Текст книги "Инженю, или В тихом омуте"
Автор книги: Ольга Ланская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– О, Андрей, – значит, вы… значит, вы сами не можете меня защитить? – Она смотрела на него, как ребенок на большого и сильного взрослого, вдруг признавшегося, что на самом деле он слабый и ничего не может. – Но ведь я вам помогала. И вы же видите – он говорит то же, что я вам сказала. Я думала, это для вас так важно – знать правду, чтобы поймать убийцу. А…
– Да, разумеется, важно, очень важно. Вы такая молодец, Марина! – затараторил Мыльников с вымученным энтузиазмом, пытаясь поднять настроение и ей и себе. Ему, кажется, стыдно было, что он не может ей сказать что-то громкое – типа того, что приставит к ней личную охрану и сам ее возглавит. Ему нравилось быть при ней таким могущественным – недаром он еще несколько минут назад собирался расправляться с бизнесменами, продававшими телефонную программу. А вот теперь он потух – и знал, что она тоже это видит. И сейчас пытался возродить из жалкого пепелища большой жаркий костер – который никак не хотел разгораться.
– Знаете, мы же сами уже почти уверены, что это убийство, – шепнул вдруг заговорщически. – Только между нами, ладно? Наши ребята там на месте такую штуку нашли – вполне возможно, что с ее помощью мину в действие привели. Знаете – брелок такой, пультик, каким в машине сигнализацию включают и отключают. Отошел, нажал – и все. Как раз там, где арка во двор выходит, – там и нашли. Вы же говорили, что тот через арку уходил, – вот он там, видно, и бросил. Нашли-то случайно – в понедельник, позавчера то есть. Следственная группа там была, с жителями беседовала, осматривала местность еще раз – ну и вот…
– Мужчины такие странные. – Она слабо улыбнулась. – Ваш начальник мог бы и извиниться передо мной…
– Ну так он не уверен еще, – снова затараторил Мыльников. – Еще ж убедиться надо, что не просто брелок, а специально использовали для взрыва. А теперь, когда это еще, звонок этот вам – теперь точно поверит. Он нормальный мужик, Марина, – понервничал просто. А вот сейчас поймет, что все было так, как вы говорили, – и извинится. Вспыльчивый он – но отходчивый. Вы ж поймите – на него в главке всех собак спустили. А получилось, что из-за вас. Ведь он как говорит – ну убивают эти бандиты друг друга, так нам же лучше. А тут…
Ей хотелось спросить его, что разве имеет значение, кем был убитый, – важно, что его убили. Так с пафосом спросить – это вписывалось в ее образ. Но она не стала. Ее больше интересовало другое.
– Скажите, Андрей, – а если он позвонит мне еще? А если он… если он придет?
– Позвонит – вы запишите и мне тут же, я в момент примчусь! – выпалил гордо Мыльников. – А приходить-то ему зачем? Он же думает, что вас напугал, так зачем ему приходить? А вы посидите тихо, может, съедете куда на время. Только телефончик оставьте, ладно? У нас же с вами работы теперь! Уточнять все заново надо, может даже, следственный эксперимент провести. Ну чтоб вы на месте все показали – кто и где был и все такое. И фоторобот составим. Мы с вами теперь часто встречаться будем. А хотите – я вам домашний оставлю, на всякий случай? Вы только, если звонить будете, скажите, что это по работе. Ладно?
Он явно хотел ей помочь. Хотел показать, что он на ее стороне, – но одновременно боялся жены. Это было так смешно – этот контраст между его показной смелостью и вполне реальной боязнью. Но она просто покивала с благодарностью.
– Спасибо, спасибо, Андрей, – я вам так признательна. Так приятно, когда знаешь, что тебя всегда защитят. Для одинокой девушки это так важно – иметь рядом сильного, смелого мужчину, на которого можно положиться…
Наверное, Мыльников неправильно расслышал слово «положиться», чуть покраснев и заторопившись вдруг.
