Текст книги "Инженю, или В тихом омуте"
Автор книги: Ольга Ланская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
7
– Но женщину не спрашивают, сколько ей лет, – это так не по-джентльменски…
Она с притворной беспомощностью посмотрела на сидящего в углу Мыльникова. Но тот отвел глаза. Ему, видимо, и так досталось за прошлый разговор с ней. И хотя она чувствовала, что он хотел бы ей помочь, этого хамелеона, легко и охотно меняющего окраску, он боялся. Тем более что тот опять начал багроветь, хотя они сидели тут всего две минуты.
Правда, он уже был красноватый, когда она вошла. Видимо, злобился, что она задерживается. Ну так сам виноват – зачем назначать встречу в такую рань, ведь можно, только взглянув на нее, понять, что она не встает так рано. А тут – в десять утра. Это что же, вставать в восемь, чтобы привести себя в порядок и к десяти быть у них? Естественно, она опоздала – но всего на час сорок. Совсем на немного. А тут такая реакция.
Мужчина неблагодарны – она всегда это знала. Оценили хотя бы, что она приехала – можно сказать, примчалась по первому зову. То хамят, отталкивают, убеждают отказаться от своих слов – то трезвонят в субботу вечером и умоляют в воскресенье утром приехать.
Она бы и не поехала – но Мыльников так звучал по телефону, такой грустный был и подавленный, и так просил, когда она протянула неопределенно, что, кажется, занята… «Вы поймите, теперь главк все на контроль взял – у нас тут такое вообще…»
Он поначалу даже несмело намекнул, что неплохо было бы встретиться прямо сегодня, скажем, через час, потому что он ей звонит уже полдня, а начальство рвет и мечет. На что она ему заметила спокойно, что это исключено, насчет сегодня, – а что касается завтра, то у нее, кажется, были планы. Тем более что начальнику его она ничем не обязана. «С вами я бы, конечно, встретилась, Андрей, – вы такой милый. Но он…»
И Мыльников совсем погрустнел. Он и так был печальный, и так сто раз извинился, что беспокоит в такой день, а тут просто затрепетал, как огонек зажигалки на ветру. «Вы поймите, Марина, – мне за тот разговор с вами вообще чуть голову не оторвали. Результатов никаких – а я даже ни отчества вашего не записал, совсем ничего…»
И ей стало его жалко – в конце концов, он из-за нее потерял на время голову, которую потом вернул на место, но которую теперь ему собирались отрывать. И она согласилась приехать к ним в воскресенье. Тем более что он просил так жалобно, уже не надеясь ни на что, – а в голосе было отчаяние осужденного на смерть, которому только что отказали в помиловании.
И вот она приехала – вместо десяти затормозила около мрачного этого здания в полдвенадцатого, быстренько изучила себя в зеркале заднего вида и еще через десять минут была внутри. Обнаружив в комнате, в которую ее направил милиционер внизу, этого багровеющего, уже слегка изменившего окраску – и тихого, бесплотного Мыльникова в углу.
Ни «здравствуйте», ни улыбки – Мыльников только ей кивнул робко, а этот просто буркнул что-то злобнонеотчетливое, демонстративно глядя не на нее, а на свои часы. Нагло напоминая ей, что она приехала позже. Может, даже рассчитывая, что она сейчас начнет извиняться.
Она вообще-то ожидала другого. Что ей как минимум скажут спасибо, что она соизволила в выходной тут появиться. Но несмотря на холодный прием, она задумалась все же на мгновение, не разрядить ли слегка обстановку. Не сказать ли, к примеру, что-нибудь типа того, что у, нее никак не хотела заводиться машина. Видно, чувствовала, как тяжело хозяйке вставать так рано, и убеждала ее таким вот образом пойти и поспать еще. А может, просто по-женски капризничала, потому что «климакс» уже наступил в связи с возрастом.
