Текст книги "Обида маленькой Э"

Автор книги: Ольга Гурьян

Глава четвертая
КАК СЮЙ САНЬ НАДЕЛА РОКОВОЕ ПЛАТЬЕ

Когда Лэй Чжэнь спрашивал Гуань Хань-цина, скоро ли будет написана обещанная ему еще в Ханбалыке великолепная пьеса, Гуань Хань-цин сердился и говорил:

– Оставь меня, пожалуйста, в покое. Сам ты прервал мою работу на полслове, не дал закончить, а теперь пристаешь ко мне. Когда хочу, тогда и кончу. Мне весело играть шутов, и не хочу делать ничего другого. Отстань от меня! Не могу я писать, когда ни не мгновение нет ни досуга, ни покоя. Вот, когда поедем по каналу.

«… Когда поедем по каналу.» – мечтали актеры. Все они устали трястись по дорогам, ночевать то за сценой, то в постоялых дворах и хотелось, хоть временно, хоть ненадолго, иметь определенный, свой собственный угол, подобие дома, домашней жизни, домашнего уюта. Все повторяли в радостном ожидании: «Когда поедем по каналy…»

«…По каналу, – с беспокойством думала Cюй Сань. – Уж мне-то не придется ехать. На лодку меня, наверно, не возьмут, и без меня будет тесно. И так уже сколько времени терпели они, сами бедняки, лишний рот и бесполезную обузу».

Об этих своих опасениях она сказала Хэй Мяню, но тот загадочно ответил:

– Не только возьмут, а еще попросят. Ты только молчи. Я сам буду говорить.

Наконец настал день, когда они увидели на горизонте мачты и паруса множества лодок и вскоре добрались до маленького городка, расположенного на высоком берегу канала. Здесь Лэй Чжень-чжень рассчитался с возчиками. Они трогательно простились с актерами, сгрузили сундуки, шесты и циновки, и три пустые тележки повернули и уехали.

Затем Лэй Чжень-чжень пошел на пристань, чтобы нанять лодку, и Гуань Хань-цин, шутя, предложил ему захватить с собой Погу-барабанщика.

– При виде Погу, – пояснил он, – лодочник поймет, что мы не какие-нибудь знатные господа, а самые обыкновенные оборванцы. Тогда уж он не сдерет с тебя лишнего.

Погу очень обиделся и пробормотал:

– Музыка – дитя небес, а я ее служитель. Это ли не высшая знатность? – но спорить не стал и пошел.

Едва вышли они за ворота, как Погу остановился посреди улицы, напевая что-то себе под нос и отбивая пальцами такт на ладони другой руки. Лэй Чжень-чжень подтолкнул его, и оба скрылись за углом. С пристани они вернулись в прекрасном настроении. Лэй Чжень-чженю удалось по сходной цене нанять превосходную лодку, вместительную и удобную. Не только была там большая общая каюта, но нашлась на носу каморка для Гуань Хань-цина. В этой каморке хранились запасные канаты, паруса и всякий хлам, но было довольно места, чтобы спокойно сидеть и писать.

На корме, в небольшой каюте, жил лодочник с семьей, и жена лодочника разрешила варить пищу на ее печке. Но, самое главное, палуба была достаточно велика, чтобы можно было устроить на ней сцену и давать представления прямо на лодке, не сходя на берег.

– Живей, живей собирайтесь! – кричал довольный Лэй Чжень-чжень, и все уже были готовы идти за ним, когда Хэй Мянь вдруг заявил, что одному ему с костюмами не справиться и пусть Лэй Чжень-чжень даст ему помощника, иначе он не поедет. Ведь в каждой порядочной компании обязательно есть три гардеробщика – Хранитель большого сундука, Смотритель второго сундука и Слуга малого сундука. Костюмы все поизносились, и нет ни времени, ни сил самому и чинить, и штопать, и гладить, и помогать при одевании.

Удивленный неожиданным требованием, Лэй Чжень-чжень закричал:

– Где я тебе возьму помощника? На деревьях они не растут. Самому родить, так сынок мой Лэй Да, ничтожный поросенок, еще сосет соску и умеет только пачкать свою одежду, а не чинить ее, Хочешь, подожди, пока он подрастет.

Хэй Мянь угрюмо настаивал:

– Эта женщина, Сюй Сань, искусна в обращении с иглой. Прикажи ей помогать мне.

