Текст книги "На взлёт! (СИ)"

Автор книги: Ольга Голотвина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Капитан нагнулся, почесал кота за ухом и продолжил, обращаясь к Лите:

– Сядешь на корме – и гляди в оба. Пока корабль кружит над лесом... пусть себе летает, он для нас вроде стрекозы. Даже если над входом снизится, не паникуй. У нас хорошая маскировочная сеть. А вот если увидишь, что они садятся на воду или где-то на берег высаживают с трапа леташей – тогда буди всех подряд, только без крика.

– Да, капитан.

– Если боцман заартачится – мол, не хочет он спать... скажи ему, что это мой приказ.

– Да капитан. Уже иду... Котяра, брысь отсюда! Дам тебе вкусненького, дам, но из кладовки – брысь!

Улыбнувшись, капитан дошел до люка – и увидел, что Мара заснула прямо на крышке.

– Не буди, сынок, – шепнул капитану погонщик. – Ее дело молодое, и на бороне выспишься.

Во сне Мара улыбалась – легко, светло. У капитана защемило сердце. Как давно девушка не улыбалась наяву! С той самой зимней ночи, когда на шхуну влез убийца. Та самая сволочь, подранная корабельным котом. Ференандо ду Вега-Тьерра, красивый спандиец, задуривший пастушке голову и сделавший ее своей невольной сообщницей. С тех пор Мара затосковала. Винит себя, зовет предательницей – но не может забыть подлеца, сердцу-то не прикажешь...

– Как лескаты? – тихо спросил Бенц.

– Отдыхают. Спокойные.

– Так чего же ты спать не идешь?

– Пойду и я, когда с тобой потолкую. Ты ведь посоветоваться хотел, верно?

Бенц усмехнулся: погонщик, как всегда, понимал его по слову, по вздоху, по повороту головы...

– Не то чтобы посоветоваться... Хотел рассказать про запись в лоции. Странная она, не совсем понятная...

– Что-то про деревню?

– Нет, про деревню одно слово: «Прикормлены». Почерком Тоцци-старшего.

– Это хорошо, – улыбнулся Отец.

Лоцию писали два контрабандиста, отец и сын. И слово «прикормлены» означало: крестьянам заплачено за сохранение тайны посадки. Возможно, заплачено не раз.

– Меня другое удивляет, – продолжал капитан. – Там написано: «Вода годится для питья». Это рукой Ригардо Тоцци. А рядом приписка сына: «Не плавать!»

– Вероятно, здесь водятся хищные рыбы, могут пловцу что-нибудь отхватить, – рассудил погонщик. – Но мы ведь плавать не собираемся? Нет? Тогда спать, спать...

* * *

«Блистательный» шел над берегом так низко, что принц Джиакомо под каким-то предлогом удалился в свою каюту.

Оба кузена диль Кароччи опустили глаза, пряча насмешливый блеск.

«Комаров боится! – подумал капитан. – Винсенте – молодчина. Если бы соврать принцу, что в здешних лесах водятся свирепые разбойники или кровожадные чудовища, паршивец пришел бы в восторг и принялся командовать поисками. Разумеется, командовать из своей каюты, не полезет же его высочество в чащу! Ему экипаж на палубу притащит хоть разбойников, хоть лютого зверя. И защитит его высочество от любой опасности. А как же, ведь королевская кровь! А комар везде пролезет, комару все равно кого кусать – хоть лесоруба, хоть принца... Хорошо Винсенте придумал про пятна, которые не сходят годами. Надо запомнить: за внешность принц трясется больше, чем за жизнь. Эх, славный у нас будет командующий, когда уйдет в отставку старик Агуирре!»

Но тут в памяти капитана всплыл рассказ двоюродного брата о возможном браке принца с альбинской принцессой. Что ж, тогда Альбину придется терпеть это сокровище. Хотя, по слухам, принцесса Энния – особа с характером. Такая сумеет загнать принца-консорта под каблучок.

– Эй, что там, внизу? – послышался с обзорной галереи голос сеора Винсенте.

Капитан отогнал посторонние мысли и поспешил на галерею.

Кузен стоял у нижнего окна – большого, составленного из стекол, заключенных в раму с мелкими ячейками. Отличный обзор, это вам не простая смотровая щель!

Внизу под кораблем медленно проплывали крыши.