– Ладно, пора мне, Марина, – надо начальству доложить срочно. Да и искать того, кто машину сжег, – по горячим, так сказать, следам. Вот его найдем – а там он и выведет, может, на того, кто вам звонил…
Интонация опускалась постепенно, в конце предложения замерев у самой земли, – так что даже ей стало ясно, что того, кто сжег ее машину, никогда не найдут. И Мыльников это понимал – и маска отважного храбреца, не раз сползавшая за время их беседы, никак не желавшая удерживаться на совершенно неподходящем ей лице, на этот раз упала окончательно, словно резинка лопнула.
– Пойду я, Марина, – кассетку мне отдайте, и я пойду. – Мыльникову было, кажется, неуютно. – А вы, если что, – сразу мне. Не дай Бог, конечно, – да и не должно ничего такого быть-то. Но если что – вы сразу, в любое время. И не дай Бог газета что пронюхает – ну насчет машины. Вы им ни слова, ладно?
Она кивнула. Она и не собиралась ограничиваться одним словом – у нее была заготовлена целая куча слов. И для телевидения, куда собиралась позвонить первым делом, не сомневаясь, что они заинтересуются с ходу, тем более что им есть что снять, – и для газеты. А к тому же кроме своих слов у нее были для них и чужие – на оригинале пленки с автоответчика, с которой она вскоре после звонка сделала копию для милиции.
Сложно так, но сделала – включив проигрыш на автоответчике и запись на поднесенном вплотную магнитофоне. И хотя качество получилось не очень, она гордилась собой – тем, что сумела сделать копию и вообще догадалась ее сделать, без чьего-либо совета. Ну то есть совет был – но дан был не сегодня, а она, все всегда забывавшая, его запомнила.
– О, разумеется…
Она приветливо улыбнулась на прощание Мыльникову, автоматически произнеся что-то кокетливое и закрывая за ним дверь. Она хорошо к нему относилась и не желала ему ничего плохого, но ему ни к чему было знать о ее планах – тем более что он сразу передал бы все своему начальнику. Тем более что он сознательно врал ей – насчет того, что они ее защитят, – и потому она легко врала ему.
А к тому же в этой игре – которая казалась все опаснее и опаснее – каждый был сам за себя. И потому выполнять его просьбы и следовать его советам она не собиралась.
Хотя что скрывать, одному из них ей очень хотелось последовать. Плюнуть на все и уехать куда-нибудь, и сидеть, и не высовываться. Но она знала, что это невозможно. Потому что она уже слишком ввязалась в эту игру – и теперь играть ее надо было до конца. И ни в коем случае не допускать мысли о том, что этот конец может оказаться не таким, на который она рассчитывала. Что в силу природной глупости и наивности было не так уж и сложно.
Пока…
9
– За Санька, братва! За простого пацана с Урала! За пацана, который за свой тридцатник и малолетку хавал, и зону топтал, и черных из города нашего гнал, а потом всю Москву на уши ставил! Которого и принимали, и запирали, и стреляли, и резали, а он один хер напрямую пер – и ни воров, ни мусоров ни в х…й не ставил! А ту падлу, что его… – найдем падлу, верно, братва? Чтоб Санек там лежал себе спокойно, найдем – бля буду, найдем! За Санька, пацаны!
Голос говорившего – невысокого, широкоплечего, коротко стриженного парня с грубым лицом, словно вытесанным из гранита пьяным подмастерьем, – то взлетал, то падал, то креп, то слабел. Он такой жуткий был на вид, типичный бандит, какими их рисуют, – и она удивилась, увидев слезы, выступившие на его глазах после не слишком связной речи, долгой не из-за большого количества слов, но из-за продолжительности пауз. Она бы, может, и не заметила этих слез – но он так громко хлюпнул в конце и перекосился, что не заметить было нельзя. И удивление при виде этих чувств у нее было почему-то неприятное – и она чуть поежилась.
– Ты пей, слышь – че не пьешь? – подтолкнул ее тот, кто сидел слева. – Че, не слышала, че говорили? Че, глухая, в натуре?
