Текст книги "Роковые письма"
Автор книги: Ольга Лебедева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
3. «НА СТАНЦИЮ, НА СТАНЦИЮ!»
Увы, чудеса на свете если и случаются, то не всегда знаешь, что с ними делать дальше. К тому времени, как Маша получила восторженное письмо от Соколова, она уже была влюблена. А по истечении первого месяца их удивительной переписки майор прислал свой портрет – графическую миниатюрку на простом листе серой бумаги. Надо ли говорить, что это был именно тот тип мужчин, который нравился Маше!
Резко очерченный профиль, орлиные черты волевого лица, и вместе с тем удивительная мягкость соединений, сочетание плоскостей, порождающее глубину и объем ума. И все это было заметно, пробивалось и сияло сквозь нагромождение черных штрихов и белых пятен. Не в том ли и заключен великий секрет графики, чтобы заставлять работать женское воображение? Дорисовывать скрытые или недостающие детали и разукрашивать затем, бережно и любовно, строгие контрасты очерченных линий красками своей фантазии?
А если ты раз в неделю пишешь интересному, видному и далеко еще не старому мужчине, боевому офицеру, письма? И не просто дежурные весточки, а самые настоящие любовные послания? Какая романтическая барышня в России устоит перед таким увлечением – одновременно и целомудренным, и страстным!
Поначалу Маша уверяла себя, что всего-навсего исполняет просьбу баронессы. Но мало-помалу увлеклась, втянулась в процесс сочинения писем и даже подсказывала все чаще и чаще Амалии Казимировне нужные, единственно верные слова.
– Да у тебя просто талант к сочинительству, любезная Мари, – неоднократно говорила ей баронесса. И несколько раз даже доверила самостоятельно написать окончания писем на все тех же белоснежных листках бумаги, словно оставляя на чистом зимнем поле буквы-знаки тайны и любви.
Вот и в тот вечер Амалия была на удивление спокойна, а Маша от волнения не находила себе места.
– Я уеду ненадолго, мой дружочек. Полагаю, за это время не случится ничего непредвиденного. Во всяком случае, Багрий…
Она лукаво покосилась на девушку.
– …остается в Андреевке. И все так же будет забирать письма.
Она раскрыла резную шкатулку, инкрустированную темным янтарем – фамильную реликвию, доставшуюся ей, по словам баронессы, еще от прабабки. Рассеянно перебрала кольца с перстнями, пропустила меж длинных тонких пальцев нитку матового жемчуга.
– Между прочим, его подарок, – в легкой тени задумчивости сказала она. – С самых Карибских островов, старинный трофей кровожадных пиратов Тихого океана.
В другой раз Маша непременно оценила бы романтическую безделушку, но теперь ей было не до того.
– А если… если придет письмо? – пролепетала девушка, едва взглянув на блестящие жемчужины. – В ваше отсутствие?
– Что ж такого? – искренне удивилась баронесса. – Что тебя тревожит, мой ангел?
– Мне дожидаться вас? – с надеждой спросила девушка.
– Ну почему… – поджала губы Амалия Казимировна. – Полагаю, молчать в нашем случае было бы неразумно.
«В вашем случае», – чуть не произнесла девушка вслух. Но вовремя прикусила язычок. Теперь она уже и сама толком не знала, кто кому пишет и кто в кого влюблен. Чувства и мысли в последнее время так перемешались в ее голове, что иногда Маше казалось, что это она – героиня тайного романа в письмах. И ей на самом деле пишет нежные и страстные послания майор Соколов. А баронесса, такая мудрая, спокойная, всезнающая и абсолютно взрослая дама – на деле всего лишь ее соперница. Значит…
– Ты о чем-то задумалась?
Девушка наткнулась на пристальный взгляд глубоких, внимательных глаз.
– Нет-нет, – поспешно воскликнула она, нехотя возвращаясь в реальность.
– Вот и славно, – удовлетворенно заключила Амалия. – Полагаю, ничего страшного не случится, если ты раз-другой ответишь майору вместо меня. Верно?
– Да как же это… – смешалась девушка. – Он ведь вам пишет!