– Ну да, там рыбачья деревня, – кивнул капитан. – Так у меня и в лоции значится.

– А ты глянь внимательнее, – посоветовал кузен.

Капитан вгляделся – и присвистнул.

Даже отсюда, сверху, видно было, что крапива, вымахав в человеческий рост, закрывала окна домишек.

Деревня была мертва.

– Не болезнь ли какая, храни нас Младшие боги? – озабоченно пробормотал сеор Агостино. – Хорошо, что мы не опустились на воду. Сейчас сделаем еще круг над озером.. Если ничего не углядим – пойду к принцу, буду просить его прекратить погоню.

Пользуясь тем, что на обзорной галерее они с капитаном были только вдвоем, маг сказал ехидно:

– Пойдешь к каюту к принцу – стучись в дверь громче. Он может тебя не расслышать, и ты попадешь в неловкое положение. Ведь их высочество изволит искать утешение у своего дружка, которого везде таскает с собой.

* * *

– И все равно я не верю, что ты собираешься повесить Донатуса, – капризно протянул юный сеор Бенедетто, без одобрения разглядывая в зеркале свою бледную веснушчатую физиономию. – Ты просто не можешь его забыть. До сих пор. Ты никогда не забываешь то, чего не сумел получить.

– Не говори вздор, – резко оборвал его принц Джиакомо. – Я хочу посчитаться с ублюдком, который меня изуродовал!

Тонкопалая рука принца коснулась искривленной переносицы.

– Вовсе ты не изуродован! – горячо ответил Бенедетто. – Этот пустяк придает твоей внешности завершенность... некая изюминка...

– Заткнись, идиот! – пронзительно закричал принц, вытянувшись в струну и прижав к бокам руки, сжатые в кулаки. – Заткнись, или я твою рожу так... такую завершенность ей придам!..

Бенедетто испуганно замолчал.

– Кстати, никакой он не Донатус, – буркнул принц, остывая. – Я же тебе говорил, что он учился по фальшивым документам. Его настоящее имя – Дик Бенц!

Принц произнес эти два слова с таким отвращением, словно сплюнул на халфатийский ковер, покрывавший пол каюты.

Бенедетто насторожился.

Да, он знал, что их с принцем соученик по Королевской небоходной академии оказался самозванцем. Но настоящего имени его до сих пор не слышал.

А эти слова – Дик Бенц – что-то говорили сеору Бенедетто.

Бенедетто любил загадки. И терпеть не мог что-то забывать. А тут забытое связано именно с загадкой.

Но сейчас не время было предаваться воспоминаниям. Следовало утешить обиженного принца, причем как можно скорее.

И Бенедетто принялся «щебетать» – так сам он иронически называл поток комплиментов и нежностей. «Щебетал» он до тех пор, пока лицо Джиакомо не потеряло злую жесткость, не размякло, как кисель.

– Ах, Бенедетто, – сказал принц, кладя ему руку на плечо, – как я благодарен своему небесному защитнику за то, что он послал мне такого сердечного, такого искреннего друга!

Бенедетто едва сдержался, чтобы не скрипнуть зубами. Он знал, как легко и непринужденно принц меняет «сердечных друзей». Сам-то он задержался при его высочестве дольше прочих. Но лишь потому, что сумел вовремя очернить перед Джиакомо двух смазливых кандидатов на сердце принца.

– Ты для меня дороже любого из алмазов короны, – продолжил принц выразительно.

В этот момент в дверь отчетливо, громко постучали.

– Войдите! – недовольно сказал принц, убирая руку с плеча своего фаворита.

Вошел сеор Агостино, принялся говорить что-то о безуспешности поиска, о необходимости свернуть к излучине реки Плотогонной. Принц недовольно отвечал капитану. Но Бенедетто не слушал их обоих.

Он вспомнил, вспомнил! Слово «алмаз», произнесенное принцем, высекло в памяти искорку, которая осветила если не всю загадку, то ее часть.

Алмаз, да...

Когда-то десятилетнему Бенедетто гадалка напророчила беду от алмаза. Ее слова врезались в душу, и с тех пор Бенедетто возненавидел алмазы. Впрочем, эти камни были и не по карману младшему сыну гордого, но не очень богатого графа Ауреццо.

Связь с принцем сделала его богаче, но вкусам своим Бенедетто не изменил, был скромен в выборе украшений, а алмазов не носил вовсе.