Таким образом Сюй Сань и Маленькой Э не пришлось прощаться с актерами; теперь уж по праву, a не из милости они вместе со всеми погрузились на лодку.

Никогда в жизни Сюй-Сань не была так счастлива. С утра она выходила на палубу со своей работой и прилежно шила. Свежий ветерок обдувал ей лицо, вода под лодкой тихо журчала. Рядом с ней сидел Хэй Мянь и тоже шил. Оба молчали, лишь изредка вздыхая.

Время от времени Сюй Сань поднимала глаза и смотрела на канал. По воде непрерывно двигались большие лодки, везущие в столицу рис, бамбук и соль. Ветер надувал прямоугольные, темные, плетенные из тростника паруса. На носу лодок были нарисованы большие круглые глаза с неподвижными черными зрачками. Когда ветер спадал, лодочники привязывали крепкий канат к верхушка мачты, выскакивали на берег и, перекинув лямку через голую грудь, тянули лодку вперед. Весь берег, точно движущимся частоколом, был унизан людьми, тащившими тяжело нагруженные лодки.

Иногда, словно нарядная хищная рыба среди мелких рыбешек, проплывала длинная, двухъярусная, вся в резьбе и позолоте, лодка с носом в виде головы дракона и кормой, украшенной его хвостом. С высоких шестов свисали пестрые фонари и флаги, на которых монгольскими квадратными знаками был написан титул владельца, знатного чиновника, спешившего с докладом в столицу.

Один раз на двух соединенных вместе лодках проплыло огромное, удивительно искривленное, все в узлах и наростах, дерево. Его корни вместе с комом земли были обернуты циновками и тщательно перевязаны. Изогнутые ветви укреплены подпорками. Это дерево везли с юга, чтобы посадить в императорском саду в Ханбалыке. Сюй Сань проводила дерево глазами и, вздохнув, снова опустила их на работу.

В эту минуту из своей каморки вышел Гуань Хань-цин. Его халат был расстегнут на груди, пучок волос заколот так небрежно, что брови опустились и лицо казалось растерянным. Он подошел прямо к Сюй Сань и, размахивая руками, заговорил:

– Я ей велел простегать мне одеяло. Вхожу, одеяло стоймя стоит на кровати. Я кричу: «Жена, где ты?»

– Неправда, – перебил Хэй Мянь. – У нее нет мужа, и не пойдет она за вас!

Но Гуань, не обратив на него никакого внимания, продолжал, удивленно разводя руками:

– «Я здесь», – отвечает она мне из одеяла. «Что ты там делаешь?» – «Когда я сунула сюда вату, я нечаянно сама себя зашила». Я беру палку поколотить ее, а она говорит: «Бей меня, но только не попади в мою соседку». – «Как, ты и соседку зашила вместе с собой?»

– Какую соседку? – испуганно спросил умный Лю Сю-шань. Он играл в карты тут же на палубе и только что собирался взять взятку, когда услышал слова Гуань Хань-цина. Тут он бросил карты, забыл про деньги, подскочил поближе и спросил: – Какую соседку? Ведь она спит рядом с Юнь-ся. Дайте мне скорей это одеяло, чтобы я мог его распороть и выпустить ее. Моя Юнь-ся такая деликатная, она задохнется. Да выпустите же ее, говорю я вам!

Но Гуань Хань-цин, глядя мимо него, говорил обиженно и сердито:

– Я ей говорю: «Пришей пояс к халату». Она говорит: «Готово». Я говорю: «Где ж он?» Она отвечает: «Я пришила его накрепко». Смотрю кругом, не могу найти. Где он может быть? Смотрю в зеркало, а она его пришила к плечу. Вот что ты делаешь, неряха! Я тебя поколочу, я тебя убью, но не отпущу живой. Вот подожди, я с тебя спущу шкуру!

Этого Хэй Мянь не мог вынести. Он вскочил и бросился на Гуань Хань-цина с криком:

– А, ты еще бранишься и грозишься убить ее! Какая она тебе жена? Сперва женись, а потом маши кулаками, а ее тебе не видать. Не отдам!

В то же время умный Лю Сю-шань, забыв осторожность, попытался их разнять, жалобно восклицая:

– Где моя Юнь-ся? Отдайте мне ее!