Он так нормально себя вел до этого – ну не как тот, кто сидел справа, тот был с ней приветливее, чем все остальные, а этот просто нейтральным был, – а тут вдруг посмотрел на нее зло, с искаженным гримасой лицом. Кокетничать с ним или объяснять, что она не пьет водку, или говорить, что она уже достаточно выпила под эти однообразные, до зубной боли похожие один на другой тосты, было бесполезно – и она поднесла ко рту рюмку с мерзко пахнущей жидкостью. Делая маленький глоток и стараясь не морщиться.
– Э, ты потише водяру-то жри! – одернул второй, сидевший слева. – Ты сюда че пришла-то – водяру жрать или делом заниматься?
Она широко распахнула глаза – ей и в самом деле было обидно, она вовсе не просилась сюда, и ей не нравилось здесь, и пить эту поганую водку она не хотела. И вообще она хотела уйти. И не ее вина, что ее не отпускали.
– Ты че на меня пялишься – ты на других пялься! – зло продолжил он, явно раздосадованный, что пока она не оправдала его надежд. Она догадалась уже, что это по его инициативе она здесь – и инициатива эта нравится далеко не всем. И потому, что она единственный чужой человек в этой все теснеющей по мере приближения вечера компании, – и потому, что поди пойми, кто она такая, может, от ментов, как кто-то уже заметил. Так что этому важно было, чтобы оправдалась его инициатива, дала результат, – но уже можно было догадаться, что она тут сидит зря, и он, может, еще и не догадывался, но предчувствия у него были, вот он и злился. – И водяры жри поменьше – еще люди подъезжать будут. Тебя сюда чего привезли – чтоб ту падлу узнала, которую видела. Вот сиди и узнавай. Не узнаешь – тебя потом мать родная не узнает. Усекла?
Он скривился – судя по всему показывая, что это шутка. И наверное, на его взгляд, даже удачная. Но она эту точку зрения разделить не могла. Никак не могла…
…Она знала, что обязательно встретится с этими – такое просто обязано было произойти. И она была к этому готова – чисто теоретически по крайней мере. Но это все не происходило и не происходило – и когда наконец произошло, то произошло совершенно неожиданно, когда она этого совсем не ждала. И застало ее врасплох. Тем более что ей совсем по-другому описывали то, что произойдет, – уверяя, что все будет именно так, как ей говорят. А все оказалось совсем иначе.
Она не сразу поняла, кто это, – и это было неудивительно. Столько всего произошло вчера, когда ей звонил с угрозами какой-то тип, а потом выяснилось, что сожгли ее машину, а потом она общалась с милицией, да еще и с Мыльниковым. А потом позировала рядом со сгоревшей «восьмеркой» перед телекамерой, а еще позже и перед фотообъективом – а вечером смотрела телепередачу со своим участием и любовалась собой, пусть сюжет был не таким уж длинным. .
А сегодня она встала рано и вышла за газетой – прочитав прямо у киоска обещанную маленькую заметку о случившемся, за которой в завтрашнем выпуске должна была последовать большая статья с ее снимками. И она прочитала ее и пошла домой, думая, что надо позвонить в редакцию, чтобы уточнить насчет завтрашнего материала. И на телевидение еще позвонить – они ей обещали и прошлую, и нынешнюю программу перегнать на видеокассету – ей хотелось иметь такую в личном пользовании, чтобы любоваться собой, когда будет желание. Тем более что оно у нее всегда было.
Она так и планировала провести день – у телефона. Ну полдня минимум. Она ждала, что вот-вот позвонит Вика, которая должна была уже все прочитать и жутко за нее испугаться и сказать себе, что вот она обидела Марину, а с ней такое происходит, такое может случиться, и надо вмешаться, пока не поздно, выпросить прощение, и навязать свою помощь, и ни в коем случае не высказывать ничего вроде «я тебе говорила, что так и будет». Ей не нужна была Викина помощь – по крайней мере пока так казалось, – но узнать впечатление человека со стороны было интересно.
Да и Виктор должен был объявиться – хотя он и предупреждал, что будет ей звонить как можно реже, все же мог бы узнать, чем закончился вчерашний день, мог бы поддержать ее морально. И от Мыльникова вполне можно было ждать звонка – особенно после прозвучавших в передаче слов, что и милиция, и скрывшийся с места преступления убийца давят на свидетельницу, чтобы заставить ее отказаться от своих показаний.