Прошлой осенью принц Джиакомо с небольшой свитой инкогнито посетил Альбинский Язык – полуостров, на котором находился древний храм Вильди. Целью визита была тайная встреча с принцессой Эннией, возможной будущей супругой.

Пока принц и принцесса вели учтивую беседу в присутствии избранных лиц из свиты, Бенедетто устраивал свои делишки. Был у него слуга по имени Леандро – прожженный плут с кучей сомнительных знакомств в любом городе Антарэйди. То есть человек полезный.

И вот этот полезный человек сообщил господину, что некий скупщик краденого (изысканно выражаясь, темнарь) продает перстень с очень крупным алмазом по совершенно несерьезной цене. Настолько несерьезной, что сеор Бенедетто может позволить себе подобное приобретение.

Да, алмазы – не к добру, предсказание сидело в душе, словно заноза. Но – если приобрести перстень не для себя?.. Не носить его?.. Принц Джиакомо любит дорогие подарки и не скрывает этого. Говорит, что в дорогой подарок человек вкладывает душу. Вот и подарить принцу перстенек, когда настанет подходящий момент!

Встреча с темнарем не разочаровала: перстень был достоин того, чтобы его носил принц крови. Но как такое сокровище попало к темнарю? Если алмаз снят грабителем с трупа вельможи, покупать его опасно. Признают драгоценность родственники убитого – и доказывай потом, что ты не душегуб!

Скупщик, конечно, наотрез отказался говорить, откуда у него перстень. Но Бенедетто и Леандро прижали негодяя, пригрозили пыткой – и тот сознался, что купил эту вещь у капитана-небохода по имени Дик Бенц. А уж как алмаз попал к леташу... ну, какой темнарь задает такие вопросы?

Бенедетто поверил скупщику краденого. И даже заплатил за перстень, хотя мог бы попросту отобрать. В таких делах лучше без шума...

Делать принцу ценный подарок Бенедетто не спешил. Во-первых, не было подходящего случая. Во-вторых, хотелось до конца выяснить происхождение перстня. И придумать для него легенду – красивую, романтическую...

А теперь вдруг оказывается, что леташ Дик Бенц – это барон Донатус деу Вильмготериан, старый недруг, еще со времен Академии. Если сейчас его принц изловит и повесит – это, конечно, будет приятно. Но вряд ли удастся узнать что-то о прошлом алмаза...

Впрочем, мысли Бенедетто о казни Дика Бенца оказались несколько преждевременными. Спор капитана с принцем закончился неохотным согласием принца на прекращение поисков.

– Ладно, уходим на Плотогонную, – распорядился Джиакомо. – Надеюсь, там нет неизученных комаров?

5

И после плохой жатвы на до сеять.

(Сенека Младший)

– Ушли?

– Ушли, капитан. Весь день кружили, как вороны над полем боя. А завечерело – и показали нам корму, – кивнул боцман Хаанс.

Капитан потянулся к стоящему на палубе ведру, плеснул себе в лицо воды.

Все-таки он толком не выспался. Даже сквозь сон чувствовал, что враг рядом. Поднимался, смотрел на висящий над лесом корабль, менял вахтенных. В этот тревожный день наблюдение дольше других несла Лита, раз уж проспала ночную погоню. А Отца Дик вообще велел не будить: пусть старый человек отдохнет.

А теперь, к вечеру, Маркус Тамиш проснулся, вышел из своей каюты.

Бенц подошел к погонщику, обрадовал его вестью, что преследователи ушли.

– Надо полагать, и не вернутся, – покивал Отец. – Если бы догадались, что мы в пещере прячемся, давно бы высадили десант и обшарили берега. А раз даже на озеро не сели...

– Стало быть, полагают, – подхватил капитан, – что мы либо разбились над лесом при ночной слепой посадке, либо улетели куда глаза глядят. Они же не знают, что у нас только пара измотанных лескатов.

Помощник встревожился, завертел головой:

– Мара! Эй, Мара! Где ты, дочка?

Из люка по пояс высунулась черноволосая спандийка:

– Здесь я!

– Как там наши тварюшки?

– Сначала сильно на нас обижались. Теперь Простак успокоился, лопает да отдыхает. А Лапушка еще сердится. В лепешку раскаталась, на дно легла.

