Текст книги "Обида маленькой Э"

Автор книги: Ольга Гурьян

Часть вторая
БРАТЬЯ ГРУШЕВОГО САДА

Глава первая
КАК ОНИ ОСТАНОВИЛИСЬ У СУХОГО РУСЛА

В помещении актеров царил невообразимый беспорядок. Все три сундука были отперты, крышки откинуты, шелк и атлас костюмов переливались всеми цветами радуги. На крюках, вбитых в шесты, висели бороды, парики, шлемы, сапоги на толстых белых пол-метках, мечи и алебарды и украшенные разноцветными кистями палки, которые изображают коней. Некоторые актеры были уже совсем готовы к выходу, другие еще только гримировались. Жена Лэй Чжень-чженя, певица Яо-фэй, сосредоточенная и хмурая, обвивала голову узенькой черной тесьмой, которая, перекрещиваясь надо лбом, притягивала углы век к вискам. Вторая актриса Юнь-ся, жена умного Лю Сю-шаня, помогала ей, подавая отдельные локоны и длинные пряди искусственных волос, без которых нельзя было соорудить грациозную и сложную прическу театральной героини. Сама Юнь-си выступала только в третьем действии и поэтому не торопилась одеваться. Семь локонов для ее собственной прически, уже намазанные клейким раствором из деревянной стружки, размятой в воде, сохли на дощечке, похожие на семь дохлых мышат, которых усердный кот поймал и положил у порога своей хозяйки.

Хэй Мянь, хранитель сундука, затягивал на Лэй Чжень-чжене ватник, от которого огромный актер казался еще шире. Лицо Лэй Чжень-чженя уже было раскрашено в черный цвет и расписано красными и белыми завитками и полосами. Хэй Мянь подал ему окладистую черную бороду, подшитую к проволоке с загнутыми концами. Лэй Чжень-чжень сунул эти концы за уши, и борода прозрачной занавеской закрыла ему рот и грудь. Он дунул, и каждый отдельный волосок взлетел кверху. Тогда он снова обеими руками пригладил бороду.

Кто-то разжег в углу жаровню, и на ней кипятилась вода для чая. Старая госпожа Лэй в великолепной круглой пелерине, которая закрывала ее до самых пят, и в сверкающем головном уборе присела около жаровни. В одной руке она держала головку чеснока и с удовольствием грызла его еще крепкими зубами. Другой рукой она баюкала своего годовалого внука, малютку Лэй Да. Ребенок был очень грязный, но тоже с нарумяненными щечками. Время от времени бабушка совала ему в рот разжеванный зубчик чеснока. Лэй Да сосал, причмокивая, и смотрел круглыми глазками в огонь.

Снаружи, словно бурный ветер, долетал шум толпы. Актеры торопились.

Погу-барабанщик крикнул:

– Начинаем!

И музыканты вышли на сцену…

Маленькая Э сидела, обхватив руками колени, на склоне сухого русла и, не сводя глаз с пустой сцены, ждала.

Еще было утро, когда все три тележки въехали в русло высохшей речки и остановились. Возчики выпрягли мулов и отвели их в сторону. Актеры принялись разбирать шесты и циновки и понесли их на крутой склон русла.

Маленькая Э присела на противоположном склоне и стала смотреть, что будет.

Вскоре отовсюду, словно оповещенные невидимым глашатаем, бежали по межам полей деревенские мальчишки и тесной стайкой сбились за спиной Маленькой Э. Они не решались подойти ближе, но между собой шумно обсуждали и внешность актеров, и предстоящее удовольствие, и то, как двигалась постройка театра. Один за другим подходили старики, степенно садились, щурились, улыбались и тоже смотрели. Появились женщины и присели в сторонке. Мужчины бросили работу в полях и пришли, прямо как были, в засученных до колен штанах, с обнаженной потной грудью. Сняв головные повязки, утирали ими влажное лицо. Деревенский трактирщик притащил тачку с двумя дымящимися котлами и бойко торговал чаем и горячен лапшой.

Вскоре весь склон русла был усеян зрителями, а среди холмов длинной лентой тянулись толпы людей, спешивших из более отдален ных деревень.