А Сюй Сань повторяла:

– Не велел он мне пришивать пояс! Не пришивала я пояс!

Гуань Хань-цин обвел всех изумленным взглядом и спросил:

– Что вы накинулись на меня? Не понимаю! – и, пожав плечами, снова скрылся в своей каморке.

Погу, обучавший свой оркестр новой песне, прервал свое занятие и крикнул:

– Перестаньте шуметь, я самого себя не слышу. Из-ва вас маленький гонг опять сбился. Что вы, не понимаете, что господин Гуань пишет свою новую пьесу и прочел вам монолог, который только что закончил. Нельзя ли потише? – И он снова обернулся к музыкантам.

В китайских нотах не указывается продолжительность звука, а только его высота. Прочесть новую музыку невозможно, а надо услышать ее и выучить наизусть. Мальчуган Ли Юй, бивший в маленький гонг, все время путал. Погу рассердился, ловко захватил барабанными палочками длинные волосы Ли Юя и оттрепал его. Снова сначала раздались звуки песни – высокий пронзительный скрип хуциня, резкий, ясный стук барабана, медное дрожание маленького гонга. Из каморки Гуань Хань-цина долетел взрыв смеха, высокого, переливчатого и такого заразительного, что даже лодочник у руля затрясся от смеха. Лэй Чжень-чжень поднял толстый палец и проговорил шепотом, который даже на берегу был слышен:

– Тише, тише! Гуань Хань-цин пишет свою великолепную пьесу. Все зрители лопнут от хохота!

Теперь, когда эта пьеса близилась к концу, актеры, еще ни разуее целиком не прослушав, уже обсуждали, какие найдутся им роли.

Яо-фэй заявила:

– Конечно, всего важней моя роль. Господин Гуань уже рассказл мне, что в первом действии я буду прекрасна и горделива, во втором – прекрасна и печальна, в третьем – прекрасна и гневна, в а в четвертом – прекрасна и празднична. Значит, мне нужен новый костюм. Я знаю, у Хэй Мяня на дне сундука есть еще несшитые ткани и есть у него помощница, хоть и незаметно, чтобы была от нее большая польза. Пусть он сошьет мне для этой роли новое платье.

Хэй Мянь, подумав, что раз есть время и есть материя, почему бы не сшить платье, принялся за работу.

Китайское женское платье свободное, и портные шьют его без примерки. Хэй Мянь достал кусок нежно-розового атласа, раскроил его так бережно, что все обрезки поместились бы на ладони, и сшил мелкими красивыми стежками. Сюй Сань вышила его цветами и бутонами лотоса.

Но, когда платье было готово, Хэй Мянь сказал (о, злая судьба, лучше бы ему не говорить этих роковых слов):

– Эй, Сюй Сань! Ты с Яо-фэй одного роста. Не хочу просить эту упрямицу накинуть это платье, как бы не обругала меня. Надень-ка ты его, чтобы я мог посмотреть на него.

И Сюй Сань надела платье.

В это мгновение на палубу вышла ленивой походкой сама Яо-фэй. Как только она увидела Сюй Сань в розовом платье, она запустила обе руки в волосы, выдрала большой клок и закричала:

– Чуяло мое сердце, что готовится здесь предательство и измена. Подобрали из милости нищую побродяжку, и уже красуется она в моих одеждах. Неужто я так состарилась и подурнела, что уже готова мне преемница, и я буду играть кумушек и свах, а она молодых красавиц. Не бывать тому! Пусть я умру, но, пока жива, никому не отдам своих ролей! – С этими словами она взмахнула руками и хотела броситься в воду.

Но выбежавший на крик Лэй Чжень-чжень подхватил ее и не дал свершиться печальному делу. Яо-фэй билась и извивалась в его руках и расцарапала Лэй Чжень-чженю все лицо. Он же, как ни был осторожен, посадил ей на руках несколько синяков.

Всю ночь Яо-фэй кричала и грозила убить Сгой Сань. Наутро она связала свой узелок и объявила, что возвращается к своим родителям, которые живут здесь неподалеку.