– Неужто даже не поела? После такого перелета?

– Поела, но мало... Капитан, прикажи парням поохотиться. Я в корм подолью свежей крови, тут уж она не устоит.

– Прикажу, – пообещал Бенц.

Мара вновь исчезла в трюме.

– На охоту отправлю илва, – рассудил капитан. – Ночью. Ему в радость будет по ночному лесу пробежаться.

– А пока не стемнело, – подсказал погонщик, – надо бы послать кого-нибудь в деревню.

– Зачем? – не сразу сообразил Дик.

– Ну, в лоции же сказано: прикормлены. Надо им немного деньжат подбросить, чтоб помалкивали насчет нашей посадки. Нам на озере не один день ремонтироваться.

– Эх, – с досадой выдохнул капитан, – как же не вовремя прицепился к нам этот «Блистательный»! Мало того что с курса сбились и ночь в облаках потратили, так еще и чинись теперь! А груз, между прочим, ждут покупатели, и будет нам за опоздание вычет из платы!

– Как сказал франусийский философ Ледьер, – тому, кто боится града, незачем распахивать поле. Ну, угодили мы под град, капитан...

– Прибыль и так еле-еле покрывала расходы! – не подался Бенц на философское утешение. – А теперь, похоже, в долги влезем. – И зло усмехнулся. – Последние штаны придется продать. Так и буду ходить – без штанов, но с пистолетом. Чтобы пристрелить первого, кто хихикнет.

Он махнул рукой: что, мол, скулить, от скулежа денег не прибавится. И подозвал Райсула:

– Пока не стемнело, отправляйтесь с юнгой в деревню. Шлюпку спускать не стоит, пусть возьмут «трофейную» лодку.

«Трофейной» экипаж называл небольшую лодку, доставшуюся им после визита на борт «Миранды» наемного убийцы.

– Кланяйся старейшине, – продолжал капитан. – Пообещай деньжат за гостеприимство, точную сумму называть не надо.

Капитан говорил по-халфатийски. Он всю прошлую зиму старательно изучал этот язык: многие контрабандные товары шли из Халфата, а переговоры всегда удобнее вести без переводчика.

Райсул все реже поправлял своего способного ученика. Вот и сейчас он ответил только: «Да, капитан!» – тоже по-халфатийски.

– Да, и не вздумайте купаться! – спохватился капитан. – Почему – не знаю, но лоции надо верить.

6

Храбрость тем дороже, чем больших она стоит усилий.

(Д. Б. Шоу)

Налегая на весла, Райсул поглядывал на опускающееся за лес солнце.

– Возвращаться придется в темноте.

Сидящий на руле юнга усмехнулся. Темноты он не боялся. Он боялся одиночества и – гораздо больше – чужих людей.

– Райсул, а тот корабль не вернется?

– Зачем ему возвращаться, да? Ушел так, что на грифоне не догонишь.

Юнга знал, что последние слова – просто присказка халфатийцев. И все же встрепенулся, распахнул глаза:

– Райсул, расскажи про грифонов!

Халфатиец помолчал, подставив смуглое лицо закатным лучам, что сочились сквозь еловые лапы. Ели столпились у берега, как вражеское войско, молчаливое, провожающее взором пришельцев...

– Грифоны... – повторил наконец Райсул, и в гортанном голосе его зазвучала нежность. – Грифоны – самое совершенное из созданий Единого. Самонадеянный скажет, что грифон – лучший подарок Единого людям. Это он скажет плохо! Грифоны – не подарок. Грифоны – это полет. Это тело льва, крылья и клюв орла. Глупец думает, что он приручил грифона? Глупец умрет из-за своей глупости! Грифон сам выбирает того, кто о нем будет заботиться.

– Но у вас же целые отряды на грифонах! – не понял юнга. – Границу охраняют...

– Вдоль Хребта Пророка, да... И я охранял...

Юнга захлопал глазами. Впервые Райсул заговорил о своем прошлом.

– Грифон платит дружбой за заботу. Грифон бьется вместе со всадником. Клювом и когтями рвет врага, да! Но трусу или слабому не позволит себя оседлать. Грифон – не лошадь.