Но потом она решила, что ее попытку наладить отношения тут не оценят – и потому затрагивать тему опоздания не стоит. Поздоровалась кокетливо, постояла в дверях, впитывая атмосферу комнаты, принюхиваясь к ней, вчувствываясь в нее, – а потом села на единственный приличного вида стул, закинув ногу на ногу и достав пачку сигарет, на которую этот покосился неодобрительно.
– Ну, давайте начнем, госпожа Польских, – ваше имя, отчество, дата и место рождения, адрес, по которому прописаны. А ты, лейтенант, пиши – в прошлый раз не записал, пиши теперь…
Она промолчала, она еще не адаптировалась полностью. Ей не надо было думать для этого – организм сам все делал, проникаясь обстановкой, определяя отношение к ней присутствующих и вырабатывая максимально подходящую манеру поведения. Так что она просто молчала. И тут снова вмешался этот, повторяя свой вопрос, раздраженно уже. И тогда она и посмотрела на него широко распахнутыми глазами – а потом перевела полный недоумения взгляд на Мыльникова. Заметив, что спрашивать женщину о возрасте – это не по-джентльменски.
– Ну хватит тут – и голову мне дурить нечего! С лейтенантом прошло – со мной не проходит! – бросил хамелеон зло и резко. – Вы что, актриса по профессии? Ну так не театр здесь, а районное управление внутренних дел. Понятно? А то с нами кино изображаете, а потом в газете расписываете, какие мы дураки тут. Хватит – и отвечайте на вопрос.
– Фу, как это ужасно – так разговаривать с женщиной, – произнесла спокойно, с легкой улыбкой, показывая ему, что не боится и не надо с ней так себя вести, она лучше умеет играть в такие игры. – Сначала вы меня прогоняете в присутствии телевидения, а теперь ведете себя так, словно я вам чем-то обязана. Между прочим, вы меня оскорбили тогда – я слышала, что вы назвали меня дурой. В следующем интервью я обязательно об этом скажу…
– А вы мне не угрожайте! – Окраска его слегка изменилась, став какой-то свекольной – и обещая продемонстрировать ей сегодня все многообразие палитры. – И отвечайте на вопрос!
Она изобразила нечто на лице – нечто, что она не могла точно охарактеризовать сама, смесь удивления, огорчения и презрения. Нечто, что в словесном выражении означало бы усталое – фу, какой мужлан!
– Польских Марина Евгеньевна, шесть ноль пять семьдесят пять, город Москва.
– Место прописки!
– О, это так длинно, я так всегда путаюсь, – она извлекла из сумочки паспорт, протягивая Мыльникову. – Вас интересует что-нибудь еще?
– Образование, место работы, должность! – Он посмотрел на нее очень жестко, а потом перевел взгляд на выступавшего в роли секретарши Мыльникова, старательно переписывавшего ее паспорт. – Семейное положение, дети, все такое.
– О, разве я настолько стара, чтобы иметь детей? – Она продолжала ему улыбаться. – Я так легкомысленна, знаете…
– То есть не замужем и детей нет? – из угла подсказал тихо Мыльников, видимо, желающий спасти ее и себя от начальского гнева. – Я вас правильно понял?
– О, вы так проницательны, – протянула благодарно. – Вы абсолютно правы…
– Где работаете?! – Хамелеон уже выходил из себя, он все-таки совершенно не умел себя вести.
– Но… – Она посмотрела на него так, словно он обязан был все понять по ней, прежде чем задавать такие вопросы. – Я не работаю. Это так тяжело, знаете, – ходить на работу. К сожалению, я совершенно на это не способна. Это так плохо – у одинокой девушки столько расходов. Но я ничего не могу с собой поделать – представляете?..
Ей казалось, что он растет медленно – и сейчас раздуется до невообразимых размеров, заполняя собой кабинет, превращаясь в багровый воздушный шар с намалеванными на нем черточками, обозначающими искаженное лицо. А потом лопнет. Но он лишь прокашлялся мрачно и угрожающе, видимо, выпуская лишний воздух.