Сколько ее ни уговаривала свекровь, как ни рыдал Лэй Чжень-чжень, как ни кланялась ей в ноги Сюй Сань, клянясь, что надела она платье без злого умысла и лишь подчиняясь приказанию, сколько все актеры ни умоляли ее остаться, повторяя, что заменить некому, – хмурая красавица твердила, что не может она снести тлкмп обиды и унижения, да еще в придачу синяков и побоев от мужа. Лучше всю жизнь будет она полоть огород и таскать воду, но не потерпит соперницу. И пусть они не воображают, что если для них она стала стара и нехороша, то не найдутся люди, которые поймут ее и оценят. Возможно, еще встретит она кого-нибудь из прежних своих женихов, который почтет за счастье ввести ее в свой дом, и будет она жить там побогаче и получше, и всем, кто посмеет ее обидеть, она сразу выцарапает глаза.

В полдень лодка пристала к берегу поблизости от деревни, где жили родители Яо-фэй. Не взглянув на сына, ни с кем не простившись, она сошла на берег, и больше ее не видели.

Глава пятая
КАК ОНИ ВСЕ ПОССОРИЛСЬ

«Певичка Инь-чжан обещала выйти за бедного студента, и он уже приготовил ей венчальное платье и убор, а она взяла да передумала, собралась замуж за богатого бездельника. Сколько ее ни уговаривали и мать и названая сестрица Пань-эр, заносчивая красотка стояла на своем. Новый жених так нарядно одевался и так хорошо умел ей угождать!

– Он заботится обо мне круглый год! – восклицала влюбленная Инь-чжан. – Летом обвевает меня веером, зимой греет мой халат, чтобы я не простудилась. Соберусь погулять, он расправляет складки моего платья, сам прикалывает мне украшения. Он такой добрый, я хочу за него замуж!

– Ах, вот как, – ответила Пань-эр.

 
Не смешите меня, дорогая!
Летом веером вас обвевает?
Зимой над горячей жаровней
Халатик ваш греет любовно?
В рот кладет вам еду своей ложкой?
Сам обувает вам ножку?
Сам вдевает вам в уши серьги?
Гребенкой вас чешет с усердьем?
Не смешите меня до смерти!
Лицемерит он лишь, поверьте!
Выйдете, милая, замуж,
Дадите волю слезам уж!
Не пройдет безусловно и месяца.
Захочется вам повеситься.
И, вместо того что обещано,
Ждут вас пинки и затрещины.
Раз уж лодка плывет по течению,
Поздно искать спасения.
Кого просить о защите?
Прежде чем прыгать – смотрите!
 

Предупреждаю, не бегите ко мне, когда он начнет вас лупить!

Инь-чжан гордо ответила:

– Даже если меня приговорят к смерти, я не обращусь к вам!

Действительно, брак оказался очень несчастным. Муж всем жаловался, что Инь-чжан, стегая одеяло, сама себя зашила внутри, а пояс халата накрепко пришила к вороту. Уж он бил и колотил ее и обещал избить до смерти.

Несчастная Инь-чжан горько каялась, что не послушалась советов матери и Пань-эр, и написала им письмо, умоляя о помощи.

Когда мать получила письмо, она горько зарыдала, а Пань-эр принялась ее утешать:

Не предавайтесь кручине!

Разгладьте на лбу морщины!

Я сейчас поеду туда и поговорю с ним. Уж я буду щипать его и гладить его, обнимать его и ласкать его, пока он растеряет весь свой разум. Я положу ему на нос кусок сахару, но не сможет он его ни лизнуть, ни съесть, пока не даст Инь-чжан развода.

Она надела вышитое платье, заколола прическу булавками из зеленого нефрита, наняла повозку и поехала в город, где жила Инь-чжан. Здесь она пригласила негодяя-мужа в трактир и призналась ему, что давно его любит и хочет выйти за него замуж. В этой любви она поклялась самыми страшными клятвами:

– Пусть в моей каморке переедет меня лошадь! Пусть мне ноги переломают фитилем от лампы!

– Эй, слуга, тащи вино! – завопил на радостях муж.

– И не надо вина, у меня десять бутылок в повозке.

– Пусть зарежут барана!

– И этого не надо. У меня в повозке есть жареный.

– Тогда я куплю тебе красивый шелк!

– Не надо. У меня два куска красного шелка в сундуке. Что ваше – то мое, что мое – то наше!

 
У меня приданое – сотня тысяч вэней.
Но с тобой согласна на бобах сидеть я.
Я не приревную, если ты изменишь.
Можешь колотить меня палкой или плетью.
Ах, прошу, женись на мне, нет тебя желаннее.
Только со своей женой разведись заранее.
 