Райсул сдвинул брови и заговорил медленнее, явно что-то припоминая и на ходу переводя:

– «Славься, о любимый сын небес и ветра! Твои крылья огромны, твои кости легки, твой живот поджар, твои жилы крепки. Клюв твой бьет, словно копье, а когти твои разят, словно ножи. Небо принадлежит тебе, о брат грозы, и счастлив тот, кому ты позволяешь надеть на себя седло и узду!»

– Это песня? – робко спросил юнга.

– Это стихи. «Ода грифону»... А когда они детеныши, они такие смешные! Грифон большой, его дети мелкие. Долго растут. Мой отец разводил грифонов, я видел, я знаю. Я играл с малышами. Привязывал на веревку дохлого голубя, дразнил их, как котят. Они рождаются без крыльев, но такие смелые, так прыгают... Мой отец глядел на игры и говорил: вот этот вырастет самым быстрым, вот этот будет неутомимым, а вот с этим совладает только герой...

Лодка мягко ткнулась в берег. Юнга, опасаясь, что прервется такой замечательный разговор, поспешно спросил:

– Райсул, а почему ты ушел из Халфата? Если там так... если грифоны...

Халфатиец повернул к мальчугану закаменевшее лицо:

– Я не ушел, Олух. Меня вышвырнули. И больше об этом не спрашивай.

* * *

Деревня встретила гостей равнодушно. Вообще никак не встретила. Не было ее, деревни. Были дома, еще не успевшие превратиться в развалины.

– Еще в прошлом году здесь жили люди, – прикинул Райсул, глядя на крыши, почти не пострадавшие от весенних ливней, и на пороги, заросшие травой.

Юнга кивнул, тревожно огляделся и подвинулся ближе к Райсулу.

– Может, какая зараза? – опасливо спросил он. – Не подцепить бы...

– От заразы всей деревней не бегут, да? Сначала сожгли бы хоть один дом, чтобы остановить болезнь. Думаешь, легко побросать свои жилища?

Олух промолчал. Хотя он, беглый раб, как раз мог бы рассказать, что это такое – бросить край, где ты родился, и отправиться куда глаза глядят...

Райсул бросил деловито:

– Сейчас поглядим.

Он оторвал скособоченные ставни крайнего домика и легко пролез в узкое окно.

Юнга вздрогнул. Да, он понимал, что друг-леташ рядом, за этими бревенчатыми стенами. И все же показалось, что темнеющий лес придвинулся, обступил со всех сторон... Олух поспешно припал к подоконнику, глядя внутрь, где в полутьме возился Райсул.

Да, парнишка научился кое-как справляться со страхом – но только на глазах у экипажа. Особенно важно было не опозориться при капитане, этом удивительном человеке, который дал ему имя.

Когда-то мальчик рос безымянным. Он отзывался на хозяйское «эй, ты!» – кидался со всех ног на голос, надеясь избежать побоев. Имя заменяли бранные слова – первые, что приходили на ум господину, Джошу Карвайсу.

Позже, когда невыносимый страх (не надежда на лучшее, а именно страх) вынудил раба сбежать из Карвайс-стоуна, мальчик продолжал оставаться безымянным. Он и человеком себя не чувствовал – так, ускользнувший из клетки мелкий зверек! Где бегом, где ползком, где пережидая опасность, пробирался он неизвестно куда, надеясь лишь на услышанные краем уха слова про какие-то города, откуда не выдают беглых.

Беглецу повезло: он сумел пробраться в трюм морского корабля. Его нашли, когда корабль уже вышел в море. Капитан сгоряча едва не приказал вышвырнуть приблудного щенка за борт. Но сменил гнев на милость, велел оставить эту трясущуюся тварь до порта, а до тех пор загрузить паршивца работой по самые уши.

Так беглый раб попал в Порт-о-Ранго. А там его ждало первое в жизни доброе чудо – встреча с Маркусом Тамишем, который пожалел мальчишку и упросил Джанстена, капитана «Облачного коня», взять бедолагу на борт юнгой.

На борту его прозвали Олухом, но клички были у всех, а кличка – это почти имя...

– Отойди от окна, – донесся из дома недовольный голос Райсула. – Света и так мало!.. Тут только лавка, стол да открытый сундук. Не померли хозяева, уехали. Со всеми вещами и...

Фраза осталась неоконченной. Послышался треск, грохот...

– Райсул!..