Актеры разровняли площадку и по четырем углам вбили по бамбуковому шесту. Сверху скрепили их поперечными шестами и покрыли циновками. Пестрая занавеска отделила открытую с трех сторон квадратную сцену от заднего помещения, закрытого циновками. Туда внесли сундуки с костюмами. Один за другим скрылись там актеры.

Лэй Чжень-чжень вышел и повесил на передних столбах дне таблички с иероглифами. Деревенский грамотей медленно прочел их вслух. На одной было написано:

– «Мы, актеры, хвалим добро, злодейство казним, различая, что славно, что скверно».

На другой:

– «Мы скажем о мире, споем о разрухе, укажем, где счастье и где разрушенье».

Маленькая Э сидела, ждала, не сводя глаз с пустой сцепы,

Вдруг занавеска шевельнулась и из-за нее вышел Погу, как всегда растрепанный и небрежно одетый. Он нес треножник, на котором стоял барабан. Барабан был деревянный, и кожа прикреплена к пгму железными гвоздями.

Погу ударил по коже двумя легкими бамбуковыми палочками. Раздался резкий, ясный, почти металлический звук. Вслед за тем вышел старик с двухструнной скрипкой – хуцинь, у которой смычок накрепко пропущен между струнами так, что его нельзя сияй. Последним выскочил, будто его подтолкнули сзади, мальчик чт пятнадцати с маленьким гонгом. Музыканты расположились на сцене справа от зрителей. Погу посредине, хуцинь налево, маленький гонг по другую сторону.

Погу поднял левую руку, в которой он держал две дощечки, соединенные веревкой. Поворотом кисти он ударил их друг о друга, И они издали отчетливый и чистый звук. Тотчас маленький гонг стремительно забил, залился, захлебнулся медным пульсирующим звоном, и, откинув входную занавеску, показались два человека.

Глава вторая
КАК ЛЭЙ ЧЖЕНЬ-ЧЖЕНЬ БАЮКАЛ РЕБЕНКА

Они вошли странной походкой – колени были согнуты, ноги заплетались, туловище покачивалось. Хотя их глаза и переносица были обведены белой краской и это изменило их лица, Маленькой Э показалось, что она узнала господина Гуаня и Цзинь Фу, но возможно, что она ошибалась, – уж очень роскошно они были одеты.

На том, который был похож на братца Цзинь Фу, была белая атласная куртка с узкими рукавами и двойным рюшем по подолу. Спереди куртка была затянута серебряными шнурами. Атласные широкие панталоны заправлены в низкие сапожки с мягкой подошвой. Восьмиугольная мягкая шапка с большим помпоном была озорно сдвинута на одно ухо. У второго человека костюм был похожий, но черного цвета, кафтан был подлинней, и твердая шапка надета прямо.

Зрители встретили их взрывом хохота, и Маленькая Э тоже улыбнулась немножко неуверенно. Ей еще не было смешно, только любопытно, но она понимала, что дальше будет, наверно, очень весело.

Гонг замолчал. Погу повернул кисть руки, дощечки стукнулись друг о друга, и под резкий отчетливый треск оба нарядных господина запели скороговоркой, перебивая друг друга, подчеркивая смысл слов гримасами и нелепыми телодвижениями:

 
Целиком сожрать барана —
Этот подвиг нипочем!
Но страшны нам бой и раны,
Ездить боязно верхом.
Бочку винную мы вскроем,
И лакаем и сосем.
Мы напьемся, как герои,
Поикаем и уснем.
Нас по имени не знают,
Даже слуги нас зовут:
– Эй, трусишки, негодяи!
– Эй, паршивый пес и плут!
 

Поднятые улыбкой губы Маленькой Э внезапно опустились, а брови поползли вверх на лоб. Теперь уже не было сомнений, что это Цзинь Фу – она узнала его по голосу. Но что это он поет? Может быть, он шутит?

А они оба сели и, беспрестанно ерзая на стульях, падая с них в вновь на них ловко вскарабкиваясь, то сближая лица так, что одна не стукались носами, то отскакивая кувырком, заговорили ничуть ев стесняясь тем, что столько людей их слышат. Они рассказывали, чти они монголы, сыновья знаменитого полководца, который разбил китайские войска.