– Главное, чтобы ты, мой дружочек, об этом помнила, – назидательно произнесла баронесса. – Тогда нашей тайне уж точно ничего не угрожает.
И тут девушка впервые насторожилась. Какая-то двусмысленность была в последней фразе Амалии Казимировны. Точно капелька медового яда выступила на сосновой коре из тончайшего, незаметного пореза. И ранка эта была на Машином сердце, еще покуда невидная, но все чаще и чаще дающая о себе знать тонкой и сладкой болью.
– Ты уж столько раз дописывала наши послания, – напомнила баронесса, упорно именуя свою переписку общей со своей юной подругой сердца, – что вполне можешь и сама письмо отписать. Разумеется, от моего сердца, но своего имени. А потом и я возвернусь.
Она вновь ласково улыбнулась Маше и обняла ее. В объятиях баронессы было так тепло, уютно и покойно, что все сомнения и переживания мигом растворились и отлетели далеко-далеко.
На будущее утро Амалия покинула Андреевку, а Маша осталась. Одновременно и опасаясь письма с необходимостью отвечать на него уже самой, без диктовки баронессы, и в то же время втайне радуясь ее отсутствию. Она словно впервые осталась одна, без старших, в замке любви, покуда еще не зная, то ли он окажется обителью прекрасного Принца, то ли замком Синей Бороды, а то и жуткой пещерою ужасов Лехтвейса.
А потом пришло письмо. Тон его был куда как иным: от строк веяло жаром, в словах чудились нездешние ароматы и ощущения, тайной страстью был, казалось, напитан листок такой же мелованной бумаги, как и у баронессы. Перед отъездом Амалия оставила стопку бумаги, строго наказав отвечать именно на ней. Словно давая тем самым тайный знак своему милому дружку: здесь твоя Амалия, помнит и любит тебя по-прежнему, и ты не забывай ее, пиши скорее да чаще, бравый офицер!
Минула неделя, затем еще два дня, и Маша решилась. Спустилась ниже этажом, в папенькин кабинет, и вооружилась наилучшими чернилами, промокательной бязью и остро очиненным, изящным перышком. После чего воротилась к себе, уселась за стол и оглядела свое бюро в поисках заветных листочков.
И каков же был ее ужас, когда девушка обнаружила: почтовая бумага баронессы фон Берг исчезла!
Все эти воспоминания казались Маше сейчас такими далекими, словно единственный день, да что там день – всего лишь утро! – заслонило собою предыдущую жизнь. Впрочем, так ведь оно, увы, и было!
– Нет, того, что неизбежно, мне не пережить, – прошептала она, подбадривая себя и отыскивая в душе последние остатки твердой решимости. – Приходит мой смертный час. На станцию! И – со всех ног! Покуда постыдная слабость не охватила и я не передумала…
Тут следует сделать небольшое лирическое отступление и заметить, что Маша, подобно толстовской Анне, написанной лишь несколько лет тому назад, в 1875-м, ничуть не думала о том, как будет выглядеть после трагической смерти на рельсах. Локомотив представлялся ей поистине космическим зверем. Чудовищем, изрыгающим адский пламень.
Кинуться в марсианскую бездну, броситься с обрыва венерианских скал в пылающее жерло инопланетного вулкана – вот чем была для нее гибель под поездом. Расторгнуть союз души и тела, разъединиться на мельчайшие частицы, распылиться атомами и в конечном счете растаять дымящимся облачком, подобно андерсеновской русалочке, – так представляла себе бедная Маша роковой миг смертельного шага. И по-своему, по-женски была, пожалуй, не так и далека от истины.
– На станцию, на станцию, – твердила она как завороженная, шагая по тропинке, петлявшей меж высоких мачтовых сосен, тревожно качавших поредевшими кронами. Словно деревья заранее скорбели о жизни юной и прекрасной, что должна оборваться так скоро.
Самое главное сейчас было решиться: пропустить варшавский поезд или уж сразу, не дожидаясь позора, броситься в объятия смерти. Так и не надумав, она быстро приближалась к станции.