– Не ори, – послышался в ответ голос, полный боли. – Лезь в окно. Тут какой-то сын греха оставил открытым подпол. Я сломал ногу... – И Райсул добавил несколько слов по-халфатийски. Выругался, без перевода ясно.

Мальчишка был уже в комнате, склонился над черным провалом:

– Райсул, я не вижу лестницы!

– А ее и нету. Вытащили за каким-то демоном. Поищи в сенях, только сам никуда не провались.

Поиски в доме и на соседних дворах ни к чему не привели. А погреб оказался неожиданно глубоким. Даже когда Райсул, превозмогая боль, поднялся на одной ноге, выбраться он не смог.

– Не суетись, дитя барана, – сказал леташ юнге. – Бери лодку, греби к шхуне, зови наших...

– А если какой-нибудь зверь тебя сожрет?

– У меня с собой тесак. Давай быстрее...

* * *

«Зови наших...» Эти слова звучали в ушах Олуха, когда он сталкивал лодку на воду и брался за весла.

Как же замечательно, что там, за черным лесом, за мысом, прикрывающим вход в бухту, были – наши.

Счастье быть не одиночкой, а членом экипажа он узнал на первом своем корабле, «Облачном коне». Там был замечательный Маркус Тамиш, которого все называли Отцом – и юнга стал называть его так, впервые в жизни произнеся это слово. Там была резкая, но добрая Мара. Была Лита, норовившая подсунуть кусочек повкуснее. Там были жесткие, смелые, бывалые леташи, и Олух из кожи вон лез, чтобы стать для них своим.

А потом проклятый эдон Манвел ду Венчуэрра, король грабителей Порто-Ранго, не договорился о чем-то с капитаном Джанстеном – и приказал сжечь «Облачного коня». А оставшийся без судна Джанстен сбежал с корабельной казной, прихватив несколько человек из экипажа и бросив остальных на произвол судьбы...

Лодка шла вдоль берега. Подмытые водой корни змеями вылезали из земли, словно тянулись к добыче. Юнга налегал на весла не жалея сил. Охваченный воспоминаниями, он снова переживал ужасные дни развала команды. Куда они могли податься вместе? Им и врозь трудно было куда-нибудь приткнуться, а уж юнга и подавно никому не был нужен.

И тут в их жизнь ворвался Дик Бенц, капитан без корабля, зато с дипломом на чужое имя. Первая его попытка завербовать команду сгоревшего «Облачного коня» вылилась в роскошную трактирную драку. Но сразу после драки экипаж и ахнуть не успел, как оказался под командованием веселого и нахального незнакомца.

Дик Бенц вернул леташам надежду. Придумал, как перехватить у мерзкого эдона Манвела шхуну. А юнге дал имя.

– Рейни, – шептал парнишка, наваливаясь на весла. – Я – Рейни.

Капитан назвал юнгу именем своего дяди Рейнарда Бенца, бродяги, авантюриста и лихого фехтовальщика. Всем сердцем Рейни чувствовал, какая это честь...

Весло зацепилось за что-то – наверное, за корягу. У юнги вырвалось халфатийское ругательство, подцепленное у Райсула. Он приподнялся, чтобы высвободить лопасть.

И в этот миг нечто ударило снизу в днище лодки.

Лодка покачнулась, заплясала, как норовистый конь. Юнга взмахнул руками, чтобы удержать равновесие. Одно из весел выпало из уключины.

Юнга с ужасом понял, что он не налетел на затопленный пень. Что-то живое, сильное раскачивало лодку, старалось ее перевернуть.

В довершение кошмара мягкая мохнатая лапа проехалась сверху по плечам и голове подростка.

Вскрикнув, Олух упал на дно лодки, глянул вверх.

Но вместо когтей и клыков увидел темную листву. Всего-навсего старая береза, чьи корни уже с трудом держались за подмытый берег, низко склонилась над водой, почти легла на озеро.

А лодка снова вздрогнула от удара снизу. Раздался треск.

Юнга решился. Он встал, удерживая равновесие, вскинул руки. Дотянулся до тонких нижних веточек. Они оскорбленно рванулись из пальцев, оставив парнишке полные горсти листьев.

Вторая попытка – и Олух вцепился в ветку, потащил ее вниз, со страхом думая: «Сейчас сломается!»

Лодка рискованно накренилась.

