Текст книги "Роковые письма"
Автор книги: Ольга Лебедева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
Должное угрям было воздано незамедлительно, равно как и рыбным расстегаям, пирожкам с мясом, печенкой и вязигой, в кипящем масле печеным. А еще были салаты всех видов и сортов, новомодные бутерброды-канотье, мясной рулет нежнейшего содержания, паштет из гусиной печенки, страсбургскому ни в чем не уступавший. Вкупе с солеными грибками – маслятами да рыжиками, щукой, выжаренной в сметане, куриными крылышками с аппетитно хрустящей кожицей, розовыми ломтями свежайшего окорока и много чего еще. Так что впору было думать, что вирус опаснейшей болезни гостеприимства, распространяемый по окрестным имениям и усадьбам одиозным князем Кучеревским, уже завелся и в этой уютной усадьбе.
Капитану сидевшему напротив чудесной барышни, часто поглядывавшей на разнежившегося в тепле и холе, можжевеловка развязывала язык и порождала дар красноречия самым чудесным, ненавязчивым образом. Оттого Решетников позволил себе вольность: испросив взглядом разрешения у хозяйки, расстегнул верхнюю пуговицу мундира за столом и весело заметил, обращаясь главным образом к родителям:
– Да будет известно вам, любезные Анна Григорьевна и Петр Викентьевич, что моя воинская специальность – редкость даже в нашей доблестной армии.
– Вот как? – заулыбалась маменька. – Поведайте, Владимир Михайлович.
– В самом деле, господин капитан, расскажите, – поддержал супругу Апраксин.
А Маша попросту захлопала в ладоши и потребовала, точно с театральной галерки:
– Просим, просим!!!
– Мерси, – поблагодарил хозяев уже порядком раскрасневшийся капитан. Вот только неизвестно, чудодейственной ли силе можжевеловки был он обязан румянцем на щеках или Машиным глазам, что все чаще останавливались на бравом капитане?
– Все мы – слуги отечества и государя, – убежденно сказал Решетников. – Но мы к тому ж…
Он любовно провел указательным пальцем по форменной пуговице.
– Слуги особенные. Потому что – слуги государева перста.
И капитан обвел всех присутствующих за столом взглядом, исполненным веселья, но оттого не менее интригующим!
6. СЛУГА ГОСУДАРЕВА ПЕРСТА
Когда-то военные грузчики, сиречь такелажники, трудились на всех без исключения границах Российской империи. Войсковые соединения у границ, а также полки, все еще остававшиеся на Балканском полуострове, после кровопролитных турецких войн постоянно нуждались как в пороховом, огневом и снарядном довольствии, так и в транспорте, обмундировании, продовольствии и еще десятках и сотнях прочих мелких и крупных радостей сурового армейского быта. Все это переправлялось в Восточную Европу по большей части посуху, товарными поездами-литерами.
Однако было одно серьезное и крайне неприятное обстоятельство: на границах империи приходилось все воинские грузы перегружать на другие составы.
– Причина сего одновременно и проста, и на первый взгляд вроде как малосущественна. Однако с некоторых пор уже и малопонятна российскому человеку, – заметил Решетников.
– Есть такое дело, – важно поддакнул Петр Викентьевич. – Поскольку страна наша всегда была исключительной, во всяком случае, как нам про то твердят охранители нашего так называемого патриархального жизненного уклада…
– Да ну тебя, Петенька, в самом деле! – протестующее замахала на него полною рукой с массивным рубиновым перстнем Анна Григорьевна. – Вечно ты как усядешься на своего любимого конька, так просто сладу нет! Вот станешь председателем Верховного Синода, тогда уж…
– Свят-свят-свят! Чур, меня, – притворно испугался инженер, и все тут же засмеялись.
– …то и расстояние между рельсами у нас полностью подпадает под эту сомнительную традицию – быть исключительными во всем, – как ни в чем не бывало завершил свою фразу, прерванную супругой на полуслове, Петр Викентьевич. – Оно значительно шире, чем у турок и болгар, немцев и французов, англичан и даже жителей Североамериканских Соединенных Штатов. Словом, шире, нежели во всем ином железнодорожном мире.
– Да, но почему? – хитро улыбнулся капитан, воздавая должное Фросиной стряпне.