Вот и железнодорожная насыпь. Там, наверху, должно быть, уже плотоядно посверкивают острые стальные ножи рельсов в ожидании кровавой пищи. Маша поежилась, чувствуя, что решимость начинает покидать ее. А тут и солнышко, как назло, раскинуло лучи, заискрив снегами, посверкивая льдинками в еловых лапах.
Скоро, скоро уже настанет весна света, когда смотреть на сугробы будет нестерпимо от ослепительного солнца, что отражается от заледенелого наста полей, как от гигантских зеркал! А потом и весна воды не за горами: хлынут реки, подтопляя льдины, зажурчат ручьи по берегам, захлюпает снежная каша у крыльца усадьбы. И все это – уже без нее, Машеньки Апраксиной, жертвы несчастной любви и роковых жизненных обстоятельств!
– На станцию… – упорно твердила девушка. Нужно было еще круто взять влево, чтоб не сразу нашли ее бренные останки. Ведь не на станции же бросаться под поезд, на радость зевакам из числа поджидающих пассажиров да вечно клюющим носами извозчикам-ванькам!
– На станцию!
Показалась деревянная башенка вокзала с жестяным куполом. Поодаль дремали четыре пролетки в ожидании пассажиров. По счастью, Степки среди них не было. Значит, варшавский не проходил.
В последнее время мимо их станции Рузавино часто шли поезда, и все больше – вагоны военного ведомства: синие и серые теплушки, товарные с провиантом и фуражом, яслями для лошадей, а то и платформы с зачехленными орудиями. И хоть миновала турецкая война, и болгары, обустроив свое северное Княжество, пребывали лишь в номинальной зависимости от турок, под надежной защитой русского штыка, – поезда все шли и шли не переставая. А обратно везли домой, на расквартирование, роты ветеранов, покорителей Софии и Адрианополя, важно крутивших усы и махавших из окон селянкам, что частенько выходили к насыпи поглазеть на пролетающих мимо статных офицеров и рослых, важных вахмистров.
Девушка остановилась в нерешительности. Нужно было выбирать, в какую сторону теперь держать путь. Свой последний путь в ее печальном земном существовании!
– Сударыня! – неожиданно окликнули ее. – Позвольте полюбопытствовать?
Голос был негромкий, но уверенный, и баритон вполне приятный.
Маша обернулась и похолодела.
Перед нею стоял офицер в шинели и фуражке с зимними суконными наушниками от мороза и ветра. Прежде Маша никогда не видывала такого фасона.
Но самое главное – он стоял возле возка, на облучке которого склонился, выгнув спину дугою точно кот, баронессин возница Багрий. Офицер внимательно смотрел на нее строгими карими глазами человека, привыкшего и умеющего отдавать приказания.
Маша вскрикнула, оступилась. И вдруг почувствовала, как силы и вся недавняя решимость покидают ее. И она медленно оседает прямо в глубокий снег – вязкий, холодный и неизбежный. Ровно сама смерть, принимающая в объятия свою долгожданную невесту.
4. ПАССАЖИР С ВАРШАВСКОГО ПОЕЗДА
– Сударыня, что с вами?
Всего пару минут назад Маша едва не повалилась в снег, почти лишившись чувств. И вот она уже сидит в возке, в мягкой полости, обшитой медвежьей шкурой, укрытая от ветра крепким пологом. Напротив, у облучка, – таинственный офицер, с интересом рассматривающий ее лицо, бледное и испуганное, однако ж не лишившееся оттого юной красоты и обаяния молодости.
– Ох… – только и смогла произнести бедная Маша. Губы отказывались слушаться, подбородок вдруг заледенел, а в глазах стояли слезы, так и не выплаканные с прошлой ночи.
– Как вы себя чувствуете?
Багрий, которого офицер бесцеремонно согнал с козел, возмущенно фыркнул. Возница был недоволен задержкой: скоро приходит следующий курьерский поезд, а он может не успеть воротиться и потеряет клиента. Но офицер не обратил на мужика ни капли внимания.
– Вам дурно?
– Нет, – наконец пролепетала девушка.
