас за вашу доброту. Но здесь, в Линьани, за воротами Цяньтан, в переулке около ресторана «Рыбная похлебка пяти сестер Сун» живет дядя моей матушки. Матушка хотела отвезти меня к нему, и там она будет меня искать, и там я должна ее ожидать.

– Твоей матери нет в живых, – сказала госпожа Фэнь-фэй.

– Так мне говорили, – ответила Маленькая Э. – Но я не видела мою мать в гробу, и я этому не верю. Моя дочерняя обязанность исполнить волю моей матери, если даже вправду се нет и живых.

– Хорошо, – сказал Гуань Хань-цин. – Завтра я отведу тебя к твоему дяде. Маленькая Э, я не имею права тебя уговаривать. Ты поступаешь, как должно почтительной дочери. Но ты отказалась от своего счастья.