– Да все из-за того же – нашего исконно русского упрямства, должно быть, – пожал плечами инженер.
– Отчасти вы правы, Петр Викентьевич, – кивнул Решетников, и всеобщее внимание немедленно обратилось к нему. – Но на самом деле существует немало объяснений этому странному обстоятельству. Однако ж наиболее популярное в народе – фольклорное то бишь, им же, народом, и созданное.
– Ну-ка, ну-ка, послушаем, – заинтересованно обратился к нему хозяин. И все отложили на время вилки с ножами, предвкушая интересную историю.
– Путейское предание гласит, что якобы еще в период строительства первых железнодорожных веток в России инженеры решили спросить государя об одном чрезвычайно важном деле, – начал свой рассказ Владимир Михайлович. – А именно: придерживаться ли общепринятых в Европе стандартов ширины рельсового пути или же немного увеличить.
– Чего ради, спрашивается? – тут же не удержался от критической реплики хозяин.
– И вы совершенно правы, Петр Викентьевич, – заметил капитан. – Предложение это было чисто показного свойства. Скорее из суетного желания лишний раз польстить государю, правителю Третьего Рима, величайшей империи в мире. Дескать, все у нас больше других; потому, может, государь пожелает и рельсы немного расширить?
– Ох уж эти дураки, заставишь молиться, так они беспременно и лоб расшибут, – с чувством сказала маменька.
– Ты права, душа моя, – поддержал ее инженер. – И плоды эдакого головотяпства мы пожинаем по сию пору!
– К превеликому сожалению для нас, железнодорожников, в те времена понятие «больше» практически равнялось «лучше». Хотя времена и нравы меняются!
Капитан деланно развел руками: мол, что поделаешь, не в нашей это армейской власти – гражданские нравы менять.
– Безмерно далекий, скажем уж честно, от инженерных теорий государь российский тем не менее рассуждал трезво. И на верноподданнический вопрос наших с вами коллег, Петр Викентьевич, резонно ответил вопросом же.
В этом месте своего повествования капитан, однако ж, замялся. Чувствуется, искал подходящего слова, да все на ум не приходило.
Хозяин же, кажется, с легкостью угадал суть капитанского затруднения, потому что даже отвернулся, прикрывая рот салфеткою от приступа плохо скрываемого хохота.
А Решетников уже и сам был не рад, что затеял свой рассказ. Нужное слово никак не приходило, хозяин же буквально трясся, еле сдерживаясь от смеха.
– Что же, что ответил им государь? – с живейшим интересом обратилась к Решетникову Маша.
Напрасно капитан глазами отчаянно искал поддержки у хозяина, у того едва ли не слезы катились из глаз. Дочь же и супруга в недоумении переводили взгляды с гостя на мужа и отца, вовсе не понимая, что так заранее развеселило Петра Викентьевича.
Тогда гость решился. Он на миг побледнел, затем покраснел, после чего быстрой и невнятной скороговоркой выпалил:
– Государь сказал: на фига?..
– На кого? – озадаченно переспросила не расслышавшая Анна Григорьевна.
Маша же расхохоталась, и следом за нею дал волю эмоциям и папенька.
Супруга же его удивленно смотрела на гостя, явно ожидая ответа.
– На фиг, – вынужден был повторить бедный капитан, готовый в эту минуту провалиться сквозь землю.
– Как же это? Поясните, капитан! – озадаченно пробормотала Анна Григорьевна, в то время как дочь с супругом буквально давились со смеху.
Что оставалось делать незадачливому гостю? Решетников вздохнул, быстро сложил пальцы и показал хозяйке кукиш. Видимо, для наглядности.
Тут уж наступила действительно немая сцена в духе бессмертного гоголевского «Ревизора».
Анна Григорьевна в замешательстве смотрела на гостя, осмелившегося преподнести ей в собственном доме натуральную дулю! А за столом уже гремели раскаты поистине гомерического хохота, к которому в скором времени присоединились и Фрося, и капитан, да и сама хозяйка.
– А я-то, я-то старая клуша, никак в толк не возьму, про что Владимир Михайлович мне битый час талдычит! – поминутно всплескивала руками хозяйка и вытирала платочком из уголков глаз слезы – так самозабвенно Анна Григорьевна по ее собственному признанию уже давно не смеялась.