Теперь она могла разглядеть своего нечаянного спасителя от обморока. Хотя баронесса Амалия, признаться, уже давно заставила ее затвердить наизусть нехитрую истину: порядочная барышня из высшего общества обязана уметь лишаться чувств и приходить в себя так же легко, как весною чихает кошка.
У него было открытое, чуть округлое лицо с живыми карими глазами и припухлыми губами, что ему очень шло. Фуражка, несмотря на теплые наушники, сидела на нем как-то особенно органично; не щегольски, как у иных штабных франтов, любящих молодецки погусарить, а именно органично. Настоящий армейский офицер, и шинель по росту, а уж сапоги как влитые. Все это Маша каким-то чудом сумела разглядеть в одну минуту, и у нее немного отлегло от сердца.
Это был не Соколов, к тому же вроде и не майор, если только Маша правильно разбирается в нынешней воинской субординации. Впрочем, офицер тут же прояснил суть дела.
– Позвольте представиться, капитан Решетников. Следую по служебной надобности в ваши края. А вас, простите, как величать?
– Маша, – прошептала девушка.
В возке было так тепло и уютно, а капитан смотрел на нее с такой заботой и теплом, что она совсем позабыла, с какой ужасною целью явилась на станцию. А между тем следовало поторапливаться, не ровен час, вдали послышится гудок идущего локомотива.
– Чудесное имя, – чуть помедлив, улыбнулся Решетников. И улыбка у него была хорошей – словно солнышко осветило его обветренные морозом щеки, а в глазах заиграли веселые лучики.
– А меня зовут Владимир Михайлович. Вы, верно, поезд приходили встречать? – участливо спросил Решетников.
Что правда, то правда. Маше ничего не осталось делать, кроме как согласно кивнуть.
– Видать, время спутали, – участливо кивнул тот. – Расписание уже неделю как переменили.
«Ну вот тебе и еще один перст судьбы, – в сердцах подумала девушка. – Трудно, что ли, было заранее озаботиться?»
Но тут же вспомнила, что мысль насчет роковой гибели на рельсах пришла к ней только утром. И стало быть, никакой ее вины тут нет.
– А не подскажете, сударыня, далеко ли отсюда Залесное? – поинтересовался капитан.
– Усадьба-то? – переспросила Маша. – Так это вовсе недалеко. На багриевском рысаке в четверть часа доберетесь.
Возница, кутавшийся поодаль в высокий ворот овчинной шубы, явственно проворчал что-то навроде «поторопиться бы надо, барин, а не то зараз все поезда пропустим». Но капитан снова даже не глянул в его сторону. Поскольку все внимание было обращено к девушке.
– А вы, не оттуда ли, часом, сударыня? – кивнул он в сторону леса, где скрывался санный путь. – Или андреевские будете?
– Нет, мы залесные, – впервые улыбнулась девушка. – А Андреевские – те Юрьевых будут.
– Ага, – почему-то очень серьезно сказал Решетников. И сделал паузу, словно поставил галочку в воображаемый блокнотик. Как будто этот на первый взгляд ничего не значащий для него ответ барышни, случайно встреченной им на полустанке, был тем не менее очень важен и примечателен для капитана.
Маша смотрела на него с любопытством. Теперь она уже колебалась, сводить ли счеты с жизнью сейчас или все-таки обождать до ужина? А взгляд возницы становился все мрачнее, и он все громче притопывал огромными валенками, явно с демонстративной целью.
– Не варшавский ли поезд поджидаете, Машенька? – спросил капитан.
Маша посмотрела на капитана, их взгляды встретились.
– Их… – растерянно пробормотала девушка. И с удивлением увидела, как на лице капитана Решетникова расцветает довольная улыбка.
– А чему вы… улыбаетесь?
– Да ничего, – пожал плечами капитан, безуспешно пытаясь вернуть своей физиономии серьезное выражение. – Просто я, кажется, знаю вашу фамилию, сударыня. Вы ведь госпожа Апраксина, ошибки нет?
В первую секунду Маша попыталась отодвинуться от капитана, однако мешала медвежья полость возка. Тогда она быстро подумала, не завизжать ли на всю округу. Откуда знать этому офицеру ее фамилию? Да и полноте, офицер ли он или попросту переодетый разбойник?