– Значит, так, госпожа Польских, нигде не работающая, проживающая по адресу, который не в состоянии воспроизвести. Точное время, когда вы оказались на месте происшествия, вы не помните. С какой целью там оказались, сообщить отказываетесь. То, что второй мужчина вышел из машины, не видели – да и был ли тот второй мужчина, утверждать не можете. Внешность его вы не запомнили – хотя якобы можете его узнать. Короче, занимаетесь непонятно чем, появились на месте происшествия непонятно откуда и непонятно во сколько, толком ничего не видели и не помните – а теперь на весь мир трубите, что стали свидетелем убийства. Единственным свидетелем, отмечу. Может, вам привиделось все? Или вы все это придумали, чтобы в газеты попасть?
Она каким-то чудом себя не выдала. Ей казалось, что план такой тонкий, что никому и в голову никогда не придет. И она вздрогнула, когда он попал в точку, – но вздрогнуло что-то внутри, а внешне все осталось без изменений. Потому что она играла уже давно, уже очень много лет – именно поэтому на лице сохранилась вежливая, но скучающая улыбка, призванная показать, что она терпит пока такое поведение, но именно пока.
– Ну так что – придумали?
Он не мог этого знать – просто не мог. И хотя страх был близко – ближе, чем был когда-либо, – она медленно и отчетливо сказала себе, что этого не может быть. Да, Виктор ее предупреждал, что ей могут поставить «жучок» – но для этого было слишком рано, статья ведь вышла только вчера утром, а Мыльников вообще дозвонился до нее вечером. Так что они не успели бы – не должны были успеть. И она, кажется, ничего такого не говорила – это Вика говорила по телефону про то, что она пошла на этот шаг, погнавшись за рекламой. Но…
– Давайте так, госпожа Польских. Если скажете честно – останется между нами. За лжесвидетельство привлекать не будем. Знаете, кстати, что бывает за лжесвидетельство? Статья за это предусмотрена, а по статье срок. Не знали? А за намеренное введение правоохранительных органов в заблуждение – особенно в таком вопросе – большой может быть срок. Охота вам в тюрьму, где камеры битком забиты и кормят так, что есть нельзя, и душ в лучшем случае раз в неделю? Где туберкулез да прочая дрянь? Или на зону – валенки да рукавицы шить вместе с мамашами, которые новорожденных детей в помойку выбрасывают, да малолетками, которые наркоты обкурятся, а потом собственных родителей режут? Там таким, как вы, ох несладко – вы уж мне поверьте, не любят там таких…
Она молчала, сдерживая страх и прячущуюся за его спиной панику. Она откуда-то знала, что стоит ей поддаться, стоит начать обвинять себя за то, что не убежала тогда, и всех остальных обвинять – то все, этот ее начнет запутывать, а она будет все больше нервничать и противоречить самой себе.
Не то чтобы она верила, что ее посадят за это, – но и не то чтобы не верила. И мрачное здание, внутри которого она сидела, сразу начало давить на нее со всех сторон – сужаясь, зажимая ее в холодные бетонные тиски, грозя, что она вот-вот ощутит себя маленьким беспомощным ребенком и начнет лепетать, путаясь, сбиваясь, в итоге выкладывая все. Потому что только стоит поддаться слабости – и она, пусть совершенно случайно, пусть совершенно того не желая, выложит им такое…
– Я вас не пугаю, Марина Евгеньевна. – Голос хамелеона помягчел, в нем даже условное тепло появилось. – Просто давайте уж честно – гуляли, услышали взрыв, испугались, хотели уйти побыстрее. А потом увидели, как телевидение подъехало, и подумали, что почему бы не прославиться, себя не показать – ну и… Ну давайте – и расстанемся по-хорошему…
Она уловила нотки снисходительности и торжества – она даже в такую минуту способна была четко улавливать любые изменения в атмосфере, голосе, интонации.
И наверное, это и удержало ее, зависшую на грани. И застывшая полуулыбка ожила.