Юнга не знал, что за тварь там, внизу, пытается до него добраться. Но он уже понял, почему капитан запретил им с Райсулом купаться в озере.

Впрочем, мысль о капитанском запрете лишь мелькнула в памяти. Сейчас важна была только крона, которая все ниже склонялась над головой. Пальцы уже перебрались на ветку потолще... всё, сильнее березу уже не нагнуть.

Отчаяние придало парнишке силы и ловкости. Он подтянулся на руках так проворно и ловко, что впору илву! Ветви захрустели, но юнга уже добрался до ствола, растянулся на нем.

Сломанные ветки до крови расцарапали руки и плечи, острый сук прорвал штанину и вонзился в ногу. Но парнишка не чувствовал боли.

Береза содрогнулась. Олух представил себе, как подмытые корни не выдерживают, дерево плюхается в воду, а там уже ждут чьи-то жадные пасти...

Некоторое время он лежал неподвижно, прислушиваясь к хлюпанью и треску внизу. Кто-то расправлялся с лодкой.

Затем, решившись, юнга стал сползать по стволу, разрывая в лохмотья свою сине-белую рубаху леташа.

Береза выстояла, выжила сама и спасла непрошеного гостя. Позволила перебраться на свои корни, а потом и на мшистый берег.

7

С кончиков хвои капают

Тяжкие сонные капли.

Серый туман лохмотьями

Просачивается из-под кочек.

Тихо, так тихо, что слышно,

Как вздыхает промокший мох.

Воздух, неслышный, терпкий,

Пахнет смолой и сном.

Мерно вершины качаются...

Чу! Звук тревожный, жалобный...

(Е. Ливанова)

Юнга впервые оказался один в ночном лесу.

Конечно, «Миранда» часто опускалась вечером на воды озера или реки. Оставив на берегу вахтенного, команда отправлялась на берег, разводила костер, чтобы побаловать себя горячей пищей – на борту ведь огонь разводить нельзя. Но хворост собирали засветло, а потом Олух неотвязно держался возле взрослых леташей. И никакие мысли о приключениях не тянули его в ночную чащу.

До сих пор он твердо знал про лес одно: там полно комаров!

И сейчас это знание подтвердилось. Комары гудящей тучей облепили неожиданную добычу. Но даже эта напасть не заставила парнишку забыть о только что пережитом страхе.

Прижавшись к сухой холодной земле, Олух сквозь комариный звон вслушивался в звуки ночи. Но над озером стыла вязкая тишина.

«Наверное, в лодку ударила крупная рыбина, – сказал себе парнишка. – Сом или щука. Хаанс говорит, они громадные вырастают, как бревна».

Эта мысль слегка успокоила Олуха. Рыба, даже крупная и хищная, на берег не полезет.

Впрочем, бедняга тут же вспомнил, что в лесу хватает и других хищных тварей. Волки, медведи, кто там еще...

Райсул в подвале мертвого дома ждет помощи. А юнга тут застрял.

А что делать? Идти берегом не получится, вон какие кусты! А от берега чуть свернешь – и заплутаешь!

Нет, ночью он до шхуны не доберется. И до деревни не дойдет. И сам пропадет, и Райсула не выручит. Надо дождаться утра, а там уж как-нибудь...

А чтоб не сожрали звери, надо залезть на дерево.

Рядом с березой-спасительницей, опасно накренившейся над озером, росла вторая – старая, могучая, крепко вцепившаяся корнями в берег. Ее и выбрал юнга для временного пристанища.

Проворно полез по ветвям вверх – и обнаружил неожиданное препятствие: голова уткнулась в доски. Настоящие строганные доски!

Юнга быстро сообразил, что это такое. Охотничья засидка! Хаанс однажды показал мальчугану приколоченные на дереве доски и объяснил, что на таких штуковинах устраиваются в засаде охотники. Поджидают, когда дичь придет на водопой.

Повеселев, Олух вскарабкался на засидку, натянул рукава на кисти рук. чтобы поменьше кусали комары, и огляделся.

Туман поднимался от озера – серый, клочковатый. Черные вершины зубчатых елей выделялись на фоне чуть светлеющего уже на востоке неба.

Страх почти отпустил Олуха. Мучили только комары да воспоминание об оставшемся в подвале беспомощном Райсуле.