Негодяй поспешил домой, дал жене свидетельство о разводе и опять побежал к Пань-эр. Но хитрой красотки и след простыл.

– Эй, слуга, приведи мне лошадь, я поеду ее догонять.

– У кобылы родился жеребенок.

– Приведи мула!

– Мул охромел!

– Приведи осла!

– Осел потерял подкову.

Тут он понял, что его обманули, побежал домой, вырвал из рук Инь-чжан свидетельство о разводе, сунул его в рот, разжевал и проглотил. Инь-чжан ужасно испугалась, как бы он не убил ее. Но – о счастье! – хитрая Пань-эр подсунула копию, а свидетельство цело. И счастливая Инь-чжан выходит замуж за студента».

Гуань Хань-цин закончил чтение новой пьесы и обвел актеров сияющими глазами. Они кричали от восторга, смеялись, поднимали кверху большой палец в знак одобрения.

– Ах, что за очаровательная роль! – воскликнула Юнь-ся. – Сколько в ней кокетства, ужимок, улыбок. Мне не терпится сыграть ее! – Она вскочила, скользнула правой рукой от груди к колену, будто поправляя костюм, и поворотом кисти откинула руку назад.

 
Вы смешите меня до смерти!
Лицемерит он лишь, поверьте!..
 

– Погоди, Юнь-ся, ты вечно выскакиваешь! – прервал ее красавец Цзи Цзюй-нэн. – И без того понятно, что ты будешь играть Пань-эр, а почтенная госпожа Лэй – матушку Инь-чжан. А вот кто будет играть самое Инь-чжань. Без Яо-фэй эту пьесу не придется ставить.

– Может быть, Яо-фэй завтра вернется, – сказал Лэй Чжень-чжень и шумно вздохнул.

Уже целую неделю лодка качалась на якоре в маленькой бухте, актеры слонялись без дела, еда становилась все скуднее. Ежедневно в течение недели Лэй Чжень-чжень с утра уходил умолять Яо-фэй о возвращении, и каждый вечер приходил хмурый, как грозовая туча, так и не повидав жену. Ее родители заперли ворота и сидели, как в осажденной крепости, а Лэй Чжень-чжень целые дни стоял на улице перед домом, и ни на посулы, ни на угрозы не было ответа. Только кумушки высовывали носы в щелки своих ворот и хихикали, да деревенские мальчишки провожали его и на почтительном расстоянии кричали непочтительные слова.

Наконец наступил день, когда кончились и деньги, и припасы, и на обед было подано лишь по зубчику чеснока, завернутого в тонкий блин. Умный Лю Сю-шань посмотрел на эту еду, выкатил глаза и закричал:

– Эй, Лэй Чжень-чжень! Моя жена не обязана голодать по вине твоей жены. Пора нам тронуться в путь и сыграть новую пьесу. Роль Инь-чжан может сыграть любая женщина, было бы личико смазливо. Моей жене надо каждый день давать мясное блюдо, иначе она ослабеет. Для роли Инь-чжан не надо ни голоса, ни таланта. Кто хочет, может сыграть!

Погу задумчиво поддержал его:

– Это верно, в роли Инь-чжан вовсе нет пения.

– И нет акробатики, – сказал Цзинь Фу. – Все движения простые.

– Я могу кувыркаться, – робко вытянув шейку, сказала Маленькая Э. – Пожалуйста, если это нужно. Я могу кувыркаться вперед и назад, ходить на руках, стоять на голове…

Сюй Сань гневно дернула ее, и она замолчала.

– Ну, и что же! – завопил Лэй Чжень-чжень. – Из зависти к Яо-фэй вы принижаете роль.

Но Лю Сю-шань не обратил на него внимания и продолжал кричать:

– Моя жена не привыкла к такой пище! Доставайте Инь-чжан где хотите! Из-за Сюй Сань остались мы без актрисы, пусть она теперь играет эту роль!

Сюй Сань ахнула и закрыла лицо рукавом.

– Сюй Сань – скромная женщина, – гневно вмешался Xэй Мянь. – Не пристало ей играть на сцене, да еще изображать актрису.