– О, это так интересно – тот журналист, который написал статью, сказал, что вы так и будете себя вести. Нет, правда – прямо так и сказал… Он сказал, что вы меня сначала будете убеждать признаться, что я все придумала, а потом пугать, а потом внушать мне, что я на самом деле ничего не видела. А если я с вами не соглашусь, скажете, что меня надо задержать, потому что я, возможно, соучастница…
Журналист этого не говорил – это Виктор ей сказал вчера. Но ему необязательно было знать это. Тем более что он и не услышал бы, наверное, – он был занят другим. Он, проскочив кучу промежуточных оттенков, наливался сейчас очень темной, насыщенной, густой краской бессильного гнева. Бессильного – потому что он молчал, ему нечего было сказать, словно она попала в точку.
– Да вы нас неправильно поняли, Марина, – встрял из угла Мыльников. – Просто… ну бывает так, знаете – и что путают, тоже бывает. И вообще… Вот у меня недавно…
– Во умные пошли журналисты, да, Мыльников? – тяжело выдохнул хамелеон. – Все, похоже, с образованием юридическим – такие грамотные, что дальше некуда…
Он так нарочито медленно поворачивал к ней голову, словно давал ей время прочувствовать, что ее ждет. Каким страшным, уничтожающим и испепеляющим будет его взгляд. А она ждала его спокойно, с наивностью и доверчивостью на лице – о которые этот взгляд должен был затупиться сразу. Но он до нее не дошел – метнувшись на дверь, в которую постучали негромко.
– Там звонят вам, Анатолий Владимирович, из главка. Сюда переключить или… Говорят, срочно, по…
Этот резко встал, делая какой-то жест, затыкая вошедшему рот. И прошло минут двадцать или даже тридцать, прежде чем он вернулся, – и все эти двадцать или тридцать минут Мыльников молчал. Конечно, скажи она что-нибудь, спроси его кокетливо, почему она не нравится его начальнику – или что-нибудь еще в этом роде, – он бы обрел дар речи, это точно. Но она тоже молчала. Наслаждаясь спокойствием, тишиной, наблюдая за нервничающим лейтенантом. Думая про себя, что все оказалось не так уж сложно и неприятно – просто она немного растерялась, вот и все. По крайней мере могло быть куда хуже. И все еще может стать хуже – если…
Она задумчиво достала сигарету, видя краем глаза, как встрепенулся Мыльников – наверное, здесь нельзя был курить, она ведь не видела, чтобы хамелеон курил. Но ей было все равно – и она медленно повертела сигарету перед глазами, восхищенно рассматривая ее, а потом провела большим пальцем по колесику зажигалки любовно обхватила ярко-красными губами золотой фильтр. Думая, что был бы сейчас на месте Мыльникова более тонкий человек, он бы тут же возбудился, представив в секунду, как она обхватывает этими самыми губами кое-что другое – что-то более толстое и живое и горячее.
– Не надо бы здесь, – шепнул Мыльников, и тон его был таким интимным, что она не сразу поняла, о чем он. – Душу бы ему травить не надо. Завязал он с этим – буквально месяц назад завязал…
Она посмотрела на него недоуменно – вдруг расхохотавшись, когда до нее дошел смысл сказанного. И именно в этот момент вернулся хамелеон. Она даже не услышала, как открылась дверь – все напряжение вырвалось вместе с этим смехом, – только покашливание услышала. Глухое многозначительное покашливание.
– Ну что, продолжим, Марина Евгеньевна? – Он покосился на сигарету в ее руке, хмыкнув злобно, но ничего не сказав, начав рисовать что-то на листе бумаги. – Вот смотрите – вот переулок наш, где произошло все. Как вы сюда попали, вы точно не помните – лейтенанту вы сообщили, что просто гуляли, вслепую, без цели, правильно? Допустим – сомнительно, но допустим. А в переулок вы с какой стороны вошли – отсюда или отсюда? Ну, джип к вам лицом был или задом?
Он изменился за то время, пока отсутствовал, – он был менее эмоционален, более сух и деловит. Словно услышал что-то такое, что повлияло на его поведение. Услышал или придумал. Она на него с самого начала действовала как красная тряпка на быка – а вот стоило ему выйти, как он вернулся совсем другим. И ей следовало бы насторожиться, и как можно внимательнее воспринимать каждое его слово и максимально контролировать каждое свое.