Наконец страсти немного улеглись, чему в немалой степени способствовал поданный Фросин суп – французский бульон консоме. Только Маша против всех приличий настойчиво стучала вилкою по столу, требуя окончания истории. Впрочем, до приличий ли тут уж было, коли самой хозяйке припарадно поднесли чуть ли не к самому носу дулю!
– А государь? Что государь-то? – первым делом спросила хозяйка, как только прошли приступы всеобщего смеха, и рассказчик обрел, наконец, способность говорить и изъясняться членораздельно.
– Изрядно, – похохатывал вслед за супругою инженер. – И все же, Владимир Михайлович, как хотите, а Машенька-то с Аннушкой правы! Уж извольте докончить свою историю, милости просим.
– Просим, просим! – теперь уже принялись хором скандировать и хозяева, а Маша так еще и громко зааплодировала.
– Что ж, видит бог, вынуждаем творить за столь хлебосольным столом безобразия и нарушать приличия напропалую, – притворно возвел очи к небу капитан. – Вот что случилось далее.
Таким было брошенное на ходу веское монаршее слово, – а мужчины за столом, конечно же, знали, что капитан весьма сгладил и смягчил действительное царское выражение. Но процитировать дословно слова российского самодержца, произнесенные им в этой истории, Решетникову было никак невозможно. Ибо не все, что вылетает из уст даже самого государя императора, предназначено для нежных дамских ушек!
С тем государь и удалился, занятый, безусловно, гораздо более важными государственными вопросами и интересами, нежели проблемы прокладки будущих кровеносных систем страны. Инженеры же, как это нередко бывает в нашем непонятном отечестве, тут же сочли кратенькое резюме государя не столько вопросом, сколько утверждением. А стало быть – прямым и непосредственным руководством к немедленному действию.
И коль скоро в монаршей фразе содержалась столь же непосредственная ссылка на указательный перст, пусть и сложенный в фигу, но все-таки принадлежащий самому самодержцу, нашей российской гордости, будто бы и было решено инженерами: увеличить межрельсовый интервал именно на это конкретное расстояние.
– А поскольку у нас в России всегда все больше (и, разумеется, «лучше», хотя времена меняются!), расстояние это мало-помалу, в ходе жарких дебатов и инженерных баталий, было увеличено до угрожающих размеров, – иронически посмеиваясь, объявил Решетников. – То есть до размеров фиги! Притом способных покуситься не только на каноны известной всем нам бытовой анатомии, да простят присутствующие здесь дамы мои казарменные вольности, так и на чувство национального самосознания.
Капитан с чувством поднял бокал, и хозяева присоединились к тосту, окропив его отменным шампанским, только что с ледника.
– С тех пор будто бы и повелось строить у нас железные дороги именно такой исключительной ширины меж рельсами, – заключил он. – А все остальное, в том числе и вопросы… эээ… сочленения со стальными магистралями зарубежных стран, было уже только делом техники. И в данном конкретном случае – немудреной техники погрузочно-разгрузочных работ.
– Вот о них-то я и пекусь, – подытожил Решетников свою историю. – Сами мы на себя эту железнодорожную беду взвалили, на собственные плечи водрузили. А теперь сами и расхлебываем. Должен теперь капитан пограничной стражи Решетников производить расчеты: сколько нашего груза войдет в зарубежный товарняк меньшей вместимости. Вагоны-то у них узкие. Оттого и заехал в ваши благословенные края по казенной надобности: подготовить и сопроводить караулами ряд составов…..
Решетников тут же понизил голос, призывая семейство Апраксиных в свидетели: видит Бог, я не шучу, но и особенных тайн своей профессии не выдаю. Все это давно общеизвестно и для специалистов не составит проблемы узнать все досконально.
– За вашу работу, – проникновенно сказала расчувствовавшаяся Анна Григорьевна.
– За службу Отечеству, – кивнул капитан Решетников.
– За веру, царя и Отечество, – зазвенел бокал Петра Викентьевича. – А также преданных и верных слуг государева… перста! Разумеется, указательного!!
Инженер и офицер пограничной стражи дружно расхохотались. Похоже, между ними с первых минут знакомства установились тесная дружба и взаимопонимание.