– Ради бога, ничего не бойтесь, – тут же поспешно заговорил Решетников. – И простите, коли я испугал вас, сударыня. Просто, оказывается, что я вас знаю.
Лучше бы он этого не говорил!
– Если вы приблизитесь ко мне хотя бы на шаг, я закричу. Очень-очень громко… – на всякий случай предупредила Маша.
«Или покончу с собою!» – тут же предложил ей несносный внутренний голос, который баронесса Амалия называла женским чутьем, маменька – интуицией, а папенька – совестью.
– Пожалуйста-пожалуйста, и с места не сдвинусь, – пообещал капитан, в глазах которого вновь ожили и заплясали лукавые чертенята. – Но, может быть, вы все-таки выслушаете меня?
Девушка покосилась на Багрия. Чертов возница и ухом не повел в ответ на слова барышни, дворянки, наконец, сердечной подруги своей хозяйки. А ведь это он регулярно передавал ей письма от злосчастного майора!
– Ладно, говорите. Но предупреждаю: если вы bandito…
– Простите, сударыня, но вы, очевидно, чрезмерно увлекаетесь авантюрными романами, – наклонил голову Решетников. – Что до меня, то я сослуживец одного небезызвестного вам человека. Имя майора Соколова вам, надеюсь, знакомо?
Такого поворота событий наша героиня никак не ожидала. И, видя замешательство девушки, капитан поспешил объясниться.
– Господин Соколов должен был прибыть в этот округ в составе инспекционной поездки. Наверное, сие обстоятельство вам и без меня известно.
– Нет, я не знала. Про инспек… цио… – прошептала Маша. И не в силах выговорить такое, от волнения лишь кивнула.
– Это не беда, – мягко заметил капитан Решетников. – Мы люди военные, под присягою ходим, оттого и в своем слове, увы, порою не властны. Вы должны понимать это, сударыня.
– Да-да, – кивнула бедная девушка, – я понимаю. Конечно…
– Вот и замечательно. К сожалению, буквально за несколько дней ситуация изменилась. Майор Соколов уехал в другой… округ. Приказы у нас не обсуждаются.
Он виновато покачал головой.
– В последний момент Сергей Леонидович попросил меня передать вам, Мария Петровна, поклон и нижайшие извинения. Благо я как раз в ваш округ направлен был, только двумя днями раньше. Да вот в дороге случились кое-какие проволочки.
Капитан Решетников вежливо взял под козырек.
– И вот теперь я здесь и счастлив лично выразить глубочайшее почтение вам и вашим дражайшим родителям. Благо с Петром Викентьевичем…
Тут Решетников вновь улыбнулся, теперь уже лукаво, совсем как мальчишка-гимназист.
– …нам все одно придется встретиться.
– Как? – в очередной, уже который раз сегодня, удивилась девушка. – А при чем здесь папенька?
– Он ведь путейский инженер, – пожал плечами капитан. – И оказывает нам большую помощь своими ценными советами. Моя командировка в ваши края отчасти и обусловлена необходимостью консультации с Петром Викентьевичем.
Маша нахмурилась. Как все, оказывается, сложно и запутано у этих военных!
– Разве майор Соколов знаком… с моим батюшкой?
Этого еще только не хватало!
– Сомневаюсь, – откровенно признался Решетников. – У майора иные задачи по службе, нежели путейские дела и коммуникации.
– Ком… му…?
Нет, этот капитан положительно любитель длиннющих и непонятных слов. И все мужчины такие: выдумают чего-нибудь эдакое, а бедной девушке потом все это еще и выговорить надобно!
– А вы разве не…
– Ни в коем случае. Мы с господином майором приватно знакомы посредством дальних родственников в державной столице нашей, – немедленно пришел на помощь Маше Решетников. – Сергей Леонидович, как вы изволите знать, штабной. А я, с вашего позволения, служу совсем по другому ведомству.
Маша строго взглянула на своего неожиданного – и нежданного! – собеседника.
– Кем же, извольте полюбопытствовать?
– Офицер пограничной стражи, – просто ответил Решетников.