Впрочем, Мыльников мог подумать, что ее нет дома. Он так настойчиво советовал ей вчера уехать куда-нибудь на время, что, кажется, не сомневался, что она так и сделает. Даже перезвонил ей потом, через пару часов после того, как от нее ушел. Ее не было в квартире, она вышла к останкам машины, телевидение как раз подъехало, – а когда вернулась, услышала наговоренное им на автоответчик. «Уезжайте на время, Марина, – и вам так спокойней, и нам. Я тут с начальством переговорил – оно тоже считает, что так лучше всего. Сами понимаете, мы ведь к вам охрану приставить не можем, – а так пересидите неделю-две и на квартиру свою вернетесь, к тому времени все уже нормально будет».
Ей почему-то показалось, что уж слишком настойчив этот совет. Ей его прямо-таки навязывают. Словно им – точнее, хамелеону – очень надо, чтобы она уехала. И хотя у нее с логикой всегда было не очень, она подумала, что так и есть – он потом всегда сможет сказать, что свидетель пропал, вот они и закрыли дело. Им ведь главное закрыть. А сейчас, когда она сидела в ресторане, ей казалось, что и для нее так было бы лучше, – только вот для этого уже было поздновато.
И оставалось только утешаться тем, что теперь хамелеону точно не удастся сделать то, чего он так хотел. Потому что уже была заметка и телепередача, а завтра должно было выйти такое… Она вчера с этим Сергеем из газеты минут сорок разговаривала – рассказав ему, как с ней в милиции беседовали, задавая бессмысленные вопросы, явно пытаясь подловить на чем-то, как пугали бандитами и статьей за лжесвидетельство. И отдала копию кассеты с записью того, что наговорил тот, кто ей звонил.
И он пообещал суперматериал сделать – посвященный целиком и полностью ей, красивой молодой женщине, ужаснувшейся впервые увиденной смерти и решившей, что у нее есть долг перед незнакомым ей покойником. И сказал, что снимок будет огромный – она рядом с «восьмеркой». О которой она не жалеет – потому что увиденное было страшнее, и она бы вспоминала о нем всю жизнь, если бы не сделала того, что сделала.
Ему так собственные слова понравились, что он прям затрясся. «Вот так и напишу – вкусно, да?» И она кивнула с деланным восхищением. Она так прочно вошла в роль, что ее даже от всегда ненавистного пафоса не мутило. И она не улыбнулась ни разу, слушая выспренние бредни – забыв о том, что она на самом деле абсолютно бездушна и главная ее забота – это она сама. Главная и единственная – так уж вышло.
Судя по его словам, там действительно нечто супер должно было выйти. По накалу страстей и эмоций – почище любого «Титаника», так он сказал. «Титаник» она не смотрела, естественно, – слезные мелодрамы были ей ненавистны, в них ничего не было от реальности. Но его фраза прозвучала многообещающе.
Вот об этом она и думала, когда шла домой. Поэтому и не заметила этого типа – то есть не сразу заметила. Потому что уж слишком непривычно это было – идти по улице в такую рань, да еще и думать.
Вообще вся ее жизнь из-за этой чертовой истории изменилась. Она, как правило, ложилась поздно, и вставала не раньше одиннадцати, и дни проводила бездумно, красясь, одеваясь, гуляя по магазинам и бутикам, встречаясь с кем-нибудь, слушая музыку, листая яркие журналы, не вчитываясь особенно в текст. А тут все время мысли были в голове. И даже когда гуляла, не глядела по сторонам как обычно, не улыбалась про себя, представляя, как смотрится со стороны и какое впечатление производит на окружающих, не отмечала взглядом засмотревшихся на нее мужчин, не предвкушала приятный вечер и, возможно, не менее приятную ночь с кем-нибудь из них.