– Все женщины здесь скромные, – завизжала Юнь-ся. – Paз Сюй Сань надела платье Инь-чжан, пусть его и носит.

– Но, может быть, Яо-фэй завтра вернется и сама захочет играть, – возразил было Лэй Чжень-чжень.

Тогда почтенная госпожа Лэй, не вставая с места, ударила его по склоненной голове палочками для еды и строго сказала:

– Я твоя мать, Чжень-чжень, и ты обязан мне повиноваться! Что мы здесь корни пустили, в этой грязной луже? Не надеешься ли ты, что вместо головы вырастет у тебя цветок лотоса и ты всех нас накормишь его семенами? Завтра же снимайся с якоря. Я сама покажу Сюй Сань, как сыграть эту роль. Два-три движения рук, подходящая походка – больше ничего и не нужно. Стольких актрис сумела я выучить и эту научу. Ведь не так уж она глупа, как выглядит. Вы согласны со мной, господин Гуань?

– А мне все равно, – ответил Гуань Хань-ции. – Я написал бессмертную пьесу, и теперь ее будут играть тысячу лет. Не стану я себе ломать голову, как ее исполнят десять тысяч актрис. Пусть играет Сюй Сань. Чем она хуже других?

Глава шестая
КАК ИГРАЛА БЕЛАЯ МЫШКА

Сюй Сань никак не понимала, чему ее учат.

– Как ты ставишь ноги? – в сотый раз повторяла госпожа Лэй. – Шлепаешь ступнями, как деревенская женщина на рисовом поле. Поверни пятку бочком, чтобы чуть-чуть был виден край подметки, будто узенькая луна выглянула из-под облака юбки. А ты вывернула всю ногу, будто тебя побили бамбуковой палкой и у тебя болят пятки. Еще раз! Еще раз повтори. Вот, как будто не плохо, но идешь ты так уныло, будто на собственных похоронах.

После того как Сюй Сань целый час повторяла все тот же первый шаг, начиналось мучение с руками.

– Руки у тебя висят, как плети. С висящими вниз руками ходят только духи и привидения. У молоденькой женщины руки вообще никогда не висят, а обе сложены на одном бедре, как две птички на одной ветке.

Но всего трудней были первые слова роли.

– «Об этом не беспокойтесь! Я твердо решила выйти за него замуж», – старательно выговаривала Сюй Сань.

– Почему ты говоришь таким почтительным тоном? – насмешливо спрашивала госпожа Лэй.

– Но, ведь если я Инь-чжан, а вы ее матушка, я обязана вам почтением.

– Инь-чжан упряма и капризна. Слушай, как я говорю: «Oб этом не беспокойтесь!» Инь-чжан вовсе не хочет успокоить свою мать, напротив, она возражает ей. Что ты смеешься?

– Все соседи засмеют такую невоспитанную девушку. Как мне не смеяться? Вы сказали эти слова таким дерзким голосом.

– Повторяй таким же голосом!

– Я не посмею.

– Повторяй!

– «Об этом не беспокойтесь!..»

Госпожа Лэй жаловалась сыну:

– Она бестолкова и бездарна. Ведь если бы она не хотела, но она хочет научиться, она старается изо всех сил. Но нет в ней ни мысли, ни чувства.

– Она научится, – сказал Лэй Чжень-чжень. – Об этом не беспокойтесь!

Госпожа Лэй взвизгнула, будто ее ущипнули:

– Не смей повторять эти слова. Я слышала их тысячу раз. Не могу их больше слушать!

Но наконец терпение госпожи Лэй и старания Сюй Сань принесли свои плоды. Шаг за шагом, слово за словом Сюй Синь выучила роль Инь-чжан и уже могла, репетируя с другими актерами, отвечать им вовремя, нужным тоном и не сбиваясь в движениях.

Все это время лодка понемногу плыла в югу, и актеры играли в встречных деревнях и городках. Правда, без Яо-фэн нельзя было поставить ни «Крылатого Тигра», ни какую-нибудь другую большую пьесу, но они показывали отрывки и смешные сценки, бой на мечах или алебардах, Юнь-ся танцевала, Цзинь Фу ходил колесом, проскакивал через обруч и сквозь бочку, кувыркался, прыгал как кошка, и падал на ноги.

Таким образом они зарабатывали достаточно, чтобы не нуждаться и спокойно ожидать, когда можно будет впервые сыграть пьесу Гуань Хань-цнна.