И вновь улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой.
А Маша теперь вновь смотрела на капитана во все глаза, ничего уже не понимая ровным счетом.
При чем здесь пограничная стража? Ведь от их Залесного или, к примеру, от Андреевки Юрьевых-Берг до ближайшей границы не доскачешь и за неделю!
5. АПРАКСИНСКОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО
– Все очень просто, сударыня, – рассказывал Решетников, с наслаждением глотая морозный воздух на крутом спуске. – Ведь если призадуматься, что такое сегодня западная граница Российской империи?
– Что же? – весело кричала ему в ответ Маша.
Настроение у нее было прекрасным. Возлюбленный Амалии не приехал, все вернулось на круги своя, и, значит, можно снова жить – радоваться небу, солнцу, дышать полной грудью. Как же это чудесно, оказывается!
– Это сплошные дороги, мосты, железнодорожные колеи. То, что англичане зовут service lines, или одним словом – communications!
– Да ну вас! – озорно махала на него рукавицей Маша. – Разве ж этакое выговоришь? Язык сломаешь прежде. То ли дело французский!
Решетников улыбался в ответ, и все подзадоривал Багрия. Возница и без того нахлестывал своего каурого, надеясь успеть обернуться к следующему поезду.
– Воля ваша, Мария Петровна! И вот все эти communi… ммм… в общем, дороги приходится содержать в надлежащем порядке. Потому и разъезжаем по белу свету, что вечно то один вопрос, то другая забота. И с путейскими приходится консультироваться, и лес для шпал выбирать – виданное ли дело!
Капитан шутливо схватился за голову, после чего кивнул:
– А вот, кажется, и ваше Залесное показалось?
Удивительно, но за эти краткие четверть часа оба – и девушка, и молодой человек – успели проникнуться столь взаимной симпатией, что Маша еле сдержала вздох разочарования, едва только они подъехали к воротам усадьбы. Офицер же, напротив – радостно улыбался ей, с любопытством оглядывая архитектуру здания и причудливое литье стальных ворот.
– Так, может, зайдете? – на правах сельской жительницы, опуская правила этикета, предложила Маша. – И папа будет весьма рад, уж коли вы к нему по важному делу. А то он всегда говорит, дескать, хоть зимою в Залесном и прелесть как, но вечно киснет со скуки.
– Благодарю покорно, Мария Петровна, – взял под козырек Решетников. – Непременно буду, не позже как ввечеру, часам к шести, если позволите. И Петру Викентьевичу от меня нижайший поклон – пребываю, так сказать, в ожидании и предвкушении интереснейшей беседы.
– Ну тогда, почитай, весь вечер пропал, – сердито замахала на него рукавицею Маша. – Знаю я папеньку: утащит вас к себе в кабинет, и ну говорить – хоть до полуночи. А коли бы можно, так и до утра готов!
– Сие не беда, – улыбнулся Решетников. – Я остановлюсь в Орехове, аккурат за имением Юрьевых в трех верстах. Там у меня казенная квартира. Оттуда до вас менее часа езды. Мне ведь по ведомственному предписанию к дорожным документам кучер полагается и резвый рысак. Так что вмиг домчу, с ветерком.
– Тогда до вечера, – кивнула Маша. И помахала вослед.
Багрий тряхнул поводьями, и возок покатил мимо усадьбы Апраксиных.
Решетников приехал вечером, когда косые тени уже ползли по сизым снегам. К тому времени все дорожки в округе были подметены, в усадьбе отдраены добела сосновые полы и повешены новые шторы. Петр Викентьевич по случаю визита «гостя, коллега, а стало быть, соратника, как же иначе» произвел ревизию своих домашних наливок. Остановился на вишневой, анисовой, особым образом настоянной, и можжевеловой – предмете своей личной гордости.
Прислуга в новых накрахмаленных фартуках летала по комнатам. Из кухни в левом крыле доносились ароматы один другого соблазнительнее, в печи томились сметанные хлебы, а Фрося, старшая кухарка и главная маменькина любимица после доченьки, колдовала над закусками.