Нет, теперь она постоянно думала. В основном, конечно, о приятном. О том, как фантастически смотрится ее фото в газете, и как классно она выглядела на экране, и что лучше бы надеть в следующий раз перед съемкой – а она не сомневалась, что съемки еще будут обязательно, – и какую фотографию отдать в газету для следующей статьи и в другие газеты, которые ею наверняка уже заинтересовались, просто как найти ее, не знают. Но и не совсем приятные мысли тоже, увы, проскальзывали. И все вместе напрочь забивали ее не привыкшую думать голову.
Так что она не заметила этого типа – и чуть не врезалась в него. Хотя он-то наверняка давно ее заметил.
Как только она появилась в поле его зрения. И стоял у ее подъезда и смотрел, как она приближается, определяя, она это или нет.
– Ну ты даешь – людей-то сшибать! – Парень, на которого она подняла глаза – высокий, худой, в черном костюме с черной рубашкой и узких темных очках, – ухмылялся. – Не, я не против – классная девчонка, врезайся сколько хошь, мне по кайфу. А кого другого верняк бы сшибла – только так, на раз-два-три.
– О, простите. – Она сняла очки, улыбаясь ему в ответ, изображая смущение. – Одинокой девушке так непросто живется, у нее столько мыслей…
Она чисто по привычке с ним кокетничала – так сказать, стереотип поведения. Правда, одет он был неплохо, в Версаче, судя по пуговицам, и стоял около большого черного джипа – но все равно был не в ее вкусе. Слишком худой, слишком высокий. И слишком молодой вдобавок – этот минус для нее был важнее всех остальных. Но привычка – великое дело, и потому она не торопилась огибать его, загораживающего ей дорогу к подъезду. Выдавая выверенный временем и опытом набор слов про одинокую девушку, которой нелегко, – немногочисленных слов, но вполне достаточных для того, чтобы дать собеседнику всю необходимую информацию, получив и переварив которую он мог сделать при желании первый шаг. Но этот шагнул совсем не туда.
– Слушай, это не тебя по телевизору показывали – ну что ты взрыв видела? Не, точно ты – один в один. Угадал?
– О, это так приятно, когда тебя узнают… Парень осклабился, вдруг хватая ее за локоть, подталкивая к джипу.
– Но…
– Поехали прокатимся – за жизнь поговорим, покушаем… – Он оглянулся быстро по сторонам, словно ему важно было убедиться, что дворик перед домом по-прежнему пуст. – Ну и вообще…
– О, мне очень приятно, конечно… – Она и вправду оценила, что он обратил на нее внимание, – она это всегда оценивала, хотя таких было много, и большинство обративших на нее внимание ее не интересовали. – Но я не могу сейчас. Мне так жаль, но я очень занята и… Оставьте мне свой телефон – я позвоню обязательно…
Задняя дверь джипа приоткрылась – кто-то изнутри это сделал, – и этот снова подтолкнул ее к машине. Он сильно ее держал, она бы все равно не вырвалась – да она и не вырывалась, она не сомневалась, что он оказался здесь случайно. И слишком плохо воспитан, нагл и самоуверен – и потому выражает свою симпатию и желание столь бесцеремонным способом. И еще она не сомневалась, что легко от него отделается – вот-вот, через секунду буквально, – она умела обращаться с такими.
– Поймите – мне очень приятно, и я рада буду встретиться с таким привлекательным мужчиной, но не сейчас. У меня дела, срочные. И я неподобающе одета, и вообще…
Это было вранье – она не могла выйти на улицу плохо накрашенной. Даже если речь шла о раннем вставании, десятиминутной прогулке за газетой и возвращении домой. И плохо одетой выйти тоже не могла – в ее небольшом, но тщательно подобранном гардеробе не было неподобающей, не соответствующей ее образу одежды. Никаких джинсов, никаких маек, даже для дома. Все кожаное или под кожу, черное или черно-белое, и обувь вся на высоком каблуке, немногочисленная, но дорогая. Так что она всегда соответствовала. И сейчас была в коротком черном виниловом платье и черных тканевых полусапожках с серебряными полосками на затупленных носках.