Во время одного из этих представлений к Лэй Чжень-чженю подъехал пожилой монгол и сообщил, что он доверенное лицо господина Эзеня Мелика – сборщика податей этой провинции. Господин собирается устроить в своем поместье большой пир по случаю новой награды, полученной от императора. Не хватает только актеров, чтобы было кому развлекать гостей. За актерами пришлют повозки, представление будет щедро оплачено. Согласен ли Лэй Чжень-чжень?

Лэй Чжень-чжень согласился.

На следующее утро приехала крытая повозка, такая большая, что все актеры в ней поместились. На лодке остались только Маленькая Э и малютка Лэй Да. Жену лодочника попросили присмотреть за детьми и обещали вернуться не позже чем через день.

На прощание Сюй Сань прижала Маленькую Э к своей груди и никак не могла с ней расстаться. Ей было так страшно, что казалось, она идет на казнь. Госпожа Лэй прикрикнула на нее, и она заняла свое место. Повозка тронулась.

Господин Эзень Мелик, сборщик податей, устроил большой пир, и с самого рассвета начали прибывать гости. Были тут и судьи, и смотрители канала, и начальники обменных касс, и многие другие. Они приезжали верхом, с женами и слугами и привозили свои дары. Господин Эзень встречал их, сидя в кресле, в большой зале. Принимая подношения, он улыбался так широко, что глазки совсем скрылись за толстыми щеками, а лоснящаяся кожа вся потрескалась сетью блестящих жирных морщинок. Дары были хороши – пять кубков, пять кусков шелка, пять бочек вина, пять конских попон. Самый бедный из гостей поднес пять яблок на блюде. Всего было по пять штук, как полагалось по его чину.

Гостей рассадили за длинными столами; между каждых двух приглашенных стоял большой сосуд с вином. Гости черпали вино чарками, пили и ели досыта и сверх того. А когда кончили пировать, перешли в один из внутренних дворов, где заранее была сооружена сцена, и в помещении за ней актеры спешно кончали гримироваться. Юнь-ся, уже совсем одетая, причесывала Сюй Сань,

Опытными пальцами она брала одну за другой короткие прядки волос, свернутые петлей и смазанные клейким раствором. Самый маленький локон приклеила над серединой лба, вторую пару рядом, третья касалась оттянутых к вискам бровей. Два больших локона легли над щеками, а их концы Юнь-ся укрепила тесьмой на макушке. Прикрыла двумя кудряшками уши, завязала тесьму узлом и натянула на голову сетку – тесно прилегающую шапочку из конского волоса. К сетке прикрепила фальшивую накладку, проткнув ее большой шпилькой с двумя острыми концами. Сверх нее привязала широкую прядь натуральных волос, обернула ими накладку, обвила все газовым шарфом. Воткнула в прическу шесть длинных шпилек с сверкающими стекляшками. Голова Сюй Сань, оттянутая тяжелой прической, как неживая, качалась под руками Юнь-ся.

– Посмотри на себя! – сказала Юнь-ся и протянула ей круглое зеркальце. Оттуда смотрел, не узнавая, какой-то чужой глаз, необыкновенно ярко блестевший от окружающих его румян.

Сюй Сань положила зеркальце, и рука, державшая его, была тоже чужая, набеленная, с кольцами на указательном и безымшптм пальцах.

– Чего ты боишься? – сказала Юнь-ся и усмехнулась, – Если бы ты знала, какая ты красивая. Лучше Яо-фэй.

На сцене за занавеской слышался голос Гуань Хань-цина, игравшего роль богатого негодяя:

– Сегодня счастливый день. Пойду я к ним в дом, скажу ее матушке: «Как поживаете?» И сделаю предложение.

Госпожа Лэй, в кофте и юбке из темного шелка, дернула Сюй Сань за руку и шепнула:

– Пора!

Можно было подумать, что помпоны на туфлях сделаны из свинца – ноги никак не хотели отделиться от пола.

Вдруг скрипка заиграла знакомый мотив, под который она училась театральной походке. Госпожа Лэй откинула занавеску, вышла на сцену и запела:

 
Цветы расцветают вновь,
Но юности нет возврата, —
 

и вдруг правая пятка Сюй Сань повернулась бочком, так что стал виден край подошвы, правая нога переступила через левую и Сюй Сань оказалась на сцене.