«За любовь!» – в свою очередь подумала Маша. Но вслух произнесла совсем другое, не столь предосудительное в обществе, наполовину состоявшем из мужчин.
– Ой, а давайте играть в фанты? Нет, правда, давайте, Владимир Михайлович, а?
– Извольте, любезная Мария Петровна, – с готовностью кивнул капитан.
И все общество весело переместилось к шахматному столику, который в России испокон веку почему-то ошибочно именуют «журнальным».
7. РОГДАЙ
Завтрашний день у капитана Решетникова был определен на обустройство бытовых и личных дел. Затем они с инженером собирались отправиться на один из близлежащих железнодорожных узлов по какой-то своей таинственной надобности. Поэтому Решетников с Машей уговорились с утра пораньше идти на Листвянку кататься на коньках. Не по-мартовски ярко светило солнце, заметно потеплело, и снег уже не валил хлопьями над лесом, где все громче раздавалась оживленная птичья разноголосица. Даже вороны каркали совсем по-весеннему. А уж синицы так рьяно пробовали свои хрустальные горлышки, что, казалось, над берегами кто-то рассыпает звонкую канитель.
Ботинки Петра Викентьевича, любезно одолженные Решетникову для катания, слегка жали капитану. Зато коньки оказались великолепны: остро отточенные, без единой зазубринки; их лезвия плавно катили по ледовой глади, так что капитан нет-нет да и притормаживал. Зато Маша чувствовала себя на льду Листвянки в родной стихии!
Она то плыла медленно и плавно точно лебедушка по озеру, то совершала кружение, а то принималась крутить пируэты, от которых у Решетникова буквально дух захватывало.
– Да вы просто Снегурочка! – кричал он с другого берега, любуясь стройной и ладной фигуркой в коротком и легком беличьем полушубке, специально выдубленном для ледовых забав.
Маша смеялась в ответ и, разогнавшись, стремглав катила к кавалеру. Тот подхватывал ее за руку, и далее они уже устремлялись по льду вместе, не встречая на пути препятствий, кроме разве что понятного стеснения и непривычки к партнеру.
Решетников был старательным, но не слишком ловким фигуристом. Несколько раз он терял равновесие, принимался эквилибрировать, и лишь Машина рука возвращала ему опору на скользкой замерзшей реке. Наконец, и ее усилия не помогли – после очередного па капитана развернуло, подхватило ветром, и он, неловко растопырив руки и смеясь над собственной неуклюжестью, покатил прямо в сугроб.
Там его путь и завершился. Решетников качнулся, вдобавок неловко подвернул ногу и ткнулся носом прямо в снег. Покуда он вставал и отряхивался, украдкой потирая ушибленную спину и филейную часть тела, девушка уже докатила до маленького заливчика, мыском врезающегося в берег, поросший высокими рыжими соснами.
– Ой! – радостно вскрикнула Маша и всплеснула руками. – Рогдай!
Ответом ей было приглушенное низкое рычание.
Капитан мгновенно обернулся и замер.
Напротив девушки в снегу стояла огромная собака. Размеры, экстерьер и пушистая шкура выдавали в нем кобеля кавказской породы, известной своим свирепым нравом. Таких собак охотно использовали горские пастухи в качестве волкодавов: стальные шипастые ошейники надежно защищали горло, толстые шкуры с длинной шерстью нелегко прокусить даже мощным волчьим челюстям. Кавказские овчарки были незаменимыми помощниками пастухов и отличными сторожами овечьих стад.
Знал Решетников о собаках кавказской породы и еще кое-что, вовсе нехорошее, оттого со всех ног бросился к девушке на помощь. Да вот беда: коньки почему-то отказывались везти его прямо, видать, сказались редкие катания капитана с барышнями на городских прудах. А Маша, напротив, не испытывала перед грозным зверем ни малейшего страха!
– Рогдаюшка! – ласково позвала она пса. – Ты что же это, не узнаешь меня? Это же я, Маша!
Пес в ответ угрожающе оскалился, приподняв верхнюю губу и демонстрируя огромные желтые клыки.
– Ну не сердись, – примирительно сказала девушка. – Бросили тебя хозяева, да? Знаю, знаю, пушистик!
И она бесстрашно шагнула к собаке.
– Стойте! – закричал Решетников. – Ради Бога, ни шагу больше!