А потом даже комариное гудение словно отодвинулось, глаза начали слипаться. Олух пытался бороться со сном, но веки стали тяжелыми, мысли путались.

Перед парнишкой проплыло самое страшное, что он видел в жизни. Багровое лицо со щеткой светлых усов, жесткое, надменное, с безжалостным взглядом.

Джош Карвайс из Карвайс-стоуна.

Хозяин.

«Его здесь нет! – хотел крикнуть Олух. – Я здесь один!»

Но губы не слушались.

В ужасе юнга встряхнулся так, что едва не полетел вниз с досок. Вытаращив ошалелые глаза, он заозирался – и увидел, что небо на востоке стало еще светлее.

Значит, он все-таки заснул!

Туман осел ниже, теперь сквозь него островками проглядывали верхушки кустов.

Где-то поблизости вскрикнула вспугнутая птица.

Юнге хотелось есть. Кожа зудела от комариных укусов. Все тело болело так, словно его избили. (Снова в памяти всплыло лицо хозяина.)

Но страшнее всего было одиночество. Невыносимо хотелось на палубу «Миранды», к леташам. Пусть бы даже снова погоня, пусть враги – плевать! Капитан Бенц не даст пропасть своей команде!

– Рейни, не трусь! – вслух сказал себе юнга. И тут же огляделся: не слышит ли кто-нибудь его голос?

Тут-то и заметил парнишка вбитый в дерево гвоздь. А на гвозде – кожаный мешочек, стянутый завязками.

В первый миг Олух возрадовался: кошелек! Деньги! Но тут же одернул себя: какие деньги среди леса, кто их с собою на охоту берет?

Очень осторожно юнга снял с гвоздя свою находку. Ему казалось, что одно неосторожное движение – и добыча полетит вниз, в лохматый, растрепанный туман, и там пропадет навсегда.

Непослушные пальцы не сразу справились с туго затянутыми узлами. Юнга хотел разрезать завязки, но обнаружил, что потерял нож, подарок боцмана, и крепко огорчился.

Содержимое жесткого мешочка его не утешило. Крупная бусина, вроде тех, какими расшивают нарядные башмаки, и деревянная дудочка.

Бусину юнга раздраженно кинул обратно в мешочек, а дудочку задержал на ладони.

Простая, бузинная, с тремя дырочками. Такая же была у него в детстве, в Карвайс-стоуне. Подарил немой раб-свинопас. Не только вырезал дудочку, но и играть научил. Сколько времени прошло, а не забылся единственный подарок, полученный до того, как мальчишка стал леташом.

Воспоминания так завладели пареньком, что он невольно поднес дудочку к губам. Нет, он не собирался играть в этом недобром, опасном лесу. Просто руки сами вспомнили то радостное мгновение...

Мелодичный, протяжный, громкий звук разнесся над берегом.

От неожиданности юнга едва не сорвался с доски. Изумленно глянул он на дудочку, в которую даже не дунул!

А если?..

Любопытство оказалось сильнее страха. Рука снова поднесла дудочку к губам – но на этот раз Олух робко дунул в нее. Он не пытался сыграть мелодию, не трогал пальцами дырочки странного инструмента. Мелодия возникла сама – незнакомая, тревожная, медленная.

Почему-то Олух не мог прекратить игру. Вновь и вновь оживлял он дудочку своим дыханием, и мелодия длилась, однообразная, монотонная, недобрая.

Наконец юнга нашел в себе силы оторвать дудочку от губ. Тишина навалилась, оглушила – но лишь на мгновение. А потом в эту тишину снизу вползли странные звуки – шуршание, скрежет, возня в кустах, треск ломающихся ветвей.

Не сразу Олух набрался смелости посмотреть вниз.

Увидел он не так уж много, но этого хватило, чтоб парнишка задохнулся от страха.

В расползающемся предрассветном тумане копошились черные твари размером с большую собаку. Сколько их было – юнга не мог сосчитать. Четыре? Пять? Больше? Они деловито сновали от берега к березе и обратно, соскальзывали в воду и снова выбирались из нее. Что им было нужно – паренек не понимал, но точно знал: твари опасны.

Он замер. Хотелось положить подлую дудку обратно в мешочек, но Олух боялся выдать себя движением.

Время остановилось. Юнга пытался молиться, но в голове смешались обращения к Старшим богам, а своего заступника из Младших у него пока не было, мал еще...