Голос госпожи Лэй, говорившей вступительный монолог, шум гостей, сидевших вокруг сцены, мелодия скрипки – все слилось в мерный шум, в котором Сюй Сань не могла разобрать отдельные ввукн, Вдруг она услышала отчетливые слова:

– Я все откладываю и откладываю свадьбу. Боюсь, что после придется страдать.

Будто кто-то дернул ее за челюсть, Сюй Сань открыла рот и выговорила высоким, капризным голосом:

– Об этом не беспокойтесь! Я твердо решила выйти за него.

Тут она как будто раскололась надвое. Смертельный холод, который только что сковывал все тело, залило волной жара, и лед начал таять, и только где-то глубоко в груди торчала острая льдинка и больно колола:

– Повернись, отступи два шага, нагнись, подними рукой кончик рукава, говори громче, тебя не слышно.

А лицо пылало, все тело горело, очаровательная Инь-чжан семенила по сцене, тяжелая прическа клонила ее голову к плечу, сверкающие кольцами руки изгибались, она кокетничала и с бедным студентом, и с богатым женихом и, не слушая уговоров Пань-эр, упрямилась.

– Ах, он так нарядно одет, как его не любить!

– Ах, он так обо мне заботится. Летом обвевает меня веером, зимой греет мой халат.

Когда после ссоры с Пань-эр она вдруг оказалась за сценой, она, никого не видя, ничего не слыша, только прислушивалась к тому, как внутри нее льдинка опять растет, замораживает руки и ноги, и ужасалась, что сейчас она опять станет Сюй Сань, а Инь-чжен навсегда исчезнет.

Но снова позвали се звуки скрипки, снова задвинулась за ней занавеска, снова стояла она на подмостках, несчастная жена богатого негодяя. Невыносимая жалость к себе жгла ее, высокий голос Инь-чжан звенел скрытыми слезами. Рукава, не касаясь лица, слегка его закрывали. Она печалится, что не послушалась советов Пань-эр, она жалуется, что муж ее избивает:

– Ах, небо свидетель! Похоже, что он забьет меня насмерть.

Наконец прозвучали последние слова пьесы. Инь-чжан получила развод и, сияя счастьем, вышла за своего студента. Оркестр сыграл мотив «Вэй мэн ся», который обозначает конец спектакля. Все вокруг Сюй Сань стирали грим с лица, снимали парики, переодевались, а она стояла в своем розовом платье и не могла двинуть ни одним пальцем. В это время вошел пожилой монгол, доверенный господина Эзеня, чтобы расплатиться с Лэй Чжень-чженем, а вслед за ним ввалился сам Эзень Мелик. Он был пьян, и его коричневое старое лицо сияло. Он закричал:

– Я доволен. Очень хорошо. Я очень доволен! Где Инь-чжан? Подойди сюда!

И, не дожидаясь, сам подошел к Сюй Сань, оторвал от своего халата пуговицу, сунул ей в руку и опять ушел, покачиваясь и радостно смеясь. Сюй Сань открыла ладонь и увидела круглый красный камень, сияющий скрытым в нем огнем, такой пламенный, что, казалось, вся ладонь окрасилась кровью.

На другом конце комнаты старый скрипач рассказывал:

– Когда я был молод, я ходил из дома в дом, зарабатывая себе на чашку риса. Через плечо висел у меня на ремне ящик, а на ящике был укреплен небольшой бамбуковый шест с перекладинами. С них свисала деревянная рыбка и ведерко с водой, стояла там деревянная пагода и лежала деревянная дыня. Вниз до самого ящика спускалась веревочная лестница. В ящике, в теплом гнездышке из хлопка, жила у меня белая мышка с красными, как вишни, глазами. Она умела карабкаться вверх по лесенке, ловила лапкой рыбу, пила из ведерка, шмыгала сквозь пагоду и пряталась в дыне. Зрители были очень довольны и платили пять вэней за представление.

– Действительно, похоже, – сказал Гуань Хань-цин и улыбнулся.

– Я не понимаю, к чему вы это рассказали, – пробормотал Погу.

– А вот господин Гуань понял, – ответил скрипач. – Можно шаг за шагом, движение за движением научить белую мышку выступать перед зрителями, но от этого она еще не станет актрисой.