Он обещал подарить им целый город, но им хочется получить другой, побогаче, который обещан третьему сыну – приемышу. И, пожалуй, удастся добиться своего, стоит только напоить полководца допьяна.

Этот хитрый замысел так им понравился, что господин Гуань (теперь уже не было сомнения, что монгол в черном костюме – это он и есть), что бессовестный господин Гуань начал смеяться. От этого смеха, продолжительного, в высоком тоне, разнообразного и вибрирующего, от стука трещотки и выкриков Цзинь Фу у Маленькой Э начала кружиться голова. Но вокруг нее зрители, будто заразившись смехом, хохотали и вопили.

В это время из-за занавески вышел сам монгольский полководец с черным лицом и бородой. Он был точь-в-точь похож на страшного идола, которого Маленькой Э как-то случилось видеть в одном xpаме. Он был такой же огромный, толстый и пестрый.

Негодные сыновья начали его угощать. Противно было смотреть, как они перед ним лебезили. Они согнулись чуть не вдвое, начали стирать пыль со стула, рукава так и летали по очереди то взад, то вперед через плечо. Они так старались, что с грохотом стукнулись лбами. Или это ударил барабан?

Полководец сел, широко расставив ноги. Ему подавали чашечку за чашечкой, наливая вино из чайника, и он все их осушал, приподымая бороду и прикрывая рот рукавом.

Пронзительно высоко завизжала скрипка, и вышел приемный сын. До чего он был красивый, с лицом белым и розовым, как у женщины, в чешуйчатых доспехах цвета бирюзы, опоясанных широким поясом, на котором была вышита голова тигра. На плечах у него была накидка в виде бабочки, а за спиной восемь бирюзовых флагов. Он топнул ногой и запел:

 
Я с тигром боролся в ущелье,
Я в битве врага разбил.
 

Я родом китаец. Мои родители рано умерли, и мне пришлось пасти овец у помещика. Голыми руками убил я тигра. Полководец узнал о моей храбрости и сделал меня своим приемным сыном. С восемнадцатью всадниками я разбил целую армию. За мои подвиги мне дали прозвище Крылатого Тигра.

Вслед за Крылатым Тигром вышла его жена. Она была похожа на Яо-фэй, но куда красивей, в юбке, заложенной тысячью складок, в длинной, до колен, оранжевой кофте, в круглом воротнике с кистями и с золотой райской птицей в сверкающей камнями прическе.

Она запела, уговаривая мужа не приближаться к приемному отцу, потому что, опьянев, полководец теряет рассудок и может поверить клевете злых братьев и убить Крылатого Тигра.

Ах, как она пела! От этого голоса, высокого и нежного, сердце Маленькой Э забилось и замерло. Любовь и счастье, гнев и мрачные предчувствия передавала она дивными звуками, небесная певунья, удивительная Яо-фэй.

Действительно, ее предчувствия оправдались. Подлые монголы оклеветали храброго китайца Крылатого Тигра, и пьяным полководец поверил им. В страшном гневе он дохнул и вздул свою бороду так, что она взлетела черной тучей. Не в силах сдержать свою бешеную злобу, он весь дрожал и трясущейся рукой тыкал прямо в лицо сыновьям. Перекинув рукава за плечо, он сел с громким стуком. Еще бы – такая тяжесть садится.

Полководец грозным гнусавым голосом стал сзывать свое войско, чтобы отомстить приемышу:

 
Наденьте шлем и кольчугу,
К луку приладьте стрелы,
На плечо алебарды и копья,
Обнажите мечи и сабли!
 

Барабан беспрерывно гудел, надрывно звенел гонг. От страшного голоса дрожал воздух.

 
Авангард – три тысячи храбрых —
Пройдет через горы и реки.
Левый фланг мой бывалые воины,
Правый фланг и свиреп и грозен.
Арьергард спешит на подмогу.
Наши кони свирепей драконов,
Солдаты смелее тигров,
Сам я сына прикончу,
Кровью залью все небо!
 

– Не убивай Крылатого Тигра, китайского пастушонка! – а причала Маленькая Э. – Ты был пьяный, ничего не понимал! И, чип. Фу обманул тебя!