Но в любом случае он ее не слушал. Неожиданно и как-то очень поспешно, без разговоров и рассуждений, втолкнув в джип и залезая следом. Не слишком вежливо ее пододвигая, чтобы самому там поместиться.
– Поехали, Лех?
Тот, кто сидел за рулем – она видела только коротко стриженную голову, – кивнул, и джип тронулся с места. Не рванул – а именно тронулся. Они явно не боялись, что кто-то что-то заметит, – и этот, который впихнул ее в машину, не особо озирался по сторонам, один раз, кажется, оглянулся. И поэтому она не испугалась случившегося – хотя и обернулась растерянно на оставшийся позади дом. Ей не то что не приходило в голову, кто он и зачем тут, – даже мысль об изнасиловании ее не посетила. Может, потому, что ее это как-то не пугало особо, – она убеждена была, что изнасиловать женщину против ее желания нельзя. И в общем, воспринимала происходящее как нечто странное и лишнее – но не дающее повода для тревоги.
– Слышь, короче, ты не тушуйся, Марина! – Высокий снова усмехнулся, но она отметила, что он знает ее имя и что тон стал равнодушным и даже чуть пренебрежительным, а на улице он с ней по-другому разговаривал. – Да, я – Вова, а это вон Леха, мы пацаны нормальные, тушеваться нечего. Дело у нас к тебе серьезное, Марина. Послушали мы тебя по телевизору – ну и решили, что помочь ты нам можешь. Никита – Сашок, взорвали которого, – старший наш был. Хоронят его сегодня – столько твари тянули, тело не отдавали, все экспертизы какие-то, а давно уж надо было бы Сашка похоронить-то. Короче, поедешь с нами сейчас – постоишь там, посмотришь, может, узнаешь кого. Сечешь?
– Да, но я так одета… – Мысль об одежде была, естественно, первой, о том, что слишком легкомысленно выглядит для такой церемонии, – а потом о макияже, о том, что, знай она, она бы по-другому накрасилась. – Может, мы вернемся – вы меня подождете, я быстро. Полчаса, правда…
– Да не – в двенадцать все начинается, через час, а нам через всю Москву пилить, – отмахнулся высокий, окидывая ее взглядом. – Да и че ты – платье черное, все как положено. Класс смотришься, короче. Да и не речи ж тебе толкать – постоишь тихонечко рядом со мной, как бы вместе мы. А то Нинка, жена Сашка, еще решит, что он тебя… ну сама понимаешь. Там понаписали всякого, в газетах, – что Сашок тебе махал, чуть не любовь там, все дела. Нинка за такое глаза выцарапает – она баба такая. А так постоишь рядом со мной, на народ посмотришь – может, кого и увидишь.
– Вы – вы об этом? – Она поняла наконец. – О том человеке? Но – но я не уверена, и…
Она вдруг представила себе картинную сцену. Как она стоит неподалеку от могилы – естественно, привлекая к себе все взгляды, всех собравшихся без исключения. Завидующих покойному, у которого с ней наверняка что-то было. И вдруг делает шаг, и еще, и еще, и все головы к ней поворачиваются, и воцаряется тишина – а она идет медленно к одному конкретному человеку. Пытающемуся сохранить уверенность на лице, улыбающемуся насмешливо, оглядывающемуся с веселым недоумением на тех, кто рядом с ним, – но по мере ее приближения взгляды его все испуганнее, и улыбка становится все более жалкой, и те, кто вокруг него, медленно-медленно расступаются. А она останавливается перед ним и вытягивает руку – и он падает на колени, и его тут же хватают и уводят куда-то. Все так же молча, спокойно, размеренно. Как и положено в поистине трагической сцене.