Интересно, почему он ее так ненавидит? Вроде бы нормальный мужчина – лет сорок пять, среднего роста, крепкий, ну, может, чуть полноват, так это не страшно. И лицо нормальное – без карикатурной тупости. В общем, мужчина, на которого наверняка обращают внимание женщины его уровня – и он на них, конечно, тоже. Да даже если он горит на работе, появляясь дома слишком поздно и уезжая слишком рано, тут же куча женщин наверняка – машинисток всяких, секретарш и прочих, которые рады пококетничать с ним, особенно если учесть, что он тут какой-то начальник. А может, и не просто пококетничать, но и отдаться в кабинете.
А что, запросто. У нее даже сцена в голове родилась – она всегда любила придумывать себе всякие эротические сценки, может, чуть приукрашенные, чуть оторванные от действительности, но все же. Вот и сейчас представилась молодая машинистка, грудастая и задастая, которую этот тип зовет к себе в кабинет попечатать, и он ходит по комнате и диктует, а она елозит по креслу, а потом даже встает на него коленями, ей, мол, так удобнее, и выставляет на его обозрение призывно колышущийся зад. И он диктует все медленнее и медленнее, все чаще засматривается на обтянутую короткой юбкой часть тела, манящую его, обещающую быстротечную, но бурную страсть.
И вот он наконец как бы невзначай оказывается у двери, закрывая ее поворотом ключа – думая, что сделал это бесшумно, но она слышит и дышит все чаще, и грудь здоровенная колышется в предчувствии, и щеки розовеют. А он продолжает расхаживать задумчиво, но траектория его движения уже полностью осмысленна, и он оказывается у нее за спиной, и незаконченная фраза повисает, замирая. И он стоит за ней и решается, а она не поворачивается, она ждет. И он выдает ей длинное, странным тоном произнесенное предложение, а сам стремительно задирает юбку и рывком спускает то, что под ней, – дешевые нейлоновые трусики, обязательно розовые. И пристраивается. А она делает вид, что ничего не замечает, и продолжает печатать, тыкая невпопад дрожащими пальцами в клавиши, – и вдруг дергается и падает на машинку головой, и…
– Или это вы тоже не помните – с какой стороны вошли в переулок?
Она очнулась от забытья, не сразу сообразив, о чем речь, несколько удивленно посмотрев на оказавшийся перед ней листок с каракулями, – и деланно наморщила лоб, выругав себя за то, что отвлеклась.
– Я вошла отсюда, я шла по этой стороне, а джип был на другой, задом ко мне. – Значит, вы шли по другой стороне, миновали арку – она напротив вас была, – а потом поравнялись с джипом и увидели того, кто сидел за рулем?
Она пожала плечами, не понимая, что тут такого.
– Да или нет?
– Наверное, да – кажется, да.
– Наверное, кажется! – Он снова начал заводиться, но остановил сам себя, словно за то время, пока он отсутствовал здесь, в него врезали какую-то кнопку, с помощью которой он мог контролировать собственные эмоции. И он давил на нее, когда чувствовал, что готов взорваться. – Так вот объясните мне – вы вот газетам подробно описывали, какой он был приятный молодой человек и все такое, и что у вас там прям любовь возникла. А я не пойму – как же вы его успели разглядеть, если просто шли мимо? Ну он вас, допустим, мог увидеть издалека – в боковое зеркало, – но вы-то его никак…
Она все еще морщила лоб, вглядываясь в лист бумаги, на котором изображено было что-то напоминающее наскальную живопись первобытных людей – она похожее видела в школьном учебнике истории.
Как-то неправильно все получалось. Она почему-то не задумывалась над деталями, видимо, в, силу неспособности задумываться, и дотошности такой не ждала. Такой был гладкий красивый рассказ – поверхностный, бездетальный, но полный трагизма, – а стоило копнуть ту самую поверхность, по которой он стелился так красиво, как отдельные куски начали провисать, грозя вот-вот провалиться и утянуть за собой весь ее рассказ целиком.