Но полководец ее не услышал – так громко загремела музыка. Из-за занавески вышло войско – Хэй Мянь, и умный Лю Сю-шань, и все три возчика, и еще пять незнакомых крестьян. Вес они были в своей обыкновенной одежде, но в руках держали и алебарды, и копья, и мечи. Три раза обошли они вокруг полководца и вместе с ним скрылись за занавеской.

Тут появилась приемная мать Крылатого Тигра и начала ужасно волноваться: что с ним? А ее служанка, бойкая девушка, оказалось, видела все своими глазами и всю дорогу бежала, без отдыха, не давая покоя ногам, руками крутила, как ветряная мельница. Что же, все кончено, кровь пролита, зачем скрывать правду? И она запела:

 
Как гром из громовой тучи,
Как ястреб на певчую птицу,
Налетели два негодяя,
Схватили Крылатого Тигра.
Бранили и оскорбляли,
Пинали ногами в ребра.
Пять воловьих упряжек
Разорвали тело на части,
Разнесли на пять сторон света.
Так умер Крылатый Тигр.
 

Маленькая Э рыдала, царапая пальцами свой халатик:

– Убили! Убили!

И снова появилась Яо-фэй. Уже не прежняя счастливая супруга, а горемычная вдова. Ее волосы были распущены, длинная прядь отделилась и свисала над левым ухом. На ней была белая траурная одежда. Широкие рукава опустились, как крылья раненой голубки, струились, как половодье слез.

 
Вьется траурный флаг,
Пепел несу в руках.
В сердце горит тоска,
Слезная льется река…
 

Уже порок был наказан, представление кончилось, сцена опустела и зрители разошлись, а Маленькая Э все сидела, очарованная дивным пением. Слезы капали с кончика носа, она глотала их, не замечая, только во рту было солоно. Подражая Яо-фэй, она взмахнула грязной ручонкой, и пальцы вспорхнули, будто маленькая серая птица.

 
В сердце горит тоска,
Слезная льется река…
 

– Это ты поешь, сестричка? – спросил подошедший Цзинь Фу. – Какой у тебя славный голосок!

Маленькая Э молча от него отвернулась.

– Твоя матушка послала меня за тобой. Пора спать. – И он взял ее за руку.

Маленькая Э выдернула руку и крикнула:

– Не трогай меня, проклятый монгол! Я тебе никогда в жизни не прощу! – и побежала вперед.

Цзинь Фу шел за ней и со смехом уговаривал:

– Сестричка, что же ты сердишься? Ведь этого ничего не было. Ведь это пьеса и Гуань Хань-цин выдумал этих людей и события. Все это нарочно. «Споем о разрухе, укажем, где счастье…» Сестричка, послушай же меня.

Ночью Маленькая Э долго ворочалась на своей циновке, в помещении за сценой. Когда она наконец заснула, ее разбудил пронзительный детский плач. Вслед за тем она услышала грозный гнусавый рев:

 
Кони свирепей драконов,
Солдаты смелее тигров,
Сам я сына прикончу,
Кровью залью все небо.
 

Маленькая Э вскочила с криком:

– Убивают!

Но с соседней циновки раздался голос Юнь-ся:

– Спи, ничего нет страшного. Это Лэй Чжень-чжень баюкает своего сына. Яо-фэй завалилась спать и ничего знать не хочет. Вот и приходится Лэй Чжень-чженю самому петь колыбельную.

Яо-фэй подняла голову и сказала своим нежным голосом:

– Юнь-ся, замолчи! Что ты сплетничаешь среди ночи? Чтобы я этого больше не слышала! Удивляюсь, чем противней у лягушки голос, тем громче она квакает.

Юнь-ся завизжала скороговоркой:

– Сама лягушка, жаба, черепаха!

Такого оскорбления Яо-фэй не смогла стерпеть. Она молча встала, подойдя к Юнь-ся, нагнулась, словно стебель цветка качнулся под дуновением ветра, и дала Юнь-ся звонкую оплеуху, запачкав себе при этом ладонь румянами. Задумчиво посмотрела она на свою ладонь, обтерла ее о халат Юнь-ся, повернулась и снова легла.