– Народу много будет, – бросил высокий, разрушая такую красивую картину. – Глядишь – и увидишь кого. Я так думаю, должна та падла появиться. Верняк из знакомых кто-то – Сашок тут, в Москве, со многими пересекался. Пацан дерзкий, авторитеты да воры по… клал он на них, короче. А те ныть – беспредел, мол, гонишь, все такое. А Сашок куски только так отхватывал – и поди скажи потом, чтоб отдал. В глотку вобьет с зубами, а после вытащит и обратно себе заберет. Я к тому, короче, что из знакомых это кто-то – из авторитетов местных. Верняк припрется на кладбище-то – чтоб не подумали чего. Нас по Москве знают, секут, что за Санька кучу народа завалить можем, – боятся, падлы. И этот испугается. И подумает еще – не приду, мол, скажут, что моя работа. И заявится. А тут ты…
– О, конечно, – выговорила неуверенно, не зная, как объяснить ему, что она совершенно не хочет ехать на чьи-то похороны, – и зная, что не может ему объяснить, что она там все равно никого не увидит. В смысле того, кто им нужен. – Но… Вы уверены?..
– Да не тушуйся – уверен! – Этот подмигнул ей нагло. – Сашок с кем-то близким встречаться поехал – с кем-то, кого знал хорошо. Потому и один был, пацанов с собой не взял. Обычно-то с ним всегда джип еще с братвой был – Сашок не боялся никого, но мы-то за него… А тут один и не сказал никому, куда и чего, – втихую, сам. Значит, кто-то стрелку забил, сказал, что серьезный базар, все такое – че-то важное предложил. Мы уж гадали тут – может, мусор какой, в мусарне завязки были у Сашка, а мусор только втихую и встречался бы. Но скорей от братвы кто-то – и в авторитете, а то не рискнул бы. Да и Сашок с пустышкой не стал бы тереть.
Тот, кто сидел впереди, обернулся наконец – то не отрывал глаз от дороги, перестраиваясь из ряда в ряд в почти полностью заткнувшей Садовое кольцо пробке, а тут обернулся, потому что встали на светофоре. Тоже в черном, тоже коротко стриженный, тоже худой – только, кажется, ростом поменьше, потому что когда сидел к ней спиной, ей только макушка была видна.
– Ты слышь, Вован, – чего ей-то?
Он больше ничего не сказал, но ее собеседник вдруг забеспокоился.
– Да я че? Я ж так, объясняю, чтоб знала. – Он не то чтобы оправдывался, но, видимо, понял, что сказал больше, чем должен был. И тут же сменил тему. Чуть откидываясь, снимая очки, поворачивая к ней голову, проводя взглядом наглых глаз снизу вверх. – А ты класс! Вот Сашок тебе и махал – любил баб Сашок, Нинка и не в курсах, скольких он тут отымел. Не ты Сашке стрелку-то забила, а? Колись – ты? Чего б он один поехал, если не к телке?
Это так неожиданно прозвучало – и хотя он таким образом демонстрировал чувство юмора, она знала, каков подтекст у этого вопроса. И сразу напряглась, всем видом изображая недоумение, изумление, непонимание. Высоко подняв брови, глядя на него округлившимися глазами.
– Да это так я – прикалываюсь. Ты не тушуйся! – Он подмигнул ей. – Да ты, смотрю, и так не тушуешься. Класс девчонка, короче, – и сама класс, и смелая еще. Небось когда рвануло, испугалась – да, смелая?
Ей не понравилось, что он не увидел в ней растерянности и легкого испуга. Она это пыталась изобразить, как только оказалась в машине, – она просто обязана была испытать что-то вроде страха, иначе бы это показалось странным. К тому же она и в самом деле была растеряна.
– О, конечно, – это было так ужасно, – произнесла медленно, словно вспоминая. – Вы не представляете – это был просто кошмар, так внезапно, так страшно. И я была в таком шоке…
– Понравился, значит, Сашок? – Во взгляде у высокого появился неподдельный интерес. – Жалеешь небось, что до койки с ним не дошло? Так я заменю. А че – мой же старший был, значит, доделаю, чего он не доделал. Лады?