На разъезжающих ногах он неуклюже покатил к Маше. А девушка изумленно обернулась к нему, словно требуя ответа: что это, мол, еще за новости?!
Пес тем временем яростно ощетинился и переступил на снегу сильными, крепкими лапами. Рядом изо льда торчали камни с острыми краями, изглоданными ветром. Собака оскалилась.
В следующий миг Решетников достиг берега. Без лишних церемоний он ухватил девушку за руку и силой дернул на себя. Мгновение – и Маша очутилась в его объятиях.
– Ах!!
Капитан обнял ее одною рукой за талию, другою же принялся торопливо шарить у себя за пазухой.
– Чер-р-рт…
– Что вы себе позволяете?! Ой… Да как вы сме…
Маша изо всех сил забилась в объятиях Решетникова, силясь вырваться. Капитан же, наконец, выпростал руку из складок шинели, и Маша с ужасом увидела в ней пистолет. Он мерно покачивался в руке Решетникова. Капитан целил собаке прямо в лоб!
– Вы что? Это же Рогдай! Собака Юрьевых…
– Да очнитесь же, Мария Петровна! – с силою встряхнул ее капитан. – Вы что, не видите?
Маша покосилась на злобно рычащего пса и обомлела. Рогдай яростно грыз верхушку камня, так что только клыки скрипели и сыпалась леденелая крошка.
– Ты что, песик? – оторопела девушка. – Это же… невкусно! Зубки сломаешь…
Пес лишь мрачно покосился на Машу, после чего ухватил зубами валявшуюся рядом толстую ветку с облупившейся корой и вновь сноровисто заработал зубами.
– Да он… ест ее! – приглядевшись, ахнула Маша.
– Именно, – кивнул Решетников, к которому уже возвратилось прежнее хладнокровие. – Они всегда так делают.
– Кто – они? – недоумевающе проговорила девушка, не в силах оторвать взгляда от огромной собаки. Распаляясь все больше, волкодав измочалил толстый сук и теперь злобно глядел на двух людей, застывших у кромки льда.
Капитан тем временем быстро огляделся, и его лицо изобразило искреннее огорчение.
– Эх жаль, нигде проруби нет. Это было бы последним испытанием.
– Я… не понимаю, – пролепетала Маша.
– Видит бог, милая Мария Петровна, угодили мы с вами в историю, – процедил сквозь зубы Решетников. – Ваш знакомец – бешеный.
– Рогдай? – ахнула девушка.
– Да, – коротко бросил Решетников, понемногу оттесняя плечом свою спутницу от берега в глубь катка. – Молчите и не делайте резких движений.
– Ага, – потерянно кивнула Маша.
И надо же беде случиться, как любят писать классики!
В следующий миг изящная ножка девушки вдруг поехала в сторону. Маша поскользнулась, чего с нею прежде на льду никогда не случалось, – не иначе, от страха перед бешеным псом! – и в испуге вскрикнула.
Рогдай мгновенно вскинул исполинскую башку, повел ею и с глухим рычанием двинулся на капитана.
– Бежим, – прошептала девушка. – На коньках можно успеть укатить.
– Ни в коем случае. Отходите, только медленно. И ни в коем случае не поворачивайтесь к нему спиной, – одними губами проговорил Решетников, по-прежнему держа собаку на мушке. – Если бежать, он сразу кинется на нас. Лед его не остановит. Когтей собаки не втягивают, потому и не скользят.
Он кинул быстрый взгляд на лед и сокрушенно покачал головой.
– Лишь бы он до ног не добрался. Обувка у нас с вами такая – вмиг прогрызет. А тогда быть беде.
Пес словно услышал капитана. В два прыжка он выскочил на реку и оскалился. Теперь и Маша, бочком-бочком ретируясь в глубь ледяного катка, увидела, как с клыков Рогдая серыми мыльными ошметками сваливается пузырящаяся пена. А это был самый верный признак бешенства.
Маша подумала, что капитан сейчас заговорит с собакой, стараясь успокоить ее миролюбивым тоном, ласковой интонацией. Но капитан, похоже, знал, что бешеного пса не задобрить и не остановить иначе, чем силой. Похоже, он неплохо разбирался в собаках.