– Энтому дала, – приговаривала она, суя в пасть копченому налиму веточку зелени из теплицы, температура и влажность в которой поддерживались неизменными в течение всей зимы благодаря инженерным талантам папеньки. – Энтому тоже дала, – мурлыкала себе под нос Фрося, обкладывая зеленым мозговым горошком знаменитого залесского куренка размерами и статью с доброго орла-беркута, что летает над горными вершинами седого Кавказа.
– А энтим не дала, – с неудовольствием отметила новоиспеченная сорока-ворона, перевязывая гроздь маринованных угрей поясками ярчайшего зеленого лука. Для его свежести и сочности в кладовой все подоконники были уставлены баночками с водою и луковицами, укрепленными над горлышками серниками и оттого напоминающие смешливой Маше ощетинившихся спичечных ежиков.
Фрося отстранилась, критически обозревая свои труды, после чего удовлетворенно хмыкнула.
– Ишь ты… Что ж, молодому барину нынче должен пондравиться наш кунштюк, а, барышня? Небось все глаза проглядела на дорожку-то?
Фрося не ведала истинного значения слова «кунштюк», но оно ей нравилось, равно как и прочие «загармоничные» выраженьица. Оттого поле обеденных битв в доме Апраксиных всякий раз именовалось по-разному: то биваком, то пикником, а то и «онсомблеей, язви ее в пятку».
– Неправда твоя, Фрося, – сердито огрызнулась Маша. – Я этого офицера, ежели хочешь знать, только вдругорядь и увижу, после станции-то.
И тут же прикусила не в меру бойкий язычок. Негоже домашним, а тем паче прислуге знать, что она на железную дорогу ходила. Никто ведь не знает, что не встречать молодого да симпатичного офицерика она туда ходила! А коли и встречать, то разве что свою лютую смерть?
Она вздохнула с облегчением. Как же все-таки замечательно, что все утренние треволнения позади. И что за блажь на нее нашла? Самоубивство промыслить, грех на душу принять неизгладимый – надо ж до такого было додуматься. Жизнь, она вон какая!
И Маша счастливо улыбнулась.
Фрося, по-своему истолковав Машину улыбчивость, что-то довольно пробурчала и отправилась за петрушкой и базиликом – салаты расписывать.
– Что твой Птициан, право слово!
И вот наконец гость поднимается на крыльцо!
Маменька, Анна Григорьевна, с симпатией оглядела мундир капитана, особо отметив тщательнейшим образом начищенные, до зеркального блеска, щеголеватые сапожки с модными узкими носами.
– Добро пожаловать, Владимир Михайлович! – радушно приветствовали они с Петром Викентьевичем гостя после недолгих, но вполне обстоятельных представлений. – Давайте-ка с морозу да ветру сразу к столу. Откушайте, что Бог послал, а то какая ж приятственность в беседе на голодный желудок-то?
– Надеюсь, вас по дороге не перехватили разбойники князя Кучеревского? – с тревогою осведомилась Анна Григорьевна.
– Нет, – совершенно искренне удивился Решетников, на ходу приглаживая растрепавшиеся от быстрой езды волосы. – А что, у вас в уезде шалят? Кто ж такие будут?
– Известное дело, – свойски похлопывая гостя по плечу и усаживая поближе к заветному лафитничку в морозных узорах, сообщил глава семьи. – Неуемный нрав пана Кучеревского всей округе очень даже распрекрасно известен.
– Злодей? – ахнул капитан и бросил лукавый взгляд на Машу. Мол, как же это вы тут без меня управляетесь?
– Если бы, – покачал головой Петр Викентьевич, тоже пряча в уголках рта легкую усмешку. – Замечательнейший человек: и заслуги перед государем в прошлом имеются, и авторитет, каких мало. А вот ведь через свой неуемный нрав истинным разбойником сделался.
– Через утробу, папенька, – хихикнула Маша.
Ее усадили напротив капитана, и девушка нет-нет да и посматривала на гостя. Ведь, как ни крути, а Решетников был ее избавителем, хоть и нечаянным, про что и вовсе не ведал.
– Это уж точно, – согласился инженер. И поднял тяжелую рюмку толстого богемского стекла.