Гуань Хань-цин приподнялся на большом сундуке (место почетное, не каждому разрешалось там спать) и продекламировал:

– Вы хотите, чтобы актриса была домашней хозяйкой – шила, варила, чинила платье, нянчила ребятишек?

Через мгновение все снова уснули.

Лэй Чжень-чжень осторожными большими шагами ступал между спящими, баюкал сына.

Глава третья
КАК ОНИ ВСЕ РАССМЕЯЛИСЬ

Так постепенно двигались они к востоку и югу, часто останавливаясь на два-три дня во встречных деревнях и городках, чтобы дать несколько спектаклей. Маленькой Э такая жизнь очень нравилась. Она скоро помирилась с Цзинь Фу и громче всех смеялась его шуткам и выходкам. Иногда она спрашивала:

– Ты правду говоришь или это выдумал господин Гуань?

И Цзинь Фу клялся, что, когда он не на сцене, он всегда говорит правду.

– А когда я играю, я тоже говорю правду. Только ты еще мала и не можешь ее понять. Я показываю людям, где добро и где зло. Я учу их быть честными и хорошими, потому что во всех пьесах добродетель всегда вознаграждается, порок наказан и обиды отомщены. Зрители видят, кто их обидчики, и учатся ненавидеть их.

– Я очень хорошо понимаю, – отвечала Маленькая Э. – Я знаю, кто нас обидел и выгнал из дому, и я знаю, кто нам помог в беде, дорогой братец.

Каждое утро натощак Цзинь Фу учился своему новому ремеслу. Ведь обычно актеров начинают учить с семи-восьми лет, а Цзинь Фу было уже семнадцать, и, хотя ему приходилось выступать чуть не ежедневно, многого он еще не знал и не умел. Например, голос его был слабоват и не всегда покрывал шум толпы, особенно, когда приходилось им играть на городских перекрестках.

На все лады кричали и пели продавцы всевозможных товаров, под звуки труб и медных тазов проходила похоронная процессия или свадебное шествие, стучали посудой слуги в открытых уличных харчевнях, дрались пьяные, хрюкали свиньи и гоготали гуси. Но, словно мелодия над аккомпанементом, голоса актеров господствовали над всеми этими звуками.

Не так с Цзинь Фу. Случалось, сказанные им слова не долетали до зрителей, и тогда зрители справедливо сердились. Поэтому каждое утро натощак Лэй Чжень-чжень уводил Цзинь Фу к городской стене, если были они в городе или в открытом поле, если они ночевали в деревне. Здесь Цзинь Фу в течение часа пел лицом к стене или со ртом, открытым навстречу ветру. Он кричал во всю свою силу, чтобы голос получил необходимую звучность и мощь. А Лэй Чжень-чжень следил за тем, чтобы он вдыхал животом, выдыхал медленно.

На китайской сцене нет никаких декораций: ни стен комнаты, ни ограды сада, ни улицы, ни поля, ни гор или рек. Сцена совсем пустая, только стоят на ней два стула и стол. Лэй Чжень-чжень учил Цзинь Фу, как выходить в невидимую дверь, если она отперта, и как снимать воображаемые затворы запертой двери, как подниматься и спускаться по лестнице, перелезать через забор, чтобы зритель ясно понимал, что происходит, и не спутал бы день с ночью, а кровать с городской стеной.

– Как изобразишь ты бег? – говорил oн. – Если ты на самом деле побежишь, то через два шага свалишься вниз со сцены. Следовательно, должен ты не бежать, а лишь представлять бег. Ноги широко расставлены и движутся из стороны в сторону, тело согнуто и кажется короче. Руки машут как можно сильней. Или едешь ты верхом на беспокойной лошади. Как это сделать? Никкой лошади ведь нет. Всего-навсего в руке у тебя хлыст с кистями, указывающий на то, что ты верхом. Сдвинь ноги и двигайся назад очень короткими шагами. Тело качается. И зритель вообразит, что ты натягиваешь поводья, конь задрал голову вверх и мелко переступает ногами.