Это не ее вина была – у нее плохо было с пространственным воображением, и схем этих она не понимала. Вот сексуальную сцену между этим подполковником и машинисткой она могла себе представить – да даже между ним и Мыльниковым, хотя гомосексуализм как явление ей не очень нравился. Но вот мгновенно представить, откуда она должна была идти, чтобы иметь возможность как следует разглядеть водителя и испытать к нему симпатию, было для нее слишком сложно. Виктор обязан был ей подсказать – она ведь вчера просила его помочь, просила продумать все повороты ее беседы с милицией – но…
– Ну?! – поторопил хамелеон. – Что молчите, Марина Евгеньевна? Газетам так красиво все расписываете – прям любовный роман, – а у нас слова сказать не можете. Вы, кстати, не писатель случаем?
В голосе была издевка, но кроме нее там что-то еще имелось – злорадство, что ли. Словно этим вот вопросом, и правда ставящим ее в тупик, он мстил ей за ее поведение, за интервью телевидению и газете – и жутко рад был, что подловил ее на такой вот мелочи. Чтобы теперь, как говорил Виктор, по одной-единственной ошибке доказать, что и весь рассказ ее – в лучшем случае безобидная глупая выдумка. А в худшем – намеренная ложь.
– О, вы мне льстите. – Ей не хотелось возвращаться к конкретному, но отсутствующему пока ответу, и она воспользовалась его вопросом, чтобы уйти на время от реальности в надежде, что возвращаться к ней уже не придется. – Нет, я, к сожалению, не пишу любовных романов, но… Но должна признаться, что я их переживаю – в действительности. В книгах так все красиво и складно, а вот в жизни… В жизни мужчины такие другие – и…
– Вы на вопрос отвечайте! – Она не смотрела на хамелеона, она снова изображала задумчивость, но не сомневалась, что он опять начал меняться. – Придумали историю-то, а, Марина Евгеньевна? Для красного словца расписали, как вы друг другу понравились? Ну?!
– О, конечно, нет, – произнесла чуть обиженно, пытаясь думать, но одновременно понимая, что ничего такого в голову за доли секунды не придет. – Просто все было так быстро и так ужасно – и мне так нелегко это вспоминать…
– А вы напрягитесь, – посоветовал зло хамелеон. – Для журналистов же вспомнили, да еще с такими подробностями – ну вот и нас порадуйте. Тем более нам любовной лирики не нужно – нас голые факты интересуют…
Надо было бы сказать ему, что она шла с другой стороны, и джип был к ней лицом, и водителя она увидела издалека, потому что у него было открыто окно и он курил, высунувшись на улицу. Но тогда получалось… Тогда получалось, что она прошла мимо машины, а потом мимо арки. А значит, когда она услышала, как хлопнула дверь, тот второй, ею увиденный, был ближе к ней, чем водитель, – и она просто обязана была запомнить его, коль скоро она так хорошо запомнила водителя.
– Ну что – признаем, что придумали все? – Интонация снова потеплела, но это было искусственное тепло, которое просто выманивало ее, заставляло расслабиться, чтобы потом спалить в одну секунду. – Хватит, Марина Евгеньевна, – говорите правду и до свидания.
– Я понимаю… – Она взглянула на него, такого довольного собой, самоуверенного, смотрящего на нее с превосходством, смешанным с презрением. – Я понимаю, что для вас то, что случилось, ничего особенного не представляет. А я видела такое впервые. Я женщина, между прочим, – и когда я начинаю вспоминать, я вспоминаю все. И мне это очень тяжело – в отличие от вас…
Она замолчала на мгновение, глядя на него, решаясь. Вспоминая, что Виктор ей говорил, что если милиция пойдет на принцип, то может даже проверить, насколько хорошо она видит. А она видела не очень хорошо, у нее близорукость была, просто очков не носила. А контактные линзы – ярко-синие, так сочетавшиеся с ее выкрашенными в платину волосами – служили скорее для красоты. И она могла в них разглядеть кого-то более-менее отчетливо через узкий переулок – но никак не больше.