Чокнулись за знакомство, после чего воздали должное кулинарному искусству Фроси. А затем инженер по просьбе гостя рассказал об их удивительном соседе.
Колоритнейшая фигура был этот польский князь Кучеревский. И стать бы ему непременно уездным предводителем дворянства взамен милейшего, но безвольного и апатичного Спицына, если бы не одна, но пламенная страсть потомственного шляхтича. Пуще всего на свете старый князь обожал принимать гостей. Потчевал так, что насилу из-за стола уводили под белы руки, так еще норовил задержать, погостить оставить. Княжеские слуги распрягали коней незадачливых путешественников, разбирали экипажи, только что рук не вязали.
Но зимой мало кто проезжал в здешних лесах, разве что редкие железнодорожные пассажиры. Изнывающий от скуки и неудовлетворенного инстинкта гостеприимства, Кучеревский рассылал своих холопов, детин дюжих и немногословных, по всем дорожным заставам и перекресткам со строгим наказом. Как только на дороге появится путник, происходящий из благородного сословия, без разговоров хватать и везти в княжеское имение Комаровку для угощения и обильных возлияний, до которых Кучеревский также был большой охотник.
– И нигде на него не найти управы, – сокрушенно покачал головой инженер. Хотя по лицу Петра Викентьевича, с которого по-прежнему не сходила ироническая усмешка, трудно было поверить в искренность его переживаний.
Что же до Маши, то девушка откровенно веселилась, слушая рассказы папеньки о князе-разбойнике.
– Когда он все-таки отпустил восвояси помещика Николаева, бедному Кирилле Игнатьичу пришлось вызывать лекаря. Не к столу будь сказано…
Инженер прикрыл ладонью рот, но его глаза смеялись.
– …жесточайшее несварение желудка приключилось. С тех пор Кирилла Игнатьич объезжает владения князя Кучеревского за версту. А то и за две!
– А батюшка Кондратий даже хотел предать князя анафеме! – хихикнула Маша. – После того как его самого в гостях у князя чуть кондрашка не хватила.
– Маша! – укоризненно воскликнула Анна Григорьевна. – Разве можно говорить о таком за столом? Того и гляди, у Владимира Михайловича пропадет аппетит от твоих моветонных словечек. Разве ж можно говорить под руку?
– Под руку нельзя, а вот под утробу – отчего ж? – рассмеялся инженер. – Ну-с, любезнейший Владимир Михайлович, значит – со здоровьицем?
– С превеликим удовольствием. И за приятное знакомство, – живо откликнулся Решетников. – Что же касается утробы, то у военного человека она луженая. Как и глотка у иных генералов.
– Э нет, встреча со знакомством отдельного приступа требуют, – возразил инженер, многозначительно подвигая к себе запотевший графинчик. – Сие мой фамильный рецепт, так сказать. На можжевеловых веточках настояно. Чудодейственная, я вам скажу, сила. Крепит-с и душу, и тело, равно как и помыслы порождает исключительно благородные.
– А Владимир Михайлович, между прочим, не просто военный, а пограничный страж, – со значением сообщила Маша.
– Ну я-то сразу догадался, еще до твоих слов, – кивнул папенька. И с живым интересом взглянул на капитана.
По всему видать, инженеру давно хотелось увести гостя в свой кабинет, и там, за кофе, коньяками и сигарами предаться увлекательнейшей беседе об особенностях мостостроения, сопротивления твердых и сыпучих материалов, а также градусе искривления рельсов при весенних паводках и сходах грязевых селей с горных террас.
– Слава богу, – тихо молвила маменька и мелко перекрестилась. – Да не оставят нас стражи ни внутренние, ни внешние, ни порубежные. Берегите Россию, Владимир Михайлович, и вам воздастся.
После таких проникновенных слов венское стекло, исполненное чудодейственной можжевеловой, было поднято в благоговейном молчании.
– Угорька, господин капитан, в маринаде, – едва ли не молитвенным тоном призвала гостя хозяйка. – Нашей Фроси собственные экзерсисы, ни в каком столичном ресторане вам таких в жизни не отведать.