Еще Лэй Чжень-чжень учил Цзинь Фу различным походкам, свойственным изображаемому характеру, и различным движениям рук, передающим разнообразные чувства. При всех этих уроках Маленькая Э обязательно присутствовала, а после, когда никто ее не видел, старательно повторяла. Подолгу упражнялась, высоко поднимая ноги, чтобы научиться балансировать, кувыркалась, училась ходить на руках.

Конечно, никто об этом не знал и Сюй Сань только удивлялась, почему ее дочка вся в синяках и ссадинах.

Самой Сюй Сань было очень невесело, и тому было несколько причин. Самая главная была – безделье. Ей, привыкшей всю жизнь непрестанно работать, было странно, что она не могла найти себе дела. Она всячески старалась всем помогать. Нянчила малютку Лэй Да, подавала, приносила, уносила, чистила и мыла, и все это не было настоящей работой, а лишь мелкими услугами. И Сюй Сань было стыдно, что ей приходилось есть хлеб этих добрых людей, которых она недавно еще так презирала. Кроме того, хмурая певица Яо-фэй всячески отравляла ей жизнь. Сюй Сань никак не могла понять, за что та ее не взлюбила. Но сама, своими ушами слышала раза два, как Яо-фэй то одному, то другому говорила, что она удивляется, с какой целью Лэй Чжень-чжень подобрал эту нищую бездельницу. Наконец, не выдержав, Сюй Сань пошла к Лэй Чжень-чженю, поклонилась ему в ноги, поблагодарила за его доброту и сказала, что боится она с дочкой быть в тягость и не пора ли ей вновь начать самой о себе заботиться.

– Подожди прощаться, еще успеешь, – сказал Лэй Чжень– чжень. – Куда ты пойдешь, одинокая и без денег? Может быть, еще найдется тебе какая-нибудь работа.

И действительно, неожиданно работа нашлась.

В одном городке они остановились дольше обычного, и Хэй Мянь решил воспользоваться этим. Он открыл один из сундуков, вытащил из него все костюмы и начал перебирать их, встряхивая и разглядывая на свет.

Кое-где распустилась вышивка, кое-где оборвался подол или отскочили пуговицы и отпоролись завязки, а во многих местах ткань поредела или расползлась, образуя прорехи. Хэй Мянь сел, достал иглу и ножницы и принялся за починку.

Работал он быстро и ловко, но Сюй Сань умела лучше.

«Вот, – подумала она. – Здесь есть мне возможность показать свое искусство и хоть немного отплатить этим добрым людям за всю их заботу».

Тотчас она подошла к Хэй Мяню и, поклонившись, сказала:

– Господии Хэй Мянь, я швея и вышивальщица, и в этом ремесле есть у меня незначительный опыт и умение. Разрешите мне от скуки помочь вам, потому что неприятно мне сидеть со сложенными руками. Конечно, я не сумею исполнить эту работу со свойственным вам мастерством, в чем и прошу вас заранее меня извинить.

– Ну что ж, помоги, – сказал Хэй Мянь. – Я решил воспользоваться остановкой, чтобы привести костюмы в порядок. Но, как посмотрю, работы здесь столько, что и на десятерых хватит. Если ты умеешь отличить ушко иголки от острия, то уже подмога.

Сюй Сань вынула из прически игольник и достала из него две иглы. Одну она дала Маленькой Э и велела ей пришить пуговицы И завязки, потому что эта работа легкая и ей под силу. Сама же она выбрала богатое одеяние с шитым золотом драконом в круге. Тонкие шелковинки, которыми прикрепляют по рисунку золотую нить, перетерлись, и золотые нити топорщились и торчали, портя узор. Сюй Сань начала закреплять их мелкими стежками, а там, где золото обтрепалось, она сумела слегка изменить узор, кое-где подрезав или подогнув золотую нить.

Хэй Мянь исподлобья следил за ее работой и вдруг воскликнул:

– Женщина, ты искусней меня!

– Ах, нет, господин Хэй Мянь, – возразила, покраснев, Сюй Сань. – Вы слишком снисходительны.