– Я ведь вам сказала – я подходила к джипу сзади, шла по другой стороне переулка. А водитель, наверное, заметил меня издалека – потому что я увидела, как он высунулся в окно и обернулся и на меня смотрит. И я подумала… подумала, что это какой-нибудь мой знакомый – у меня много знакомых, – и тоже на него смотрела. А потом поняла, что я его не знаю…
– Выходит, что вы шли не останавливаясь и смотрели на него? А он смотрел на вас и даже не отворачивался ко второму – вы ведь говорили, что в машине был еще один человек. Так ведь получается? И вы его на ходу прекрасно разглядели – так? Вы, кстати, как шли-то – под ноги вообще не смотрели? Нет-нет, ничего такого, это я просто для себя уточняю…
Она кивнула – в этом и вправду не было ничего такого.
– Хорошо, – хамелеон согласился так легко, что она даже удивилась. – А вот вы газетам сказали, что он вам рукой махал, даже, кажется, что-то крикнул, – это все когда было, когда вы с ним поравнялись? Вы точно помните, что он вам махнул рукой и крикнул «подожди»? В газете было так – значит, вы это точно помните?
Кажется, он куда-то ее заманивал – или считал, что заманивает. И видимо, полагал, что она совсем идиотка – потому что вел себя слишком прозрачно. В данный момент изображая безразличие – за которым чувствовались напряжение и возбуждение. И она просто наклонила голову, соглашаясь с ним – и ожидая, что будет дальше.
– Значит, вы шли, а он вам махнул и что-то крикнул? А вы, получается, прошли дальше, правильно? Вы, кстати, газете сказали, что он на вас смотрел все время, – а откуда вы это знаете, если вы дальше пошли? Но это так, между прочим. А вот когда вы услышали, как дверь хлопнула, – через минуту, две, три? А обернулись когда? И где именно вы были в этот момент? Вот смотрите – вот наш переулок, вот джип обозначен, а это вы напротив. Вот возьмите ручку и покажите место, с которого вы увидели того второго.
Странно – он напряженно ждал ее ответа, который для него, видно, был очень важен, а она до сих пор не могла в этом ничего увидеть, ничего плохого для себя.
– Но я не помню точно, – произнесла, прикусив губу, скрывая, что осторожничает, изображая, что копается в памяти. – Я отошла совсем недалеко. Я очень медленно шла, и… и я оглянулась несколько раз. Ну так, по-женски – понимаете? Я чувствовала, что он на меня смотрит, и пару раз оглянулась. Кажется, я сапог поправляла, а потом искала что-то в сумке, и останавливалась, и оглядывалась. Понимаете? Тем более что он что-то крикнул – а он был такой приятный, и мне было интересно, и…
– Ага… – Ей показалось, что он разочарован. – А вы нам только что говорили, что просто шли – а про остановки ни слова.
– Но это такие мелочи! Маленькие женские хитрости, понимаете? – Она улыбнулась обезоруживающе, все еще рассматривая нарисованную им схему, не понимая, почему он так напряженно ждал ответа. – Мне было интересно, и я шла, но как бы и не шла. И оглядывалась, и…
– Для вас мелочи – для нас факты! – отрезал хамелеон. – Так что вы уж будьте добры – все остальные мелочи нам сразу уж выложите. Вот, например, – почему вы после взрыва в обратную сторону пошли? Непонятно как-то – говорите, что испугались, а сами обратно к машине вернулись. Да еще и перешли на другую сторону и в арку зашли. Вы же потом из арки вышли, видели вас наши люди.
Наверное, ей следовало бы порадоваться – она-то думала, что ее никто не заметил, возмутилась даже и огорчилась, что они все смотрят на машину, а на нее ноль внимания, но вот получалось, что ее видели все же и запомнили даже ее эффектное появление. Но она почему-то не обрадовалась. Он так хаотично прыгал туда-сюда, так непонятно и бессистемно, и в вопросах его она ничего не видела – но ведь зачем-то он их задавал, к чему-то он клонил?