– Да, он был приятный. – Она и вправду не ждала сейчас таких предложений, они, как ей показалось, совершенно неуместны были в этой ситуации, но отказывать в лоб она не любила, ей проще было ответить туманно, а потом пропасть. И потому она как бы не услышала вопроса. – Но насчет остального – я не знаю. Раз он был женат…
– Да ладно – женатый не мужик, что ли? – Ему явно нравилась эта тема. – Колись – жалеешь? Я газету почитал – ну, думаю, счастливый был Сашок. Телка раз его только увидела, так сразу втрескалась – и в газете, понимаешь, про любовь свою, и по ящику. И даже с мусорами воюет за Сашка теперь. Придется от Нинки прятать тебя – она ж верняк читала тоже, узнает тебя, еще шмальнет прям там. Ты б про любовь с Сашком поменьше свистела – вот что я тебе скажу. Но ты не тушуйся, короче, – все нормалек будет. Постоишь, на людей посмотришь, думаю, увидишь кого надо. Ну а нет, в кабак поедем на поминки, там еще народ будет.
– Но… мне надо быть дома днем, в три часа. – Это была ложь, но прозвучало, кажется, нормально. – Мне должны звонить из газеты и с телевидения. И да, я совсем забыла, из милиции тоже должны звонить – они меня хотели вызвать сегодня, что-то им надо уточнить…
– Попозже приедешь. – Он снова оглядел ее всю, останавливая взгляд на ляжках, полностью открытых коротким платьем, – а потом поднимая его выше, словно зная, что она без трусиков, что нет ничего под непроницаемо-черными колготками. – Лично довезу – не боись. Нравился ж тебе Сашок – вот и помянешь. А потом вместе с тобой помянем, вдвоем…
– О… – протянула неопределенно, думая, что ей совсем не нравится тон, которым он произнес последние слова. – Я правда не была с ним знакома… Но милиция – вы же понимаете, они же будут звонить, а потом, может быть, начнут искать, они знают мой адрес…
– Пусть поищут! – Высокий рассмеялся коротко. – И кончай ты про мусоров – мне они по… Имел я их, короче. Думаешь, адрес твой и телефон откуда у нас – из мусарни, откуда еще?
Водитель снова оглянулся, многозначительно кашлянув, и длинный резко оборвал фразу.
– Да ладно, Васек, – че такого-то? Ну знает и знает – девчонка нормальная, трепать не будет. Ты, слышь, это – ты за нас потом особо не свисти. Нам-то по… до фонаря нам, короче…
Запищал мобильный, и он поднес его к уху, начав перебрасываться с кем-то невидимым непонятными ей словами. А она смотрела в окно. Джип ушел с Садового на Ленинский и тут понесся вовсю, оставляя позади другие машины, нарушая и подрезая, проскакивая на желтый и даже красный, летя к своей цели.
Ее предупреждали, что такое обязательно произойдет – в смысле встречи с этими, которые рано или поздно на нее выйдут. Но ей представлялось, что все будет иначе. Звонок, встреча, деловой разговор, демонстрация теми, кто придет на встречу, фотографий погибшего в компании разных людей. Ну в крайнем случае поездка – но заранее обусловленная поездка – в какое-то место, где, по их мнению, может быть тот, кто причастен к убийству. И опознание – желательно по фотографии и в любом случае не в упор, не в лицо.
А тут все началось не так. И говорили с ней без всякого уважения и пиетета, как положено бы с единственным свидетелем и явно союзником, защищавшим интересы их покойного друга и предводителя. Довольно развязно говорили, вдобавок допуская неприятные намеки на ее причастность и ко всему еще и пугая местью какой-то Нинки.
Конечно, все было не так плохо – просто не так, как ожидалось. Но она в который раз подумала, что, ввязываясь в эту историю, все представляла себе иначе. А реальность оказалась другой. И люди, с которыми ей приходилось общаться, тоже были другими – не теми, с кем она рассчитывала общаться. И относились к ней по-другому. И выяснялось, что у этой истории могут быть совсем другие, совсем не такие приятные последствия.
Она напомнила себе, что никогда не любила думать. И не стоит делать этого сейчас. Куда лучше радоваться, что она прекрасно выглядит, и хорошо, что она оделась именно так, и представлять, как она будет смотреться на кладбище. И не забивать себе голову ненужными мыслями – от которых тяжело жить, и портится настроение, и появляются сомнения, тревоги и страхи.