Несколько мгновений зверь и человек стояли друг против друга. За зверем были инстинкты, кровожадный нрав хищника и страшная болезнь, бушевавшая сейчас в его крови. За капитаном – разум и воля человека, а главное – беззащитная юная девушка.
Дуло пистолета покачнулось, и в ту же секунду разъяренный пес прыгнул.
Маша увидела, как из дула с громким треском вылетело пламя, потом еще и еще раз.
Первая пуля не остановила пса. Уже в воздухе Рогдая настигла вторая, а третья свалила на лед. Могучие клыки клацнули всего в нескольких вершках от носка капитанского ботинка. Еще бы чуть-чуть, и ему пришлось бы объясняться с инженером Апраксиным относительно сохранности одолженной обуви. И это была бы еще самая малая из бед!
Решетников выждал пару минут, после чего осторожно тронул ногой шею поверженного зверя. Тот не шелохнулся.
– Готов, – удовлетворенно произнес офицер и только теперь спрятал пистолет. – Можете глянуть, Мария Петровна.
Маша со страхом и сожалением смотрела из-за его спины на убитого волкодава. А ведь когда-то она кормила Рогдая из рук и безбоязненно расчесывала его густую жесткую шерсть!
– Вы сказали, это собака ваших соседей?
– Да, – кивнула девушка, все еще не в силах оторвать глаз от осевшей туши. – Раньше он жил в усадьбе баронессы. Но потом его куда-то увезли, и с тех пор я Рогдая не видела. А тут вдруг… объявился…
– Судя по возрасту, ему давно уже полагалось умереть, – задумчиво сказал капитан. И, видя недоумение своей спутницы, пояснил:
– Кавказские овчарки сравнительно легко поддаются дрессировке. Но с годами все навыки обучения у них понемногу исчезают, они могут совершенно одичать. Поэтому по истечении определенного возраста хозяева стремятся от них избавиться.
– Убить? – В глазах девушки стояли слезы. Как будто бы этот пес не собирался разорвать ее на части всего две минуты назад!
– Да, – ответил Решетников. – Вот его и увезли из имения. Наверное, в лесу собирались пристрелить.
Маша вспомнила верного слугу баронессы Багрия, готового бежать со всех ног по первому зову своей хозяйки, несмотря на свой угрюмый и нелюдимый нрав. Что ж, такому бирюку собаку убить – раз плюнуть!
– Да, видимо, рука не поднялась. Или сорвался с привязи да сбежал по дороге, – предположил Решетников, осторожно отряхивая девушку от снежной пыли. – А потом принялся бродяжничать и подхватил где-то заразу.
Он бросил последний взгляд на убитого пса и предложил своей спутнице руку.
– Пойдемте, Мария Петровна. Думаю, на этом наше нынешнее катание закончено. Нужно сказать дворовым, чтобы непременно сожгли тело, да поскорее – бешенство чрезвычайно опасно и для людей. Да чтоб молчали об этом прискорбном случае как рыбы… Не хватало еще, чтобы ваши родители узнали, Мария Петровна. Обещайте их не расстраивать, ладно?
Они переобулись, подхватили коньки и зашагали по утоптанной тропинке, уже начинавшей подтаивать из-за яркого солнца. Дорогою Решетников рассказывал о собаках и бешенстве, а Маша слушала, чувствуя его крепкую, надежную руку и понемногу приходя в себя после пережитого волнения.
– Первый признак такой болезни – когда пес отказывается от еды, – говорил Решетников. – Затем появляется агрессия, еще одна форма проявления бешенства. В таком состоянии, Мария Петровна, обезумевший пес начинает пробовать на вкус даже несъедобные предметы – камни, бумагу, мусор. Помните, как он грыз гранит на бережку? А палку?
Маша поежилась и кивнула, после чего еще крепче ухватилась за руку Владимира Михайловича.
– И наконец, его охватывает тяга к бродяжничеству, и он начинает искать, на кого бы наброситься, – продолжал тот, словно бы не чувствуя пальчиков своей спутницы.
А солнце пригревало, светило им вслед, и Маша рассеянно слушала, одновременно – и с гораздо большим интересом! – разглядывая тени – капитана и свою.
Оба силуэта были сейчас так близки друг к другу и удивительно гармонично смотрелись рядом.