– Ну конечно, я испугалась. – Она произнесла это так, словно разговаривала с ребенком или очень тупым взрослым. – Конечно. Но я пошла обратно – чтобы посмотреть, чтобы увидеть вблизи. И хотела уйти потом, и зашла в арку, но решила, что должна вернуться, чтобы все рассказать. И что в этом такого?
– Ничего, – многозначительно произнес хамелеон с таинственным видом. – Абсолютно ничего. Просто уточняем. А кстати, зачем вы вернулись? Давайте начистоту, Марина Евгеньевна, – не похожи вы на человека, который борется за справедливость. Так что вам надо вообще? Ну допустим, подтвердится, что вы и вправду видели второго человека, что был он там, – ну докажем мы, что один бандит убил другого. Вам от этого что? Ну а выяснится, что не было там второго, что показалось вам, что просто мимо проходил мужчина – вы ведь не думайте, что вы единственный свидетель, ведь кто-то что-то из окон видел, глаза ведь повсюду есть…
Он замолчал вдруг, впиваясь в нее глазами, словно говоря, что у них и вправду есть еще свидетели, которые докажут, что она врет. А он лично разберется, почему именно и с какой целью она соврала. И ей стало немного не по себе. Она знала отлично, что в переулке в момент взрыва она была одна. Но почему-то не задумалась, что и вправду могла какая-нибудь противная старушенция наблюдать в окно за заехавшей в переулок иномаркой и увидеть ее, Марину, и может быть, даже присмотреться к ней повнимательнее в силу антипатии, которую она, естественно, вызвала у старухи своим видом. И эта старушенция с удовольствием все выложила милиции – и получается, что на самом деле все происходило не совсем так, как она, Марина, тут рассказывает. Можно даже сказать – совсем не так.
Это было маловероятно, конечно, – и вопрос был, с какого именно момента все видела эта гипотетическая старуха, и плюс это были показания старухи против ее показаний, но… Нет, конечно, она всегда могла сказать, что немного ошиблась, что-то перепутала в своем рассказе. И у нее есть на это причины, она все-таки стала свидетелем такого, что все, что угодно, можно перепутать. Но если эта гипотетическая старуха видела все с самого начала – то…
Она не запаниковала – она просто подумала, что все представлялось таким легким и беспроблемным. А вот теперь казалось, что, возможно, ей следовало убежать тогда – плюнуть на все и убежать. Потому что безобидная игра превратилась в опасную авантюру.
– О, мне так странно слышать от вас такое, – произнесла медленно, глядя на хамелеона с укором. – Знаете, я даже не поверила журналисту, когда он мне сказал, что для вас главное – все замять. Я думала, что милиция… А теперь… И все эти непонятные вопросы… Вы хотите, чтобы я ушла и больше ни с кем не разговаривала – я вас правильно понимаю?
Хамелеон молчал. Смотрел куда-то в сторону и молчал.
– Я не знаю, что вы думаете обо мне, – мужчины так странно все воспринимают. – Она добавила в голос кокетства, чтобы он не был таким серьезным, чтобы не выходить за рамки своего образа. – Но я видела, что был еще один человек. И я знаю, что это убийство. Мне понравился тот, кто был в машине, и его убили, можно сказать, на моих глазах убили, – и это неправильно, так не должно было быть. И я всем об этом расскажу, всем газетам, всем, кто будет спрашивать…
Хамелеон стал каким-то кирпичным – она отметила это, хотя и волновалась немного, и прилагала усилия, чтобы скрыть это волнение.
– А вот этого я бы вам делать не советовал, Марина Евгеньевна! – Чувствовалось, что вежливость дается ему с большим трудом. – Я вам честно скажу – не верю я вам. В наше время желающих свидетелями стать днем с огнем не найти – да порой уголовной ответственностью угрожать приходится, чтобы человек согласился дать показания. А уж показать, что возможного убийцу видел и может опознать, – да на такое ни один человек в своем уме не пойдет. А уж женщина тем более – особенно такая.