Затем выбрала она одежду с косым воротом и завязками на боку. Эта одежда была сшита из тяжелого атласа темно-вишневого цвета с вытканным на ней в цвет узором. Тяжелый атлас посекся по складкам, а подходящих ниток не было. Сюй Сань осторожно вытянула из подола несколько ниток и, делая стежки то с лица, то с изнанки ткани, воспроизвела узор с таким совершенством, что невозможно было отличить штопку от первоначальной выработки.

Хэй Мянь опустил на колени «Пеструю одежду храбреца» – куртку с узкими рукавами, у которой подшивал он двойную оборку на подоле, распустившуюся от прыжков, полетов и кувырканий носившего ее актера. Несколько времени сидел он молча и наконец с убеждением проговорил:

– Женщина, я не встречал подобную тебе. Счастливый человек твой муж. Поневоле позавидуешь.

– Я вдова, – ответила Сюй Сань, опустив голову.

– Я очень этому рад! – воскликнул Хэй Мянь и, растерявшись, уронил ножницы.

Сюй Сань не ответила, а Хэй Мянь, шаря по полу в поисках ножниц, не сводил глаз с ее лица и продолжал:

– И дочка у тебя воспитана в послушании и уже сейчас хорошая рукодельница. Почему бы тебе вновь не выйти замуж? Человек, которого ты выберешь, будет добрым отцом твоей девочке, и, если сам он усердно и честно трудится и с такими золотыми руками, как у тебя, мы могли бы жить в достатке и довольстве.

– Люди осуждают вдову, вторично вышедшую замуж, – ответила Сюй Сакь. – Прошу вас не говорить об этом.

Хэй Мянь, вздохнув, замолчал. Сюй Сань тоже молчала, вздыхая. Но Маленькой Э наскучила тишина, и она запела:

 
В сердце горит тоска…
 

В это время вошли Гуань Хань-цин и Погу-барабанщик.

– Голос чистый и звонкий! – воскликнул Погу. – Иди сюда, девочка. Я проверю твой слух.

Тотчас достал он хуцинь и, извлекая укрепленным меж струн смычком звуки различной высоты, заставил Маленькую Э повторять их.

– Есть и голос и слух. Можно предсказать хорошую будущность.

– Лицо выразительно и тело гибкое, – подтвердил Гуань Хань-цин. – Эта девочка рождена быть актрисой, и я напишу для нее пьесу.

– Эта девочка может стать хорошей вышивальщицей, – вмешался Хэн Мяиь, – если она пойдет по стопам своей добродетельной матери.

– Как можно сравнивать вышивание и пение! – закричал сердито Погу. – Девочка, попробуй взять вот эту ноту!

– Она рождена играть красавиц древних времен! – воскликнул Гуань Хань-цин. – Девочка, попробуй пройдись. Правой ногой переступай через левую, левой накрест через правую. Выверни слегка пяточку, чтобы виден был кусок подошвы. Не мешает этой девочке сшить туфли! Вот так, тело чуть-чуть наклони влево. Правую руку, округлив, выдвинь вперед, левую округли назад на уровне талии. Покачивайся справа налево, слева направо. Вот походка красавицы!

– Извините меня, господа, что осмеливаюсь вмешаться, – спокойно прервала Сюй Сань. – Я ее мать, и мне надлежит решать ее судьбу. Эта девочка из почтенной семьи, и я стремлюсь отвести ее к дяде – брату моего отца, который живет в Линьани за воротами Цяньтан, в переулке у знаменитого ресторана «Рыбная похлебка пяти сестер Сун». И я надеюсь, что из моей девочки вырастет скромная женщина, соблюдающая все четыре правила поведения. И нельзя ее назвать красавицей, потому что она похожа на меня, и у нее самое обыкновенное лицо. Кроме того, ей следует пришить эти пуговицы, петли и завязки, а не ходить по комнате, кривляясь подобно актрисе.

Погу сердито охнул, Хэй Мянь ухмыльнулся, а Гуань Хань-цин засмеялся так переливчато, звонко и долго, что Сюй Сань сперва ПО краснела от стыда за свои невежливые слова, а потом тоже рассмеялась. Маленькая Э запрыгала и завизжала от смеха, Хэй Мянь не смог удержаться и захохотал басом, а Погу фыркнул отрывисто, будто бил в кожаный барабан.